47
Потолок над чердачными мостками почернел. Закопченные бюсты валялись на лестнице. Осколки Чайковского усыпали второй этаж. Дверная коробка обуглилась, в лужах плавал пепел и пористые куски изоляции. Огонь вылизал рыхлые стены до бетонного основания.
«Мой несостоявшийся склеп», — холодея, подумал он.
Под подошвами хлюпало. ДК провонял дымом.
— Разве пенопласт так горит? — спросила уборщица.
— Наш — горит! — с достоинством ответствовала завхоз Сергеевна. — Ну, ты счастливчик! — заприметила она топчущегося позади Хитрова. — Я обосралась бы, поди, а ты про оконце вспомнил.
Он не чувствовал себя героем, хотя именно так смотрели на него жена и родители.
— Я бы умерла, если бы потеряла тебя, — призналась Лара.
— Что ты говоришь, — воскликнул он, — а Юла?
— Умерла бы, — отчаянно повторила Лариса и расплакалась на его груди.
События треклятой ночи въелись в память, как сажа.
Шкворчание из репетиционной базы, смог, вонь. Вода хлещет с балкончика, затапливая этаж. Мечутся пожарные, экипаж скорой помощи отпаивает директрису корвалолом. Хитров отказался от госпитализации. Все, что ему требовалось тогда, — поцелуй жены, тяжесть Юлы на руках.
— А вы не сходите с первых полос, Анатолий Павлович.
Феноменально: следователь запомнил его имя-отчество.
— Это та шпана, что вас доставала?
— Нет, — буркнул он. — Это… не связано.
— Много же народу желают вам неприятностей.
Глаза капитана Сибирцева горели живым интересом. Испарилась вся его усталая инертность.
— В оконце сиганули? Умно… — Капитан почесал щетину на двойном подбородке.
Фельдшер донимал: надо проверить пульс, смерить давление.
— Он большой парень, — сказал Сибирцев, отправляя в рот пригоршню семечек и прожевывая их с шелухой. — Как бишь его звали, поджигателя вашего?
— Дядь Валик…
Позже выяснилось, что фамилия у Чупакабры была — Лукоянов.
— И зажарить он вас надумал так — от скуки?
— Пьяница он был, запойный.
— А с вами лично? Никаких конфликтов?
Хитров ответил отрицательно. В пяти метрах от него и следователя сидел мертвый Чупакабра, ухмылялся раной на горле.
— Забавное совпадение. Вчера вы пишите заяву: мол, угрожают. Сегодня вам устраивают огненную ловушку. Вы кто, шпион под прикрытием?
— Я звукорежиссер.
— Бывает. Все профессии важны, все профессии нужны. — Сибирцев закинулся семечками, как горстью таблеток. Перемолол мощными челюстями. Когда он заговорил, на языке осталась кашица из зерен и шелухи. — Белочка, значит? Delirium tremens? Или и ему пирсинг ваш не понравился?
— Делириум, — подтвердил Хитров.
Капитан придвинулся вплотную, обдав запахом подсолнечного масла.
— А не слыхал ли ты, друг сердечный, про такое пойло, которое алкашня пьет, а опосля шизеет? Не замечал, чтобы сторож ваш настойку аптечную хлестал или стекломой?
— Нет… самогон он пил.
— Самогон… самогон я и сам уважаю.
Видно было, что капитан Сибирцев мечтает очутиться подальше от всего этого и бахнуть полный стакан домашней водки.
— А что, — невзначай спросил Хитров, — много случаев?
— Выше крыши, — сказал следователь, косясь на коллег, будто делился с пострадавшим тайной, не предназначенной для чужих ушей. — Алкаши мозжечокнулись. Я вторую ночь, как сука, пашу. Налюбовался на нечисть.
«Какой правильный термин выбрал», — подумал Хитров.
— Режут друг друга, черти, душат, сами режутся. Днем забрали в больничку одного… живописца. Татуировки бил мужик. Старлею моему Жукова на плече наколол. Гений, ну. Руки себе до костей железной мочалкой изувечил. Кровью санитаров забрызгал. Взяли анализ, а у него ВИЧ. Старлей сказал, съездит к нему в дурку и пристрелит как гниду.
