Глава семнадцатая

Все летело в тартарары. Тщательно продуманные планы, еще совсем недавно казавшиеся нерушимыми, оказались воздвигнутыми на песке. Проклятая Элла, заклятая подруга Элеонора Бжезинская, не только не думала помирать, но даже особо и не болела. То ли выбранная Норой помощница недобросовестно пичкала ее лекарствами, то ли лошадиное здоровье справлялось с любой химией.

Лошадь она и есть лошадь. Нора вспомнила, как увидела Элю Яблокову впервые. Длинная, нескладная деревенская девица с испуганным взглядом, бьющим по спине лохматым «конским» хвостом неухоженных волос, слишком большим ртом и нескладными движениями отличалась от нее, ладной, худенькой куколки с белокурыми волосами и яркими синими глазами, свет из которых холодными брызгами настигал окружающих, немевших от такой небесной красоты.

Первые годы Эля Яблокова, с легкой руки Норы превратившаяся в Эллу, ходила за ней по пятам, только что в рот не заглядывая. Во всем, во всем Нора была несоизмеримо выше ее. Коренная москвичка с мамой-балериной, папой – партийным бонзой, квартирой на Тверской. Что могла противопоставить ей безотцовщина из-под Урюпинска, которая не знала, что помимо красной бывает еще и черная икра, считала, что слово «эглет» означает пирожное, и в мороз поддевала под платье ужасные шерстяные панталоны с начесом.

Надо отдать Элле должное, она быстро училась, схватывая все на лету. Ловко орудовать столовым ножом, правильно садиться, держа колени сведенными вместе, к месту использовать редкие термины, говорить по-английски свободно, легко, непринужденно. С шиком носить одежду, разбираться в моде, рассказывать, держа внимание аудитории, любить балет.

Тот момент, когда ученик превзошел своего учителя, Нора как-то пропустила. Выкрутасы мамы, ее депрессия и последовавшая за ней распущенность, дикое ее замужество, из-за которого Норе пришлось даже уйти из дома, переехать в общежитие, на Эллину койку, которая освободилась из-за того, что подружка выскочила замуж за Борьку Бжезинского… Ей было о чем подумать и кроме изменений, происходящих с Эллой.

Первый тревожный звоночек, впрочем, прозвучал именно тогда. Второсортная Элла вышла замуж за писаного красавца, а звезду Нору отчего-то никто не спешил звать в ЗАГС. Замуж она вышла, уже приехав по распределению. Не сказать что Сергей Бутаков был тем самым принцем на белом коне, которого она так отчаянно ждала, но на безрыбье, как говорится…

Сергея она не любила. Относилась к нему с теплотой, понимая, что человек он хороший, но не любила. Не было у нее ни бабочек в животе, ни томления в груди, ни сбоев в дыхании. Их отношения до недавнего времени назывались стабильным браком, в котором не было места эмоциям, скандалам, ссорам и примирениям.

Элла с Борисом жили иначе. Бурно ссорились, бурно мирились, целовались взахлеб, ночами, взявшись за руки, гуляли по новому для них городу, встречали рассвет над Волгой. И их семейному счастью Нора завидовала истово.

Она вообще как-то незаметно для себя все больше и больше, чаще и чаще завидовала Элле. За прекрасную фигуру, не испорченную двумя родами (сама же она после рождения Вики сильно располнела и обратно в форму так и не пришла), за умение держаться с достоинством королевы, которое сама Нора с годами отчего-то растеряла, за бесстрашие, с которым она вела их общий бизнес-корабль, прорывающийся сквозь любые бури. Элла, Элеонора Бжезинская, была прирожденным лидером, а Нора, Элеонора Бутакова, оказалась жалким аутсайдером. Элеонора Первая и Элеонора Вторая. Примириться с тем, что она вторая, Нора так и не смогла.

Она была уверена, что в этот раз победит. Столкнет Эллу с авансцены, займет ее место, приберет к рукам «ЭльНор», обеспечив собственное будущее и поквитавшись с соперницей. Все должно было получиться, но в какой-то момент пошло наперекосяк.

Кому понадобилось убивать этого мужика в бассейне? Если сначала Нора решила, что само провидение посылает ей дополнительный шанс угробить репутацию «ЭльНора», то сейчас она понимала, что это злосчастное убийство спутало ей все карты. Слишком много внимания было привлечено теперь к фирме. Слишком сложно совершать нужные действия, когда за тобой по пятам ходит полиция.

