10. Крепостная актриса

На следующее утро доктор Галер пытался рассказать Крылову о своей попытке встретиться с таинственным человеком в черной карете, но Иван Андреевич пребывал в прострации. Казалось, он спит с полуоткрытыми глазами. Сигара тлела между его толстыми пальцами, пуская вверх тонкую серую струйку дыма. Галер кликнул прислугу и велел принести крепкого кофе.

– Вы будете диктовать сегодня? Или ограничимся процедурами? – спросил Галер у Крылова.

– Садись, пиши, – прохрипел Иван Андреевич. – Чего мне твои процедуры? На чем я остановился вчера?

– Вы собрались ехать в Останкино.

– А! – Иван Андреевич почесал свою вислую щеку. – Да… Но надо тут пояснить одну штуку. Это важно. Прежде чем отправляться, я потребовал, чтобы Гришка привел ко мне Иону Евграфовича. А когда тот явился, расспросил старика об этом имении Шереметевых. На всякий случай: если у вас под рукой есть ходячая энциклопедия, грех не воспользоваться, отправляясь в неизвестное место. Ты бывал в Москве?

– Один раз, и то проездом, – признался доктор. – Но слышал эту историю про театр и крепостную актрису, которую старый граф взял в жены.

– Но тогда никакого театра в Останкино еще не было, – сказал Крылов, отхлебывая кофе из чашки. – Николай Петрович жил в другом своем имении, в Кусково. И театр был только там. Граф уже жил с Жемчуговой, но чтобы жениться! На крепостной – графу? Тогда об этом и не слыхивали еще. А в Останкино стояла церковь при старом доме, в котором обитали какие-то родственники графа – то ли мать, то ли тетка. Но меня интересовало вот что – обитель строилась еще в начале века. А Шереметевы получили Останкино позже. Императрица упоминала, что строительство вел князь Черкасский. И точно – по словам Ионы, в те годы вся усадьба принадлежала еще князю Алексею Михайловичу Черкасскому. А к Шереметевым она перешла как приданое дочери Черкасского, когда та обвенчалась с Петром Борисовичем Шереметевым, отцом Николая Петровича. Черкасский в конце жизни при Елизавете был канцлером и заведовал всеми иностранными делами. А что он делал именно в тысяча семьсот восемнадцатом? Иона помнил и это – Черкасский тогда строил Петербург в качестве обер-комиссара по поручению Петра. И входил в круг его доверенных лиц. Смекаешь?

– То есть имел в своем распоряжении материалы и рабочих? Но не в Москве.

Крылов обрезал новую сигару и прикурил. Наконец после паузы он кивнул.

– Да, он был в строящейся столице. Но раз обитель водворили в его имении, значит, он как минимум должен был об этом знать. И еще – вот интересный факт! Сразу после того, как обитель, судя по всему, была достроена, Петр Алексеевич услал князя губернатором в Сибирь! И Черкасский сидел там, пока царь не отдал богу душу. Интересно?

Доктор пожал плечами. Он быстро просмотрел вчерашние записи и сказал:

– Вот тут вы говорили, что собирались переговорить с Агатой Карловной в дороге. По поводу незаконнорожденного ребенка царя Петра, которого он якобы заточил в этом самом секретном доме. Это интересно.

– Да, – сказал Крылов. – Такой разговор имел место.

Они снова выехали на Сретенку, миновали ее, оставив слева громаду Сухаревской башни, а справа – Аптекарский огород. Потом бричка покатила мимо садов и заборов Первой Мещанской в сторону Троицкой заставы. Небо заволокли серые осенние тучи. Агата Карловна сидела молча, сонная и неразговорчивая. Молчал и Крылов, сцепив пальцы на животе и время от времени хватаясь за дощатый борт повозки, когда она резко подпрыгивала на земляном ухабе или на плохо уложенной булыжной мостовой. Наконец Иван Андреевич повернул голову к Агате и сказал:

– Чужие нас здесь не слышат. Пора поговорить о том, кого Петр мог содержать в том тайном месте. Я имею в виду обитель.

– Да, да, – рассеянно ответила Агата. – Давайте поговорим.

– Своего первого сына, Алексея, он казнил. Другой сын, от Екатерины, Петр Петрович, умер. Своего внука от Алексея и принцессы Шарлотты он обошел престолонаследием. А других претендентов мужского пола у царя как будто не было. Или были?

Крылов выжидательно уставился на Агату Карловну. Но та только пожала своими узкими плечиками, укрытыми лисьим воротником.

– Возможно, – сказал наконец Крылов, – что у Петра все же был какой-то наследник мужского пола, пусть и зачатый вне брака. Не зря же он в своем указе о наследовании престола написал, что трон и империю может принять либо его прямой потомок, либо любое лицо, которое будет избрано. А указ этот не отменен и по сию пору. И знаете что?

– Что? – спросила Агата.

– Этот указ оказался очень выгоден для последующих дворцовых переворотов. Ведь выбор гвардии вполне можно рассматривать именно с такой точки зрения – как следование указу царя! Тут уже кровь становится не важной. Екатерина наследовала не крови, а духу Петра. Правильно?

– Ах, – простонала Агата Карловна, – опять вы пытаетесь втянуть меня в свои умозрительные кущи. Я плохо спала ночью.

