Лихорадочная активность первых дней с момента задержания опаснейшего преступника постепенно сходила на нет. Винничевский сотрудничал со следствием, вроде бы не врал, не изворачивался, не включал «тупого», говорил даже более того, чего от него ждали, и это давало весомые основания для уверенности в том, что следствие пойдёт вперёд без особых осложнений. Был проведён обыск по месту проживания обвиняемого, вещи его изъяты и направлены на судебно-химическую экспертизу, глядишь, и объективные улики добавятся через пару-тройку недель. В общем, всё складывалось для свердловских правоохранителей вроде бы неплохо.

27 октября отцу Таси Морозовой, чьё тело было найдено в уборной возле дома №1 по улице Финских Коммунаров, официально предъявили для опознания некоторые из вещей девочки и сам труп. В том, что найдена именно Тася, сомнений не было, всё настолько сходилось, что какие-то совпадения или ошибки можно было исключить, тем не менее формальная процедура опознания должна была состояться. Её провели заместитель начальника ОУР Крысин и начальник 1-го отделения ОУР Лямин. Иван Иванович Морозов опознал как тело дочери, так и её одежду – платье и бумазейную майку, о чём и были составлены два «Протокола предъявления». Рутинная, но очень тяжёлая в эмоциональном отношении процедура прошла быстро и без сюрпризов.

В 16 часов 27 октября начался первый официально запротоколированный допрос матери обвиняемого – Елизаветы Ивановны Винничевской. Допрос проводил начальник Отдела уголовного розыска Евгений Вершинин. Кстати, примерно с этих октябрьских дней из следственных материалов полностью исчезла фамилия Брагилевский – старший оперуполномоченный союзного уголовного розыска удостоверился в том, что убийца малолетних детишек действительно найден, и с чувством честно выполненного долга вернулся в Москву. Так что с 26 или 27 октября расследование вели исключительно свердловские правоохранители.

Допрос Елизаветы Винничевской начался вовсе не с разговора о её сыне, а о предках и молодых годах женщины. Что полностью оправданно – следователи советской Рабоче-Крестьянская Красной милиции всегда выясняли «классовое» лицо того, кто оказался по другую сторону стола. Елизавета Ивановна сообщила, что родилась в 1903 г. в городе Верхняя Салда и проживала там до конца 1917 или начала 1918 г. И объяснила, почему уехала: «В 1917 г. отец, как заложник, при приходе красных был расстрелян. Дедушка при приходе красных скрылся, моего отца расстреляли, как заложника. Когда пришли белые, дедушка вернулся и снова приступил к торговле бакалеей и галантереей. Отца расстреляли без суда и следствия. Мы сами похоронили труп отца. После того, как белые {вторично} стали отступать, дедушка уехал и взял с собою меня, братьев Петра, Николая и мою мать Аполлинарию Константиновну. Мы уехали в Омск, где и проживали».

Неожиданный взгляд на историю Гражданской войны в России, не так ли?

Со своим будущим мужем Елизавета познакомилась в 1919 г. И на вопрос, где он тогда работал, ответила очень уклончиво: «Этого я не знаю. Позднее я видела его в военной форме. Он работал или в артскладе, или ЧК». Ответ любопытный, получается, что сначала Елизавета видела Георгия Винничевского в штатском, а потом уже в военной форме «красных».

Сразу сделаем пояснение, необходимое для правильного понимания ситуации: в ходе расследования преступлений Владимира Винничевского выяснилось, что в прошлом его отца имелись некие лакуны, не подтверждаемые никакими документами. Проверки, проведённые ещё в 1936 г. по линии партийного контроля и госбезопасности, показали, что та биография, которую Георгий Винничевский на протяжении многих лет рассказывал по месту службы, друзьям и знакомым, не вполне точна. Он утверждал, будто родился в Санкт-Петербурге в рабочей семье в 1895 г., после Октябрьского переворота 1917 года пошёл служить в Красную гвардию, попал на Урал, но при отступлении большевистских отрядов был ранен, оказался на территории белогвардейцев, перешёл на нелегальное положение, в последующем сумел легализоваться, перебрался глубоко в колчаковский тыл, устроился работать в уголовный розыск и какое-то время подвизался на этой ниве. Когда дела у Колчака пошли плохо и фронт покатился на восток, Георгий Винничевский снова перешёл на нелегальное положение, дождался прихода «красных» и заявил, что полтора года терпеливо дожидался «товарищей», скрываясь от белой контрразведки. Ему поверили и доверили создание уголовного розыска в Омске, и Винничевский даже был первым секретарём первой партийной ячейки красной милиции. В дальнейшем он перешёл на службу в ЧК, где занялся борьбой с контрреволюцией и саботажем. На этой работе себя не жалел, был даже исключён из партии за превышение власти, но затем оказался восстановлен как проверенный боец с высоким чувством классового самосознания. Биография вроде бы складная и героическая, но – увы – многие из этих утверждений действительности не соответствовали, а иные важные детали не упоминались вовсе. Даже по поводу ранения ясности не было. То ли Винничевский был ранен в Первую мировую войну, то ли уже в Гражданскую – достоверно выяснить спустя почти два десятилетия оказалось очень трудно. Из-за всех этих нестыковок в биографии, а также из-за того, что жена его происходила из семьи торговца – а сей факт Георгий Винничевский долгое время скрывал от товарищей по партии и «чекистской» когорте – его в феврале 1936 г. из ВКП(б) исключили. Так сказать, повторно и окончательно.

Как долго Георгий Винничевский подвизался на ниве защиты государственной безопасности в ЧК-ГПУ-ОГПУ не совсем ясно – из материалов дела можно сделать на сей счёт выводы, несколько различающиеся по срокам. Сам Винничевский утверждал, будто покинул спецслужбу в 1929 г., однако в следственных материалах имеются копии протоколов допросов родственников, из которых следует, будто его и Петра Мелентьева, младшего брата Елизаветы Винничевской, видели в форме сотрудников НКВД в 1930-х гг. Заслуживает упоминания и то, что во время жилищной переписи 1932 г. Георгий Винничевский сообщил, будто работает в типографии «Уральский рабочий», а жена его – кассиром. Однако не следует слишком полагаться на такого рода утверждения – это могла быть всего лишь легенда прикрытия для ушей любопытствующих соседей, подкрепленная соответствующими документами. Отметим лишь в этой связи, что изгнание из партии, скорее всего, имело и некоторый позитивный эффект, поскольку помогло Георгию Винничевскому пережить обширную зачистку времен «Большого террора». К тому моменту, когда Дмитрий Дмитриев плотным чёсом принялся прореживать ряды подчинённого ему Управления НКВД, Винничевский уже был за штатом, и те, кто изгонял его из партии, сами попали под следствие и отправились в расстрельные казематы. О нём просто позабыли, а те, кто помнил, заслуженно получили в свои затылки пули. Так дважды исключённый из партии Георгий Винничевский дожил до конца 1939 г. в условиях относительного спокойствия и даже достатка. На фоне того, что довелось испытать его прежним товарищам и коллегам по чекистскому цеху, судьба его казалась вполне сносной.

После этого совершенно необходимого отступления продолжим знакомство с текстом протокола допроса. Вот что Елизавета Винничевская рассказала о первых годах своих отношений с мужем: «После нашего с ним знакомства его из Омска перевели в Новосибирск, где он работал в ЧК. Поженившись, мы переехали в Новосибирск, через шесть месяцев снова вернулись в Омск, а через некоторое время поехали в Свердловск. Это было в 1923 г. В Свердловск мы приехали всей семьей, то есть приехали с нами моя мать и брат Петр. Устроились жить у сестры моей матери Булавиной Натальи Константиновны (она и её муж умерли) по ул. Первомайской, дом №19… Брат Петр живёт сейчас с нами, работает в {театре} музкомедии завскладом, до этого работал в культторге также по хозяйственной части».

