IX
Через минуту Берлиз вошёл, сопровождаемый обоими посланниками, Урбановским и подьячим.
— Королевский посланный прислан, чтобы сказать посольству царя, что завтра состоится ваше представление королю, — сказал Урбановский.
— Мы очень рады, что французский король так скоро даёт нам возможность видеть его светлые очи, — ответил Потёмкин. — Где мы будем счастливы видеть великого государя?
— Обыкновенно король принимает послов в Лувре, но там теперь идут работы и приём будет в Сен-Жермене. Королевский посланный приехал договориться относительно порядка представления.
Начались долгие переговоры. Прежде всего Потёмкин и Румянцев требовали, чтобы Берлиз выяснил, как будут титуловать московского государя, и когда узнали, что королевские министры решили называть его «великим князем Московии», то Потёмкин воскликнул:
— Скорее я дам отрубить себе голову, чем соглашусь на это! Никогда ни в одном государстве этого не делалось!
После этого он потребовал, чтобы Тишайшего называли «его величеством царём и великим князем всея Великия и Малыя России».
— Зане титло царское преемственно идёт через государей византийских от римских цезарей, — пояснил Румянцев.
Берлиз на это объяснение тонко улыбнулся, но не возражал и обещал донести об этом министрам, успокоив русских словами, что, по всей вероятности, никаких препятствий к этому не встретится.
Затем речь пошла относительно обстановки приёма. Берлиз сказал, что русских решено принять «малым приёмом», как принимают при французском дворе посольства полумогущественных герцогов и тому подобное.
Потёмкин даже побагровел от такого оскорбления.
— При дворе кесаря Священной Римской империи царское посольство принимают «большим чином», — возразил он, — и негоже нам соглашаться на «малый чин», так как титло царское не ниже титла королевского.
Были разобраны ещё некоторые мелкие вопросы, в которых посланники обнаружили ту же твёрдость.
Берлиз уехал от них вечером и поздно ночью вернулся с ответом, что король и министры согласны на требования московских посланников.
— Всё складывается хорошо, Семён, — радостно потирая руки, сказал Потёмкин Румянцеву. — В Посольском приказе нами довольны будут.
Румянцев и сам радовался этому, и на этот раз их взаимный антагонизм, ввиду преследования общей цели, исчез и уступил место полному согласию во взаимных действиях.
Ввиду вышеприведённых обстоятельств замысел о ночной экспедиции Яглина и Баптиста не мог быть выполнен, и Роман Андреевич лёг спать со стеснённым сердцем. Ворочаясь на своей постели, он не раз ругнул поспешность французских министров, так скоро решивших вопрос об аудиенции для царского посольства.
Между тем посланники, тоже поздно лёгшие, радовались этому.
«Никакой волокиты здесь, слава богу, нет. Только бы помог Господь всё окончить благополучно, а там и на Москву поедем. Охо-хо-хо!.. Москва златоверхая!.. И когда-то тебя, матушка, увижу? — думал Потёмкин, утопая в мягких пуховиках своей постели, которые он вывез с собою из Москвы. — Хоть бы во сне, что ли, увидать тебя, родная… и то хорошо бы!..»
Но Москву в эту ночь увидать ему не удалось, а увидел он страшный сон. Ему приснилось, что его с Румянцевым ведут по целому ряду больших золочёных комнат. Наконец их привели в самую большую. В переднем углу под большим, алого бархата балдахином сидит какой-то человек в немецком платье и держит в руках скипетр и державное яблоко.
Приведшие Потёмкина сказали посланнику:
— Пади ниц и поклонись: это — наш король!..
Потёмкин на это ответил:
— Падать ниц пристойно только пред Христом и Его Богородицей, а пред человеком грешно…
Тогда человек, сидевший на престоле, вдруг закричал страшным голосом:
— Если пред королём не хочешь, то пред Папежем Римским ты поклонишься и падёшь.
И увидел Потёмкин, что на престоле сидит уже не король, а сам Папа Римский в тройной короне и красных туфлях и белом платье.
— Пади ниц и поклонись! — зашептали опять кругом Потёмкину. — Это — сам Папа Римский.
Потёмкин опять ответил:
— Я не римской веры и потому Папежу Римскому кланяться не буду.
Папеж тогда заговорил:
— Ну, если и Папежу не хочешь кланяться, то вот этому человеку поклонишься.
И увидел Потёмкин, что вместо Папы на престоле сидит Румянцев Семён и, оскалив от усмешки свои зубы, говорит:
— А вот мне поклонишься, Пётр Иванович! А вот мне поклонишься!..
— Ну, уж это ты врёшь, Семён! — рассердился Потёмкин. — Коли королю да Папежу Римскому я не поклонился, так тебе и подавно не буду…
— А я, как на Москву вернёмся, в Посольском приказе наговорю на тебя, что ты за рубежом имени царёва не держал страшно и грозно. За это либо ты в опалу попадёшь, либо тебе на Лобном месте голову отрубят. И поскачет твоя голова по ступенькам, как капустный кочан. Хочешь этого?
— Отстань! — с досадой отмахнулся от него Потёмкин. — Не можешь ты это сказать: я государево имя честно и грозно держу.
— А я крест целовать на том буду, что ты на государево имя поруху сделал, — продолжал издеваться Румянцев. — Вот ты и отвертись. А хочешь, я тебя съем, Пётр Иванович? — вдруг переменил он разговор и, сбежав с престола, впился в горло Потёмкину.
Пётр Иванович со страха вскрикнул и проснулся, весь потный.
— И приснится же такое, прости, Господи! — с досадой прошептал он и, перекрестившись, повернулся на другой бок.
