Глава седьмая

Официальное приглашение на ужин, устраиваемый королевой в честь приезда ее брата, лорда Гризхолдского, как всегда, застигло Фелана врасплох. Он только что выбрался из постели после долгой ночи в «Веселом Рампионе», навстречу неумолимо грядущему дню, с какой стороны ни глянь, не сулившему ничего, кроме необозримой, безбрежной пустоты страниц так и не начатой работы. Дом отца стоял на берегу Стирла, невдалеке от замка Певерелл, где городские улицы становились спокойнее и шире, а по обочинам тянулись ряды огромных вековых деревьев. Водная гладь здесь безраздельно принадлежала роскошным баркам и яхтам – рабочие суда забирались вверх по течению так далеко от доков разве что в погоне за косяком рыбы. Дом, возведенный из плитняка сотни лет назад, до сих пор сохранил кое-что из изначальных архитектурных странностей – к примеру, пару совершенно не подходящих друг к другу окон в боковой стене, нелепых, как глаза камбалы. Внутри время набирало скорость, устремляясь к дубовым панелям, мраморным стенам, пушистым коврам и множеству неярких ламп, освещавших коллекцию Ионы – невероятное множество странных вещей со всего света, включая десяток мест, которых Фелан даже не смог отыскать на карте. Мать Фелана, Софи, сама по себе наследница знатной семьи и родня самих Певереллов, одобряла все современные удобства, решительно возражая лишь против собственной машины – дескать, они шумны, медленны и не понимают человеческих слов.

Полностью одетая, воюя на ходу с тесной перчаткой, Софи наткнулась на зевающего Фелана в гостиной, чмокнула губами где-то возле его подбородка и энергично спросила:

– Ты отыскал отца?

– А я ищу его?

Софи оживленно закивала. Унаследовав ее светлые волосы, серые глаза и даже ее чарующую улыбку, Фелан (как выяснилось еще в раннем детстве) был начисто лишен ее непробиваемого сдержанного нрава, служившего неодолимой преградой для любых вопросов касательно поведения Ионы.

– Я ведь сказала тебе. Разве нет?

– Нет.

– О, неужели? Что ж, его нужно найти и подать к ужину в честь лорда Гризхолдского… – осекшись, мать издала короткий смешок. – Нет, герцог вовсе не замышляет вонзить в него нож и вилку, но все мы должны прийти. Сам король приписал на нашем приглашении, что определенно желает видеть Иону, дабы завершить некую беседу.

– Когда?

– Что «когда», дорогой?

– Ужин.

– О-о… Через день или два… Я запамятовала, – лучезарно улыбнувшись Фелану, мать потрепала его по щеке. – Просто найди его, Фелан. Тебе это всегда так превосходно удается. Приглашение где-то там, а мне нужно бежать. Сегодня мы вяжем носки для кайрайской бедноты, а затем бабушка кухарки Урсулы Барис будет учить нас предсказывать будущее по птичьим гнездам.

С этим мать и оставила Фелана, утратившего от изумления дар речи, зато окончательно проснувшегося. Очнувшись от ступора, он двинулся в ее кабинет, чтоб отыскать приглашение в груде бумаг на письменном столе, но на полпути резко свернул к дверям. Все было бессмысленно: вымытый, сытый, звенящий деньгами в карманах, Иона мог оказаться где угодно, и Фелан либо наткнется на него вовремя, либо нет. В конце концов, ему нужно было писать исследование. Отец мог подождать.

Однако, прежде чем на весь день похоронить себя в школьной библиотеке, он отклонился от выбранного пути и снова перешел реку по Докерскому мосту – заглянуть на раскопки. В ясном свете утра безлюдные земли утратили всю таинственность, превратившись в обычные жалкие руины столетней давности. Остатки стен тяжело навалились друг на друга, обугленные оконные рамы таращились на разноцветные здания за рекой, точно пустые глазницы, над заброшенным берегом нависли разрушенные склады и сломанные сваи причалов. Пожар опустошил эти земли раз и навсегда: все предпочли переселиться в более процветающие районы, заново отстраивать сгоревшее и разрушенное не счел нужным никто. Однако сейчас в жутковатой тишине слышались громкие, радостные голоса, только говоривших нигде не было видно. Казалось, голоса доносятся откуда-то из-под земли.

