Перебрав с коньяком, Бабай проспал почти всю дорогу. Периодически просыпался, смотрел в окно – где они сейчас, и снова проваливался в сон. Один и тот же, навязчивый и нехороший.

Бабаю снилось, что он идет по лестнице. По каменным ступеням с отчетливыми выщерблинами и седыми пятнами мха. Ни перил, ни поручней нет, вокруг – пустота. Этакое абсолютное, космическое ничто, холодное и равнодушное. Он идет и старается не смотреть вокруг, а ступени то ведут его вверх, а то, без всякого перехода, вниз. Вверх – вниз, вверх – вниз, и Бабай уже не понимает, поднимается он или спускается. Но понять важно, почему-то очень важно. Так, что от невозможности тоскливо жмет сердце.

Оглядываясь назад, Бабай видит, как пройденные ступени тают, растворяются в наползающей пустоте. Значит, назад уже не вернуться, остается только идти все дальше и дальше. В сущности, он знает, догадывается, что лестница тоже ведет в никуда, в ту же безжалостную пустоту. Но куда денешься? Вверх – вниз…

Странный сон. Вроде не кошмар, но приятным точно не назовешь. В бесконечности исчезающих за спиной ступеней, в самой кромешности пустоты сквозит такая обреченность, что жить не хочется. Нет, он даже во сне понимал, что это всего лишь сон, успокаивал сам себя. Только не мог успокоиться.

Окончательно проснулся Бабай перед самым Скальском. Открыл глаза, вскинул голову. Во рту скопилась кислая дрянь, и сердце щемит, будто еще не проснулся. Привидится же! К чему?

Бабай поморщился, сплюнул под ноги и потянулся за сигаретой. Нет, если подумать, все объяснимо. Страшный Север, дурацкая Книга книг, дрянной городишко Скальск, куда приходится мотаться, как на работу, – поневоле почувствуешь себя пешкой без надежды выкарабкаться в ферзи. Логически рассудить – никакой мистики, лишь работа угнетенного подсознания. Только от логики ничуть не легче, привкус пережитого сна противнее, чем перегар во рту.

Бабай помнил: когда-то по молодости он попытался представить себе, что такое ад. Нет, верующим он не был даже в те наивные времена, когда мечтал о карьере историка и не умел стрелять быстрее других. К вере юный Антоша Бабайцев относился со снисходительным скепсисом, как к престарелой бабушке, которая когда-то растила и холила, но теперь откровенно съезжает в маразм. Но задумывался. И пришел к выводу, что ад (если он есть) – это не кипящие котлы, огонь и скрежет зубовный. Настоящий ад – это лед пустоты и кромешное одиночество. Безнадежность, умноженная на бесконечность, – вот он, ад.

Почему вспомнилось? Напоминает сегодняшний сон, чтоб его! «Вот такая дребедень – целый день, целый день», – неожиданно выплыл в памяти стишок из детства.

Отгоняя мысли (этому он научился за долгую жизнь – отгонять мысли, как дело ненужное и, по сути, вредное), Бабай повертел головой, оглядываясь.

Машины подъезжали к городу. Ночь уже наступила, но темно не было. Большая полная луна, проскальзывающая сквозь облачные лохмотья, заливала своим мертвенным серебром дома, деревья и частоколы заборов, причудливо рассыпанных по местным холмам. Тоже – северная Швейцария! – скривился Бабай. Дыра дырой, и заплаты на небе!

– Ну-ка останови, Вано, – вдруг приказал он.

– Здесь?

– У церкви.

Джип послушно вильнул к обочине. Следом, видел Бабай, притормозила вторая машина. Он открыл дверь, тяжело сполз с сиденья, размял затекшие ноги. Бросил короткое: «Ждите!» и зашагал к кованой ограде, спиной чувствуя недоумение подчиненных.

Да пошли они!