«Пятый ключ поворачивается, — полыхнуло в голове. — Выкрикивал ли это татуировщик, когда его забирали на скорой?»
— Не в курсе, значит?
— Понятия не имею.
— Ну-ну.
Сибирцев чавкнул жвачкой из семечек.
— Лады, Анатолий Павлович. Хвост пистолетом.
Утром, глядя на сгоревшую базу, на уборщиц, брезгливо трущих пол перед зеленой дверью Матая, отмывающих кровь, он подумал:
«Выложить бы Сибирцеву как есть. Про шев, про ритуал. Показать газетные распечатки. Пускай роется, проверяет, бывали ли чокнувшиеся на приеме у знахаря».
Обмозговав, он решил, что следователь в лучшем случае высмеял бы его. В худшем — оформил к татуировщику, в соседнюю палату.
— Как ты, голубчик? — спросила Сергеевна.
— Мне-то что. Валика жалко.
— Вот так вот! Он же убить тебя хотел.
— Да не он. Демоны его.
— Демоны, — кивнула завхоз, по-своему интерпретировав фразу. — Их зашивай — не зашивай, волк в лес зыркает. Коли поселился демон — считай, пропало. Я мужа своего кодироваться возила…
— К Матаю? — прервал Хитров.
— Матай — жулик, — отмахнулась Сергеевна, — в область возила, к наркологу. Муженек год не пил, а через год — по-черному заколдырил! Говорила я Тамаре Георгиевне: уволь ты его, не позорь Дом культуры. Мне же за технику отвечать. А она сопли жевала. Молодая дура… — Из актового зала вышла невыспавшаяся директриса. — Тамарочка Георгиевна! — крикнула Сергеевна и посеменила за ней, — к вам дело есть, голубонька.
«Повезло же, что инструменты остались внизу», — думал Хитров.
В репетиционной базе сгорели, сплавились допотопные динамики, усилитель да стулья. Ничего ценного. Ни единого дохлого барабанщика.
— Толь!
По ступенькам поднимались его друзья.
— Андрюха! Ника!
Они обнялись, крепче, чем обычно.
— Живой, прохвост!
Ковач охнула при виде сгоревшего чердака.
— Тебя что, на работу заставили выходить после этого?
— Да нет, я так — на часок заскочил.
Они интересовались самочувствием, подробностями. Он описал, как метался в дыму, как вспомнил про старое предназначение базы и выскабливал изоляцию, добираясь до люка.
Провел их в пустынный актовый зал. Здесь так же смердело жженым пенопластом, и лепнина над проекторной закоптилась. От пола до оконца было добрых три с половиной метра.
— Ба! — восхитился Ермаков. — Да тут метров двадцать.
— Сорок! — заспорил Хитров.
— Ох и мальчики, — улыбнулась Ковач.
— Если тебя это утешит, — сказал Ермаков, — мы вчера тоже не прохлаждались.
Улыбка девушки мгновенно завяла.
— Мы в гостиницу пошли ночевать. Шева нас там нашла.
— Кукла?
— Да, — сказала Ковач, — мерзкий манекен из желтой кости.
— Она шагала к нам по коридору, — продолжил Андрей. — И чем ближе она была, тем сильнее болели мои ноги. Я боялся, они распадутся. Мы кинулись в номер, и Ника нацепила на дверную ручку Лилин замок.
— Защелкнула его?
— Нет. На самом деле он ничего не удерживал.
— Но войти ей не дал. Она постояла у дверей и, судя по звуку, уползла куда-то под потолок.
— Долбаный Матай, — процедил Хитров.
— Ника уже сомневается в его непричастности.
— Приставить бы нож ему к глотке и допросить. — Хитров стиснул кулаки. — И Лилю поспрашивать, что, черт подери, происходит. Я хожу, постоянно озираясь. Мерещатся змеи кругом. Следователь, который брал вчера показание…
Он поведал о разговоре с Сибирцевым.
— А сколько людей погибнет сегодня?
— Парни, — тихо сказала Ковач. Ее лицо озарилось. — У меня, кажется, назрела идея.
— Выкладывай.
— Нет. Вечером. Толь, сможешь прийти на Быкова?
