15
В вестибюле Дома культуры сновали «снежинки», «зайчики» и «тигрята». Воспитательница, облаченная в костюм Снежной королевы, командовала шебутной оравой:
— Илиязова, оставь в покое Гончарова! Степа, не лезь на перила! Никому не разбредаться до прихода родителей!
Дети галдели, скакали и приплясывали. Девочки повзрослее — танцовщицы из ансамбля «Грация» — заняли скамьи вдоль стены, сгорбились над айфонами. Прошел голенастый, ахающий на все лады Камертон:
— Елена Васильевна! Статуэтки уже подвезли?
— Час назад, Артур Олегович, — известила художественный руководитель. Вопреки своей фамилии — Сова — она больше походила на крольчиху. Подрагивал и морщился нос, выпирали передние зубы. Необъятный зад раскачивался при ходьбе.
На столе в актовом зале поблескивали четыре одинаковые статуэтки. Железные болванки-постаменты и торчащие из них кованые перья. Грубые, увесистые инсталляции. Награды лучшим поэтам города от членов жюри и приз зрительских симпатий. Местный умелец, по мнению Хитрова, весьма точно уловил суть: растрепанные перья, намертво впившиеся в индустриальную основу, как нельзя лучше характеризировали варшавцевских поэтов.
Камертон крякал, довольный, ворочал тяжеленные статуэтки.
Сторож Чупакабра, выглаженный и непривычно трезвый, таскал из кладовки декорации.
Предпраздничное настроение наэлектризовало воздух. Хитров с превеликой радостью отдался бы его мандариново-шампанской власти, но прежде необходимо было разобраться с первоочередной проблемой. С призраками.
Он отыскал в фойе директрису и рапортовал:
— Утренник провели.
— А как там подготовка к концерту? Мы на твою группу возлагаем большие надежды!
«Слабать им, что ли, песню о Вове?», — подумалось Хитрову.
— Сегодня и завтра порепетируем еще, отполируем.
— Не подведи нас! На кону репутация ДК.
Она всегда говорила: «нас», «мы», словно срослась с пышными колоннами, с хламом-реквизитом, с пианино, пылящимся на повороте к туалету.
— Тамара Георгиевна, я отлучусь ненадолго. Проведаю ребенка.
— Беги, конечно.
Небо заволокли тучи. Их темные животы почти касались крыш и звезды на верхушке главной городской елки. Очень хотелось снега. Снег очистит, снег протрезвит, изгонит из Варшавцево бесов.
«Жигуль» поплыл по лужам.
«Мои змеи и кассеты Ермакова… Лиля Дереш… где тут связь?»
Хитров выстукивал пальцами ритм, и ритм был тревожным, дерганым.
Он ехал домой — впервые за несколько дней.
Пора повести себя по-мужски.
Тучи ползли из степи и окружали человеческое жилье. Хмурые пустые улицы.
«Эй, ты, храбрец, — говорили они, — мчись-ка назад в ДК, к людям, не думай, что тусклый солнечный свет помешает нам. Мы приходим и днем и ночью, мы шипим, извиваемся, мы оплетаем холодными телами шеи живых и давим, давим, давим…»
Автомобиль встал у гаражного кооператива. По пустырю гуськом семенили утки. В овраге шевелился мусор.
Хитров вошел в подъезд. Тук-тук, тук-тук-тук-тук, — стучали пальцы по лестничным перилам. В левой руке, как оружие, он сжимал телефон. Включил камеру, запись. Отпер дверь и прицелился объективом в коридор. Тихо. Чудесно тихо.
Он вспомнил всех этих борцов с потусторонним: Константина, Ван Хелсинга, Брюса Кэмпбелла. И миниатюрную школьницу Баффи заодно. Они бы засмеяли его, трясущегося, едва передвигающего ногами. Но они-то давно обвыклись, и сверхъестественное стало для них повседневной рутиной. Хитров никак не желал приспосабливаться к подобному. У перечисленных им героев не было детей. Крошечных, подвергающихся смертельной опасности ангелочков.
С замирающим сердцем он вошел в комнату Юлы. Камера фиксировала кроватку, игрушки, книжный шкаф. Барабаны. На пушистом коврике валялся оброненный желтый томик. «Приключения домовенка Кузи».
— Это наша квартира, ты, дерьмо протоплазменное. Мы здесь прописаны, ясно тебе?
Никто не ответил. Страх понемногу отступал, сменяясь гневом. Эта пыль на подоконнике, и сухая земля в цветочных кадках, и смятые впопыхах платья. Да как оно посмело вторгнуться в их уют, в их с Ларисой мир?
Под подошвой громко зашуршало (змея, приготовившаяся атаковать гадюка!), он отпрыгнул и выругался. Черт подери, испугаться пластмассовой обезьянки, Юлиной погремушки!
Он запихнул телефон в куртку. Проверил гостиную и кухню. Кухня его особенно раздосадовала. На плите стоял испортившийся ужин, кастрюльки со скисшим молоком, бульоном, присохшим пюре.
«Пожрать не дала, сволочь».
Будто мстя, он выскреб в унитаз содержимое блюдца, приспособленного Ларисой под кормушку для домового. Блюдце звякнуло о рукомойник.
Он оглядел квартиру и громко сказал:
— Я тебя, Лиля, не знаю, а теперь и знать не хочу. После Нового года мы сюда вернемся, и чтобы к тому моменту духа твоего здесь не было.
Он убрал кастрюли в холодильник. Прихватил продукты с длительным сроком хранения. Стремительно вышел из квартиры, запер дверь.
— Лариса, это ты? — раздался голос этажом ниже.
— Это я, теть Жень! — откликнулся Хитров.
Между прутьев перил возникла угрюмая физиономия соседки. Тетя Женя враждебно осмотрела Хитрова, будто выискивала хвост и рога.
— А где Лариса? — не поздоровавшись, спросила она.
— Мы к моим родителям переехали до конца праздников, — рапортовал Хитров.
— К родителям, — ехидно протянула соседка. — Жену, значит, сбагрил, а сам гулянья устраиваешь.
— Гулянья? — озадачился Хитров. Он показал негодующей тете Жене пакет. — Я за вещами забегал.
— А ночью ты зачем забегал?
— Ночью?
— Ты мне ягненка не строй, — настаивала соседка. — До часа ночи — топот, на барабанах своих бряцаешь. Я Ларисе все расскажу, как ты без нее время проводишь! И, ты смотри, шипеть он на меня будет!
— Шипеть? — изумился Хитров.
— Ты или дружки твои! Когда я позвонила, чтобы вы бардак заканчивали. В трубку шипел мне кто?
«Оно, — подумал Хитров, — оно на вас шипело, теть Жень».
— Извините, — только и смог выдавить он.
— Перед Ларисой извинишься, — бросила соседка и потопала вниз по ступенькам. — Я была о тебе лучшего мнения, Анатолий, — добавила она напоследок.
Первым порывом Хитрова было известить Ермака, он уже вынул телефон, но вспомнил, что сегодня у товарища встреча с Никой. Ермакову не до чужих призраков. Раньше Хитрова бы это не смутило, раньше он по-хамски, как настоящий близкий друг, срывал свидания Ермака, выпроваживал своим присутствием ермаковских пассий, Люд и Лид. Время скорректировало их отношения, добавило тактичность, деликатность.
— Сука, — прошептал Хитров.
За дверями квартиры, которую он только что покинул, зашуршала детская погремушка. Пересыпались бусинки в полой голове пластмассовой обезьяны. Ручка двери плавно опустилась и снова приподнялась. Туда и обратно, туда и обратно.