– Отчего?

Агата покосилась на него и тонко улыбнулась:

– После того как вы ворвались в мою комнату. Забыли уже?

Крылов недовольно хрюкнул и забарабанил толстыми пальцами по своему животу.

– Я сейчас о другом, – сказал он. – Если ребенок был мал, то Петр вполне мог решить оставить трон Екатерине, но только до момента совершеннолетия этого несчастного. Но и сама немка успела посидеть на троне всего два года. Так что, когда она умерла, этот маленький узник обители мог быть еще не готов к коронации. А потом – завертелось, закружилось, и о нем забыли. Судя по письму, которое мне вручил Эльгин… он же Брюсов отпрыск, этот наследник либо уже умер, либо… Нет, конечно, он умер. Вряд ли Нептуново общество, которому поручили заботу о тайном наследнике, решило выпустить его на волю. А может…

– Они его убили, хотите вы сказать? – спросила вдруг Агата буднично.

– Да, – признался Крылов. – Или они, или кто другой. Например, царедворцы, узнавшие тайну.

– Дебри, дебри, – пробормотала Агата Карловна и зевнула, прикрыв рот тыльной стороной ладони.

– Да бросьте! – вскипел Крылов. – Может, я что-то и нафантазировал, но очевидно же – здесь скрыта тайна, связанная с именем Петра Алексеевича.

– Но это может быть и не человек, – возра-зила Агата. – А вдруг обитель была создана для охраны особо секретных документов двора Петра Алексеевича, которые давно уже утратили значение? Тайные договоры с иностранными дворами? Расписки купленных вельмож в Англии, Голландии или Франции? Мало ли?

– Но зачем тогда ежегодно присылать крупную сумму денег?

– Для караула.

Крылов задумался.

– Золото? Да еще в таком количестве? Полк они, что ли, там держали с батареей пушек? Нет, ерунда, – сказал он. – Документы можно просто зарыть в землю или хранить в потайном месте в Петербурге.

– А если речь идет о тайной казне? – тихо спросила Агата Карловна. – Вы не подумали? Петр мог создать тайное хранилище для большого количества золота – на крайний случай. И для него вполне могло потребоваться строительство большого здания.

– Но само название – обитель… – попытался возразить ей Иван Андреевич.

– Обитель Плутоса, – перебила его Агата. – Вы же понимаете, что для бога богатства нужна обитель?

– Вы ничего не смыслите! – закричал Крылов. – Разве может женщина понять, что никакой обители Плутоса в России быть не может?

– Не кричите на меня, Иван Андреевич, – сухо сказала Агата Карловна. – Я просто предположила. Если вам есть что ответить – ответьте.

– Почему Матушку называют Минервой, а не Афиной, хоть Афина и Минерва – суть одна богиня, только первая – римского пантеона, а вторая – греческого?

– Почему?

– Потому что Рим был империей. И Москва – Третий Рим по Филофею. Россия – империя. А Греция была республикой. И уже одним своим падением перед Римом доказала, что республиканское правление перед имперским – ничто. Вчерашний день. Преданье старины глубокой. Прошлое.

– Мне казалось, – прищурилась Агата Карловна, – что вы придерживаетесь республиканских взглядов.

– Чушь! Я просто не люблю ослов. Особенно в каретах шестериком. Смешно, когда шесть лошадей везут осла. Историей доказано, что империя лучше республики. И все дело только в императоре. Нам довелось жить при просвещенной императрице – слава Провидению! Представьте, что Матушки нет, а всем заправляет галдящая толпа на площади. Нет, я не хотел бы жить при таком правлении – пусть у меня будет только один высший критик вместо тысячи глупцов!

– А Плутос – греческий бог? Но у него же есть римское имя? – перевела разговор Агата.

– Нет. В римском пантеоне не было бога богатства.

– А Плутон?

– Нет. Созвучно, но и только. Плутон – бог смерти, бог подземного царства. Греческий Аид – вот это римский Плутон. Ну, и, конечно, вряд ли Нептуново общество будет строить Плутонову обитель. Нептунову – это еще куда ни шло.

– Хорошо, – кивнула Агата Карловна. – Пусть это будет Нептунова обитель.

– Не путайте меня! – вскипел Крылов и за-молчал.

– Скоро мы все и так узнаем, – примирительно сказала Агата. – А пока не приехали, дайте мне подремать.

Она закрыла глаза и откинулась на заднюю стенку. Но Крылов, покосившись на лицо девушки, заметил, что глаза ее под веками двигались – похоже, что шпионка только притворялась, что спит, а сама в этот момент что-то обдумывала.

Они простояли полчаса под дождем у Троицкой заставы, ожидая среди скопившихся телег – караул перекрыл проезд, пропуская в Москву большой обоз. Солдаты с накинутыми на треуголки пелеринами стояли редкой цепью, опираясь на ружья, и не обращали внимания на гневный ропот возчиков. Наконец бричка Крылова оказалась на широкой, грязной дороге. Еще через час пути она въехала в огромную дубовую рощу, за которой скрывалась усадьба. Среди дубов выделялся один – настоящий древний гигант, он стоял у дороги. Ствол в четыре обхвата! Ветви его нависали над проезжими как могучая арка. Проехав под ней, бричка остановилась у мокрых ржавых ворот. Афанасий слез с козел и направился к створкам – они открывались тяжело, со скрипом, – сразу было видно, что этими воротами пользовались редко и не следили за их состоянием.

