Глава 21

УЖЕ ПОЗДНО. Я лежу в кровати и листаю вводный пакет документов от колледжа Уильяма и Мэри. Оказывается, что первокурсникам не разрешают держать машину в кампусе. Я собираюсь позвонить Питеру и рассказать, когда получаю сообщение от Джона Амброуза Макларена. От его имени на экране по мне пробегает электрическая искра изумления: мы так давно не разговаривали. А потом я читаю сообщение:

Прошлой ночью Сторми умерла во сне. Похороны будут в Род-Айленде в среду. Я подумал, что ты захочешь узнать.

Я сижу как громом пораженная. Как это могло случиться? Я недавно ее видела, и она была в порядке. Все было отлично. Она вела себя как обычно. Она не может умереть. Не моя Сторми. Сторми, которая жила как вихрь, которая учила меня наносить красную помаду так, «чтобы держалась даже после ночи поцелуев и шампанского». Я начинаю плакать и не могу остановиться. Не могу набрать воздуха в легкие. Ничего не вижу вокруг. Слезы падают на телефон, и я вытираю их тыльной стороной руки, снова и снова.

Что сказать Джону? Сторми была его бабушкой, а он – любимым внуком. Они были очень близки.

Сначала я набираю: «Мне так жаль. Могу я что-то сделать?». Но стираю, потому что чем я могу помочь?

Мне так жаль. Она была самой яркой душой, какую я знала. Мне ее будет очень не хватать.

Спасибо. Я знаю, что она тебя тоже любила.

От его сообщения у меня из глаз снова льются слезы.

Сторми говорила, что, по ее ощущениям, ей не больше двадцати. Что иногда ей снится, будто она снова девушка и встречается со своими бывшими мужьями, они старые, а она все еще Сторми. Что, просыпаясь утром, она удивляется своему старому телу, старым костям.

– Но ножки у меня все те же, – говорила она. Чистая правда.

Раз похороны будут в Род-Айленде, это слишком далеко, чтобы мне поехать, отчего я чувствую облегчение. Я не была на похоронах с тех пор, как умерла мама. Мне было девять, Марго – одиннадцать, Китти – всего два. Самое отчетливое воспоминание того дня – то, как я сижу рядом с папой, который держит Китти, и чувствую, как его тело дрожит от беззвучного плача. Щечки Китти были мокрыми от его слез. Она не понимала ничего, кроме того, что ему грустно, и повторяла: «Не плачь, папочка». Он пытался ей улыбнуться, но улыбка все время таяла. Я никогда до того не испытывала таких чувств: словно мир уже никогда не будет безопасным.

А теперь я снова плачу. По Сторми, по маме, по всему.

Сторми хотела, чтобы я переписала ее мемуары. Она собиралась назвать их «Штормы Сторми». Мы так за это и не взялись. Как теперь люди узнают ее историю?

Звонит Питер, но мне очень грустно, чтобы разговаривать, поэтому я не отвечаю. Мне кажется, что надо позвонить Джону, но на самом деле у меня нет на это права. Он внук Сторми, а я – всего лишь девочка-волонтер в доме престарелых. Единственная, с кем я хочу поговорить, – Марго, потому что она тоже знала Сторми и потому что она знает, как меня успокоить; но в Шотландии сейчас глухая ночь.

Я звоню Марго на следующий день, как только просыпаюсь. Рассказывая новости, я плачу снова, и она тоже. Марго подает идею провести мемориальную службу в Бельвью.

– Ты можешь сказать несколько слов, угостить всех печеньем, а гости поделятся своими воспоминаниями. Уверена, что ее друзьям понравится: они ведь тоже не могут попасть на похороны.

Я сморкаюсь.

– Сторми бы тоже понравилось.

– Я бы хотела быть на службе.

– Я бы хотела, чтобы ты там была, – говорю я, и голос дрожит. Рядом с Марго я сильнее.

– По крайней мере, там будет Питер, – говорит она.