Подойдя к краю последнего прожекта Ионы, Фелан заглянул в яму и увидел чью-то макушку, поднимавшуюся навстречу. Макушка была прикрыта мягкой панамой, так что лица было не разглядеть, но голос, обращенный к кому-то внизу, Фелан узнал сразу.

– Принцесса Беатрис? – окликнул он.

Вскинув голову, принцесса улыбнулась. Ее панама соскользнула на плечи и повисла на шнурке. Пара блестящих, точно крыло ворона, локонов, высвободившихся из-под тугих заколок, упали на лоб.

– Фелан! – на миг опершись на поданную им руку, она выбралась из раскопа и стряхнула с одежды целую тучу пыли. – Ох, извини, – добавила она, со смехом отступив в сторону. – Побывав внизу, я не гожусь для приличного общества. Ты ищешь отца?

– Да. Вы его не видели?

– Заглядывал с утра, но почти сразу ушел.

– Нет ли у вас соображений, куда он мог пойти? – без всякой надежды спросил Фелан.

Вынув из волос заколки, принцесса встряхнула головой. В воздухе повисла новая туча пыли.

– Нет, – ответила она и на минуту задумалась. Из ямы за ее спиной доносился тихий шорох кистей, осторожные удары кирки, отрывистые переговоры. Спокойный взгляд принцессы устремился в сторону города за плечом Фелана. Внезапно ему подумалось, что ее чернильно-синие глаза того же цвета, что и астры, растущие из кучи мусора неподалеку. – Я помню, его приглашали ко двору, но это тебе не поможет, если ты именно поэтому его и ищешь. Эй, никто не знает, куда мог уйти мэтр Кле? – крикнула принцесса, обернувшись к раскопу.

Снизу раздались негромкие разрозненные смешки. Фелан криво улыбнулся.

– Ладно. Я его отыщу. Если увидите его…

– Да, конечно. Я сейчас еду домой. Леди Хартсхорн дает обед в честь леди Гризхолд, и мне от него никак не увильнуть – обещала быть. Может, подбросить тебя куда-нибудь по дороге?

– Да, – без раздумий ответил он, но тут же неохотно поправился: – То есть нет. Мне стоит задержаться и немного поискать здесь. Здесь я нашел его в последний раз. А из машины его труднее заметить. Я знаю парочку его любимых мест…

– Что передать, если я его встречу?

– Благодарю вас, принцесса. Просто скажите, что он нужен дома.

Позже, сидя за столом в школьной библиотеке, он праздно размышлял об этой встрече, затем об Ионе, затем безжалостно выкинул из головы все мысли, напряженно уставился на чистый бумажный лист и затаил дыхание. Слово, повисшее на кончике пера, затрепетало, готовясь лечь на бумагу. Монолиты книжных томов и рукописей высились вокруг. Все они были битком набиты словами, уложенными теснее, чем кирпичи в стене, бесконечные армии слов без остановки маршировали со страницы на страницу. Изо всех сил стиснув перо, Фелан еще на волос приблизил его к бумаге, чтобы слово, упорно цеплявшееся за кончик пера, наконец-то сдалось и спустилось, сошло на этот бескрайний простор. Вот кончик пера встретился с бумагой… поцеловал ее… и замер.

Резко выдохнув, Фелан откинулся на спинку стула. Перо, нагруженное так и не обретшими формы словами, закачалось над полом в безвольно обмякшей руке. «Да как же, – недоверчиво подумал Фелан, – появились на свет все эти книги и рукописи? В каком граненом куске янтаря, в каком потайном отделении какого укрытого в тайном месте ларца другие находят то самое слово, с которого начнется предложение, которое затем развернется в абзац, который превратится в страницу, которая перерастет во вторую, а за ней в третью, и так далее, и так далее?»