– Здесь что, никто не живет? – спросила Агата.

– Не знаю, – буркнул Крылов. – Я больше думаю, как не промокнуть.

Они проехали по дороге в глубь запущенного парка к дому и стоявшей слева от него деревянной церкви, темной от дождя. У церкви стоял небольшой экипаж – капли барабанили по его лакированной черной крыше. На широком крыльце, укрывшись под портиком с колоннами, сидел на ступенях мужик с трубкой. При виде выходящих из брички Крылова и Агаты Карловны он даже не потрудился встать, а просто смотрел на них без какого-либо любопытства.

– Хозяева где? – спросил Крылов, взбегая по ступеням, чтобы укрыться от дождя.

– Уехали, – ответил мужик.

– Куда? Где их найти?

– В Кусково езжай. Там они.

– А управляющий хоть есть? С кем бы мне переговорить?

Мужик затянулся трубкой и пожал плечами:

– Он хворый, в село повезли.

– Так что, никого нет?

– Я есть.

– А ты кто?

– Микита.

Тут вмешалась Агата.

– Чей это экипаж? – спросила она, указывая в сторону церкви.

– Знамо чей, Парашкин!

Крылов и Агата недоуменно переглянулись.

– Чей? – переспросил Иван Андреевич.

– Да Парашкин же! – раздраженно ответил мужик. – Жемчуговой!

Наконец Крылов понял, о ком толкует этот Микита. Он повернулся к Агате Карловне:

– Я знаю, кто это. Можем поговорить с ней.

Он снова обратился к мужику:

– А где она сейчас?

Микита пожал плечами:

– А бес ее знает, шалаву! Может, в доме, а может, в беседку пошла. Приехал с ней тут один хлыщ городской. Может, они в беседке. Я почем знаю? Может, они и не хотят, чтобы вы туда шли.

– Это наше дело, – перебил его Крылов. – Показывай, где беседка?

Мужик кивнул в сторону кедровой рощи:

– Тама.

Крылов замолчал, погрузившись в воспоминания. Доктор Галер подошел к окну и выглянул наружу – но темнеть еще даже не начало, и черная карета не заняла своего места напротив квартиры умирающего.

– Говорят, Жемчугова была необыкновенно хороша, – сказал Галер неожиданно мягко. – Вы были знакомы с ней?

– Что? – переспросил Крылов. – А… до того – нет.

– Знаете, Иван Андреевич, – продолжил Галер, не отходя от окна и не оборачиваясь к Крылову, как будто чувствовал неловкость от того, что собирался сказать. – Говорят, что актрисы…

– Ну? – буркнул Крылов.

Галер окончательно смутился.

– Это я так… пустое, – сказал он и прошел к столу.

Крылов долго смотрел на него из-под полуопущенных век, будто обдумывая что-то.

– Плевать, – сказал он. – И так времени мало. Пиши дальше. Жемчугову я нашел в беседке…

Он вдруг снова замолчал. Галер оторвался от бумаги и посмотрел на Крылова.

– Как просто сказать: «Нашел в беседке», – продолжил Иван Андреевич медленно. – В беседке. Это как в пьесе – драматург просто пишет: «Сцена в беседке». Ему больше ничего не надо придумывать – художник нарисует потом декорацию, а актеры прочтут диалог. Я никогда не описывал природу. В прошлом веке это было не принято – что природа! Главное – человек! Существовал только человек, и он был в центре всего. Не важно, какой – герой или мерзавец, шут или король, главным был он – его поза, его облик, его речи и поведение, его привычки и страсти. Мы рисовали портреты, не заботясь о том, что было снаружи, как, впрочем, равно не заботясь о том, что было внутри. И при этом мы были совершенно уверены, что познали новый литературный язык – язык как искусство, язык как архитектуру – вычурную, сверкающую форму, идеал. Нет, конечно, был Ломоносов со своей одой «Утреннее размышление», но его описания – как золотая рама для батального полотна. И тут появился Саша Пушкин – появился поздно, когда уже все эти болванчики и петиметры прошлого столетия сгинули в пожаре войны. И Саша показывает нам, что весь наш идеально отточенный язык – просто тьфу! Скисшее от времени пирожное, которое завалялось за стаканами в буфете. Он вдруг начал писать не как архитектор, а как художник – он ввел в литературу пейзаж. Погоду. Снег, дождь, ветер! И человек вдруг перестал быть центром нашей литературы, доктор. Вы понимаете, что он сделал? Он превратил Человека в муравья, который ползет по снежному полю, сопротивляясь ветру. И этот муравей – в нижнем правом углу картины, причем нарисован так мелко, что без лупы его и не углядишь. А над ним бушуют страшные черные ветры…

Крылов снова замолчал.

– Ты это записал? – спросил Иван Андреевич доктора.

Галер спохватился:

– Нет. Простите, я заслушался.