Элеонора Бутакова никак не могла признаться самой себе, что с мечтами об «ЭльНоре» предстоит распрощаться. Элла жива и здорова, а значит, ни за что не выпустит из рук бразды правления фирмой. Значит, на деньги, настоящие деньги, а не те жалкие гроши, которые платят ей в «Ганнибале», можно даже не рассчитывать. Впрочем, работа в «Ганнибале», скорее всего, совсем скоро тоже останется в прошлом.

Нора зажмурилась, вспомнив утреннюю сцену, устроенную ей любовником. Да-да, директор «Ганнибала» Эдуард Горохов не просто взял ее на работу, чтобы с ее помощью устроить рейдерский захват «ЭльНора», но и влез к ней в постель, приласкал, сделав ручным зверьком. Только с ним она поняла, что значит физическая страсть. Только с ним осознала, что это такое – хотеть мужчину. До дрожи, до обморока, до потемнения в глазах.

Он доводил ее до исступления, а потом выспрашивал о делах «ЭльНора» так искусно, что она даже не отдавала себе отчета в том, что выбалтывает. Теперь Эдик знал все, что хотел. Вернее, он знал вполне достаточно для того, чтобы решить, что больше не нуждается в ней как женщине. По крайней мере, сегодня утром после того, как она откинулась на подушки, полностью обессиленная тем вихрем чувств, которые только что бушевали внутри, заливая волной немыслимого блаженства каждую клеточку ее тела, он холодно сообщил, что больше они встречаться не будут.

– Как это? – искренне не поняла Нора. – Ты что, хочешь сказать, что разлюбил меня?

– А с чего ты взяла, что я тебя вообще любил? – Он смотрел холодно, насмешливо, оценивающе, и под его взглядом ей захотелось поплотнее укутаться в одеяло, скрывая наготу. Этот взгляд давал понять, что тело ее несовершенно. – Ты была мне нужна, скажем так. Я с тобой спал, потому что это соответствовало моим планам. Сейчас планы изменились. Ты мне больше не нужна.

– Это подло. – Норе захотелось плакать, но она сдержалась, понимая, что не может себе позволить унизиться перед ним еще больше.

– Подло? – Он, казалось, искренне удивился. – Не тебе говорить мне о подлости. Ты за полтора месяца слила мне всю информацию по «ЭльНору». Теперь я могу сожрать эту фирму со всеми потрохами Бжезинской.

– Так сожри! – Несмотря на физическую боль от того, что она теряет этого мужчину, Нора вдруг испытала глухую надежду, что он напоследок сможет отомстить за ее разрушенные планы. Ей «ЭльНор» теперь не отобрать, это очевидно. Так пусть же и Бжезинской он тоже не достанется. Эдик – более сильный противник, чем она, Нора.

– Нет, не буду. Слишком хлопотно. – Он быстро одевался, словно не желая проводить с ней ни одной лишней минуты. – Менты круги нарезают вокруг Бжезинской. Мне лишние неприятности ни к чему. Еще дознаются…

Он резко оборвал себя на полуслове. Лицо Горохова словно окаменело.

– О чем дознаются? – как можно безмятежнее спросила Нора.

– Ни-о-чем, – отчеканил он. – Все, дорогая моя. Без радости была любовь. Разлука будет без печали. Не поминай лихом.

Он ушел, и Нора осталась сидеть на разоренной постели, еще хранившей запах его кожи, так пьянящий ее голову. Она понимала, что вместе с любовником наверняка потеряла еще и работу, и не очень представляла, что ей делать дальше. На что жить… Внезапно ей захотелось услышать голос Вики.

Дочь, вставшая на сторону отца, звонила теперь даже не каждый день. Как-то попала в то время, когда в квартире Норы был Горохов. Да что там в квартире, в постели. Нора, разговаривая с дочерью, продолжала ласкать любовника, он стонал, и Вика, конечно, все поняла. Не маленькая уже, семнадцать лет. Поняла и матери звонить практически перестала.

Вспомнив сейчас о дочери, она вдруг подумала и о своей крестнице, Варе Бжезинской. Девочка в последнее время на связь со своей крестной не выходила, и это было странно. Нора вдруг подумала о том, что у нее остался один-единственный способ поквитаться с Норой – настроить против нее дочь. И она решительно взялась за телефон.