Снова усевшись прямо, он бросил перо на стол и принялся наугад просматривать начала книг и рукописей, грудами высившихся вокруг него.

«Существует ли Костяная равнина?» – лаконично, попросту вопрошала одна из недавних статей. Аргументация книги постарше начиналась туманнее, но куда более звучно: «На самом дальнем из горизонтов, на горизонте времен, озаренном рассветом Пяти Королевств, мы можем увидеть его – то место, куда помещают Костяную равнину история и поэзия». Раздраженно захлопнув книгу, Фелан раскрыл другую – тонкую тетрадь в мягкой кожаной обложке. Эта начиналась так: «Не одну сотню лет поэты, ученые и барды проливают реки чернил в спорах о том, какие из стоячих камней на картах Бельдена являются также стоячими камнями, ограждающими Три Испытания Костяной равнины на карте мира поэзии».

Закрыв и эту книгу, Фелан бросил ее на стол и бессильно уронил голову на стопку книг, как будто нужные слова каким-то чудом могли бы просочиться сквозь шелушащийся пергамент и древнюю кожу прямо в мозг. В библиотеке, среди дубовых полов в коврах ромбов солнечного света, льющегося из окон, среди высоких книжных шкафов красного дерева и стеклянных витрин с бесценной коллекцией свитков и первых изданий (дар Ионы Кле), царили беспощадное солнце и мертвая тишина. В этот погожий весенний денек у всех на свете нашлись занятия получше мучительной борьбы с древней историей. «Пожалуй, отец был прав, – смиренно подумал Фелан. – На эту тему все уже сказано. Больше добавить нечего, потому мне и не найти ни единого подходящего слова».

Наконец он поднялся из-за стола и пригляделся к коллекции отца. Очевидно, Иона счел эту тему такой скучной, что предпочел избавиться от всего, попавшего в его руки. Среди прочего, Фелан обнаружил самую раннюю из версий сказки о Трех Испытаниях, записанных не на камне, а на пергаменте, а также эссе о Найрне, написанное неким безвестным ученым, судя по всему, полагавшим, будто сей бард, потерпев поражение в испытаниях, бродит по свету до сих пор – тысячу лет спустя. Фелан призвал из недр библиотеки архивариуса. Видя отчаяние на его лице, архивариус, коему полагалось бы лечь костьми на пороге, но не допустить выноса из библиотеки бесценных манускриптов, в конце концов позволил взять их домой – только чтобы отец не видел.

Из всех мест на свете, где можно было случайно наткнуться на отца, самым маловероятным был его собственный дом. Туда-то Фелан и отправился. Дома не оказалось никого, особняк был спокоен и тих, если не считать шума, время от времени доносившегося с кухни. Устроившись на софе и обложившись манускриптами, Фелан взялся за чтение.

За первой рукописью последовало описание подвигов и злоключений бардов, осмелившихся подвергнуть себя испытаниям ради великой власти над словом и мировой славы. Лишь единицы из них, подобно Найрну, оставили след не только в поэзии, но и в истории. Большинство несчастливцев, скорее всего, было создано только затем, чтобы поведать миру о своих неудачах. Несмотря на предреченные ужасные последствия, самым благородным и чистосердечным из искателей приключений предоставлялся шанс облегчить свою участь. Они возвращались домой всего лишь с израненной памятью и получали в награду сказание, что будет расцветать новыми красками и обрастать новыми подробностями с каждым новым пересказом.

Эта рукопись была настолько стара, что Фелан листал страницы, затаив дух: как бы слова не унеслись назад, в воздух далекого века, с хлопьями шелушащегося пергамента. Писец или бард, извлекший эти стихи из народной памяти и записавший их, не счел нужным указать ни места их происхождения, ни своего имени, ни даты. Но из различных научных работ на сей предмет Фелан знал: сказание много старше этой рукописи. Само по себе оно даже не намекало на то, куда именно следует отправиться барду в поисках Костяной равнины. Но и это Фелан уже знал: это сказание он целиком заучил наизусть еще к десяти годам. Рукопись он прихватил так, на всякий случай, в надежде, что вид писанных в древности слов породит искру мысли, вспышку озарения, подтолкнет взяться за перо.