– И не надо! Это к делу не относится. Пушкин был гений. Мы все не сделали и сотой доли того, что сделал для русской литературы Пушкин. Мы все не имели права даже ходить по одной земле с ним. Я до сих пор удивляюсь, как я с моим ничтожным сатирическим талантом запросто общался с Сашей, и он принимал это совершенно спокойно и даже уважительно относился ко мне. Как! Как я мог запросто разговаривать с Пушкиным, при этом даже считая, что в этом нет ничего удивительного, что это не он мне, а я ему делаю одолжение. Как меня не тошнило от той высоты, на которую Саша поднимал всех просто самим фактом своего существования. Пушкин был солнцем, и он же был убийцей всего, что мы писали в прошлом веке. Он уничтожил и нас, и нашу писанину. И теперь я не могу просто сказать – «я нашел ее в беседке». Я должен, черт тебя побери, добавить про высокие старые клены, про алые и желтые листья, про запах сырой умирающей земли… А я этого не умею. Я, дьявол, баснописец. Так что просто запиши: я нашел ее в беседке. И не одну.

Агата Карловна схватила Крылова за мокрый рукав пальто.

– Давайте подслушаем, – прошептала она. – Встанем за деревьями, и они нас не увидят. К тому же здесь вроде не так льет.

Иван Андреевич остановился.

– Кого не увидят?

– С ней мужчина. Вы его знаете?

Крылов пожал плечами:

– Он стоит спиной.

– Все равно подождем, – настаивала Агата Карловна шепотом. – Вдруг у них любовное объяснение, а вы собираетесь вламываться как слон.

– Ну, тогда… А если они нас заметят?

Девушка пожала плечами.

Но беседующие их не замечали. Иван Андреевич видел Жемчугову лишь раз, в театре в «Самнитских браках», где она представляла Элиану и была чудесно хороша в изящных средневековых латах. Теперь же Параша сидела на скамейке, полускрытая перилами, но Крылов хорошо видел ее профиль – длинная шея, изящное тонкое лицо и огромные выразительные глаза. Он глубоко вздохнул и прислушался к разговору.

– Здесь так тихо, – сказала Жемчугова. – Так тихо, что теперь я чувствую, как устала…

Ее собеседник, человек невысокий, с подвижным некрасивым лицом, слишком явно выражавшим сострадание, поднял руку, будто хотел положить ее на плечо женщины утешительным жестом. Но потом неловко опустил ее на мокрые перила.

– Там я все время на виду, – продолжала актриса. – Люди шляются по всей усадьбе, как будто по своему двору. И они смотрят такими гнилыми взглядами… И кричат мне гадости.

Ее собеседник с досадой хлопнул по перилам.

– Скоты! – сказал он с чувством. – Николай Петрович должен был бы оградить тебя от посторонних!

– Что ты. Я не говорю об этом Николаю.

– Ерунда! – перебил ее собеседник.

– Я готова хоть всю жизнь выступать перед публикой, – сказала Параша. – Но только на сцене, а не в обычной жизни. Тут публика мне совсем не нужна.

– Ну, – воскликнул мужчина, – приободрись. Это не Кусково. Живи минутой, дорогая.

Иван Андреевич обернулся к Агате и про-шептал:

– Сила Сандунов. Он тоже актер.

Мужчина в беседке повернулся и начал пристально вглядываться в деревья, за которыми стояли Крылов и его спутница.

– Кто там? – крикнул Сандунов. – Ну-ка, выходи.

Крылов с Агатой переглянулись. Потом Иван Андреевич вышел из-за деревьев прямо под дождь и коротко поклонился:

– Добрый день. Извините за невольное вмешательство.

Лицо Жемчуговой побледнело. Крылов вспомнил только что подслушанные ее жалобы на докучливых поклонников.

– Мы здесь не случайно, – сказал он. – Ищем кого-то, кто хорошо знает окрестности.

– Как? – спросила актриса.

– Моя фамилия Крылов. Звать Иван Андреевич. Я литератор и драматург.

– Ого! – воскликнул Сандунов. – Драматург.

– Возможно, вы знаете моих «Проказников»? Или недавнего «Коиба»?

– «Проказников» я читал, – кивнул Сандунов. – Но, кажется, их запретили к постановке?

– Увы, – развел руками Иван Андреевич.

Сандунов повернулся к Жемчуговой:

– Пьеса была прелестна, перед нами действительно драматург. А «Коиб» – так просто великолепен! Я, правда, прочел только страницы три, но язык! Образность! Плотность текста как у Шекспира в его лучших комедиях.

Актриса взглядом указала на Агату.

– А кто эта девушка?

– Моя знакомая, – поспешно ответил Крылов.

– А!

Она произнесла это с таким выражением, что Иван Андреевич покраснел – похоже, Жемчугова решила, будто он искал уединения с Агатой, чтобы предаться с ней любви.

– Так зачем вам кто-то, кто хорошо знает окрестности? – спросила актриса, внимательно глядя на Крылова.

Но тут вперед выступила Агата Карловна.

– Мы ищем один очень старый дом, – сказала она, давая понять, что пришла в этот сад вовсе не для того, чтобы ублажать ворчливого толстяка. – Заброшенный, одиноко стоящий и, вероятно, окруженный высокой стеной.

– Заброшенный… Одиноко стоящий… со стеной… – задумчиво повторила Жемчугова.

– Вы знаете такой? – спросил Крылов.

– Возможно. Не стойте там, вы простудитесь.

