68
Из комнаты она принесла книгу, сборник собственных стихов. Шаркая, спустилась в подвал. И снова ей показалось, что на полу лежит ее муж. Висок раздроблен, фрагменты черепа провалились в мозг. Маленькие кусочки, поросшие черными волосами снаружи, и розово-красные с изнанки.
— Сдюж-ж-жу, — заклокотал труп. В голосе звучала угроза.
Мадина тряхнула головой. Муж превратился в сына. Мертвый человек, почти чужак. За шесть месяцев, прошедших после его возвращения, она так и не нашла в обличье Жениса знакомых черт. Будто посторонний мужчина явился к ней, и жил под одной крышей, и ел девочку в подвале.
Она запретила себе эти мысли, села на бетон и водрузила запрокинутую руку сына на колени. Кровь Жениса образовала лужу под его затылком, борода склеилась. Даже в глазницах стояли вязкие озерца, отчего раскрытые глаза напоминали глаза вампира.
Странно, что он читал ее стихи.
Странно, что она сочиняла их. Когда успела только: после слепоты всей ее жизнью был Степан. Девочкой она блуждала тугайными лесами, среди шуршащих ив, и зарифмовывала все, что встречала на пути. Паутину на кусте ежевики, перестук дятла в бору, выскочившего на прогалину зайца. Нехитрые рифмы скрепляли мир.
Она отдавала себе отчет: вирши ее никогда не были совершенством, но они утешали, привносили правильность. Они никому не вредили, пусть и не шли ни в какое сравнение со стихами Есенина, которого она так любила.
«Врешь, — хмыкнула она, баюкая кисть своего мальчика, — ты никого не любила, кроме…»
И все же случались светлые дни. Она вспоминала, как Мельченко посоветовал написать стихотворные правила для библиотеки, как предложил оформить стенгазету и помог издать книгу. Неимоверный тираж — сто экземпляров — и презентация в школе. На презентации, раздавая автографы, она почти не думала о Степане. А возлюбленный относился к ее увлечению снисходительно. Он говорил, что бог уничтожит речь, что люди будут рычать, как звери, и вначале не будет слова.
Она читала свои стихи Женису. В декабре двухтысячного он спросил, что означает строчка про белую лилию. Не имела ли мама в виду девочку, которую они держат в подвале? Но про лилию она написала еще в девяносто восьмом, увидев эти цветы за заляпанной грязью витриной. Или то было пророчество?
Она перебирала пальцы сына, сгибала их и разгибала, словно играла в сороку-ворону. Сорока-ворона кашу варила. Деток кормила. Этому дала — она скручивала задубевший мизинец. Этому дала — прижимала к ладони не обделенный безымянный палец. Этому дала…
Раскаленная батарея оставила на лице прижаренные полосы.
«Как бифштекс на гриле», — отрешенно подумала Мадина.
Полистала книгу и спросила, почитать ли сыну про зиму.
Сын молча попросил читать.
— Белая лилия черной зимы…
Взгляд прикипел к дверям. В коридоре загремело. Сердце женщины екнуло радостно.
На пороге возник Степан. Он походил на мумию того Степана, которого она увидела, прозрев. Высохший и сморщенный, но в пожелтевшее, будто бумажное, лицо были вплавлены живые горящие глаза. И они изучали Мадину.
Бушлат бугрился на знахаре. Под ним был надет бронежилет, и эта амуниция позабавила Мадину. Зачем ее божеству защита от пуль? Кто вообще осмелится поднять на него руку?
Позади Матая стоял парень в полицейской форме. Он жевал жвачку и равнодушно смотрел на труп.
— Где пятый ключ? — прошелестел Степан.
— Сбежала, — Мадина постаралась придать голосу виноватый оттенок. — И вот, — она подергала бледную кисть Жениса, — вот что натворила.
Степан молчал, лишь ерзали его желваки.
— Ты оживи его, хорошо? Он тоже хотел увидеть боженьку.
Жуткое подозрение усеяло мурашками плечи. Она уже просила его о том же. Просила воскресить свою соперницу Алию, а он ответил отказом.
— Оживи, хорошо? — в горле запершило.
Синее и зеленое, красное и желтое — моргали гирлянды.
— Убей ее, — сказал знахарь и вышел из подвала, мотнув длинными полами бушлата.
— Степан! — закричала непонимающе Мадина.
Полицейский расчехлил кобуру, вынул табельный пистолет.
Ногти Мадины впились в мертвую руку сына.
«Почему же он сам меня не убьет?» — мелькнула мысль.
Она не хотела видеть перед смертью жующую верблюжью физиономию полицейского.
— Степан!!!
По дряблым щекам потекли слезы. Прихвостень Матая деловито прицелился ей в лоб.
— Сейчас, сейчас, секунду…
Она быстро загибала пальцы сына и истерично пыталась вынуть из памяти образ озера Балхаш, чтобы с ним уйти в небытие, с его берегами, его освежающими водами и фантастическими закатами.
— Сейчас…
Дуло исторгло огненную вспышку. Свинец угодил в переносицу, и свет погас. Мадина хлопала ресницами, но вокруг нее царил непроницаемый мрак. Она попробовала кричать, но ни связок, ни рта у нее не было. Только тьма, личная тьма. А потом во тьме закопошилось, и она увидела многоногих существ, ползущих к ней. За столько лет они соскучились и проголодались.
