3. Моя отложенная смерть

Одно воспоминание все время тревожит мне душу. После заупокойной службы по Жерару Лозье, состоявшейся в 2008 году в церкви Сен-Жермен-де-Пре, я зашел выпить пива в Café de Flore с Тонино Бенаквистой, Жоржем Волински и Филиппом Бертраном. Мы расселись, и я спросил:

— Итак, кто следующий?

Шутка не самая удачная, но я надеялся хоть немного развеять тоску.

Мы переглянулись и покатились со смеху.

Два года спустя я встретил Бенаквисту и Волински на похоронах Филиппа Бертрана: рак унес его в шестьдесят один год. На кладбище Монпарнас я произнес речь, а потом снова пошутил:

— А на этот раз кто будет следующим?

Мы посмеялись, но не так весело.

7 января 2015 года карикатурист Жорж Волински погиб во время теракта в парижской резиденции Charlie Hebdo. Ему было восемьдесят лет. Он тоже обрел последнее пристанище на кладбище Монпарнас.

Мы с Тонино больше не смеялись. Только переглянулись, как Чарльз Бронсон и Генри Фонда в картине «Однажды на Диком Западе».

Я все чаще встречаю на улице знакомых (Режин Дефорж, Гийома Дюстана, Юга де Жиоржиса, Луиджи д’Юрсо, Андре Дженто, Жослин Киврен, Яхно), но, когда подхожу ближе, чтобы обнять, вспоминаю, что их уже нет, и с ужасом замечаю, что здороваюсь с незнакомцами. Трудно сохранять душевное равновесие, когда все время одергиваешь себя, чтобы не поприветствовать мертвеца.

— Привет, Режин!

— Что, простите?

— Но… вы разве не Режин Дефорж?

— Нет.

— Боже, ну конечно! Она умерла три года назад!

— Значит, я точно не она.

— Вас часто путают?

— Случается — из-за рыжих волос. Еще меня путают с Соней Рикель…

— …которая тоже умерла! Вас не беспокоит, что окружающие то и дело принимают вас за этих рыжих покойниц?

— А вас не беспокоит, что на экране вы смешнее, чем в жизни?

Торопитесь говорить с живыми. Дождевой червяк живет восемнадцать дней, мышь — три года, француз — семьдесят восемь лет. Если есть только овощи и пить воду, можно выиграть дополнительные десять лет жизни, но таких скучных, что они покажутся столетием. Возможно, таков секрет вечности: океан скуки замедляет течение жизни. Статистика категорична: в 2010 году во Франции было 15 000 человек, которым исполнилось сто полных лет. К 2060-му их будет 200 000. Лично я предпочту сверхчеловека-трансгуманиста пенсионеру-вегетарианцу: он может обжираться колбасными изделиями и пить красное вино, регулярно заменяя органы. Я хочу одного — чтобы меня чинили, как машину. Хорошо бы врачей в будущем переименовали в «челомехаников».

Я попросил моего психоаналитика мадам Анкидю о срочной встрече. Мы не виделись десять лет, но когда-то она помогла мне слезть с кокаина и пережить два развода. Кабинет близ площади Звезды остался таким же подавляющим и бежевым с неизменной коробкой бумажных носовых платков на столе. Такой платочек у психиатра — современный эквивалент дамоклова меча. У доктора Анкидю не было дивана: она разговаривает с пациентами, глядя им в глаза. Потом они промокают слезы платочками Kleenex. На стеллажах стоят труды по психоаналитике со сложными названиями — трактаты о страдании, аутопсии печали, лекарствах от меланхолии. Подборки научных статей в папках о борьбе с депрессией и суицидом.

— В конечном счете, — сказал я ей, — психоанализ — не более чем коряво написанный Пруст.

Она вежливо кивнула.

— Странно, — продолжил я, — мне платят за разговоры с миллионами телезрителей, но слушаете меня только вы.

— Вы плáтите, так что…

— Позвольте мне объяснить причину сегодняшнего визита. Я решил не умирать.

У доктора Анкидю остался прежний, сострадающий, взгляд. Добавилось морщин в уголках глаз, обведенных темными кругами. Волосы она, скорее всего, красила. Слушая день за днем рассказы о чужих несчастьях, молодость не сохранить. По отрешенному выражению лица доктора я прочел ее мысли: «Боже, как он постарел!» Мадам Анкидю вообще не смотрит телевизор, иначе не удивилась бы так моей седеющей бороде.