Как видим, первоначально Винничевские жили в том самом доме №19, в котором впоследствии проживала семья Герды Грибановой. Мать Елизаветы Винничевской умерла в 1934 г., детей, кроме Владимира, в семье не было.

Далее последовали вопросы о поездках, об отлучках отца, но всё это как-то без конкретики и углублений в детали, словно бы формально. Затем понемногу вопросы Вершинина сфокусировались на личности сына допрашиваемой. Вот в каких выражениях Елизавета Ивановна описывала характер, здоровье и поведение Володи: «Я наблюдала, что он вял, необщителен… Таким он был с раннего детства. Здоровье у него было слабое. Три раза болел воспалением лёгких, был коклюш, корь, однажды была операция горла, операция аппендицита… У него было стремление к путешествиям, причём ему хотелось путешествовать без родителей. Он очень скрытен, молчалив, никогда ни о чём не рассказывал. Он бесстрашный, ничего не боялся».

Последняя фраза чрезвычайно любопытна, на ней следует остановиться особо. Профессор Малкин в ходе психиатрического освидетельствования, проведённого накануне, причислил Владимира Винничевского к категории психопатических личностей, не имеющих формальных признаков душевных болезней, но демонстрирующих устойчивую тенденцию к девиантному (отклоняющемуся от нормы) поведению. Для психопатов действительно характерна своеобразная удаль и даже бесшабашность поведения, они часто производят впечатление парней лихих и бесстрашных, эдаких рубак, которым и море по колено, и сам черт не брат. В своеобразной удали заключается секрет той симпатии, которую психопаты умеют внушать окружающим.

На самом же деле «удаль психопата» не имеет ничего общество с мужеством и бесстрашием в их изначальном понимании. Если смелость воина диктуется потребностью стать защитником семьи, Родины, патриотическим воодушевлением или какой-то иной высокой и осознанной мотивацией, то бесстрашие психопата проистекает из нарциссизма, гордыни, склонности к самолюбованию. Центр вселенной психопата – его собственное эго, прихоть, потребность получать удовольствие. Русская пословица «На миру и смерть красна» как нельзя лучше отражает восприятие им собственной смерти. По этой причине психопатические личности являются плохими солдатами, которые своим безответственным поведением и неконтролируемым стремлением к риску представляют немалую угрозу, прежде всего, для своих же товарищей. Впервые с этой проблемой массово столкнулись сапёры в годы Второй Мировой войны: одна категория военнослужащих не боялась мин и быстро погибала из-за собственной небрежности, а другие, осторожные и внимательные, выполняли основной объем работ по разминированию без единой царапины. Сапёры всех воюющих армий быстро поняли разницу между «бесстрашными» психопатами и «боязливыми» простыми солдатами. С простыми солдатами можно было выиграть войну, а с психопатами – никогда! Поэтому в последние десятилетия в развитых странах мира стало обязательным психологическое тестирование сотрудников правоохранительных органов, военнослужащих, кандидатов на должности, связанные с обслуживанием технологически опасных объектов транспорта, промышленности и энергетики. Причина проста: психопатические личности смело идут на риск и безответственно рискуют жизнями многих людей, связанных с ними в силу служебных отношений, что совершенно недопустимо.

Елизавета Ивановна Винничевская явно не понимала разницу между «бесстрашием» её сына и настоящей мужской отвагой. Собственно, куча, наваленная Володей Винничевским при задержании – лучшая иллюстрация его «бесстрашия», хотя об этой детали начальник свердловского угро, скорее всего, матери обвиняемого ничего не сказал.

После этого затянувшегося, но необходимого отступления, продолжим цитировать рассказ матери о собственном сыне: «Домашних животных – собак, кошек – он никогда не бил. Когда ему было 3 года, был случай, когда он и другие дети зарыли собаку в землю… С пятого класса он стал жаловаться на отсутствие памяти и говорил, что не хочет больше учиться, что у него есть желание работать. Но где он будет работать, он сам не знал. Читать он не любил. Его удовольствиями было ходить в зрелищные мероприятия, также он стремился к путешествиям».

Это тоже довольно красноречивое признание, хорошо согласующееся с диагнозом профессора Малкина. Психопаты ненавидят напряжение, они совершенно не переносят условия, в которых надо на чём-то сконцентрироваться и целенаправленно методично работать. Причём неважно, о какой работе идёт речь – тяжёлой физической, интеллектуальной или монотонной. Психопатические личности ненавидят любую работу, для них важна смена впечатлений: шутки, смех, весёлый пейзаж за окном – это им нравится. А вот сидеть, уткнувшись в микроскоп, или строчить бесконечные швы, склонившись над швейной машинкой, или набивать нескончаемый текст на пищущей машинке, для них страшнее гильотины. Так что неудивительно, что Володя Винничевский любил зрелищные мероприятия и поездки – всё в полном соответствии с диагнозом!

Но после этого в рассказе матери оказалась упомянута ещё более интересная деталь: «Когда сын учился в пятом классе, он с Сарофанниковым и Гапанович {ем} собирались куда-то ехать, и сын Володя похитил у отца револьвер. Это оружие нашли у Гапанович {а}. Этот случай Володя объяснил так: они все трое собирались ехать на Кавказ путешествовать, взять оружие его научил Гапанович, но для каких целей последний Володе не сказал. Этого мы так и не узнали».

Скандальную ситуацию «по-тихому» урегулировать не удалось, хотя Георгий Винничевский и явился лично к отцу Гапановича и предложил тому отдать оружие без лишней огласки. Кстати, Вова Винничевский украл из дома не только отцовский револьвер, но и 28 патронов к нему, килограмм пороха, дробь, а также серебряные деньги из копилки. О возврате всей этой чепухи речь не шла, Георгию Винничевскому важно было быстро вернуть револьвер, чтобы не предавать инцидент широкой огласке. Но Гапанович-старший упёрся, револьвер не отдал, в результате чего Георгию Винничевскому пришлось обратиться в милицию и возвращать оружие официальным путём, то есть сынок подставил отца по полной. Сам Володя после череды скандалов сначала был переведён на домашнее обучение, а затем направлен в другую школу и в конечном итоге остался в 5 классе на второй год.

Далее мама рассказала об увлечениях сына. Образ получился довольно странный, послушаем Елизавету Винничевскую: «Он очень любил музыку, для него было куплено пианино, к инструменту его очень влекло, но музыкального таланта у него не было, играл по нотам, импровизацией не увлекался. Играл большей частью весёлые вещи. Однако в жизни он был грустный, уединённый, подолгу сидел задумавшись. На мой вопрос: „О чём ты думаешь?“, отвечал, что ни о чём, „просто так“… С пятого класса он начал писать письма девочкам, мне казалось, что для него это ещё рано и бранила его».

Как видим, с самого начала полового созревания мама проявила бдительность, может быть, не вполне уместную, и принялась бранить и стыдить сына за его интерес к девочкам. Не отсюда ли берёт начало брезгливое отношение Вовы Винничевского к сексу с женщиной? Нельзя не признать, что мамины педагогические потуги достигли своей цели – сын в период юношеской гиперсексуальности перестал интересоваться сексом со зрелыми женщинами и девушками и переключил свое внимание на нечто иное.

Далее допрос перешёл к обсуждению физиологических деталей, без понимания которых расследовать половые преступления невозможно. Приведём любопытную выдержку из протокола:

«Вопрос: Вы не замечали, чтобы он занимался онанизмом?

Ответ: Я этого не замечала.

Вопрос: Поллюции у него были?

Ответ: Были два раза. Я замечала на постельном белье, на его белье не замечала. Белье стирала я сама, редко стирать отдавала.