– Варежка, – ласково сказала она, когда Варя после длительных гудков все-таки взяла трубку. – Здравствуй, Варежка. Как ты живешь, девочка моя?

– Хорошо, – в голосе Вари сквозила какая-то бесконечная, совсем недетская усталость. – Я поживаю хорошо, тетя Нора.

– Тетя Нора? С каких это пор ты перестала звать меня Крёской?

– С тех пор как вы перестали быть моей доброй феей. И стали злой волшебницей.

– Варежка, ты что? Это тебя мама против меня накрутила? Так она же врет. Она просто меня ненавидит и поэтому говорит гадости, чтобы нас поссорить. Не верь в плохое про меня. Мама это специально делает.

– Тетя Нора! Вы. Больше. Никогда. Не будете. Говорить. О маме. Плохо, – девочка чеканила каждое слово, как Горохов десять минут назад. – По крайней мере мне. Впрочем, у вас не будет такой возможности. Вы просто больше не будете никогда ничего мне говорить. Я не стану с вами разговаривать, даже если вы мне позвоните. Имейте в виду – я вношу ваш номер телефона в черный список.

– Варежка, – Нора не выдержала и все-таки заплакала, хотя расклеиваться перед какой-то девчонкой было не в ее правилах. – Что ты говоришь, Варежка? Мы же с тобой всегда так друг друга любили. Ты и с Викой всегда дружила, и мне все свои девичьи тайны доверяла. Ты вспомни, ты же всегда со мной обсуждала то, что с мамой не могла.

– Тетя Нора, – голос четырнадцатилетней девочки был взрослым-взрослым. Ну надо же, а Нора даже не заметила, как она повзрослела там, в этой своей Франции. – Если вы думали, что, выбирая между вами и мамой, я выберу вас, то вы ошибались. Но вы ведь не могли так думать, правда? Потому что маму я люблю больше всех людей на свете. Она – самая замечательная женщина, которую я знаю, и я могу только мечтать о том, чтобы хоть немного быть на нее похожей. Я любила вас, да, не спорю. Но никогда, ни при каком раскладе вы не смогли бы заменить мне маму. Всего доброго. И не звоните мне больше.

В ухе запищали тонкие противные гудки. Нора сползла с кровати, уткнулась в смятое одеяло лицом и завыла в голос. В последний раз она так выла, когда узнала про самоубийство отца. С его уходом разрушилась та привычная, сладкая, налаженная жизнь, в которой Эля Фалери была маленькой, всеми любимой, избалованной и капризной принцессой. Сейчас, четверть века спустя, жизнь разрушилась снова. Все нужно было начинать сначала. И не было ни одного человека, на которого бы она могла опереться. Который бы ее любил.

Звук поворачивающегося в двери ключа заставил ее напрячься. На минуту в голову пришла шальная мысль, что Горохов решил ее убить и подослал киллера. Нора с криком вскочила на ноги, как была нагая, выскочила в коридор и со страхом уставилась на родную дочь, спокойно запирающую за собой дверь.

– Вика?

– Мама? Ты чего в таком виде? Или, – она чуть помедлила, – или я не вовремя. Ты не одна?

– Одна, – сдавленно пробормотала Нора, захлебываясь слезами. – Я совсем одна. Окончательно. Бесповоротно. Насовсем.

– Он тебя бросил, что ли? – проницательно спросила дочь, которая тоже повзрослела, совсем незаметно для Норы. – Мамочка, так это же было понятно с самого начала. Он подонок, а тебя угораздило увлечься подонком. Через это все проходят. Это не смертельно.

Она подошла к матери и обняла ее, прижав растрепанную голову к своей груди.

– Ой, мамочка, мамочка. Неужели ты не знаешь, что от несчастной любви не умирают, а разбитое сердце лечат коньяком. Налить тебе?

Нора вспомнила заветную бутылочку, которую таскала в сумке в последнее время, и покраснела. Еще не хватало спиться для полного счастья. Впрочем, еще один раз ничего не решает.