— Не умирать — мудрое решение, — сыронизировала она, глядя поверх очков-половинок. — Должна сказать, вы сильно изменились. Во время последнего нашего свидания у вас была прямо противоположная цель.

— Я никогда не говорил серьезнее, чем сейчас, доктор. Я не умру — и точка!

— Когда вы приняли столь… интересное решение?

— Ннну… Дочь спросила: «Ты умрешь, папа?» Мне не хватило смелости ответить «да», и я ответил, что отныне в нашей семье не умрет никто. Я плохой отец?

— Хороший отец тот, кто задается подобным вопросом.

— Красивая фраза. Фрейд?

— Я процитировала ваши слова из 2007 года. Вы тогда расставались с женой и уже были одержимы страхом перед старостью. Классический синдром Питера Пэна, которым страдают многие сорокалетние европейцы. Упрямое нежелание стареть есть выражение ужаса перед смертью, замаскировавшегося под запоздалый гедонизм.

— А я и не знал, что гедонизм — болезнь. Скоро наше общество начнет запирать эпикурейцев в психушки. Закон уже наказывает наслаждение во всех его проявлениях — при попустительстве и молчаливом одобрении общественности. Этот парадоксальный «наказ» создает миллионы шизофреников — скажите спасибо капиталистической системе. Это благодаря ей вы больше не кладете ключ от дома под коврик.

— Не собираетесь же вы исполнить либертенский куплетик? Мы не на телевидении. Можете проверить, я нигде не спрятала камеру.

Я вдруг вспомнил, почему перестал посещать мрачную психотерапевтшу: мне была ненавистна ее искренность. Я всегда боялся слишком умных женщин — такой была моя мать, — но тут уж никто, кроме меня самого, не виноват. Я только что проверил сердце, а теперь собираюсь сделать рентген мозга. Я чувствовал себя вышедшим в тираж анархистом в мире, где гедонизм считают извращением старых придурков. А в мои молодые годы требовалось притворяться свингером, чтобы оставаться в тренде! «Легкости для» все придумывали себе подвиги в Les Chandelles — тайном мире, где всем правил гедонизм, — самом высококлассном и элитарном парижском клубе либертенов. Сегодня групповые вольности в прошлом, а любого анархиста считают за сволочного старикашку в кимоно — типа Хью Хефнера. Мы переживаем период феноменального сексуального регресса, можно даже говорить о сексуальной контрреволюции.

— На кладбищах полно гробов со зловонными трупами, доктор, а живые в трауре изображают участие к сиротам! Мне хочется исколошматить мерзавцев, хмурящих брови, чтобы выглядеть опечаленными: ненавижу эмпатию и симпатию!

— Смерть делает людей злыми, — очень серьезно ответила моя собеседница (надо же ей оправдывать свой высокий гонорар — 120 евро за полчаса!). — Животные, чуя смерть, порой становятся очень опасными.

— Наверняка есть способ урегулировать эту проблему.

— Какую именно?

— Смерть. Человек всегда находит решение. Он изобрел электричество, двигатель внутреннего сгорания, радио, телевидение, ракеты и пылесос без пылесборника… Кстати, мне приснилось, что мой робот засосал прах родителей, высыпавшийся из урн на ковер. Что бы сказал об этом Лакан?

— Типичный случай патологического бреда, дополненного мрачными нарциссистcко-мегалопараноидальными побуждениями, отягощенными известностью и политтоксикоманией. Но лично меня больше всего заинтересовал тот факт, что вы мысленно стремитесь снова поженить родителей, смешав воедино прах из двух урн. Вы испытали во сне удовлетворение, осуществив мечту?

— Послушайте, наука вот-вот упразднит смерть, и мне не хочется, чтобы великое открытие сделали после их ухода. Согласитесь, нелепо умереть накануне открытия бессмертия! Нужно продержаться до 2050 года, хотя моя смерть запрограммирована на 2043-й. Итак, требуется заткнуть промежуток в семь лет — я не прошу невозможного! Весь мир жаждет того же, что я. Засосать пылесосом смерть до ужаса приятно, даже во сне. Я избавился от нее, заставил исчезнуть и проснулся счастливым и здоровым. А вы хотите умереть?