Вопрос: Каких-либо пятен на белье Вы не обнаруживали?

Ответ: Нет. Однажды летом у него оказалась разорванной рубашка на правом плече, спина и шея поцарапаны. Он это объяснил тем, что катался на велосипеде и упал. Лично я не видела, когда он катался на велосипеде. В тот раз от него пахло водкой, он дал объяснение, что ездил один, купил водки, выпил и упал с велосипеда».

То есть никаких пятен, ничего подозрительного, обычный такой парнишка, но это-то и странно, поскольку половое влечение Владимир Винничевский должен был испытывать (и испытывал) чрезвычайно сильное, сильное до такой степени, что он даже собою соглашался рисковать ради его удовлетворения. И хотя внешне юноша казался безэмоциональным и хладнокровным, внутри у него бушевали страсти. Неужели мать ничего этого не чувствовала, ни о чем не догадывалась? Неужели она и впрямь считала своего сына таким нордичным?

Видимо, некое смутное подозрение смущало Елизавету Ивановну, и она сама невольно об этом проговорилась. Вот выдержка из её показаний: «Я однажды, когда у меня было подозрение в отношении его вида, я пошла за ним по другой стороне улицы, но он меня заметил, т.к. оглядывался». Вот те раз! Буквально страницей ранее Елизавета Винничевская убеждала, что никаких подозрительных пятен на одежде сына не замечала, белье постельное стирала сама, и тоже не видела на нём ничего «такого», и вдруг словно бы между делом проговаривается: «Когда у меня было подозрение в отношении его вида»… Что за подозрение? Почему оно возникло? Начальник ОУР не стал углубляться в эту тему, возможно, просто не заметил оговорки, но нельзя не признать, что в целом показания Елизаветы Винничевской производят впечатление недосказанности и нелогичности, мысль её постоянно «сползает» с темы вопроса и она говорит о деталях, не имеющих прямого отношения к предмету обсуждения.

В том же доме по улице Первомайской, в котором проживала семья Винничевских, жили маленькие дети – мальчик и девочка 3-х и 5-ти лет. Обвиняемый уже рассказал о том, что никаких преступных действий в их отношении не предпринимал, опасаясь быстрого разоблачения, но на эту же тему имело смысл спросить и Елизавету Винничевскую, может быть, она замечала в отношении сына к маленьким детям нечто необычное? Допрашиваемая ответила так (стилистика оригинала сохранена): «Он относился к ним хорошо, играл с ними, садил на колени, метал (видимо, подбрасывал – прим. А. Р.), дети, играя с ним, смеялись. Причём он больше любил маленьких детей, чем детей своего возраста. Я замечала, что он щекотал детей, они смеялись, я этому не придавала значения».

В этих словах мы видим хорошее объяснение тому, как Винничевскому удавалось быстро располагать детей к себе. Он понимал детскую психологию, имел необходимый навык общения, и хотя Владимир был в семье единственным ребёнком, бытовой контакт с соседскими малышами обеспечил ему необходимый разговорный тренинг. А потому он прекрасно понимал, что следует пообещать ребёнку, чем его заинтересовать, как расположить к себе.

Нельзя не процитировать довольно интересный рассказ Елизаветы Винничевской о событиях 22 октября, то есть произошедших буквально за двое суток до ареста сына: «…я послала его за хлебом, он быстро возвратился с хлебом и попросил у меня разрешения пойти к мальчику сделать уроки по алгебре и физике. Я его не отпустила, т.к. уехал отец. Это было часов в 9-10 вечера, в присутствии Дымшиц, Смирновых и др. соседей. Этот разговор был в кухне. Он ушёл в комнату и долго оттуда не выходил. Потом он подошёл к двери, просунул голову, руки были за спиной, и стал смотреть на меня, но ничего не говорил. Я и Маруся примерно полчаса говорили ему о необходимости учиться и т.д., а он всё смотрел и молчал, причём взгляд у него был такой, как будто бы он смотрит, а ничего не видит. Потом он ушёл в комнату, и я услышала, что он звенит деньгами. На мой вопрос о деньгах, он ответил, что это сдача с хлеба, и тут же попросил 2 рубля на приобретение немецкой книги. Я ушла в комнату и легла на кровать. Сын подошёл ко мне и стал гладить по голове. Я его спросила, что с ним, он стал меня целовать и заплакал, просил прощения, что так ко мне отнёсся при соседях, но больше ничего не сказал».

Интересно, поняла ли сама Елизавета Ивановна, чему же она стала свидетелем? Нормальное вроде бы настроение сына моментально испортилось, стоило отказать ему в вечерней прогулке. Причём сын остался до того возмущён, что допустил эдакий немой афронт, бессловесную демонстрацию своего раздражения в течение получаса. Выходка, надо признать, неординарная для юноши 16 лет, который должен уже управлять своими желаниями и эмоциями. Назвать подобное поведение обычным никак нельзя! Матери, конечно, стоило бы задуматься над тем, почему у сыночка происходит такая смена настроений, что это за странный друг, с которым Володя хочет учить алгебру и физику на ночь глядя? Неплохо было бы осведомиться у него на сей счёт, но мать никаких вопросов не задаёт, она ложится в кровать, а сынок начинает плакать у неё на плече. И что подумала после этого немого цирка мамочка? Ничего – никаких выводов, никаких подозрений, никаких мыслей. Нетрудно понять логику действий Владимира Винничевского, которому мать испортила планы на вечер, он явно уже испытывал половое возбуждение и намеревался совершить очередное похищение и убийство, но вот индифферентность Елизаветы Ивановны понять сложно.

Видимо, что-то подобное подумал и Вершинин, потому что следующий его вопрос касался обращения Елизаветы Винничевской к врачам по поводу поведения сына. Мать преступника признала, что в 1938 г. водила Владимира к врачу по нервным болезням в детскую поликлинику на улице Тургенева. Формальная причина обращения – жалобы сына на отсутствие памяти. Врач заявил, что это всего лишь издержки переходного возраста, и предложил лечение электрическим током. Владимир посещать назначенный курс отказался, и лечение на этом закончилось.

Елизавета Ивановна на вопрос о домашних побоях заявила, что один раз била сына, но отец ни разу не поднял на него руку. Затем последовал разговор на тему физиологии и нервных реакций. Процитируем небольшой фрагмент:

«Вопрос: Вы не замечали, чтобы он грыз ногти?

Ответ: Нет.

Вопрос: У него бывает обильное выделение слюны?

Ответ: Я заметила, но не придала этому большого значения.

Вопрос: Во время сна он бредил?

Ответ: Я наблюдала, что во время сна он что-то мычит. Вначале я будила его, спрашивала, что он видит во сне? Он отвечал, что ничего не видит.

Вопрос: Не замечали ли Вы у Вашего сына беспричинного смеха?

Ответ: Беспричинный смех у него бывает. На мои вопросы, о чём он смеётся, он отвечал, что вспоминает о школе, о ребятах-школьниках, о школьных делах».

Дальше стало ещё интереснее. Снова небольшая цитата из протокола:

«Вопрос: Не был ли Ваш сын свидетелем интимных сторон Вашей жизни?

Ответ: Нет. В одной комнате с нами он не находится уже три года тому назад».

Стенографист Балаханова, записывавшая допрос дословно, в последней фразе допустила смысловую ошибку, но тем не менее понять сказанное несложно. Елизавета Винничевская категорически заявила, что уже три года сын не находится с родителями в одной комнате, когда они занимаются чем-то интимным. Ответ очень странный, поскольку у Винничевских второй комнаты не было и они вынужденно спали в одной. Так было и три года назад, так осталось вплоть до момента ареста. Поэтому ответ Елизаветы Ивановны понять можно двояко: либо она с мужем не занимается сексом уже три года, и потому «интимных отношений» просто не существует, либо родители предаются плотским утехам в то время, когда сына нет дома гарантированно. Но из последнего предположения автоматически рождается вопрос: а что, раньше это было не так? Раньше вы занимались сексом при нём и лишь последние три года стали удалять его из комнаты?

