Через день царское посольство въезжало в Париж.

«Город зело хорош и вельми велик. Будет, пожалуй, поболее Москвы, а церквей в нём менее; хотя чернецы — и доминиканы, и бенедиктины, и иные прочии, рекомые капуцинии, — попадаются, а монастырей не видать. Не церковного же народа, и купцов, и стрельцов, и подлого народа, изрядно», — записал в своём дневнике дьяк Румянцев.

Рано утром того дня все в посольстве были уже на ногах.

— Воевода ихний приехал, государь, — испуганным шёпотом доложил Прокофьич, влетая в комнату Потёмкина.

— Чую! — твёрдым голосом ответил посланник. — Чего же ты-то суетишься, точно с цепи сорвался? Чего нам бояться? Не милости мы сюда приехали просить, а с предложением царёвым, и не просители мы какие-нибудь, не челобитчики, а посланники.

Потёмкин вполне овладел собою. Он видел, что приближаются решительные минуты, и призвал на помощь всё своё самообладание. Его лицо было совершенно спокойно, ни один мускул не дрогнул и ни один нерв не выдал, что делается у него в душе.

Его спокойствие передалось и окружающим. Все подтянулись и стали толковее исполнять его приказания.

— Государь, — сказал дьяк Румянцев, — колымаги за нами приехали. Сам король прислал свои и королевины.

— Пусть воевода войдёт сюда и честь честью пригласит нас как почётных гостей, — важно ответил Потёмкин.

— Они говорят, государь, что по ихнему посольскому обычаю королевского посланного должны встретить у крыльца дьяки, дворяне — в сенях, а мы с тобою — в дверях, — ответил Румянцев.

— Никогда у нас такого не водится! У нас к послам прямо в избу входят и встречают у дверей царских посланных одни челядинцы.

— А у них вот какой обычай. Да и спорить не о чем, — примирительным тоном сказал Румянцев. — И то сказать: не в своей ведь земле. А в чужой монастырь со своим уставом не суйся.

— Ну, ин ладно, — подумав, согласился Потёмкин. — От этого ни у нас, ни у нашего государя достоинства не убудет.

Он отдал приказание, чтобы все подьячие встретили королевского посланного у крыльца, дворяне — в сенях, а сам он и Румянцев, одевшись в парчовые шубы на редких мехах и высокие собольи горлатные шапки, стали в дверях своей комнаты, окружённые остальными членами своей свиты, одетыми в самые лучшие одежды.

Было тихо, когда маршал Беллефон вошёл, окружённый свитой из дворян и офицеров, в комнаты. Французы с любопытством смотрели на не виданных ими русских в странных одеждах, передавали друг другу свои замечания, порой пересмеивались между собою и, по-видимому, относились к этим «варварам» иронически.

Маршал сказал посланникам приветствие короля и пригласил их въехать в Париж для выполнения поручения, данного им их государем. Для въезда в столицу король прислал им несколько своих парадных карет и шесть других экипажей, из которых каждый был запряжён шестью лошадьми.

Поблагодарив маршала, Потёмкин сказал, что готов ехать. Кортеж вскоре составился. Потёмкин, Румянцев и Урбановский вместе с Беллефоном сели в лучший экипаж, в других разместились остальные члены свиты. Те же, кому не хватило места в экипажах, а также офицеры свиты маршала следовали на лошадях.

По аналогии с приёмами чужеземных послов в Москве, посланники предполагали, что на улицах Парижа их будут ожидать многочисленные толпы народа. Но оказалось, что, когда кортеж въехал в предместья Парижа, на улицах попадались только редкие прохожие, больших же народных масс не было. Потёмкин, готовившийся раскланиваться, чтобы приветствовать народ, был раздосадован этим и показался в окне кареты только три раза.

— Скажи ему, — произнёс он, обращаясь к Урбановскому и кивая головой на маршала, — что у нас так послов не встречают. У нас все улицы и площади полным-полны народом. А здесь точно попрятались все. Негоже так послов встречать. Могли бы оповестить народ.

Урбановский перевёл это Беллефону. Последний, любезно улыбаясь, начал что-то объяснять.

— Он говорит, — сказал доминиканец, — что парижане из-за краткости времени не были предупреждены. Но то же самое бывает и с послами других важных королей Европы, если они приезжают внезапно.

Это объяснение немного смягчило досаду Потёмкина.

— Вот так город! — говорили между собою прочие члены посольства, любуясь на большие каменные дома Парижа, на замысловатую архитектуру церквей и общественных учреждений, на громадные сады и широкие мосты. — Куда нашей деревянной Москве супротив Париза! Из него Москву шесть, а то и ещё больше раз выкроишь.

Действительно, на Париж того времени можно было дивиться. Возведение Франции «королём-солнцем» на первое место в Европе, расцвет наук, искусства, литературы и торговли, увеличение населения государства — всё это сильно отразилось на столице королевства. Париж того времени был средоточием всей внутренней торговли и промышленности.

Те отрасли мануфактуры, которые славились на всю Европу: шёлковое и суконное производство, шитьё золотом и серебром, стеклянные и хрустальные изделия, знаменитые королевские фабрики гобеленов — процветали главным образом в Париже. Всё это, конечно, косвенным образом отзывалось и на внешности столицы.

Наконец кортеж остановился на улице Турнон, где в настоящее время помещаются казармы муниципальной гвардии.

— Здесь приготовлено помещение для посольства, — сказал маршал.

Все стали выходить из экипажей.

Помещение оказалось очень просторным и приличным, так что посланники остались очень довольны им. Маршал проводил Потёмкина до его комнаты, где они и расстались со множеством взаимных поклонов.

Так состоялся въезд царского посольства в столицу королевской Франции.