Жемчугова встала и вдруг пошатнулась. Сандунов тут же подал ей руку.

– Тебе нехорошо?

Актриса улыбнулась:

– Ничего… ничего… пойдемте в дом.

Они пошли вперед. Крылов с Агатой следовали за ними.

– Черт вас возьми! – яростно прошептал Крылов девушке. – Не лезьте вперед меня.

Они подошли к портику, на котором все так же сидел мужик Микита, и укрылись под крышей портика. Жемчугова наклонилась к Сандунову и прошептала:

– Я не хочу идти внутрь. Там теперь сыро и темно. Прикажите ему принести из прихожей большую папку, которую я там оставила.

Сандунов отправил мужика за папкой, а потом повернулся к актрисе:

– Почему ты сама ему не прикажешь?

– Он меня не послушает. Микитка – мой троюродный брат. Он озорник и неслух. А мне не хочется идти внутрь. Сегодня так хорошо…

Галер мелким почерком быстро записывал за Крыловым. Иван Андреевич помолчал, а потом стукнул кулаком по подлокотнику кресла:

– Как! Как могла родиться такая итальянская красавица в простой дворовой семье? Ее легко можно было представить в высшем обществе, на балу или в собрании лучших красавиц Москвы. Хотя… Я думаю, что именно это сочетание – благородной красоты и низкого положения, – должно быть, так сильно действует на мужчин. Красота неприступна, но именно эта женщина может быть продана, куплена, принуждена к любому поступку, даже высечена на конюшне. Любой развратник мог представить ее распятой в смятой постели… Даже я.

Вернулся Микита с папкой. Он протянул ее Сандунову, даже не взглянув на Парашу.

– Пойди, займись чем-нибудь, – приказал ему Сила Николаевич. – Оставь нас.

Крылов заметил, как глаза Микиты полыхнули злым упрямством.

– А что? – спросил он. – Мне дорожки мести надо! Да дождь! Уж и покурить нельзя рабочему человеку?

– Иди! – повысил голос Сандунов. – А то барину скажу, что ты подслушивал.

Микита плюнул в дождь и пошел прочь.

Жемчугова села прямо на ступени, положила папку себе на колени и развязала тесемки.

– Садитесь и вы, – пригласила она Крылова с Агатой. – Если это тот дом, о котором я подумала, то…

Она раскрыла папку и стала перекладывать листы бумаги – чертежи и записи.

– Граф решил построить театр и здесь, – говорила она рассеянно. – Возможно, только летний театр. Вот, послал меня посмотреть, а я и Силу Николаевича взяла с собой для компании. Впрочем, смешно говорить сейчас о летнем театре, правда? Но вам не это интересно, вам про Чертов дом…

– Чертов дом? – переспросили Крылов и Агата одновременно.

Параша кивнула:

– Его так называют. «Чертов дом». Старый, большой, за сплошным забором.

– Там кто-то живет? – спросил Иван Андреевич.

– Нет, никто. Наши туда лазали, смотрели, но внутрь заходить побоялись.

– Почему?

– Говорят, много лет назад были смельчаки, но они сгинули внутри.

Она подняла свои карие выразительные глаза.

– Страшно там и тихо, – сообщила Параша таким загробным голосом, что у Крылова вдруг выступила холодная испарина на лбу. Но актриса тут же рассмеялась:

– Сказки, наверное, про пропавших. Но там действительно жутковато. Есть легенда, что, когда царь Петр умирал, Сатана схватил его душу и из Санкт-Петербурга перенес сюда, в Останкино. За одну ночь построил этот дом и поместил туда душу бедного царя Петра на вечную муку – мол, ходит неприкаянная душа все эти годы по пустым залам и зовет своих верных соратников.

– Чепуха! – нервно сказал Сандунов. – Бабьи сказки! Петр Алексеевич уж нашел бы способ вырваться из проклятого дома и прямиком отправился бы в ближайший кабак. Он ведь большой был любитель выпить.

Крылов и Агата Карловна тревожно перегля-нулись.

– Вот! – сказала Жемчугова, передавая Ивану Андреевичу пожелтевший лист бумаги. – Прочтите. Автограф императора.

Крылов с трудом разобрал почерк – царь писал как курица лапой, почти без пробелов, вынося иные слоги поверх строк, кривыми линиями. Но в конце концов Крылов разобрал написанное:

«Кн. Черкасскому Алексею Михайловичу. Для постройки обители найми людей из дальних городов. Да постоянно их меняй, чтобы ни один так и не понял, что строят. А потом отошли их обратно. Как будет готово – скажи мне либо Брюсу. А потом – забудь. И я твоей верности не оставлю. Петр, 1718, октябрь».

– Да, как я и предполагал, – задумчиво произнес Иван Андреевич, возвращая записку.

– А нет ли в этой папке чертежей самой обители? – спросила Агата. – Вдруг и они сохранились тоже?

– О нет, – рассмеялась Параша. – Но, может, и к лучшему? Какая тайна, если есть чертежи? Но есть план усадьбы…

Она снова перелистала бумаги в папке и наконец вынула свернутый вчетверо плотный лист. Он оказался планом, начерченным умелой рукой. Крылов сразу узнал и церковь, и дом, на крыльце которого они сейчас были. Неподалеку виднелись прямоугольники крестьянских дворов. Еще был пруд за домом, какие-то постройки.