Запомним этот странный ответ Елизаветы Винничевской, потому что впоследствии эта же тема всплывет во время допросов соседей этой семьи и появится замечательная возможность сопоставить ответы и сделать кое-какие любопытные выводы.

Однако в самом конце протокола присутствует несколько реплик, заслуживающих особого внимания. По мнению автора, это наиважнейший момент всего документа. Процитируем:

«Вопрос: Как Ваш сын реагировал на убийство девочки Герды в Вашем дворе? (объективности ради надо заметить, что убийство имело место всё же в соседнем дворе, тут явно описка стенографа – прим. А. Р.)

Ответ: На мой вопрос, не жалко ли ему Герду, он ответил одним словом «жалко».

Вопрос: Каково было его поведение в эти дни?

Ответ: Огорчённая этим убийством, я не присматривалась к сыну. Когда заходил разговор об этом убийстве, сын молчал и старался уйти».

Тут нас ждёт интересное открытие, ведь сам Владимир Винничевский во время допросов заявлял, будто убийство Герды Грибановой членами его семьи и товарищами не обсуждалось. И вдруг выясняется, что его спрашивала об этом мама, да и иные разговоры в его присутствии на эту тему велись. Странно, правда? Можно поверить в то, что Владимир об этом забыл, тем более что на память он жаловался давно и постоянно, но особенностью его памяти является то, что процесс забывания всегда очень избирательно затрагивал те моменты, которые могли выставить его в негативном свете. Чем выдумывать неловкие ответы на острые вопросы следователей, проще ответить, что «никто ничего не говорил» или «ничего не помню». Так, чтобы сразу пресечь возможность углубиться в неприятную тему.

Почему сейчас автор делает на этом акцент? Нюанс на первый взгляд кажется непринципиальным, ну, казалось бы, какая разница, говорили с Винничевским об убийстве Герды или не говорили, забыл ли он эти разговоры в действительности или просто наврал следователю? Но нет, эта деталь очень важна для понимания логики поведения арестованного. Мы внимательно рассмотрели два протокола допроса Владимира Винничевского, и в обоих он категорично и безапелляционно заявлял, что слова его искренни, а показания исчерпывающи. После первого допроса вдруг всплыл эпизод с похищением Бори Титова, о котором Винничевский, несмотря на всю свою искренность, почему-то забыл рассказать, а вот теперь вылезло совершенно очевидное враньё, связанно с обсуждениями убийства Герды Грибановой. Разговоры такие велись долгое время среди жителей улицы Первомайской – в этом можно не сомневаться. Следует помнить, что «информационное пространство» советских людей было чрезвычайно сужено цензурой и косной коммунистической идеологией, простому человеку читать советские газеты было невозможно – там просто не было ничего дельного, ничего кроме демагогических агиток и бессодержательных «рапортов с мест», в которых рассказывалось об успехах социалистического соревнования и невиданных достижениях социалистического строительства. А потому можно не сомневаться в том, что жители Свердловска были потрясены чудовищным убийством малолетней девочки и случившееся долгое время занимало умы и воображение обывателей. Уже изначально казалось очевидным, что обвиняемый наврал, но теперь об этом можно говорить совершенно однозначно, без всяких оговорок, поскольку собственная мать враньё же это и разоблачила.

Но если Владимир Винничевский уже на первых допросах врал в одном, то какая может быть гарантия, что он не врал в другом? Вспомним золотое правило «старины Мюллера» из «Семнадцати мгновений весны»: «Маленькая ложь всегда рождает большое недоверие».

Золотые слова! Запомним сейчас сделанное нами открытие: Владимир Винничевский с самого начала врал следователям угро и делал это осмысленно, целенаправленно и сообразуясь с некоей собственной логикой оптимального поведения. Что это была за логика, мы постараемся понять, и на этом пути нас ждут воистину удивительные открытия, потому что, прочитав внимательно уголовное дело и судебные стенограммы, мы увидим в них совсем не то, что видели мастера розыскного дела Урусов, Брагилевский, Вершинин и другие.

Но – всему своё время.

В тот же самый день 27 октября начальник свердловского угро Вершинин допросил и обвиняемого Владимира Винничевского. Протокол начался с обсуждения деталей неизвестного правоохранительным органам убийства ребёнка, якобы совершённого Винничевским в январе 1939 г. Обвиняемый повторил свои прежние утверждения, дополнив их некоторыми деталями, но так и не вспомнив ни имени жертвы, ни точного адреса, по которому он похитил ребёнка. Само нападение он описал буднично, совершенно безэмоционально и лаконично, уточнив лишь по требованию допрашивавшего, что половой акт с жертвой не совершал и семяизвержения не испытывал. Под конец своего весьма лаконичного рассказа добавил, что ударил ребёнка в лоб рукояткой ножа, после чего сбросил в выгребную яму. Своё повествование арестованный закончил просто: «После этого я вышел из уборной и пошёл домой, считая, что ребёнка я убил».

Преступник описал одежду жертвы, вид дома с улицы и расположение объектов во дворе, заверив, что без труда отыщет и укажет нужный адрес во время следственного эксперимента. Также Винничевский сообщил, что в Кушве и посёлке у железнодорожной станции «Гора Благодатная» он совершил только по одному нападению. На этом допрос был остановлен.

Милиция приложила большие усилия по проверке сообщения об убийстве или ранении ребёнка в районе к югу от улицы Ленина, однако информация эта так и не нашла подтверждения. Почему так случилось, можно только гадать. Как вариант, можно предположить, что вскоре после нападения на ребёнка семья покинула Свердловск. Но отъезд семьи представляется событием всё-таки маловероятным, мобильность советского населения в конце 1930-х гг. была уже скована жёсткими правилами паспортного учёта, много ездили по стране лишь военнослужащие. Кроме того, нападение на ребёнка и последующий отъезд его семьи наверняка запомнили бы соседи. Однако никто ничего подобного участковым и оперсотрудникам уголовного розыска не рассказал. Значит, происшествие – если только оно действительно имело место – от соседей скрыли. И сделано это было не без умысла. Скорее всего, обычными людьми двигало нежелание иметь какие-либо контакты с НКВД. Население боялось иметь дело с обладателями красивых малиновых околышей и бирюзовых петлиц, примеров нежелания обращаться к ним даже на страницах этой книги можно отыскать немало. Пословицы вроде той, что «Коготок увяз – всей птичке пропасть», не рождаются на пустом месте. И благоразумные родители прекрасно понимали, что если инцидент с ребёнком станет известен доблестным служителям щита и меча, то сами же родители первыми под подозрение и попадут. На примере семьи Грибановых мы уже видели, как работает это правило на практике.