— Я фаталистка и принимаю человеческую участь как данность. Перспектива конца меня, конечно, не радует, но я научилась не бунтовать против того, что не могу изменить.

— Вы скоро договоритесь до подражания Монтеню: «Психоанализ есть наука умирания?» Лично я плевать хотел и на философию, и на учение Фрейда! Не желаю учиться умирать, хочу воскреснуть. Мое время сосчитано: у меня есть двадцать шесть лет, чтобы отодвинуть «прощальный поклон». Я требую бессмертия для моей семьи. К тому же стремится любой нормальный человек.

— Не согласна, норма — это смертность. Обратный отсчет начинается в день рождения. Примите это как данность! Контролировать можно все. Кроме смерти.

— Вы не понимаете, о чем я говорю. Принимаете меня за Дон Кихота, а я — Джеймс Бонд. Моя смерть — бомба, а я должен ее обезвредить. Под музыку Джона Бэрри, если понадобится. И тем хуже, если вы считаете меня завзятым наркоманом.

Мадам Анкидю была в замешательстве. Она смотрела на меня, как смотрят на нищего, когда в кармане нет мелочи. За окном гудели машины, они рвались вперед, загрязняя выхлопами воздух. Пятидесятилетние мужчины и женщины сидели в дорогих тачках в ожидании зеленого света, дышали пылью и бензиновыми парáми и слушали, как диктор France info каждые пять минут предупреждает о повышенном содержании окиси углерода в воздухе. Я почти слышал их мысли: «Проклятие, жить осталось двадцать лет, а до ворот Майо буду ехать не меньше часа, глотая яд из атмосферы. Воистину, на смертном одре пожалеешь о попусту растраченном времени». Одна из великих загадок нашего века: почему мы, недолговечные существа, терпим пробки на бульварном кольце?

— Между тем все просто: я принадлежу к последнему смертному поколению и хочу стать частью первого бессмертного. Моя смерть — не более чем проблема планирования.

Мой психоаналитик улыбнулась, как будто я прошел своего рода тест для психопатов. Думаю, она с удовольствием отправила бы меня в ближайшую психушку. Ей было не привыкать слушать всякие глупости, но сегодня я перешел все границы. Меня раздражала снисходительная улыбочка, с которой она делала записи, словно готовилась к ближайшей примерке у Одиль Жакоб. Доктор написала адрес своей шикарной ручкой «Монблан» и протянула мне рецепт.

— Кажется, я знаю человека, который сумеет вам помочь. Правда, он работает в Иерусалиме над обновлением клеток. Курс витаминов вам не повредит. Могу я сделать селфи с вами? Моя идиотка-племянница обожает ваши шоу. Особенно ей понравился эпизод со свернутой челюстью, которая мешала вам говорить.

По небу плыло облако в форме неизвестной страны. Обновление клеток… На выходе из серого здания я сообразил, что старая дура, вполне возможно, указала мне верный путь. Женщина, принявшая идею собственной близкой смерти, предложила способ отсрочить мою. Я рыдал перед витриной с роскошными чемоданами (о марке умолчу, чтобы не делать рекламу Гуайяру), и тут прохожий хлопнул меня по спине: «Ну я и веселился, когда ты блеванул в телевизоре! Можно сделать селфи?» Слезы высохли, я кивнул, соглашаясь, и изобразил пальцами знак победы. Публика хочет, чтобы я всегда веселился и балагурил. Люди чувствуют разочарование, поняв, что их кумир застенчивый зануда. Фанаты жаждут сфотографироваться с идолом, чтобы потом рассказывать приятелям, как выпивали «с самим»! Было время, когда я делал все, чтобы оказаться на высоте репутации: раздавал наркоту незнакомцам — пусть нахваливают меня в «Твиттере»! Я систематически позировал с голым торсом, бутылкой в одной руке и пакетиком порошка в другой. Но с этого вечера я перестал лепить образ-монумент трэшевого ведущего. Пусть на следующие триста лет жизни все оставят меня в покое.