Тонкий палец Жемчуговой прошелся вдоль одной из десятка тропинок, обозначенных на карте, к самому краю листа. И уперлись в пустое пространство.

– Вот здесь, – сказала она. – Смотрите… Только туда не проехать в экипаже, дорога нехоженая, заросла кустами и деревьями. А по такой погоде…

Иван Андреевич достал блокнот, к которому тонкой цепочкой был прикреплен графитовый карандаш, пролистал несколько страничек с своими записями и быстро перерисовал как умел план, согласно которому можно было отыскать и нужную тропинку, и сам дом.

– Я помогла вам? – спросила Жемчугова.

– Очень!

Она кивнула:

– Хорошо. Пожалуй, это единственное стоящее дело, которое нам с Силой Николаевичем удалось. Что вы хотите отыскать в Чертовом доме?

– Э-э-э… – промямлил Крылов, но неожиданно ему на помощь пришел Сандунов. Он погрозил пальцем:

– Небось хотите осмотреть место, чтобы потом написать какую-нибудь остренькую пьесу? Что-нибудь душераздирающее?

– Точно! – с жаром подхватил Иван Андреевич. – Точно так! Есть у меня идея переделать для театра историю про пана Твардовского.

– Кто это? – удивилась Параша. – Я все больше народные сказки знаю, которые мне маманя с тятей рассказывали. О царевиче Артобазе Хиразовиче, о Заиграе-королевиче, о Вихоре-королевиче, о Ивашке-Медвежьем ушке, о Брунцвике-королевиче.

– Да, – кивнул Сила Николаевич. – Любит у нас народ королевичей. Да еще и имена им придумывает… как вам Абидалам-королевич? Или королевич Острион? А еще ведь есть и Остромонос-королевич.

Тут вдруг заговорила Агата, до тех пор молчавшая.

– А я любила про Остромоноса. Как он заблудился в лесу и попал в пещеру Бога ветра. Там еще был Еольский остров веселья. И как Остромонос-королевич думал, что провел на острове всего три дня, а прошло три года.

– Очень кстати вы про Остромоноса вспомнили, – сказал Крылов. – Если помните, когда он возвращался в свое королевство с этого острова, то попал в руки старика, имя которому было Время. Старик схватил королевича и обвинил в обмане. А потом и умертвил. Так вот, нечто подобное происходило и с паном Твардовским, который был лях и жил в Кракове. Поляки считают его за своего ляшского доктора Фауста. Он якобы продал душу дьяволу, подписав кровью договор, и много лет пользовался услугами специального беса, а потом хитростью расторгнул договор. Но дьявол все же подловил пана Твардовского и потащил его в ад. Тогда хитрец запел псалом, отчего ангелы начали возносить его на небо, как раскаявшегося грешника. Однако и грехи не отпускали. Так и завис пан Твардовский между небом и землей. Говорят, его и сейчас в ясную погоду можно различить, болтающимся точкой высоко в небе в ясную погоду.

– Но не в такую, как сейчас, – устало улыбнулась Жемчугова. – Сила Николаевич, дай мне руку, поедем обратно к графу несолоно хлебавши. – Она оперлась на руку Сандунова, начала вставать, но вдруг покачнулась и осела обратно на ступени – без сознания. Сила Николаевич буквально рухнул рядом, не давая Параше упасть на спину.

– Что с ней? – спросила Агата.

– Помогите, – потребовал Сандунов. – Придержите ее, чтобы я мог устроить ее удобнее.

Иван Андреевич бросился на выручку, в то время как Агата порылась у себя в лифе и выудила склянку. Выдернув пробку, она поднесла к носу Параши едко пахнущий пузырек. Жемчугова вдруг закашлялась и открыла глаза. Она ничего не сказала, только жалобно посмотрела на Крылова, как будто смущаясь своего обморока.

– Я позову вашего кучера, – пробормотал Крылов. – Вам нужно как можно скорее вернуться в свой дом, к грелкам и жаровням. Вы очень бледны.

Но Жемчугова выпрямила спину и осторожно встала.

– Благодарю вас, – сказала она. – Просто на меня так подействовал ваш рассказ. Я на минуту представила себя висящей высоко в небе… А голова и закружилась. Ничего, я сама дойду до кареты, обопрусь на Силу Николаевича.

Иван Андреевич снова замолчал, как будто пытаясь вспомнить лицо Жемчуговой – впрочем, давно утонувшее в омуте прошедших лет.

– Крепостная гордячка, – сказал он наконец сварливо. – Она была уже больна чахоткой, но пока еще в легкой стадии. Болезнь обострилась, когда Шереметев перевез ее в Петербург. И она же убила ее после рождения сына. Я еще видел ее пару раз, но только на сцене, издалека. Поговорить нам так больше и не пришлось. Впрочем, чему тут удивляться? Природа и Судьба дали ей так много… Слишком много, как оказалось, для обычной крепостной девушки. Родилась на рогоже, умерла на шелках, но лет между тем и этим было отпущено совсем немного.

– Чахотка? – переспросил доктор Галер. – Заразная?

– Откуда я знаю? А что, бывают разные?