Забегая немного вперёд и тем самым несколько нарушая хронологию событий, можно сказать, что 29 октября Начальник ОУР Вершинин ещё раз встретился с Винничевским и допросил последнего о деталях похищения и убийства ребёнка в Нижнем Тагиле. Обвиняемый обстоятельно рассказал и об этом эпизоде, вот фрагмент его показаний, в которых он описывает похищение Риты Фоминой: «В начале августа месяца 1939 г., числа 2-3, но во всяком случае не позднее 4 августа, я поехал с согласия родителей к своему дяде Оленеву Василию Алексеевичу, проживающему по улице Тельмана, дом №25, на Уралвагонзаводе в г. Н. Тагил… Числа 6 августа 1939 г. около 5 часов вечера я вышел из дома и решил идти в Парк культуры и отдыха, так как у меня пришло сильное желание кого-нибудь убить с тем, чтобы получить половое удовлетворение. Пошёл я в парк именно с тем намерением, что там легче было найти подходящего ребёнка, однако ребёнка я встретил ранее и до парка не ходил… Недалеко от молочного магазина возле барака я увидел ходившую одну девочку лет 2-2,5, одета она была в тёмное платьице, на голове ничего не было.., я подошёл к девочке, дал ей конфект, взял за руку и повёл, при этом с ней ни о чём не разговаривая. Дойдя до Парка культуры и отдыха, я пошёл вдоль забора паркового, и парк у меня остался вправо. Пройдя ещё немного, девочка сказала, что ей босиком идти больно и тогда я взял её на руки и понёс… Дорогой в лес пришлось перейти картофельные гряды (напоминаем, что на пути к лесной зоне были расположены огороды горожан – прим. А. Р.). Если считать от забора парка, вдоль которого я шёл вначале, до того места, где я впоследствии убил девочку, расстояние выразится в километра 1,5… Половое возбуждение у меня нарастало всё больше и больше, и я даже ощущал боль в члене. Я посадил девочку на землю и уже хотел её душить, как в этот момент увидел идущих с грибами двух мужчин и одну женщину. Я взял на руки девочку и пошёл в более безопасное место от глаз посторонних».

Обстоятельно и даже не без некоторого смака Винничевский описал само нападение, однако повторил свои прежние утверждения о том, что полового акта с жертвой не совершал. Преступник настаивал на том, что его возбуждал сам процесс убивания и сопутствующие ему страдания девочки. Описывая собственные манипуляции, арестант сообщил, что заталкивал в рот жертве землю – это была важная деталь, о которой мог знать только совершивший преступление. Окончание рассказа оказалось совершенно в духе Винничевского – никаких эмоций, ни малейшего сопереживания жертве, ничего, похожего на раскаяние: «Я встал, привёл себя в порядок и забросал её сухими ветками.., после чего пошёл в парк на стадион и смотрел там футбольный матч. Пробыл там до 8 часов вечера».

Рассказ получился исчерпывающим и достоверным. То, что говорил Винничевский, а главное, как он говорил, выдаёт в нём истинного психопата и не оставляет сомнений в том, что он описывает события, участником которых являлся в действительности. Рассказы серийных сексуальных преступников о содеянном схожи в той части, в которой они касаются физиологии изувера, все эти люди отлично помнят свои ощущения, полученное либо не полученное удовольствие, всевозможные детали, связанные с тем или иным эпизодом. Такого рода рассказы объединяет, с одной стороны, дотошное внимание к удовлетворению похоти, а с другой – полнейшее безразличие к жертве. Обратите внимание: во время допроса Винничевский не произнёс ничего похожего на «я стыжусь содеянного», «мне тяжело признаваться», «меня мучит раскаяние за причиненные ребёнку страдания». Ничего подобного нет в текстах ни этого, ни предыдущих и последующих протоколов допросов. Он ничего не стыдится, ни в чём не раскаивается и о причинённых страданиях не думает вообще. Даже в тех случаях, когда сексуальный хищник пытается добиться снисхождения и начинает демонстрировать раскаяние, получается у него это из рук вон плохо и совершенно недостоверно.

Такие люди, лишены эмпатии, неспособны сочувствовать и сопереживать, а потому все попытки имитировать эти эмоции режут слух и со стороны выглядят крайне неловкими. Рассказ психопата – это всегда рассказ о самом себе, он не видит в объектах посягательств живых людей, они для него всего лишь говорящие куклы. В этом отношении рассказ Винничевского об убийстве ребёнка даже текстуально близок тому, как рассказывали об аналогичных деяниях Сергей Головкин, Андрей Чикатило, Эдмунд Кемпер (Edmund Emil Kemper), Гэри Риджуэй (Gary Leon Ridgway) и сотни им подобных серийных убийц.

Когда несчастные Сергей Баранов и Василий Кузнецов летом 1938 г. выдумывали рассказ об убийстве Герды Грибановой, то их фантазия не шла далее примитивной схемы «выпил водки, а дальше плохо помню» именно потому, что они не понимали логику истинного сексуального хищника. А достоверно рассказать, а тем более, написать о том, чего ты не знаешь или не понимаешь, невозможно. Они писали чепуху, и их оговоры и самооговоры выглядели глупыми и недостоверными. Но лейтенанта Вершинина они устраивали, потому что тот тоже не понимал, с чем же ему довелось иметь дело, и искренне верил в то, что поймал настоящих убийц.

Винничевский не врал и в подтверждение правдивости своих слов в конце допроса 29 октября 1939 г. нарисовал схему местности в районе улицы Тельмана в Нижнем Тагиле, на которой показал место похищения девочки, маршрут движения с нею и место убийства. В нижнем левом углу, выполняя распоряжение начальника Отдела уголовного розыска, обвиняемый написал: «Этот план я начертил по убийству мною на Уралвагонзаводе. Винничевский». Схема эта должна была ориентировать милиционеров в розыске трупа, копию её тут же направили в Нижний Тагил.

Впрочем, упомянутая схема появилась лишь 29 октября, а 27 октября в помещении ОУР начальник 1-го отделения Лямин допросил Марию Мелентьеву, соседку и свойственницу Винничевских. Мария Александровна, молодая женщина (26 лет), являлась женой Петра Мелентьева, младшего брата Елизаветы Винничевской (он был младше сестры на 4 года). Как и в случае с Елизаветой Ивановной, допрос начался с выяснения социального происхождения Мелентьевой и её родственных связей. Оказалось, что отец её – Якушев Александр Федорович – проживал в Кушве и возглавлял базу «Заготзерна». В 1937 г. был арестован и осужден «самым гуманным судом в мире» на 15 лет лагерей и 5 лет поражения в правах. Кстати, дата вынесения приговора вовсе не означает, что Якушев стал жертвой «Большого террора» и осужден безосновательно. Система централизованного в масштабах страны сбора, хранения и распределения зерна, которую Комитет заготовок при Совете Народных Комиссаров СССР реализовывал через широкую сеть заготовительных пунктов и баз, была чрезвычайно коррумпирована и оставляла широкий простор для разного рода злоупотреблений. Там процветали приписки, обвесы, сговор представителей колхозов с принимающими весовщиками, разного рода махинации с отчётными документами, фиктивные списания под «порчу грызунами», «изменение сортности зерна», «гниение» и тому подобные бюрократические фокусы. Все разговоры на тему «при Сталине был порядок и учёт» являются не более чем демагогией. Как и во всякой мощной бюрократической системе, колоссальное мздоимство тогда правило бал и процветало на всех уровнях. К тому имелись как объективные, так и субъективные предпосылки, которые интересны сами по себе, но разбирать их сейчас вряд ли уместно. Просто подчеркнём, что осуждение члена ВКП(б) Александра Якушева в 1937 г. вовсе не означает, что он явился невинной жертвой массового террора.

Старший брат Марии – Владимир Александрович – подвизался на ниве советской торговли и, работая в свердловском универмаге «Пассаж», в 1935 г. был пойман на растрате. В результате отправлен в места не столь отдалённые на 5 лет и на момент описываемых событий оставался в заключении. Сама Мария жила на иждивении мужа, что по тем временам выглядело подозрительно, т.к. считалось, что молодые женщины должны работать, а жить на иждивении могут только жены узкого круга номенклатурных работников. Для рядовых советских семей неработающая жена и мать уже стала чем-то из разряда буржуазных пережитков – бюджет семьи при наличии всего одного работника просто «не сводился». Но у Мелентьевых с бюджетом всё было нормально, Петр работал завскладом театра музыкальной комедии, и его доходов хватало.