Такси, посланное Uber, отыскало меня только через четверть часа. Знаете, как я понял, что постарел? Попросил водителя включить радио, он надолго задумался и наконец выбрал… «Ностальжи». Тоска зеленая… Таксист продиктовал адрес своему GPS, что завело нас не в ту сторону: вместо улицы Сены он привез меня на улицу Севр. Человек полагается на машину, а она оказывается глухой. А может, роботам нравится нас унижать? Меня всегда удивляло, как могла крупнейшая компания взять нацистское название? Мы напрасно доверяли программному обеспечению — оно будет часто нас разочаровывать, но веру терять нельзя: однажды научный прогресс окончательно освободит человечество.

В фильме «Манхэттен» (1979) герой Вуди Аллена отвечает на вопрос, что сильнее всего держит его в этой жизни:

Граучо Маркс.

Уилли Мейс.

Вторая часть симфонии Моцарта «Юпитер».

Potatoe head blues в исполнении Луи Армстронга.

Шведское кино.

«Воспитание чувств» Гюстава Флобера.

Марлон Брандо.

Фрэнк Синатра.

Эти невероятные яблоки и груши Поля Сезанна.

Крабы в Sam Wo и…

лицо Трейси.

На следующей странице мы дополним список вещей, делающих смерть невыносимой.

— Все фильмы Вуди Аллена, кроме «Проклятия нефритового скорпиона».

— Грудь Эдиты Вилькевичуте (литовская модель).

— Вид на бухту Сан-Себастьяна (город в Стране Басков) с горы Игельдо в сентябрьские сумерки.

— «Контррифмы» Поля-Жана Туле, особенно номер LXII:

— Неотразимый обводящий удар Роджера Федерера в пятом сете финального матча на Кубок Австралии в Мельбурне 29 января 2017 года.

— Задняя комната кафе La Palette на улице Сены (объявлена историческим местом).

— Perfect day Лу Рида.

— Грудь (с пирсингом) Лары Стоун. Ее фраза в день свадьбы в лондонском отеле Claridge’s: «Мне знакомы здесь все номера».

— Последние три бутылки Chateau de Sales 1999 года в погребе.

— Песни Кэта Стивенса.

— Frosties, кукурузные хлопья для завтрака от компании Kellogg’s.

— Любой фильм с Джоном Гудменом.

— Карамельки Les Salvators кондитерского дома Фуке.

— Молнии в летнюю грозу.

— Кровати на втором этаже книжного магазина «Шекспир и Компания» в Париже.

— Песня Only you группы Yazoo.

— Первые лучи утреннего солнца, проникающие сквозь задернутые шторы.

— Не будем забывать, что однажды некий итальянец придумал тирамису.

— Заняться любовью, а потом уснуть, пока любимая принимает душ.

— Грудь Кейт Аптон, когда она танцует под Cat Daddy для знаменитого американского фэшн-фотографа Терри Ричардсона (2012).

— Фраза в «Цельнометаллической оболочке», злобной и временами черной комедии Стенли Кубрика (1987): «Трупы знают только одно — лучше быть живым».

— Парк виллы «Наварра» в По осенью, когда Пиренеи становятся лиловыми, потом синеют, дует теплый вечер, а в стакане шотландский односолодовый виски Lagavulin, и в нем тает кубик льда.

— «Прибрежный пират» — невероятная история Фрэнсиса Скотта Фитцджеральда, «которая начинается на сказочно-синем море, ярком, словно голубой шелк чулка, под небом, голубым, словно глаза ребенка».

— «Улица Мадурейра» — песня Нино Феррера.

— Мурлыканье кота, которому подпевает веселое пламя горящего камина.

— Мурлыканье веселого пламени горящего камина, которому подпевает кот (намного реже).

— Стук дождя по крыше, если сам ты сидишь дома.

— Повторная эрекция.

— Песня Патти Смит «Люди имеют право» в совместном исполнении американской группы Eagles of Death Metal и ирландской U2 через три недели после бойни в парижском зале Le Bataclan.

— Вступительный монолог британского комика, звезды сериалов «Офис» и «Массовка» Рики Джервейса, ведущего 73-й церемонии вручения кинопремии «Золотой глобус».

— Откровенная Мариса Папен в «Инстаграме».

— Монологи длиной в фильм Жан-Пьера Леó в «Мамочке и шлюхе».