Тут-то, растянувшись на софе с обеими рукописями на груди, он, привлеченный тихим шорохом ковра, поднял взгляд и увидел отца.

Взглянув на бесценные манускрипты, Иона только крякнул и рухнул в кресло у изножья софы, лицом к Фелану. Лицо его, что вполне предсказуемо, было раздраженным и бледным, но во взгляде чувствовалось нечто необычное. Вдобавок, он был на удивление трезв – и это в разгаре дня.

– Что стряслось? – робко спросил Фелан. – Уж не убил ли ты кого-то? Или, может, чисто случайно снова женился?

– Нет.

– Нашел золотую жилу в одном из раскопов?

Иона покачал головой, поерзал в кресле, раскрыл было рот, собираясь что-то сказать, но тут же осекся.

– Этот ужин, – наконец сумел вымолвить он. – Когда он там?

От изумления Фелан вытаращил глаза.

– Какая тебе разница? И, кстати, как ты о нем узнал? Ты никогда не обращал внимания на подобные вещи.

– Не трепли мне нервы, мальчик мой. Просто ответь.

– Ответил бы, если бы знал, – вглядевшись в лицо отца, Фелан, наконец, сумел описать увиденное. – Взглянуть на тебя – ты словно призрака встретил.

– Возможно, – выдохнул Иона. – Возможно, так оно и есть.

Фелан зашевелился, поднимаясь с софы, и вовремя успел подхватить соскользнувшие с груди манускрипты. Вновь взглянув на них, Иона поднял бровь.

– Я спрятал их под школьной мантией, – поспешно сказал Фелан, – и никто не видел, что я их взял.

– Не нужно играть в благородство. От этого ты только выглядишь еще слащавее.

Не слыша в тоне отца обычной язвительности, Фелан нахмурился. Не спуская взгляда с Ионы, он сел и бережно положил манускрипты на софу рядом с собой.

– Что это был за призрак?

Иона раздраженно покачал головой, но повисший меж ними в воздухе вопрос не желал исчезать.

– Весьма гнусный осколок прошлого, – ответил он наконец. Фелан открыл было рот, но отец вскинул ладонь вверх. – Оставь это. Это мое. Я разберусь с этим сам.

– Но где же ты столкнулся с ним? – спросил Фелан. – Или с ней.

– Он ехал верхом через прибрежный парк в свите лорда Гризхолда. Я как раз проверил кое-что в Королевском музее и входил в Музей древнего оружия. Оглянулся с порога – глядь, вот он, тот самый призрак, за спиной лорда Гризхолда, весь в черном, улыбается, как солнце… Так когда там этот ужин? – настойчиво добавил он.

– Через день или два… Так, значит, мне не придется искать тебя по всему городу?

– Я буду, – пообещал Иона.

Голос его прозвучал так тоненько и сухо, что в голове Фелана разом зародилась, столпилась, зашумела целая дюжина вопросов. Он удивленно глядел на отца, внезапно проявившего такой интерес к долгому и скучному придворному ужину. Предвосхищая его любопытство, Иона потянулся к манускриптам и ловко сменил тему.

– Это чем-нибудь поможет?

– Возможно, – без особой надежды ответил Фелан. – Все остальное я уже прочел.

– А я говорил, что…

– Знаю, знаю.

– Ты взялся за дело без души, – сказал Иона, осторожно листая станицы. – Как можно найти Костяную равнину, если ничуть не желаешь этого?

– Это всего-навсего исследовательская работа, – с непривычной резкостью ответил Фелан. – Конечно, я не желаю попасть на Костяную равнину. Зачем она мне? Все, чего я хочу, – распрощаться со школой поскорее, – Иона хмыкнул, но от иных замечаний воздержался. – К тому же, я еще не читал вот этого, о Найрне. Может, хоть оно на что-то вдохновит.

