Тот же вечер

Зная понаслышке, что особое пристрастие иностранцы питают к пунктуальности, Архип Лукич заранее позвонил Монтеверио, что не может приехать к нему по независящим от него причинам, и перенес встречу на следующий день на то же время. Сегодня не было настроения слушать сказки двухсотлетней давности, сегодня было время гимнастики для ума. «Есть ли взаимосвязь между похищением картины из музея и убийством мужа Лады?» – это был главный вопрос, над которым ломал голову Архип Лукич в кабинете вместе со своими ребятами.

– По-моему, связь налицо, – робко высказался Вадик, недоумевая, в чем сомневается Щукин.

– Тебе не кажется, что сообщника устранять глупо? – спросил Гена. – Мы не догадывались о причастности Ильи к похищению картины, а тут убийца сразу указал на него. Грубо.

– Погоди! – подскочил Вадик. Эмоции в нем берут верх всегда, когда дело проясняется, а некоторые ищут скрытый и противоположный смысл в ясности. – Что тут мудрить? Убийство Ильи – ответ на многие вопросы.

– Какие именно? – недоверчиво сощурился Гена.

– Лада работает где? А ее муж наверняка приходил к ней на работу и знал музей, как свои пять пальцев. Знал, где располагается сигнализация, где безопасно пересидеть, он знаком со сторожами. Однажды Илья отвлек сторожа, снял слепок с ключей, сделал дубликаты. И убийцу пустил ночью к себе, потому что доверял ему.

– Раз ты такой умный, а мы дураки, объясни: зачем убрали Илью? – не удовлетворился ответом Гена.

– Ты не знаешь, что делает с людьми жадность? Каждому хочется стать графом Монте-Кристо, а не делиться добычей. Убийца при помощи Ильи выкрал картину, а когда тот стал требовать свою долю, он его убрал.

Нарочито театральный хохот Гены был демонстрацией его несогласия с доводами коллеги, а тон стал категоричным:

– В скрытые сокровища я не верю. Что бы ни рассказывал Монтеверио, нам его семейная хроника поможет лишь выдвинуть еще одну версию, что будет только мешать следствию. А реально кража выглядит так: некто надумал удовлетворить свой каприз. Ну, захотелось ему иметь именно эту картину вместе с рамой, он и заказал ее. Капризы у «новых русских» соответствуют бабкам. Одному, я знаю, стукнуло в голову заиметь дома пантеру. И он приобрел ее! Причем за такие бабки, какие ни в одном кладе не найдешь. Так и этот любитель живописи – хочу, и все. А нанял матерого вора.

– Не убедил! – распалялся Вадик, уверенный в своей правоте. – Понимаете, не какого-то другого человека завалили, а мужа женщины, которая работает в музее!

– Я не могу навесить кражу на мертвеца только лишь потому, что его жена работает в музее, – сухо отмахнулся Гена.

– Значит, отрицаешь мою версию? – возмущенно взмахнул руками Вадик. – А тебе ничего не говорит профессия убитого? Электрик! Грамотному электрику отключить сигнализацию – тьфу. Дальше: у него нет алиби. Хоть он и покойник, но алиби у него на момент ограбления нет.

– Не кипи, – вступил в диалог Щукин. – Конечно, нам нельзя отказываться ни от одной версии, но упорно держаться за одну тоже не будем. Допустим, кражу совершили Илья и тот, кто его убил. За эту версию говорит рост, он у Ильи метр семьдесят пять. И что получается? Первое: грабители запаслись ключом, комбинезонами… Значит, они знали, что попадут в объектив камеры до того, как отключат технику?

– Вот! – поднял указательный палец Вадик. – Это знать мог только тот, кто бывал в музее часто, а Илья…

– Согласен, – перебил его Щукин. – Но зачем столько пустых хлопот? Сторож спит, выходи себе спокойно через дверь. Зачем было закрывать ее за собой на ключ? Логический ответ есть: чтобы мы заподозрили сторожа в соучастии. Разбирательство – дело долгое, пока выяснится, что сторож ни при чем, времени утечет вагон. Идем дальше: картина похищена. По идее, ее следует вывезти из города, но вор не бежит, решает переждать, предполагая, что милиция будет задерживать всех, у кого обнаружит упакованный предмет, похожий на картину. И вдруг один из грабителей убивает своего сообщника… – Щукин пожал плечами, выражая тем самым непонимание его логики.