— Найти старую, карманного формата книжку Колетт с пожелтевшими страницами и прочесть от корки до корки, стоя в гостиной.

— Праздники, которые заканчиваются в пять утра на моей кухне.

— Отключенный мобильник.

— Грудь Эшли Бенсон в «Отвязных каникулах» Хармони Корина (2012). Сцена, где она в бикини у бассейна обнимает Ванессу Хадженс. Конечно, жизнь стоит того, чтобы ее прожить!

— «Литературный дневник 1893–1931» Поля Леото (в трех томах, издательство Mercure de France). Пролистывать, когда одолевают сомнения насчет литературы.

— Бывшая французская тюрьма на острове Пуло-Кондор — крупнейшем острове архипелага Кондао на юге Вьетнама, — которую превратили в пятизвездный курортный бутик-спа-отель Six Senses.

— Ночью в жару лежать в гамаке под звездным небом и ни о чем не думать.

— Парижский музей художника Гюстава Моро на улице Ларошфуко.

— Эякуляция в рот с ледяной минералкой Perrier.

— Голубые и розовые гортензии d’Arcangues, созерцаемые в ожидании омлета с сочными белыми грибами в компании пьяненьких друзей.

— Голос Анны Муглалис.

— Места, где я не бывал: Патагония, Амазония, озеро Виктория, Гонолулу, великие Пирамиды, Попокатепетль, Килиманджаро. Нельзя умереть, не сплавившись по рекам Изумруд и Амур.

— Белый шоколад Galak Nestlé.

— Конечно же, «Большой Лебовски», особенно та сцена, где Джон Туртурро говорит: «Никто не трахается с Иисусом».

— Запеканка из тальолини с ветчиной у Ариго Чиприани в Harry’s Bar на Пятой авеню.

— «Слушать песню маленькой девочки, которая удаляется, спросив у меня дорогу» (Ли Бо).

— «Министерство глупых походок» — скетч из 14-го эпизода «Летающего цирка Монти Пайтона».

— Грудь Леоноры.

— Смех Роми.

— Соломенные волосы Лу, похожие на цыплячий пух.

Моя дочь родилась в тот момент, когда мне было плевать на будущее. Поправка: я обрел двух дочерей и теперь жду будущего.

Когда на сайте Марандини появилось сообщение о моем уходе с телевидения и назначении Огюстена Трапнара на место ведущего, социальные сети отреагировали по-разному: треть пользователей высказали вежливое сожаление, треть заявила: «Ну и слава богу!», остальные тут же взялись лизать задницу новому «королю».

Le Parisien вышла с заголовком на первой полосе: «Передоз химического шоу». Voici задавала всем вопрос: «Вернется ли бывший?» Le Figaro интриговала: «Один богемный буржуа может заменить другого».

Пришлось дать интервью Жан-Марку Морандини в его блоге на jeanmarcmorandini.com, обезоружить любителей вирусного маркетинга и успокоить сети.

Жан-Марк: С вами покончено… аудивизуально? (Смеется.)

Я: Понятия не имею, и мне плевать. В отличие от других, у меня есть жизнь за пределами телевидения. И кстати, я думаю, оно скоро умрет, поэтому с сентября начну вести еженедельный радиодневник на France Inter.

Жан-Марк: Впервые ведущий еженедельной часовой программы на телевидении отказывается от собственного шоу ради трехминутной радиохроники! И вы хотите убедить нас, что это повышение? (Смеется.)

Я: Я действительно так считаю. Знаете почему? Мой «голос» будет звучать свободно. Кроме того, радийные передачи уже тысячу лет снимают на камеру. Видео выкладывается в Сеть, так что радио больше не радио.

Жан-Марк: Вам надоело глотать все без разбору? (Смеется.)

Я: Я завязываю, чтобы заниматься дочерьми. Отгадайте загадку: что происходит не в прайм-тайм?

Жан-Марк: Свобода? (Смех.)

Я: Нет — жизнь. Большинству ведущих невыносима даже мысль о возможном исчезновении из их жизни эфира. Они готовы вести любую дебильную игру — вспомните Дечаванна, Сабатье, Нагуи… Я должен был уйти прежде, чем мне предложат крутить барабан перед безработными со стажем.

Жан-Марк: У вас кризис среднего возраста? (Смеется.)