– Налей, а я пока пойду надену что-нибудь, – пробормотала Нора и вспомнила свою мать, бездумно стоящую у залитого дождем окна, спрятавшись в складках тюлевых штор. И себя, ставшую матери надеждой и опорой до тех пор, пока та не вышла замуж за подонка и проходимца. Нет, она не повторит судьбу своей матери и не испортит жизнь Вике. Это единственное, что она еще в силах сделать для своей семьи. – Налей, – повторила она. – И я поплачу у тебя на груди, как будто мне снова семнадцать лет. И запомни, доченька, это будет в первый и последний раз. Только сегодня. Я обещаю тебе.

Секретарша Мила удивилась их приходу очень сильно. Удивилась, но не испугалась. Это Воронов отметил опытным глазом сразу.

– Ой, Элеонора Александровна, вы приехать решили? – прощебетала она. – А я уже почти все нашла. Вот личное дело Олега Николаевича, сейчас адрес выпишу. Вы извините, что я припозднилась, просто я не сразу смогла из дома выйти. Я, – щеки девушки покрылись легким румянцем, – была не одна. Я вас подвела, да?

– Вот что, Мила. – Воронов взял в руки папку с личным делом Меркурьева, но листать не стал, внимательно глядя на девушку. – Вы бы нам чаю вашего волшебного заварили, с травками. И мне, и Элеоноре Александровне, и Витольду Михайловичу.

– Конечно, – с лица Милы не сходила доброжелательная улыбка. – Сейчас я все сделаю. Элеонора Александровна, в кабинете накрыть?

– Зачем же в кабинете, давайте здесь накроем, в приемной. Заодно и вы с нами попьете. Чаек-то у вас больно знатный.

– Да как же мне с вами пить, – оскорбилась Мила. – Мне такой чай не положено. Он же специальный, лечебный, для восстановления сил. Дорогой очень. Его специально для Элеоноры Александровны с Тибета привезли.

– Мила, вы что, издеваетесь надо мной? – не выдержала Бжезинская.

– Почему издеваюсь? – голос девушки теперь звучал испуганно, и она в растерянности переводила взгляд с одного человека на другого. – Это же правда.

– Мила, а покажите мне коробочку с этим самым тибетским чаем, – задушевно попросил Воронов. – Очень посмотреть хочется.

– Пожалуйста. – Мила встала из-за стола и подошла к шкафу, за дверцей которого, как знал Воронов, устроились чайник, сервиз и сахарницы. – Только это не коробка, а банка. Стеклянная банка с притертой крышкой, чтобы лечебные свойства не испарялись. Вот.

И она протянула достаточно большую банку, наполовину засыпанную коричневым чаем вперемешку с непонятными цветами и ягодками.

– И от чего лечит этот чай? – устало спросила Элеонора. – Мила, отвечай, а то я и впрямь решу, что ты хотела меня отравить.

– Да бог с вами, что вы такое говорите, Элеонора Александровна, – девушка вдруг заплакала. – Как я могу хотеть вас отравить, вы что? Это просто чай. Полезный. Из Тибета. Он нервную систему укрепляет. Иммунитет. Его полезно пить, когда осень и когда нагрузки повышенные. А у вас сейчас такое тяжелое время, что вам он очень полезен.

– Ты сама, что ли, на Тибет-то за ним ездила? – Голос Бжезинской звучал насмешливо, но из него пропал былой металл. – Мила, не реви. Я понимаю, что ты не замышляла против меня ничего дурного.

– Ну, конечно, не сама. Я же с работы не отлучалась. И отпуска у меня не было. Мне его для вас дали. Чтобы я вас поддерживала этим чаем.

– Да кто дал-то? – рявкнул, не выдержав, Семенов.

Мила отшатнулась и заревела теперь уже в голос.

– Да не пугайте вы ее, – с досадой сказала Бжезинская. – Она не со зла. С глупости. Мила, посмотри на меня. Я тебя ни в чем не обвиняю. И эти господа тоже. Просто успокойся и скажи, кто дал тебе этот чай и сказал, что мне очень полезно его пить?

– Так Элеонора Константиновна, конечно. – Мила даже руками всплеснула. – Разве ж я у кого чужого что-нибудь бы взяла?

– Бутакова. – В голосе Бжезинской теперь звучала каменная усталость. – В общем-то, я так и думала.

– Мила, – вступил в разговор Воронов. – Правильно ли я понимаю, что Элеонора Константиновна Бутакова принесла вам эту банку, сказала, что там уникальный чайный напиток и что вы для поддержания здоровья Элеоноры Александровны должны ей заваривать его каждый раз, как она попросит у вас чаю?