Перед выходом в школу я звоню своей бывшей начальнице Джанетт в Бельвью и предлагаю устроить мемориальную службу. Она сразу же соглашается и говорит, что можно провести ее в четверг, перед бинго.

Но когда в школе я рассказываю об этом Питеру, он мрачнеет.

– Черт. Я должен идти на «Дни на лужайке» с мамой. – «Дни на лужайке» – открытое мероприятие для абитуриентов университета Вирджинии. Они посещают университет вместе с родителями, сидят на занятиях, осматривают общежития. Это большое событие. Когда я думала, что поступлю, то очень их ждала.

– Я могу не ходить, – предлагает Питер.

– Не можешь. Мама тебя убьет.

– Я переживу, – говорит он, и я ему верю.

– Все в порядке. Ты не знал Сторми.

– Да, но я хотел бы тебя поддержать.

– Главное – намерение, – говорю я.

Вместо черного я надеваю сарафан, который нравился Сторми. Он белый, с голубыми незабудками на подоле, короткими пышными рукавами, приоткрывающими плечи, и складками на талии. Я купила его в конце лета и надевала всего раз, когда заезжала в Бельвью по дороге в кино. Сторми сказала, что я выгляжу как девушка из итальянских фильмов. Поэтому я надеваю платье, белые сандалии, которые купила для выпускного, и кружевные белые перчатки, которые она бы наверняка оценила. Я нашла их в винтажном магазине «Былое» в Ричмонде и легко могу представить, как Сторми была в таких же в одном из котильонов или на субботних танцах. Кольцо с розовым бриллиантом я оставляю дома. Я надену его на выпускной, как хотела бы Сторми.

Я приношу с собой чашу для пунша, хрустальную чашу с орешками, стопку коктейльных салфеток с вышитыми вишнями, которые нашла на распродаже имущества, и скатерть, которую мы достаем на День благодарения. Кладу несколько роз на пианино, где любила сидеть Сторми. Пунш приготовлен из имбирного эля и фруктового сока, без алкоголя. Сторми бы возмутилась, но не все в доме престарелых могут пить алкоголь из-за лекарств. Однако я ставлю рядом с пуншем бутылку шампанского для тех, кто хочет добавить огонька. И наконец я включаю Фрэнка Синатру. Сторми всегда говорила, что он должен был бы стать ее вторым мужем.

Джон обещал прийти, если успеет вернуться из Род-Айленда. Я немного нервничаю, потому что в последний раз видела его почти год назад, в свой день рождения. Мы никогда по-настоящему не встречались, но почти начали, и для меня это имеет значение.

Постепенно появляются люди. Одна из медсестер привозит в кресле миссис Армбрустер, которая поддалась старческому маразму, но до того была со Сторми в дружеских отношениях. Мистер Перелли, Алисия, Шанис из приемной, Джанетт. Небольшая группа приятных людей. По правде говоря, в Бельвью остается все меньше людей, которых я знаю. Одни переехали к детям, другие умерли. Среди персонала тоже не так много знакомых лиц. Я и не заметила, как это место изменилось.

Я встаю посреди комнаты, сердце колотится в груди. Я ужасно нервничаю перед речью. Боюсь, что стану запинаться, что речь окажется недостойной Сторми. Я бы хотела, чтобы она мной гордилась. Все выжидающе смотрят на меня, кроме миссис Армбрустер, которая вяжет, глядя в пространство. У меня дрожат колени. Я делаю глубокий вдох и уже готова начать, когда входит Джон Амброуз Макларен в отглаженной рубашке и брюках хаки. Он садится на диван рядом с Алисией. Я машу ему рукой, он одобрительно улыбается в ответ.

Я снова делаю вдох.

– На дворе было лето 1952 года. – Кашлянув, я смотрю на листок. – По радио звучал Фрэнк Синатра. Лана Тернер и Ава Гарднер были звездами сезона. Сторми было восемнадцать. Она участвовала в марширующем ансамбле, ее ноги выбрали лучшими в конкурсе, и каждую субботу она ходила на свидания. В этот раз она шла с юношей по имени Уолт. Она на спор пошла купаться нагишом в городском озере. Сторми никогда не отступала перед вызовом.