– Есть версия! – воскликнул Вадик. – Накануне убийства Илья поссорился с женой, узнав, что у нее роман на стороне. Я уверен, Илья срочно потребовал у сообщника выплатить гонорар за работу. Может, хотел показать Ладе, какой он крутой мужик и что он способен зарабатывать большие бабки. Думаю, Илья даже угрожал сообщнику, мол, не отдашь бабки, настучу в милицию. И сообщник выдал ему гонорар – ножом в живот. Мне кажется, вор-убийца или еще не добрался до сокровищ, поэтому, испугавшись угроз Ильи, принял решение ликвидировать партнера, или не захотел делиться.

– То есть он уже добыл клад? – прыснул Гена.

– Во всяком случае, он знал, что крал, – парировал Вадик. – Вор знает ее тайну.

– Погоди, друг, – скептически сказал Гена. – К тайне прилагается еще одна тайна, то есть некий ключ. Я понял, без ключа до несметных сокровищ не дойти и не доползти.

– Чтобы тебе, Вадик, стали понятны и мои сомнения, – сказал Щукин, – пойдем путем «если бы ты был на месте вора-убийцы». Зачем тебе убивать сообщника и тем самым сразу же направлять следствие по верному пути? Было бы разумнее успокоить его, то есть согласиться немедленно выплатить долю, предложить поехать за деньгами, а убить в безлюдном месте. Опытные преступники умеют убеждать новичков в своей кристальной честности. Организовано похищение картины безупречно, значит, один из грабителей имеет неплохой опыт. Так почему убийца не заманил Илью?

– Точно! – подхватил Гена. – Я никак не мог это сформулировать. Вот не нравится мне убийство Ильи, а чем именно – не понимал. Архип Лукич, а действительно, почему Илью сообщник грохнул дома?

– Пока загадка, – развел руками Щукин.

– Вы, Архип Лукич, в обычном рецидивисте готовы видеть профессора криминала, – сказал Вадик. – А у него одна извилина, одна! Была бы вторая, она бы не дала ему сначала украсть, потом убить.

– А что ты предлагаешь? – усмехнулся Гена.

Но запал Вадика угас, ведь у него не было четкого плана. На что Гена отреагировал с обычной невозмутимостью:

– То-то и оно! Все мы умеем махать руками и кричать до хрипоты. Но этого мало.

– И ты, Гена, прав, и Вадим прав. В чем-то. А истина где-то посередине, – нашел компромисс Щукин. – Кстати, третью версию никто из вас не высказал. Что, если Илья был убит собутыльником, так сказать, на бытовой почве?

– С трудом верится, – фыркнул Вадик.

– Почему? – наигранно удивился Щукин.

– Не знаю, но меня ваша третья версия не убеждает.

– Конечно, бытовуха возможна… – протянул Гена. – Но мне тоже не верится.

– Наконец-то между вами согласие, – усмехнулся Щукин. – Вы не соглашаетесь принять третью версию только потому, что Илья – муж Лады. А ведь вариант возможен.

– Архип Лукич, – вскинулся Вадик. – Вы сказали, что бытовуха – третья версия. Первая моя, то есть что Илья был ночью в музее и его убил сообщник. А вторая какая?

Архип Лукич некоторое время думал, потом честно признался:

– Не могу пока собрать и оформить свои мысли. Мне кажется, в данном убийстве есть как бы обратная сторона, что-то типа ловушки. Может, я не прав, может, мое подсознание заставляет на всякий случай искать еще версии… Все может быть. У меня не раз случались неудачи с расследованием лишь потому, что на первый взгляд неважные подсказки интуиции отбрасывал как несостоятельные, а позже получалось, что зря, и оказывался в проигрыше. Короче, кому бы ни поручили расследовать дело об убийстве Ильи, мы тоже будем работать над ним. И повод у нас все тот же: Илья – муж Лады. Этот факт мы не имеем права игнорировать. А сегодня, раз уж у нас не получилось встретиться с Монтеверио, поехали к Лескину.

Слово «прокуратура» привело Лескина в заячий трепет. Он торопливо выскользнул на площадку, плотно прикрыв за собой дверь – дескать, буду стоять насмерть, а в квартиру не пущу. При всем при том его обрюзгшая фигура сжалась, лицо выражало готовность сдать с потрохами всех особей рода человеческого, на кого укажут. От волнения он подцепил большими пальцами лямки застиранной майки и скользил по ним вверх-вниз.

– А почему ко мне? – выдавил он.