– Правильно, – всхлипнула Мила. – Сказала, что давно заказала этот чай на Тибете, но теперь из-за ссоры не может отдать лично. Но что Элеонора Александровна по-прежнему не чужой ей человек, поэтому она просит меня следить за ее самочувствием и подбадривать чаем. Я так и делала. А что такого-то?

– Ну, чай нужно на экспертизу отдать, – сказал Воронов, забирая банку из рук взволнованной секретарши. – Думаю, что там мы найдем средство, резко понижающее уровень сахара в крови. Господи, ну и здоровье у вас, Элеонора Александровна. Я дважды после чашки этого чаю чуть богу душу не отдал, а вы его полтора месяца каждый день пили и все еще на ногах держитесь.

– То-то и страшно, что я мог опоздать, – тихо проговорил Семенов. Лицо его было бледным, синеватым даже. – Эля, если бы я не успел, то никогда в жизни себе бы этого не простил.

– Тося, ну ты-то тут при чем? – спросила Бжезинская и ласково провела рукой по его не бритой с утра щеке. Оно и понятно. Хлопотное у них сегодня выдалось утро. – Ты меня спас. Я бы никогда не догадалась, что мне подсыпают в питье лекарство от диабета. И пила бы дальше этот волшебный эликсир.

– Там что, яд? – Глаза Милы были широко открыты от ужаса. – Это что получается, Элеонора Константиновна хотела вас отравить?

– Получается, получается, – пробормотал Воронов. – А сама при этом еще распускала слухи о том, что госпожа Бжезинская балуется наркотиками. Ее плохое самочувствие было видно невооруженным глазом. Люди начали перешептываться, и важно было, во-первых, отвести подозрения от проблем со здоровьем, а во-вторых, репутацию подпортить. Заодно, так сказать.

– Боже мой, какая гадость. – Бжезинская повела плечами, как будто ей вдруг стало холодно. Семенов тут же ее обнял.

– Ладно, вызову я группу, чтобы оформить изъятие банки по всем правилам и снять показания с этой милой девушки, – сказал Воронов. – А пока ребята едут, давайте посмотрим личное дело Меркурьева, чтобы время зря не терять. Мила, вы можете заварить нам чаю? Только не этого, обморочного, а нормального обычного чаю. Есть у вас нормальный чай, Мила?

– Есть. Тот, что я сама пью.

– Вот его и заварите. Судя по вашему внешнему виду, чувствуете вы себя хорошо, и ваш чай можно пить смело.

Они прошли в кабинет Бжезинской и расселись вокруг стола для переговоров. Воронов открыл личное дело Меркурьева. С первой страницы на него смотрел Олег. Внимательный, доброжелательный взгляд, тот же самый, что и в жизни. Открытое лицо. Глаза цвета стали. Прямой нос. Твердая линия губ. Красивый мужик. Про таких еще говорят: породистый. А преступник. Что-то же толкнуло его на убийство и похищение человека. Что? Где искать концы той запутанной нити, которая приведет к разгадке?

Воронов перевернул страницу. Биография. Родился в Казахстане. Рос без отца. Мать умерла, когда ему было семь лет, и Меркурьев попал в детдом. Закончил училище связи. Ушел в армию. Попал в Афганистан. После ранения был комиссован, долго лечился. В Казахстан не вернулся, зато поступил в военное училище, после которого служил в армии. Пятнадцать лет отдал военной разведке. Выйдя в отставку, переехал в старинный русский город на Волге, с которым его, казалось, ничего не связывало, но в котором жила Элеонора Бжезинская, чью фотографию он бережно хранил, хотя знаком с ней до этого не был.

Приехав в город, Меркурьев поступил на службу в «ЭльНор» и проработал здесь шесть лет. Уволился в одночасье, объяснив свой поступок довольно странно. Мол, он чувствует свою вину в разладе соучредителей и теперь сомневается в собственной профпригодности. Что ж, скорее всего, на самом деле уволился Меркурьев потому, что в фирму пришел работать новый главный инженер Степан Ушаков. Парень очень похож на своего отца, да и фамилия у него та же. Поэтому Меркурьев понял, что теперь вынужден ходить по одним коридорам с сыном своего бывшего сослуживца, и почему-то предпочел с ним не пересекаться.