Галер кивнул, не поднимая головы:

– Как я понял, ваша актриса прожила с чахоткой довольно долго. Значит, эта та форма, при которой заражения не происходит, а больной, при известном везении, может протянуть много лет. Я вообще подозреваю, что медицина называет чахоткой несколько совершенно разных болезней.

– Послушай, – перебил его Крылов, – бывали у тебя красивые, но безнадежно больные пациентки?

Галер поднял голову и посмотрел на писателя.

– Бывали, – скупо сказал он наконец.

– Ну вот так, – пробормотал Крылов и закашлялся. Кашлял он долго, отмахиваясь от всех средств, которые доктор тут же начал извлекать из своего саквояжа.

– К черту! – Иван Андреевич оттолкнул руку доктора. – Пишите дальше. Итак. Начинало темнеть. Когда мы подошли к бричке, оказалось, что Афанасий спит внутри, на моем сиденье. Я предложил Агате прямо сейчас, не мешкая, не глядя на погоду, поехать к обители, обозначенной на схеме, но она была рассеянна и только неопределенно пожала плечами. Впрочем, и я не горел желанием тут же отправляться к Чертову дому по самой про-заической причине – я был голоден.

– Оставим это на завтра, – предложил я. – Довольно сегодня путешествий. Теперь мы точно знаем, где находится обитель.

Был у меня еще один повод не ехать, о котором я не говорил Агате. Несмотря на то что внешне я как бы согласился с постоянным присмотром целой группы шпионов, очевидно, мне это было в тягость. К тому же и сама Матушка ничего не говорила о таком опекунстве, подчеркивая необходимость секретности моей миссии. Но как можно было освободиться от внимания этой навязчивой троицы? Вот вопрос, о котором я раздумывал во время нашего возвращения в Москву.

Впрочем, скоро появилась еще одна причина не ехать к обители. Мы не успели отъехать от Шереметева и полуверсты, как навстречу попался всадник, закутанный в длинный драгунский плащ. Треуголка его была натянута по самые уши. При виде нашей брички он остановил лошадь и махнул рукой.

– Езжай, не останавливай! – приказал Крылов Афанасию, но Крюгер, а это был именно он, ударил свою лошадь каблуками в бока, и одним прыжком та перегородила дорогу.

– Куды прешь! – заорал кучер, осаживая свою пару, чтобы не налететь на всадника.

– Иван Андреевич! – крикнул Крюгер. – Вый-дите. Поговорить надо.

Агата с тревогой повернулась к Крылову:

– Что это он?

Иван Андреевич забился в угол брички, не желая выходить под дождь и не понимая, как ему действовать в этой ситуации.

Афанасий запустил руку под козлы и вынул оттуда кистень.

– Вот это видал? – спросил он грозно. – А ну, подай назад.

Он погрозил кистенем, но Крюгер даже не обратил на него никакого внимания.

– Крылов! – снова крикнул бывший драгун. – Не ссорьтесь со мной! Меня прислали высочайшие особы!

– Это шпион Безбородко, – напомнил Крылов Агате Карловне.

– Плевать на Безбородко! – прошипела Агата. – Есть люди и повыше него.

– Не отстанет, – пожаловался Иван Андреевич. – Прилипчив как банный лист. Лучше пойду, узнаю, что ему надо.

Он вылез из брички под дождь, поднял высокий воротник своего пальто и пошлепал по грязи к Крюгеру. Тот соскочил с лошади и взял ее под уздцы, поджидая литератора.

– Ну что? – недовольно пробурчал Крылов, подойдя к Крюгеру. – Что вам надо?

– Это нечестно, – с обидой сказал тот. – Вас окружает целая толпа шпионов, а мне вы отказываете. Знаете ли, кто меня к вам послал?

– Канцлер.

– Именно! А знаете ли, чьи интересы он представляет?

– Знаю, – ответил Иван Андреевич спокойно. – Наследника.

– Воистину. Вы позволяете окружать себя шушерой, а мною манкируете. Хочу вас предупредить. Мною уже составлен рапорт, в котором подробно изложено, как вы интригуете против наследника.

– Да что вы! – насмешливо ответил Крылов, вытирая лоб. – Меня, между прочим, послала сама матушка-императрица.

– Старуха не будет жить вечно, – тихо бросил Крюгер. – Что бы вам ни наболтали, Крылов, следующим государем будет Павел Петрович. А он характером крутенек.

Иван Андреевич поежился. Он и так хотел избавиться от докучного внимания шпионов, так тут еще один напрашивается.

– Ладно, – наконец сказал он. – Одним больше, одним меньше – все равно! Сейчас вы пропустите нас, а вечером приезжайте в трактир, переговорим, как быть дальше.

– То есть договорились?

Крылов взглянул на него недовольно.

– А у меня есть выбор?

– Нет!

Иван Андреевич пожал плечами и пошел обратно к бричке, сутулясь под дождем, который барабанил по полям его шляпы. Крюгер ловко вспрыгнул в седло и подал лошадь влево, к голым промокшим кустам.

– Что? – спросила Агата Карловна, когда Крылов тяжело опустился на скамью.

– Что? – переспросил ее сердито Иван Андреевич. – Идите вы все к черту! Навязались на мою голову.