– Вам хорошо знаком Илья Табулин?

– Д-да, – ответил Лескин, будто все же сомневался, что услышанная фамилия ему знакома.

Существуют люди, вызывающие необоснованную неприязнь еще до того, как произнесут первую фразу. Достаточно бросить на такого человека один взгляд, и тебя уже тошнит от одного его вида, по доброй воле не заговорил бы с ним. Архип Лукич по долгу службы обязан был непредвзято относиться к свидетелям, потерпевшим и даже к преступникам, но Лескин непроизвольно вызвал у него брезгливость. И дело даже не в неопрятности последнего. А одет он был действительно неопрятно – в потерявшую цвет майку и спортивные штаны с пузырями на коленях, заляпанные жирными пятнами. Неопрятными выглядели и курчавые волосы на его плечах, груди, руках, неопрятна была вспотевшая плешь. Нет, не в этом все же было дело. Отталкивала внутренняя неопрятность Лескина. Что это такое, «внутренняя неопрятность»? Щукин и сам не ответил бы толково, скорее, в таком своем определении он опирался на чутье, а оно не всегда объяснимо. Припомнив отзыв Лады о Лескине, Щукин полностью согласился с ней. Однако свидетелей не выбирают.

– Илья Табулин был убит сегодня ночью, – сказал Архип Лукич. – Вы последний, кто с ним виделся.

Что тут стало с Лескиным! Он выпучил и без того круглые глаза, брови его оказались чуть ли не на макушке, рот открылся, а шея въехала в плечи. В это время из глубины квартиры раздался трубный женский глас:

– Лелик! Куда ты пропал?

Лескин мигом приоткрыл дверь, крикнул ласково:

– Сейчас, сейчас, рыбка. Я уже иду. – Затем снова тщательно закрыл дверь и растерянно залепетал: – Убит… Вы думаете, что это я, да? Я не убивал…

– А кто убил? – ехидно спросил Вадик. Его забавляло лохматое чучело.

– Откуда мне знать! – шептал Лескин, опасаясь, что жена услышит диалог на площадке. – Я ничего не знаю. Я ушел от него в половине десятого… или в десять… кажется. А он…

– Лелик! – рявкнул женский голос.

Исполнив те же манипуляции с дверью и крикнув жене-рыбке: «Секундочку!», он повернулся к Щукину, сложив молитвенно руки:

– Умоляю вас, ничего не говорите при жене. У нее гипертония, ишемия, нервное расстройство… Как услышит, что вы из прокуратуры… Умоляю!

– Хорошо, – пошел на уступку Щукин. – Но завтра вы должны сами прийти ко мне в прокуратуру. В одиннадцать утра.

– Приду, приду… – клялся Лескин, помахивая руками, будто прогонял мух.

И вдруг дверь распахнулась. Заполнив дверной проем вверх и вширь, на пороге возникла монументальная статуя во гневе. Жена Лескина была такая большая, что даже Щукин в смятении отступил на шаг. Муж рядом с ней выглядел недомерком, доставал ей до плеча. Набрав полную грудь воздуха, она не на Лескина обрушила гнев, а на пришельцев:

– Опять?! Он больше не пьет! Лелик, домой!

Женщина-монумент (ничего себе «рыбка»!) отодвинула бедро в сторону, в результате чего образовалась щель. В нее-то и юркнул Лескин, а жена снова загородила дверной проем.

– Послушайте, гражданка, – начал было Щукин, но продолжить ему не удалось.

– Я тебе не гражданка, ханурик! – гаркнула громовым голосом «рыбка». – Ишь, пришли моего Лелика спаивать! Я сейчас вас троих с лестницы спущу!

И она вполне могла осуществить угрозу, поэтому Щукин и ребята попятились к лестнице, не рискуя повернуться к ней спиной.

– Пошли, пошли отсюда! – продолжала каркать монументальная дама. – А то еще и милицию вызову, по пятнадцать суток впаяют вам! Алкаши недобитые!

Выйдя из подъезда, все трое беззвучно рассмеялись.

– Я б на такой по приговору суда не женился, – сказал Вадик, садясь в автомобиль Щукина. – Лучше бы десять лет в колонии отмотал. Да меня чуть инфаркт не долбанул, когда она наехала на нас. Мамонтиха!

– Знойная женщина – мечта поэта, – хмыкнул Гена. – Бедный Лелик.

– А я что всегда говорю? Не женитесь! – И Щукин вырулил со двора.