– Вы советовались с Меркурьевым перед тем, как пригласить на работу Ушакова? – спросил Дмитрий у Элеоноры.

– Да, конечно. Я всегда обсуждала с ним все кандидатуры. Олег сначала изучил все данные, потом сказал, что считает подобную должность преждевременной для Степы. Мол, у него нет опыта. Но я с этим не согласилась. Опыт – дело наживное, а Степан очень талантлив. Я была уверена, что смогу сделать из него прекрасного топ-менеджера.

– Ну да, ну да. – Воронов побарабанил пальцами по полированной поверхности стола. – Он не нашел достаточных контраргументов и решил, что, скорее всего, ему ничего не угрожает. В конце концов, Степан его никогда не видел, и шансов, что он опознает его по старой армейской фотографии, было немного. Меркурьев же не знал, что эта фотография в доме Ушаковых стояла в «красном углу» и Степа с детства изучал лица отцовских друзей до мельчайших подробностей. Когда он понял, что Степа его все-таки узнал, он уволился от греха подальше. Но этого Меркурьеву показалось мало. Степан знал что-то очень опасное для Меркурьева, поэтому он похитил парня и спрятал его там, где его никому не пришло бы в голову искать – в вашем загородном доме, Элеонора Александровна.

– И сколько он собирался его там держать?

– Не знаю. Может, ждал, пока парень погибнет, чтобы вывезти тело. Может быть, рука не поднималась убить Ушакова, и он судорожно искал выход из положения. Думаю, что этого мы уже не узнаем. Ну или Степа расскажет, когда придет в себя.

– Дмитрий, позвоните, пожалуйста, в больницу, – попросила Бжезинская. – Наверное, уже нам смогут сказать хотя бы что-нибудь.

Воронов послушно взялся за телефон. Семенов протянул руку и взял папку с личным делом Меркурьева, которое Дмитрий пока оставил в покое, не найдя там ничего, чего бы он не знал раньше. Домашний адрес если только. Так по нему ребята сегодня же съездят.

– Минуточку, – Семенов произнес это таким странным голосом, что Воронов перестал тыкать пальцем в экран телефона и внимательно посмотрел на него. – Позвольте. Но этого же просто не может быть. Нет, я решительно ничего не понимаю.

– Тося, что случилось? – Бжезинская подошла поближе и взяла его за плечо.

– А случилось то, что этот человек, которого вы называете Олегом Меркурьевым, на самом деле совсем не тот, за кого себя выдавал.

– Что значит не тот? – напряженно спросил Воронов, чувствуя, что последний пазл его никак не складывающейся картинки сейчас встанет на место.

– Да то и значит. Элька, я не понимаю, неужели ты его за столько лет так и не узнала? Это же Васька Лукьянов. Тот самый одноклассник Тохи Попова, с которым они подрались из-за тебя.

– Вы уверены? – Воронов взял Семенова за плечи и резко тряхнул. – Черт подери, Витольд Михайлович, вы уверены?

– Абсолютно. Он, конечно, изменился, поэтому, наверное, Эля его и не опознала. Да и он сильно старше ее был. Попова же она не узнала тоже. А я всего на пару лет старше, так что обоих помню прекрасно. Это Василий Лукьянов, говорю я вам.

Телефон в руках Воронова зазвонил, и все трое вздрогнули от неожиданности.

– Да, – хрипло сказал Дмитрий в трубку. – Привет, Иван. У меня тут охренеть какие новости. Ты бы приехал.

– У нас тоже охренеть какие новости, – ответил ему Бунин. – Только что пришли результаты экспертизы. При взрыве в машине Бжезинской пострадал не Олег Меркурьев. За рулем сидел один из охранников того коттеджного поселка, в котором она живет. Он и погиб.

Воронов вспомнил славное открытое лицо паренька, с которым разговаривал на въезде в поселок, и заскрипел зубами. И как только преступник уговорил его сесть в машину, которую затем взорвал?

– Что ж, – медленно сказал Дмитрий. От его лица отлила кровь, и он вдруг стал особенно собран, как боец перед атакой. – Ну что ж. Значит, теперь посостязаемся. Ты вызвал меня на бой, Василий Лукьянов. Что ж, я принимаю вызов. Я тебя найду. Обязательно найду.