– Трудно представить, что эта неудачная шутка может на что-либо вдохновить, – буркнул отец.

Откинувшись на спинку кресла, он задумчиво уставился на работу, о которой шла речь, но даже не раскрыл ее. Фелан глядел на отца, как обычно, гадая, в каких извилистых лабиринтах собственного мозга тот мог заплутать на сей раз. Под его пристальным взглядом Иона резко поднялся и дернул за толстый шнурок колокольчика.

– Где этот Саган? Я послал его в погреб целую эру назад.

– Прошу прощения, сэр, – откликнулся дворецкий, скользя по ковру, будто призрак. Его волосы и поднос, на котором стояла принесенная им бутылка, блеснули серебром в свете солнца. – Именно эту пришлось поискать.

– Благодарю вас, Саган.

Отец вопросительно взглянул на Фелана. Тот отрицательно покачал головой.

– Я работаю, – коротко ответил он, вновь растянувшись на софе и раскрыв работу о Найрне.

Отец с запыленной янтарно-желтой бутылкой скрылся в недрах дома.

«Найрна, – так, без лишних преамбул, начиналось эссе, написанное три-четыре столетия назад, – Бродячего Барда, коему за жалкую и непростительную оплошность пред лицом Трех Испытаний Костяной равнины воспрещено было найти утешение в смерти, видели в Кайрайской школе бардов, о чем в счетных книгах школы рукою Аргота Ренне упомянуто так. “Сего дня уплачено из школьных средств Колли Дэйлу за три круга сыра, пять горшков масла и десять галлонов молока. Уплачено также Мерли Крэйвен за девять шерстяных одеял и двух ягнят. Сведены счеты с одним гостем, незнакомцем, расплатившимся за ужин мытьем посуды. Хотя при нем и имелась арфа, он отказался сыграть, заявив, что еще один арфист нам здесь вовсе ни к чему. Не назвал он и своего имени. Однако, принимая во внимание рассказ дочери эконома о том, как валун среди круга стоячих камней на вершине холма вдруг превратился в человека с арфой, а также принимая во внимание нестареющее морщинистое лицо, беспросветно темные глаза и тот факт, что ему было ведомо мое имя, Ренне, хотя он и пробыл камнем всю нашу жизнь, а наипаче всего принимая во внимание его поразительный вопрос касательно существования древнего «Круга Дней», тайного конклава, исчезнувшего из истории сотни лет назад, я убежден: это тот самый бард, ищущий смерти, а именно – Найрн. Руку к сему приложил Аргот Ренне, школьный эконом”. И столь многословной записи, – сухо продолжал эссеист, – доселе не оставлял в счетных книгах никто из экономов школы».

Фелан заморгал. Казалось, шелк софы под спиной и затылком всколыхнулся, вздохнул, словно некое существо, вдруг пробудившееся к жизни.

– «Круг Дней»… – прошептал он.

Перед его мысленным взором возник путь к избавлению от нескончаемых школьных лет: Бродячий Бард, Неприкаянный, хранивший когда-то некий секрет, был вовлечен еще в одну тайну!

Без размышлений встав и собрав манускрипты, Фелан приготовился пуститься в путь, обратно в школьную библиотеку, но, прежде чем он успел сделать хоть шаг, его будто кто-то дернул за рукав. Отец! Отец, чья голова, будто подвалы музея, битком набита поразительными фактами и фантастическими осколками прошлого, так редко (если вообще) показывающимися людям на глаза!

Что может он знать о подобных тайнах?

Но в следующую же минуту Фелан рассмеялся, как рассмеялся бы Иона, услышав этот вопрос. Отец сказал бы, что он впустую тратит время, что все это вздор, фикция, да к тому же вдоль и поперек исследовано, выяснено и описано за сотни лет до того, как Фелан сделал первый вдох и выкрикнул в лицо этому миру свое первое суждение о нем.

Оставив отца в его излюбленном обществе, он отправился в путь – по следам ни живого ни мертвого барда, на поиски места, где начинается круг.