Мистер Перелли смеется:

– Это правда.

Другие согласно ему вторят.

– Фермер вызвал полицию, и когда они направили фары на озеро, Сторми велела им отвернуться. В тот вечер домой она ехала в полицейской машине.

– Не в первый раз и не в последний, – выкрикивает кто-то, и все смеются, а у меня расслабляются плечи.

– Сторми за одну жизнь прожила больше, чем большинство за все свои годы. Она была как стихия. Она научила меня тому, что любовь… – у меня затуманиваются глаза, и я начинаю сначала. – Сторми научила меня тому, что любовь – это смелые решения каждый день. Так поступала Сторми. Она всегда выбирала любовь и приключения. Для нее они были неразделимы. А теперь ее ждет новое приключение, и мы желаем ей всего наилучшего.

Джон вытирает глаза рукавом. Я киваю Джанетт, она поднимается и включает стерео. Комнату заполняют звуки песни «Stormy Weather»: «Не знаю, почему нет солнца в небе…».

После речи Джон подходит ко мне с двумя пластиковыми стаканчиками с пуншем и с сожалением говорит:

– Она наверняка велела бы подлить ей спиртного, но… – Он вручает мне стакан, и мы чокаемся. – За Эдит Синклейр Макларен Шиэн, более известную как Сторми.

– Настоящее имя Сторми – Эдит? Оно такое серьезное. Женщина с таким именем должна носить шерстяные юбки и толстые колготки и пить по вечерам ромашковый чай. Сторми пила коктейли!

Джон смеется.

– Да, верно!

– Тогда откуда взялось имя Сторми? Почему не Эди?

– Кто знает? – с усмешкой говорит Джон. – Ей бы понравилась твоя речь. – Он смотрит на меня с теплом и одобрением. – Ты такая славная, Лара Джин.

Я смущаюсь и не знаю, что сказать. Хотя мы никогда не встречались, чувства у меня такие же, как при встрече с бывшим парнем, по крайней мере, мне так кажется. С долей сожаления. Привычно, но немного неловко, потому что так много осталось между нами невысказанным.

Потом он говорит:

– Сторми все просила меня привезти мою девушку познакомиться, а я так и не успел. Теперь чувствую себя виноватым.

Как можно более легким тоном я говорю:

– О, так ты с кем-то встречаешься?

Он всего секунду колеблется, а потом кивает.

– Ее зовут Дипти. Мы познакомились на «Модели ООН» в университете Вирджинии. Она меня обошла и стала главой нашего комитета.

– Ого, – говорю я.

– Да, она замечательная.

Мы оба начинаем говорить одновременно:

– Ты уже знаешь, где будешь учиться?

– Ты уже решил?..

Мы смеемся и достигаем некоего взаимопонимания. Он говорит:

– Я еще не решил. Выбираю между Колледж-Парком и Уильяма и Мэри. В Колледж-Парке хорошая школа бизнеса, и он совсем близко к Вашингтону. У Уильяма и Мэри выше рейтинг, но Уильямсбург – это глушь. Так что пока не знаю. Отец расстроен, потому что он хотел, чтобы я учился в университете Северной Каролины, но туда меня не приняли.

– Сочувствую, – я решаю не упоминать, что меня там внесли в список ожидания. Джон пожимает плечами.

– Может, я переведусь на втором курсе. Посмотрим. А ты? Пойдешь в университет Вирджинии?

– Туда меня не приняли, – признаюсь я.

– Ох, беда! Я слышал, что в этом году они очень разборчивые. Девочка со вторым высшим баллом во всей моей школе туда не попала, а у нее заявка была потрясающая. Уверен, что и у тебя тоже.

Я застенчиво говорю:

– Спасибо, Джон.

– Так где ты будешь учиться, если не в Вирджинии?

– В Уильяма и Мэри.