Я: Мне пятьдесят, позади не половина, а две трети жизни. И это не кризис, а урок. Назовем его «Наукой двух третей жизни».

Жан-Марк: Что за урок? (Смеется.)

Я: Вам не понять.

Жан-Марк: Как вы собираетесь вести еженедельную хронику, путешествуя по миру? (Смеется.)

Я: Внимание, Жан-Марк, я буду вынужден использовать два технических термина: «дуплекс» и «ГКТ». Это начальные буквы «Готов к трансляции». Простите за профессиональный жаргон.

Жан-Марк: Вы правда готовы вернуться на телевидение через год? Не забыли, что решаете не вы, а публика и вещатели? (Смеется.)

Я: Самая широкая аудитория у «Химического шоу» на YouTube Live. Все могут зайти туда. Не забыли, что теперь, если решишь «делать ТВ», не нужно спрашивать разрешения у миллиардеров, а по совместительству — контролеров европейского телевидения Венсана Боллоре или Мартена Буига. Что касается Огюстена, то он мой друг, и я желаю ему чýдных химических опытов в прямом эфире. Уверен, он отлично развлечется — вместе с телезрителями. Кроме того, я — как и вы — сам себе продюсер. Изучаю все опции.

Жан-Марк: Вы не ответили на вопрос. Не обидно, что вас так быстро заменили? (Смеется.)

Я: Время покажет. Публика решит. Доверие очень важно. Это похоже на ваш порнокастинг с четырнадцатилетками. Несовершеннолетние должны очень доверять вам, раз соглашаются мастурбировать «на пробу» у вас в кабинете. (Насмешливо улыбаюсь.)

Жан-Марк: Ты и правда чертов засранец. Выключите камеры. Говнюк! (Он вскакивает, замахивается для удара, вмешиваются мои телохранители.)

Финальная реплика. Ее «процитировали» четыре миллиона раз: ссора года!

Я вернулся домой и попросил Роми отложить телефон и послушать меня внимательно пять минут. Она вздохнула, но подчинилась. Мне нравится, что дочь дурно воспитана. Совсем как я в ее возрасте.

— Секундочку, — попросила она. — Назови жалящее насекомое из семи букв, начинается с буквы «С».

— Слепень. С_Л_Е_П_Е_Н_Ь.

— Ты уверен? Вот черт, подходит!

Роми уже несколько недель играла в «94 %» на iPhone — угадывала слова. Я считал, пусть лучше обогащает словарный запас, чем кликает дебильные карамельки в Candy Crush или врет учителям, чтобы смыться с уроков и отправиться по магазинам мерить шмотки.

— Отнесись серьезно к тому, что услышишь, детка. Хочешь отправиться в путешествие? Только ты и я?

— Но сейчас же не каникулы!

— Скоро лето, пропустишь месяц, ничего страшного не случится. Мама согласна. Я сочиню записку для коллежа — настоящую, тебе не придется подделывать мою подпись.

— Ну, началось… А мои подруги?

— Будешь писать им и общаться по Скайпу.

— А Лу с Леонорой?

— Они присоединятся к нам, как только Леонора получит отпуск. Мы увидим море, горы, дальние страны…

— Ладно, назови дерево из шести букв на «П».

— Платан?

— Ура! Восемь очков!

— Нам нужны простор, свежий воздух и свобода, это пойдет на пользу и тебе, и мне.

После того как мы расстались с матерью Роми, девочка держит чувства в себе. Несправедливо так рано взрослеть. Я боюсь затрагивать болезненную тему, только спрашиваю время от времени:

— Ты уверена, что все в порядке?

Дочь не отвечает, и я задабриваю ее шоколадными хлебцами, пачкой жвачки или подпиской на Netflix. Роми фанатеет от сериала «Как избежать наказания за убийство».

— Мне больше нравилось, когда ты смотрела «Ханну Монтану».

— Теперь все изменилось: Мили Сайрус превратилась в толстую бабищу.