Лейтенант Лямин с большим вниманием расспрашивал Марию о родителях её мужа, и это может показаться до некоторой степени странным, ведь в тот же самый день на допросе побывала Елизавета Винничевская, и почему же о родителях не расспросили её саму? Но в этом, по-видимому, крылся некий особый расчёт – милиционеры хотели услышать не официальную семейную историю, отрепетированную детьми назубок, а её пересказ человеком со стороны. Вдруг он сообщит простодушно или с умыслом нечто такое, что дети постарались скрыть? В этом специфическом милицейском хитроумии чувствуется ставка на подлеца, на такого человека, который не откажется сказать какую-то гадость. С точки зрения ведения следствия в этом нет практического смысла, ведь отец Петра Мелентьева и Елизаветы Винничевской был расстрелян без вины и суда более двух десятилетий до описываемых событий, так какое отношение его судьба могла иметь к проделкам внука, которого он никогда не знал?

Мария Мелентьева, надо полагать, все эти милицейские приёмы понимала прекрасно, поэтому аккуратно сообщила, что с родственниками мужа отношений практически не поддерживает, в Верхней Салде, откуда тот родом, никогда не бывала. Про свекра она сказала лишь, что тот был рождён в бедной семье под фамилией Ермолаев, но в детстве его усыновил богатый купец Мелентьев, державший обширную торговлю в Верхней Салде. Вот от этого-то Ермолаева-Мелентьева и родились Елизавета, носящая ныне фамилию Винничевская, и Петр, муж Марии. А ничего более она не знает.

Рассказывая о муже, Мария сообщила, что тот прежде был судим за скупку краденого, был осужден на два года, но после трёхмесячного заключения ему удалось кассировать приговор, в результате чего он был освобожден вчистую. Петр явно владел искусством находить синекуры – до работы в театре был завскладом культторга, а такие удивительные места работы в советское время торгово-снабженческая мафия распределяла только в узком кругу особо доверенных лиц. Мария познакомилась с Петром в 1933 г., завязала с ним интимные отношения, тут же бросила работу счетовода и вот уже 5 лет жила на иждивении мужа. Вместе с Марией и Петром проживали их дети – мальчик в возрасте 4 лет 11 месяцев и девочка 3 лет, а также бабушка Петра.

После всей этой довольно продолжительной преамбулы лейтенант Лямин подступил к сути допроса, поинтересовавшись отношениями Мелентьевых с Винничевскими и Владимиром Винничевским в особенности. Мария ответила бесхитростно и даже обезоруживающе бесхитростно: «Отношения меня и мужа к Владимиру и его к нам были очень хорошими. Я, часто уходя в театр, детей оставляла с Владимиром, и он к ним относился лучше, чем (родная – прим. А.Р.) бабушка».

Далее последовало несколько довольно любопытных замечаний об образе жизни и досуга Владимира Винничевского: «Он каждый день учил уроки. Родители его в школе ничего не проверяли… Отношение родителей к Владимиру было хорошее, часто он ходил в театр музкомедии, в кино, ходил иногда с родителями, ходил и один… Владимир вообще очень скрытный, у него добиться в чём-либо признания бывало трудно. Были случаи, когда я сама замечала, что он ходит бледный, угнетенный, но причин этого мне узнавать не удавалось. Он жаловался, что у него плохая память и ему трудно усваивать уроки. Он просился, особенно нынче (по смыслу: в последнее время – прим. А. Р.), чтобы оставить учение и поступить куда-либо работать, но его в этом разубеждали и мы, и родители».

Разумеется, Марии был задан вопрос о друзьях Винничевского. Ответила она, в общем-то, ожидаемо, примерно так, как после отвечали на подобный вопрос многие: «Друзей у него никого не было, он не был общественником.., любил уединение. Но во дворе он иногда играл в мяч с Файбушевичем Владимиром, 15 лет, и его сестрой Розой, лет 12». Про отношение Винничевского к детям Мария Мелентьева ответила однозначно, без малейших колебаний: «Он к моим детям относился хорошо, иногда он читал {им} книги, рассказывал сказки, играл с ними. Никакого недолюбливания детей со стороны Владимира я не замечала».

Мария оказалась осведомлена об инциденте с похищением Винничевским револьвера отца и рассказала об этом происшествии следующее: «Когда Владимир учился в школе №14 в 5 классе, он познакомился с Сарафанниковым и Гапановичем. Эти мальчики были плохого поведения, Сарафанников был исключён из школы. Тогда Владимир похитил у отца револьвер и из дома сбежал, ночь не ночевал, ночевал он на ВИЗе у моей снохи Якушевой, а утром вернулся домой и револьвер возвратил. Он рассказывал нам, что договорился с Сарафанниковым и Гапановичем совершить кражу из военного склада, а после уехать на Кавказ. Револьвер он передал этим ребятам. Он по договоренности с ними о встрече ходил к Агафуровским дачам, где ждал Сарафанникова и Гапановича, но они не пришли. По его же словам, кража из склада у них не удалась, они сорвались с забора».

Поворот интересный! Оказывается, во всем виноваты «плохие друзья», но на место сбора приходит почему-то один только «тихоня» Винничевский, а «плохие друзья» в последнюю минуту включили «задний ход». Тут невольно задумаешься, кто же из этой троицы по-настоящему «плохой». Да и сама решимость совершить хищение с охраняемого склада тоже весьма примечательна. Учитывая, что предприимчивые ребятки озаботились добычей оружия – и раздобыли-таки револьвер! – попытка проникнуть на охраняемый склад могла закончиться убийством. Вот тебе и «тихоня» Винничевский!

Кроме того, Мария рассказала о ещё одной попытке Владимира убежать из дома. Вот этот фрагмент протокола: «В марте сего года Владимир.., тайно от родителей уехал из Свердловска. В Н. Тагиле его сняли с поезда, и он был в Тагиле два дня, и за ним в Тагил ездила мать. Его целью было уехать в Богословск, пойти работать. Всего он тогда отсутствовал дня 3-4, мне помнится, что мать за ним в Тагил выезжала 8 марта». Интересный сюжетный зигзаг! А ведь допрошенная в тот же день Елизавета Винничевская об этом маленьком приключении сына ничего не сказала!

Склонность к побегам из дома и бродяжничеству (так называемая дроромания) в большинстве случаев отнюдь не является следствием домашнего насилия или материальных трудностей, как может кто-то подумать. С точки зрения криминальной психологии это одна из форм девиантного поведения, имеющая не социальную, а психологическую природу. Склонных к дроромании лиц привлекает возможность жить по собственным правилам, не сообразуясь с ожиданиями близкого окружения: родных, друзей, коллег. Бродяги утверждают, что их влечёт свобода, но правильнее сказать, что дело тут вовсе не в свободе, а бесконтрольности и анархии, ну и само собой, возможности тунеядствовать. За кажущейся безобидностью этого явления кроются серьёзные социальные проблемы, создаваемые бродягами. Поскольку никто из них не склонен работать, они ищут нетрудовые источники доходов, тем самым создавая вокруг себя криминальную среду. С одной стороны, они становятся объектами преступных посягательств, а с другой – сами же продуцируют всевозможные виды незаконной деятельности от агрессивного попрошайничества и проституции до хищений, торговли краденым, грабежей и иных тяжких видов преступности. То, что Владимир Винничевский, проживая в крупном городе в родной семье в условиях относительного достатка, демонстрировал склонность к дроромании, является безусловно ненормальным. Данное обстоятельство следует рассматривать как серьёзное свидетельство девиантности его личности.

Отвечая на вопрос о проявлениях Владимиром Винничевским жестокости, Мария Мелентьева заявила, что ничего подобного никогда за ним не замечала, и даже рассказала, что ему купили кроликов, за которыми тот ухаживал, и все эти кролики живы до сих пор. Более того, Владимир даже просил, чтобы ему купили поросенка именно с целью ухаживать за ним, а не для последующего забоя на мясо.