Он расплывается в улыбке.

– Серьезно? Это замечательно! А Кавински?

– В Вирджинии.

Джон кивает.

– За лакросс, конечно.

– А твоя… Дипти? – Я делаю вид, что забыла имя, хотя слышала его всего две минуты назад. – Где она будет учиться?

– Ее еще осенью приняли в университет Мичигана.

– Ого, так далеко!

– Намного дальше, чем Вирджиния от Уильяма и Мэри.

– Но вы собираетесь… продолжать встречаться?

– Такой план, – говорит Джон. – По крайней мере, мы попробуем отношения на расстоянии. А вы с Питером?

– У нас такой же план, во всяком случае, на первый курс. На втором я попытаюсь перевестись в Вирджинию.

Джон чокается со мной стаканчиками.

– Удачи, Лара Джин.

– И тебе, Джон Амброуз Макларен.

– Если я выберу Уильяма и Мэри, то позвоню тебе.

– Не забудь, – говорю я.

Я остаюсь в Бельвью куда дольше, чем планировала. Кто-то достает старые пластинки, и начинаются танцы. Мистер Перелли настаивает на том, чтобы научить меня танцевать румбу, несмотря на больное бедро. Когда Джанетт ставит «In the Mood» Глена Миллера, я встречаюсь взглядом с Джоном, и мы обмениваемся секретной улыбкой, вспоминая вечеринку сороковых. Тот вечер был как в кино. И кажется, что он был очень давно.

Странно испытывать счастье на поминках человека, которого ты любил, но я счастлива. Рада, что день удался и Сторми проводили достойно. Хорошо, когда есть такая возможность.

Когда я приезжаю из Бельвью, Питер сидит на крыльце моего дома со стаканом из «Старбакса».

– Дома никого нет? – спрашиваю я, торопясь подняться. – Давно ждешь?

– Нет. – Не поднимаясь, он ловит меня за талию и притягивает в объятия. – Посиди со мной минутку, – говорит он, прижимаясь лицом к моему животу. Я сажусь рядом.

– Как прошли поминки Сторми? Как твоя речь?

– Хорошо. Но сначала расскажи мне про «Дни на лужайке». – Я забираю у него стакан и делаю глоток. Кофе холодный.

– Ну так. Я посидел на занятии. Познакомился кое с кем. Ничего особенного. – Он берет меня за руку и обводит пальцем кружево перчаток. – Какие классные.

Его что-то беспокоит, но он не говорит, что.

– В чем дело? Что-то случилось?

Он отводит глаза.

– Сегодня утром явился мой отец и хотел поехать с нами.

Я шире раскрываю глаза.

– И… ты ему разрешил?

– Нет. – Питер не вдается в детали. Просто «нет».

Я неуверенно говорю:

– Мне кажется, он хочет восстановить отношения с тобой.

– У него было для этого много возможностей, а теперь уже поздно. Поезд ушел. Я уже не ребенок. – Он вскидывает голову. – Я мужчина, и он не сыграл в этом никакой роли. А теперь хочет получить награду. Хочет хвастаться перед дружками по гольфу, что его сын играет в лакросс за университет Вирджинии.

Я колеблюсь, но потом вспоминаю, с каким лицом его отец наблюдал за игрой Питера. В его глазах было столько гордости и любви.

– Питер… что если… ты дашь ему шанс?

Питер мотает головой.

– Лара Джин, ты не понимаешь. И тебе повезло, что не понимаешь. Твой папа замечательный. Он на все для вас готов. Мой не такой. Его интересует только он сам. Если я подпущу его близко, он опять все испортит. Это того не стоит.

– Но вдруг это будет того стоить? Никогда не знаешь, сколько времени вам осталось.

Питер морщится. Я никогда не говорила ему ничего подобного, не напоминала про маму, но после поминок Сторми я не могу остановиться. Я должна это сказать, потому что это правда и потому что иначе я буду жалеть.

– Дело не в твоем отце, а в тебе. Я хочу, чтобы потом у тебя не было причин для сожалений. Не стоит причинять себе боль назло ему.