Помню один уик-энд на Корсике. Мы были на пляже, и Роми попросила меня намазать ей спину маслом для загара. В тот день я впервые заметил, что моя дочь скоро станет взрослой. Мне было неловко касаться ее кожи. Я знал, что последний раз глажу тело существа, которому дал жизнь. Окружающие смотрели неодобрительно, отдыхающие пансиона Мюртоли шептали мне в спину: «Неужели старый боров так и будет таскать за собой дочь?» Напрасно я избегал этого ребенка — только она по-настоящему знает меня. Знает, что я болван, и прощает. Не обижается, что я променял ее маму на какую-то швейцарку. Дети нужны, чтобы «корректировать стрельбу». Порой, когда Роми смеется, она становится похожа на нас обоих. Приходится сдерживать себя, чтобы не задушить Роми в объятиях. Наверное, зря.

— Ты недовольна.

— Наоборот. Это убийственно.

— Вовсе нет. Как раз ничего убийственного.

Снимай я фильм, дал бы на этом месте трехсекундный крупный план моего лица с загадочным выражением, чтобы подчеркнуть двойной смысл реплики.

— Помнишь, я сказал, что мы не умрем?

— Угу.

— Ты поверила?

— Ну-у-у-у… нет. Ты много чего говоришь.

— Но-но, критиканша! Я этим зарабатываю на жизнь. Ну так вот, чтобы остановить смерть, нужно повидаться с некоторыми докторами. Они нами займутся. Поняла? Такова цель нашего путешествия. Только никому не говори.

— Почему?

— Потому что мы первые. Это следует хранить в тайне, иначе все тоже захотят обессмертиться. А ты ненавидишь очереди в Диснейленде.

— Я что, даже пóстить в «Инстаграме» не смогу? #100%Jesus!

— Нет.

— Куда поедем сначала?

— В Иерусалим.

— Ух ты! В город, где воскрес Иисус?

— Да, но к Нему это отношения не имеет. Случайное совпадение. Во всяком случае, я так думаю.

Еще один крупный план с наездом: мое лицо в стиле Брюса Ли из «Ярости дракона» (на монтаже решить, чем подчеркнуть — наплывом или вытеснением).

— Пообещай мне одну вещь, Роми. Смотри в глаза и клянись.

— В чем?

— Что больше не будешь исчезать без предупреждения.

— Я не виновата.

— А кто виноват?

— этоиззамамы…

— Что ты там бормочешь? Говори внятно, пожалуйста.

— Я говорю, что это из-за мамы.

— То, что ты прогуляла урок и спряталась в Brandy Melville, не вернуло твою мать. Объясни, чем поможет то, что ты закрылась в примерочной или спряталась за ларьком со сладостями.

— этоклементинасказаламнечтоунеемужчина…

— Умоляю, сделай над собой усилие, пусть слова не налезают друг на друга!

— Я сказала, что Клементина сказала, что у нее мужчина.

— Клементина?

— Потому я и ушла. Хотела подышать, сбегать в Luco. Не подумала. А дама, которая торговала конфетами, была очень милая. Когда я рассказала, что родители разводятся, она дала мне кучу зефирок. Потом, я не пряталась, а просто сидела в музыкальной будке, на виду у всех. Я знала, что ты быстро меня найдешь. Радуйся, что я не сбежала в Сирию!

Тут я осознал, что собираюсь в кругосветное путешествие со сверходаренной несносной девчонкой, дерзкой и неблагодарной. Именно такую чертовку я мог бы нанять обозревателем в ток-шоу для педофилов, фанатов фильма «Пипец» Мэттью Вона (2010). Классно — радио-реалити-шоу с несовершеннолетними обозревателями и комментаторами! Нужно срочно подать заявку и застолбить идею в Обществе драматических авторов и композиторов! Я записал задумку в органайзер.

— Итак? — Я решил «дожать» дочь.

— Итак — что?

— Обещаешь больше не сбегать?

— У меня есть скорлупа, и я начинаюсь на «Я».

— Яблоня? Як?

— Нет, из четырех букв. Ну же, папа, осталось десять секунд!

— Яйцо?

— Красота, подходит!

— Ну так что, обещаешь?

— Ладно… Ты играешь лучше мамы.

Я встал с кровати, выглянул в коридор и крикнул:

— Клементина, помогите Роми собрать чемодан, мы уезжаем путешествовать. Да, и еще: ваши услуги нам больше не понадобятся. Как сказал бы один телеведущий, выбившийся в президенты США: «Ты уволен!»