— Смогу.
— Ника, — тоном воспитателя сказал Андрей, — твои опрометчивые идеи меня настораживают.
— Но на этот раз мы будем вместе.
— Я подъеду к шести, — сказал Хитров.
Они вышли в вестибюль.
— Там он умер? — спросила Ника, глядя в короткий холл. Стулья убрали, затерли кое-как пятна. Бесхозный труп отвезли в морг, чтобы торопливо придать мерзлой земле. Расщедрится ли государство на захудалый гроб или Чупакабру закопают в полиэтиленовом мешке?
— Там. По шее розочкой полоснул.
Андрей намеревался спросить что-то еще, но в этот миг зеленая дверь отворилась и на пороге возникла сутулая фигура. Старик в расстегнутом бушлате, чьи полы болтались ниже колен. У него была длинная дряблая шея и маленькая голова стервятника. Морщины изрезали кожу вдоль и поперек. Волосы он зачесывал на бугристую лысину. Шрам придавал тонкому рту презрительное выражение.
Странно, что, работая с Матаем под одной крышей, Хитров так редко сталкивался с ним. Словно старик владел шапкой-невидимкой или просачивался в свой кабинет сквозь стены.
Знахарь запер дверь на ключ и, глядя в пол, прошествовал мимо замершей троицы.
От коротышки веяло холодом, как от морозильной камеры.
— Эй, вы!
Хитров выпалил это раньше, чем обдумал последствия. Андрей потянул за рукав, но он вырвался.
На лестнице старик замедлил шаг.
— Вы помните меня? — спросил Хитров. — Вы проводили сеанс у меня дома. И у него. А ее вы ввели в гипноз позавчера.
Старик положил на перила испещренную пятнышками кисть. Повернулся. Желтые глаза вперились в Хитрова.
— Ночные кошмары, — сказал он низким шуршащим голосом.
Глаза прыгнули на Ермакова.
— Плохие ноги.
Уперлись в девушку.
— И Ковач.
— Вы в курсе, что происходит в городе? Почему болезни возвращаются к людям?
— Люди слабы, — изрек Матай и вновь продемонстрировал им сгорбленную спину. Гриф, волочащий по лестнице крылья. — Я не даю полной гарантии.
— Ваше знахарство не лечит, — гневно произнес Хитров, — оно лишь превращает болезни в чудовищ.
— Это то, чего вы заслужили, — едва слышно ответил Матай.
— Я? — не выдержал Андрей, — из-за того, что подростком у меня болели ноги, а моя бабушка доверилась вам? Или ребенок, которого мучали дурные сны? Или она, потому что просто пришла посмотреть на вашу магию?
Матай достиг главного входа. Друзья шли за ним по пятам, напирали.
— А вы невинны?
В голосе-шелесте сквозило лукавство.
Старик остановился на полпути между ДК и «запорожцем». В его скрюченной руке зазвенела связка ключей. Хитров часто видел на парковке серый драндулет, но и не предполагал, что это собственность знахаря.
— А ваша внучка? — вопросом на вопрос ответил Ермаков.
— Моя внучка давно не здесь.
— Ошибаетесь. Она здесь, и она на нашей стороне.
Матай открыл дверцы машины и впихнул себя в салон.
— Вы знаете, что каждый високосный год кто-то исчезает? — вскипал Ермаков. — Что исцеленные пациенты сходят с ума? Что нам делать?
— Молиться, — сказал старик, и радужка его стала золотой. — А я помолюсь за вас.
Двигатель зафыркал, Матай вырулил на дорогу и исчез в облаке выхлопов.
— И кто из нас совершает опрометчивые поступки? — поинтересовалась Ника, молчавшая все это время.
— Он знает, — процедил Ермаков.
Промозглый ветер обдал их, изжалил щеки.
Хитров неожиданно вспомнил приснившийся давным-давно кошмар — последний сон, в котором были змеи. Змеи и Змеиный мальчик. И старик, похожий на серую птицу, который стоял посреди задымленной пустоши в окружении извивающихся гадин. С неба падал пепел, а старик ухмылялся и смотрел на Хитрова немигающими желтыми глазами.