– Я больше не хочу о нем говорить. Я пришел поддержать тебя, а не разговаривать про моего отца.

– Ладно. Но сначала обещай, что ты подумаешь, не нужно ли пригласить его на вручение аттестатов. – Питер начинает говорить, но я перебиваю: – Просто подумаешь. И все. До выпускного месяц, сейчас тебе не нужно ничего решать.

Питер вздыхает. Я уверена, что он откажется, но вместо этого он спрашивает:

– Как прошла твоя речь?

– Вроде бы хорошо. Думаю, Сторми она понравилась бы. Я рассказала, как она купалась голой, явилась полиция и ей пришлось ехать домой с ними. О, и Джон успел приехать.

Питер дипломатично кивает. Я говорила, что Джон может приехать, и он ответил на это только «хорошо». А что еще он мог сказать? В конце концов, Джон – внук Сторми.

– Куда Макларен поступил?

– Он еще не решил, выбирает между Мэрилендом и Уильяма и Мэри.

У Питера брови взлетают на лоб.

– Правда? Замечательно. – По его тону ясно, что ничего хорошего он в этом не видит. Я вопросительно кошусь на него.

– Что?

– Ничего. Он уже слышал, что ты туда поступила?

– Я только сегодня ему рассказала. Одно с другим не связано. Ты очень странно себя ведешь, Питер.

– Как бы ты реагировала, если бы я сказал, что Джен будет учиться в Вирджинии?

– Не знаю. Спокойно. – Я говорю правду. Все мои переживания по поводу Питера и Женевьевы остались в давнем прошлом. С тех пор все так изменилось. – К тому же ситуация совсем другая. Мы с Джоном никогда не встречались. И много месяцев не разговаривали. И у него есть девушка. И он еще не решил, где будет учиться.

– А куда идет его девушка?

– В университет Энн Арбор.

Питер снисходительно фыркает.

– Они долго не протянут.

Я тихо говорю:

– Возможно, про нас с тобой тоже так думают.

– У нас все вообще по-другому! Мы будем всего в паре часов друг от друга, а потом ты переведешься. Ждать максимум год. И я буду приезжать по выходным. Вообще никаких проблем.

– Ты два раза сказал «вообще», – говорю я, чтобы вызвать у него улыбку. Но ее нет, и я добавляю: – У тебя будут тренировки и матчи. Ты не сможешь приезжать в Уильяма и Мэри каждые выходные. – Я впервые об этом подумала.

Питер секунду выглядит уязвленным, но потом пожимает плечами и говорит:

– Ладно, но ты тоже можешь приезжать. Ты привыкнешь водить машину. Тут практически прямой маршрут по одному шоссе.

– В Уильяма и Мэри первокурсникам нельзя держать машину. И в Вирджинии – тоже, я проверяла.

Питер отмахивается.

– Значит, я попрошу маму пригонять мне машину, когда поеду тебя навещать. Тут недалеко. А ты можешь доехать на автобусе. Мы все придумаем. Не о чем беспокоиться.

Я немного беспокоюсь, но не говорю об этом, потому что Питер, похоже, не хочет обсуждать практические вопросы. Я тоже не хочу на самом деле.

Он придвигается ближе и спрашивает:

– Хочешь, чтобы я остался на ночь? Я могу вернуться после того, как мама ляжет спать. И отвлекать тебя от печальных мыслей.

– Хорошая попытка, – я щиплю его за щеку.

– Джош никогда не оставался на ночь у твоей сестры?

– Я такого не припоминаю. И очень в этом сомневаюсь. Это же моя сестра и Джош.

– Да, они не такие, – говорит Питер, низко опускает голову и трется щекой о мою щеку. Ему нравится, какие мягкие у меня щеки, он все время об этом говорит. – Мы совсем другие.

– Ты первый о них заговорил, – начинаю я, но тут он меня целует, и я не могу закончить ни мысль, ни тем более фразу.