Об отношениях Елизаветы и Георгия Винничевских, родителей арестанта, свидетельница высказалась любопытно, процитируем эту часть протокола: «Винничевский ревнует свою жену, и на почве этого у них бывали ссоры и раза два была драка. Я лично со стороны Винничевской причин для ревности не замечала… Винничевская говорила, что у них с мужем половые акты бывают очень редко, часто в 3 месяца раз. Но на половое бессилие мужа она мне не жаловалась. Но я сама видела пузырьки от лекарства от полового бессилия, и об этом я спрашивала Винничевскую… Я сама видела, как Владимир пошёл в аптеку за лекарством, и у него был пустой флакон от лекарства „спермаприн“». Получается, что мать отправила сына в аптеку за лекарством от полового бессилия. Странное, конечно, поведение, причём не без некоторой толики демонстративности. Такое ощущение, что Елизавета Винничевская умышленно хотела унизить мужа в глазах сына, который, разумеется, понимал, какое именно лекарство и для кого он купит в аптеке.

Далее последовал ещё один интересный пассаж: «Владимир спит в одной комнате с родителями. Я не раз на это обращала внимание Винничевской, что Вова уже взрослый и может быть свидетелем их полового акта. На это она мне говорила, что этого никогда не было и не будет».

Тут и комментировать нечего – даже человек со стороны обратил внимание на некоторую ненормальность семейного уклада Винничевских.

Протокол, конечно, получился весьма информативный, и хотя Мария явно старалась демонстрировать лояльность к родственникам, наговорила она много интересного. На следующий день – 28 октября – место Марии у стола напротив лейтенанта Лямина занял её муж, Мелентьев Петр Иванович.

Рассказывая о своём происхождении, свидетель упомянул, что отец его был усыновлен торговцем Мелентьевым уже в зрелом возрасте, после того, как отслужил действительную военную службу и устроился работать приказчиком в магазин купца. При появлении в городе «красных» Мелентьев скрылся, а отец остался, был взят в заложники в порядке «красного террора» и впоследствии расстрелян. Старший брат Николай умер в 1921 или 1922 г., Петр затруднился назвать точную дату. Рассказывая о родственниках, свидетель упомянул о том, что один из них – Александр Иванович Булавин, муж сестры матери – лечился от алкогольной зависимости в известной в те годы свердловской психиатрической больнице «Агафуровские дачи», где и умер в 1934 или 1935 г. Эта информация была следствию неизвестна, до этого все свидетели утверждали, что никто из родственников обвиняемого в лечебные учреждения психиатрического профиля не попадал. Лейтенант Лямин настойчиво расспрашивал о трудовом пути самого Мелентьева, местах работы, причине осуждения (выяснилось, что под суд Петр попал в 1930 г. за покупку краденого секундомера). Учитывая, что причина вызова свидетеля в уголовный розыск заключалась в сборе информации о племяннике, все эти дотошные уточнения, связанные с событиями многолетней давности, выглядят несколько нелепо и даже неуместно. Лямин долго расспрашивал Мелентьева о Георгии Винничевском, уточняя различные детали жизни последнего: когда тот познакомился с Елизаветой, будущей женой? Когда ушёл из ОГПУ? Когда исключён из партии? Цель подобных расспросов, честно говоря, непонятна – все нужные детали можно было выяснить запросив отдел кадров Управления НКВД и Обком ВКП(б).

Наконец, лейтенант Лямин добрался до вопросов о личной жизни семьи Винничевских вообще, и Владимира в частности. Рассказ Петра Мелентьева оказался обстоятельным, но очень аккуратным в оценках и, по-видимому, заблаговременно продуманным. Процитируем самые существенные его пассажи: «Взаимоотношения у нас {с Винничевскими} хорошие, хотя бывали мелкие ссоры, {но} это на почве исключительно мелких хозяйственных по дому неполадок, из-за дров.., по кухне… Винничевский человек очень вспыльчивый, нервный, всегда он чем-то недоволен, ругается, но это всё связано с незначительными мелочами. С женой у них на почве ревности бывали ссоры, Винничевский ревнивец. Сына Владимира Винничевский часто ругал, особенно нынче, и было у них это потому, что Владимир не хотел учиться и получал плохие отметки по школе. Винничевский говорил сыну, что если он не будет учиться, отдадим тебя в колонию».

На вопрос о половой слабости Георгия Винничевского допрашиваемый ответил так: «На эту тему у меня с ним никаких разговоров не было. Я лично об этом не слышал ни от своей жены, ни от жены Винничевского». Конечно, жена передавала ему свои разговоры с его сестрой – зная женскую натуру, в этом можно не сомневаться – но Петр Иванович решил скрыть свою излишнюю осведомлённость и дистанцироваться от неприятной темы. Весьма разумное поведение в таком месте, как кабинет следователя.

О Владимире Винничевском свидетель высказал довольно интересные и даже оригинальные наблюдения, которые здесь нелишне воспроизвести: «Владимир – человек замкнутый, он не увлекался ни музыкой, ни книгами. У него нет никого, друзей… К учёбе стремления у Владимира также нет… Я на эту тему много разговаривал с Владимиром, он своё нежелание учиться объяснял тем, что учёба у него нейдет, нет памяти… Как отец, так и мать Владимиру ни в чём не отказывали, ему куплено пианино, велосипед, одежда, всегда ему давали деньги на личные нужды. Я знаю, что у него одно время своих личных средств было в копилке 600 руб. Материально он был полностью обеспечен. Часто ходил в театр, в кино. Я ещё говорил Винничевским, что они испортят Владимира, давая ему много денег… Я сам замечал, что Владимир стремится уйти из дома, для этого он говорил отцу или матери, что вот он сходит в магазин, поищет сахару, за хлебом и т.д.»

Со слов Петра Мелентьева получалось, что дом родной для Владимира Винничевского был местом постылым и неприятным, откуда тот старался улизнуть под любым предлогом. Неожиданное замечание, не правда ли? Интересно, как отнеслась бы к этому Елизавета Винничевская? Наверное, подобное открытие её бы неприятно поразило.

Нельзя не процитировать ещё одно необычное наблюдение Петра Мелентьева: «Владимир любил слушать разговоры взрослых, кто бы где ни сидел или стоял, о чём бы ни разговаривали – он подойдёт и слушает. И надо отметить, что у него ни к чему никакого предрассудка не было, он ко всему относился равнодушно, и ему не давалось и учение, музыка и т.д.» В православии таких равнодушных ко всему людей обозначают весьма точно и многозначительно – «теплохладные». Это люди, не верующие в Бога и вместе с тем не убеждённые атеисты, люди равнодушные, без всякой искры в любом деле, вся жизнь для которых подобна движению по течению.

Уже в самом конце допроса Петр Мелентьев сделал интересное замечание о заикании Владимира Винничевского: «Было у него сильное заикание, теперь стало лучше». Деталь эта важна, ведь по меньшей мере два свидетеля утверждали, будто разговаривали с похитителем детей, но никто из них не упоминал о дефектах его речи. Любопытно и то, что в ходе психиатрического освидетельствования специалисты, указав массу весьма незаметных и специфичных симптомов, вроде «сглаженной справа носогубной ямки» и перекошенного влево языка, почему-то ни единым словом не упомянули о таком значимом для любого психиатра и притом явном дефекте, как заикание. Так что нам придётся самостоятельно собирать все замечания свидетелей на эту тему, чтобы понять, когда и в какую сторону менялась речь Владимира Винничевского.