Он молчал всю дорогу до Троицких ворот. Агата иногда высовывалась наружу, чтобы поглядеть на Крюгера, маячившего позади. У заставы им снова пришлось остановиться, ожидая, пока солдаты пропустят их в город. Вдруг Агата выскользнула из брички, поправила свою шляпку и, не обращая внимания на грязь, направилась к офицеру. Крылов только молча проводил ее глазами, гадая, что она задумала. Агата остановилась перед офицером и поманила его. Тот подкрутил усы и наклонился к ней. Нервно оглянувшись назад, на маячившего вдалеке Крюгера, Агата Карловна достала какую-то бумагу и дала прочесть офицеру. Тот сразу переменился и больше не пытался фанфаронить перед прелестницей. Он внимательно выслушал все, что она ему сказала, а потом позвал своих подчиненных и приказал им пропустить бричку с Крыловым без очереди. Одновременно по его приказу четверо солдат перехватили ружья и побежали к Крюгеру.

Агата запрыгнула в бричку и хлопнула Афанасия по спине:

– Давай, быстро!

– Что вы сделали? – спросил Крылов.

Агата весело засмеялась:

– Все хорошо, Иван Андреевич. Лишила вас одной заботы.

– То есть?

– Попросила этого бравого офицера освободить нас от назойливого внимания этого невежи.

– Как?

– Шепнула ему, что он пытался нас ограбить.

Крылов пожевал своими толстыми губами.

– Вы меня обманываете, – сказал он сердито. – Что за письмо вы показали?

– Это вас не касается. Успокойтесь. Теперь господина Задаваку отведут в часть и продержат несколько дней, пока мы не сделаем все, что нужно.

Крылов отвернулся. Он не разделял легкомысленной уверенности Агаты Карловны – ведь и у Крюгера могли иметься особые письма.

Увы, скоро его догадка подтвердилась – сзади послышался стук копыт – их нагонял Крюгер собственной персоной. Поравнявшись с бричкой, он пустил лошадь рысью. Лицо бывшего драгуна пылало яростью, усы топорщились.

– Ах, так! – закричал он. – Глупый толстяк. Ты ничего не понял. Решил устранить меня? Погоди же. Я покажу тебе. Будешь на коленях передо мной ползать, свинья!

Он дал шпоры своей лошади, обогнал бричку и умчался вперед.

Крылов повернулся к Агате.

– Ну? – сказал он насмешливо. – Господин Задавака чихать хотел на вас и ваши письма.

Агата Карловна поджала губки.

– Ничего, – сказала она. – Это все пустая болтовня. Нам не следует бояться этого дурака, пока рядом есть Афанасий. Да, Афоня? – крикнула она в спину кучеру.

Тот полуобернулся:

– Что?

– Я говорю, ты же нас защитишь от этого болвана?

Афанасий усмехнулся и, ничего не ответив, снова повернулся к своим лошадям.

– Он настоящий волкодав, если рассердить, – произнесла Агата Карловна. – И предан как дворовый пес.

Иван Андреевич невольно подумал, что если уж Афанасий похож на дворового пса Барбоса, то сама Агата тоже вроде преданной болонки Жужу, которая лежит на мягкой пуховой подушке, но ведь и болонки не только на задних лапках служат перед хозяйкой – и они умеют кусаться и лаять, защищая свою подушку.

– И что, этот Крюгер явился вечером требовать объяснений? – спросил доктор Галер, снимая щипчиками нагар свечи.

– Нет, – ответил Иван Андреевич. – В тот день он больше мне не докучал. Это вообще был странный вечер – Агата Карловна вдруг сделалась задумчива и молчала всю дорогу. Афанасий также ни слова не проронил. У меня кружилась голова от голода и усталости, так что даже не получалось думать, хотя еще в Останкино я, как уже упоминал, попытался придумать план освобождения от чрезмерной опеки. И даже успел кое-что сделать. Надеясь, что Агата не успела как следует рассмотреть план, который нам показала Жемчугова, я сделал в своей копии в блокноте намеренную ошибку, срисовав тропинки зеркально. Если не знать этого, то человек с моим рисунком будет долго блуждать по Останкино, прежде чем наткнется на обитель.

– Просто и изящно, – кивнул Галер.

– Да. И я позаботился, чтобы план попал к моим шпионам – нарочно оставил блокнот на столе номера, когда пошел ужинать, надеясь, что мой «камердинер» Гришка залезет внутрь и скопирует схему. Когда я вернулся, то обнаружил, что именно так и случилось – хлебная крошка, которую я положил между страниц, именно там, где был нарисован план, исчезла. Думаю, он смахнул ее чисто машинально.

– О! – удивился доктор. – Вы хитрец!

Крылов поморщился:

– Это не моя хитрость. Меня научил ей один приятель в молодости, у которого я иногда без спросу брал книги. Но главное – как мне ускользнуть от троицы шпионов, как добраться до обители и как потом быстро добраться из Москвы обратно в Петербург… Если, конечно, я обнаружу что-то по-настоящему интересное в этом Чертовом доме. Притом, что Агата, несомненно, поднимет на ноги всех – я убедился, как быстро офицер у Троицких ворот Камер-Коллежского вала повиновался ей после предъявления таинственного письма. В общем, мне было не обойтись без посторонней помощи. Причем у таких людей, которых невозможно было связать с моим именем. И такие люди, вернее, такой человек у меня был!