На следующий день после допроса Петра Мелентьева состоялся повторный допрос его сестры Елизаветы Винничевской, о чём выше было уже рассказано. А в Нижнем Тагиле с целью проверки поступившей из областного уголовного розыска информации о причастности к похищению Риты Фоминой юноши, приехавшего летом из Свердловска в гости к родственникам, вызвали на допрос Оленева Василия Алексеевича, проживавшего по улице Тельмана, дом 25, квартира 7. Сразу скажем, что это был странный человек, чья роль в этой истории, вполне возможно, оценена совершенно неверно. Работал он на Уралвагонзаводе весовщиком электрических весов, и на момент описываемых событий ему уже исполнилось 59 лет. По тем временам его впору уже было называть дедом. Хотя Василий Оленев был женат, детей он не имел, что для нравов первой трети 20 века выглядело несколько необычно. Мужчины обычно уходили от тех жен, которые не могли родить здоровое потомство, если же такой вариант в силу каких-то причин являлся недопустимым, то бездетная чета усыновляла сирот.

Оленев являлся дядей Елизаветы Винничевской, то есть она была дочерью его родной сестры. Василий Алексеевич рассказал о взаимных поездках к Винничевским и Винничевских к нему. Странно, что говоря о приездах членов семьи Винничевских к нему, он заявил, будто последний такой визит имел место в 1927 г. Начальнику нижнетагильского угро Кузнецову пришлось даже задать специальный вопрос относительно того, бывал ли у Оленева в гостях Владимир Винничевский? Тут Оленев всё сразу вспомнил и уточнил, что Володя приезжал в Нижний Тагил и жил в его семье со 2 или 3 августа 1939 г. и убыл «числа 11». Этот момент, конечно, очень любопытен. С одной стороны, можно подумать, будто гражданин Оленев действительно забыл о приезде внучатого племянника, имевшем место два с половиной месяца назад, но с другой, в такую забывчивость не верится никак. Управление НКВД в те времена являлось местом до такой степени депрессивным и суровым, что играть с товарищами в синих галифе в «тупого и забывчивого» было чревато самыми печальными последствиями для собственной жизни и здоровья. Именно поэтому советские граждане с готовностью вспоминали в этих учреждениях даже то, чего на самом деле никогда не происходило. Примеры тому имеются даже в этой книге.

Василий Оленев явно попытался хитрить на допросе, но его тут же поставили на место. Дабы не зарывался. Гражданин Оленев правильно понял, что допрашивающему известно всё, а стало быть, «тупить» в такой ситуации – лишь здоровью вредить. Факт колебаний гражданина Оленева заслуживает быть отмеченным. Это один из тех крючочков, что плотно удерживают цепь событий всей этой немыслимой истории в жёстких пространственно-временных координатах, и нам придётся ещё не раз вспоминать и гражданина Оленева, и его странную семью, и удивительное поведение Василия Алексеевича на допросе, потому что ответив на одни вопросы, этот персонаж на самом деле задал другие. Безответные.

Процитируем самое окончание допроса гражданина Оленева, оно того заслуживает:

«Вопрос: В момент проживания у Вас Владимир Винничевский чем занимался?

Ответ: Владимир днями играл в футбол с ребятишками, которых он привозил с собой из города Свердловска, а вечерами уходил куда-то, говорил, в клуб центральный, находящийся около Парка культуры и отдыха.

Вопрос: Шестого августа чем он был занят днём, и когда, то есть во сколько времени, уходил из квартиры и когда возвратился?

Ответ: Точно не помню (было бы удивительно, если бы помнил! – прим. А. Р.), где он в этот день был или нет, но я был выходным и находился дома. А насчёт Владимира не помню, уходил {ли он} куда или нет, т.к. я на его отсутствие из моей квартиры {внимания} не обращал и не придавал особое внимание, считая его за ребёнка… У меня в квартире из ребят никого не было (по смыслу: не бывало – прим. А. Р.), на улице, я видел, он играл с ребятами в футбол, но с кем из них – не знаю, т.к. у меня детей своих нет и они меня не интересовали».

Это потрясающий пассаж, поскольку Василий Алексеевич умудрился наговорить в нескольких предложениях столько интересного, что даже диву даёшься – то ли это какая-то особенная глупость, то ли незаурядный умище? Ну в самом деле, он совершенно неожиданно упомянул «ребятишек, которых он {Володя Винничевский} привозил с собой из Свердловска». Фраза парадоксальная во всех отношениях, поскольку мать арестанта, его дядя Мелентьев и жена последнего, истово убеждали товарищей из свердловского угрозыска в том, что у Володи друзей нет и быть не может, ибо он «замкнутый». И вдруг такая странная оговорка! Но мы-то знаем, что Винничевский никого из Свердловска привезти в Нижний Тагил никак не мог по той простой причине, что приехал он в этот город вовсе не из Свердловска, а из Кушвы. Да и не было у него таких друзей, которые отправились бы в другой город, чтобы проведать Володю, во всяком случае следствие отыскать таковых не смогло, хотя и очень старалось.

Кроме того, заслуживает пристрастного внимания оговорка насчёт того, что Василий Оленев считал Владимира Винничевского «ребёнком». Это как-то совсем уж режет слух, в 1939 г. подростки в возрасте 16 лет вовсю прыгали с парашютных вышек и сдавали лыжные кроссы на 15 километров, а тут дяденька-весовщик называет такого почти готового солдата «ребёнком». Ха! пробежал бы он сам лыжный кросс, да прыгнул разок с привязного аэростата, тут бы мы и узнали, кто же считался ребёнком в Стране Советов. И конечно, совсем уж странна оговорка Василия Оленева насчёт того, что «дети его не интересуют». Это совершенно педофильская формулировка, в разных видах она встречается в показаниях самых разных преступников, совершавших преступления против детей. Нормальный человек не говорит о том, что его не интересует, он не делает на этом смысловой аффектации, потому что при отрицании чего-либо возникает потребность в позитивном признательном утверждении. Так устроен наш мозг: когда мы слышим тезис отрицания, то интуитивно продолжаем мысль в утвердительном ключе. Если Оленев не «интересуется» детьми, то кем он тогда интересуется? Стариками? Старушками? Инвалидами? Соседками? Для чего он подчёркивает отсутствие интереса к детям, если его об этом никто не спрашивает?

Оговорка Василия Оленева чрезвычайно любопытна. Она заслуживает того, чтобы её запомнили, поскольку сам этот персонаж очень странный, у нас ещё будут вопросы по поводу его взаимоотношений с Володей Винничевским. Выражаясь метафорично, скажем так, что в этом колодце очень и очень мутная водица.

В самом конце допроса Василий Оленев, видимо, узнал о причине задаваемых ему вопросов, о задержании внучатого племянника по обвинению в убийствах и посмертных изнасилованиях малолетних детей и тут тональность его демагогических рассуждений резко изменилась. Моментально! Просто процитируем последние слова гражданина Оленева, сказанные уже после того, как начальник уголовного розыска осведомился о том, хочет ли он дополнить свои показания. Василий Алексеевич захотел сам себя дополнить, и сделал это так, что его слова нельзя не процитировать: «Кроме того, могу добавить в отношении Винничевского Владимира, {что} он был у нас и вёл себя замкнутым, ни с кем лишнего не говорил, и от него много услышать было невозможно, т.к. он мало говорил, но вид его нас крайне смущал, какой-то наиособенный, то есть грубый и напоминал преступника. Больше добавить ничего не могу».

Вот так! К концу допроса Владимир Винничевский стал уже «напоминать преступника». А ведь всего лишь страницей ранее он казался свидетелю просто «ребёнком»! И ведь никакого смущения у гражданина Оленева по поводу явного противоречия самому себе не возникло. Воистину, по всему Советскому Союзу здания отделов и управлений НКВД обладали мистической силой – в них даже самые недалёкие люди обретали чудесный дар распознавать «преступников»!

Воистину, трудно быть Богом, а вот сволочью – проще! Родственники постараются.