Небольшую церковку при въезде в город он замечал, конечно, не раз и не два. В городе церкви больше, богаче, их тут вообще много, но эта первая на пути. Явно не новодел, хотя после ремонта. «Храм Воскресения Христова», даже знал Бабай. Или сказал кто-то, или сам мельком прочитал, проезжая.

За оградой он помедлил, оглядывая небольшую ухоженную территорию с елочками и аккуратно стриженными газонами. Снизу церковь подсвечивали прожекторы, делавшие ее больше и значительней, чем при дневном свете.

Без особой надежды Бабай дернул дверь – оказалось, открыто. Он вошел. Запоздало вспомнил, что перед входом положено перекреститься. Перекрестился уже внутри.

В церкви показалось темней, чем на улице, несмотря на свечи перед иконами и приглушенную электрическую подсветку. Тихо и пусто, лишь в углу возилась старая баба, что-то оттирая линялой тряпкой.

И чего он сюда пришел?

– Свечку поставить? За упокой небось? Щас продам, – невнятно прошепелявила баба, не оборачиваясь.

– Почему сразу за упокой? – нахмурился Бабай.

– Тогда – за здравие. Щас продам.

Навязчивость сервиса заставил его улыбнуться. Все правильно, пришел – купи. Даже не станешь пенять на новые времена – торговый дом «Бог, Сын и Дух Святой» третье тысячелетие держит рынок бессмертия.

Баба, наконец, оторвалась от тряпки.

– Давать свечку-то? Купишь?

– Ты кто, старая? – снисходительно спросил Бабай. И только тогда рассмотрел, что перед ним мужик. И не старый, просто как кукла закутанный. Где только собрал тряпье…

– Х… – тот неожиданно подавился, заперхав горлом. Глянул на посетителя неожиданно цепко. – Харон меня кличут.

Прозвучало все так же невнятно, но Бабай расслышал. Вздрогнул всем телом, как от удара током.

Харон! Перевозчик душ в царство мертвых!

– Харон… – растерянно выдохнул Бабай, чувствуя нехорошее движение в животе и ватную слабость в ногах.

Этот, в тряпье, вдруг еще раз хекнул, разинул пасть во всю ширь. Как показалось – огромную нечеловечески, с частоколом желтых кривых зубов. Бабай отпрянул.

Тряпочный вдруг запустил себе в рот всю свою немалую пятерню. Поковырялся там и извлек что-то розовое, слюнявое. Осмотрел с интересом.

Бабай не сразу сообразил, что это жвачка. Всего лишь большой ком жвачки…

– Ты чего? Какой еще Харон? Мирон я! Мирон – божий человек, так меня кличут, – сказал уже другим, вполне отчетливым голосом.

Вот козел тряпочный! А напугал-то…

Бабаю захотелось выругаться в полный голос. Но церковь все-таки… Нет, правда, чего он так испугался? Рассудить – откуда в христианской церкви объявится типаж из античной мифологии? Снится дурь всякая, еще это… Сам себя запугал до умопомрачения, вот и мерещится.

Да, странный мужик, подумал Бабай, успокаиваясь. Русь-матушка испокон веков богата на странности, все больше в сторону убогости и юродства… Зачем приперся? Чего хотел здесь найти?

– Что, Мирон, священник есть в церкви? Или поздно уже?

– К чему тебе?

– Поговорить хотел.

– Поговорить, поговорить… Много вас, разговорщиков ходит, – неприветливо проворчал Мирон, забавно, по-детски, сунув за ухо жвачный ком. – Нету батюшки. Третий день уже нету. Болеет. – Он выразительным мужским жестом щелкнул себя по горлу.

Это было так неожиданно, что Бабай неприлично хрюкнул, подавился смешком.

– Разве можно ему?

– Нельзя, понятное дело. Никому нельзя. Тык все делают.

– Ясно… Бесы батюшку одолели.

– Дурь батюшку одолела! – категорично определил Мирон. – Неча на бесов всю дурь сваливать, привыкли тоже, чуть что – бесы, бесы, а сами вроде как ни при чем… Ты, значит, Бабай?

Бабай снова вздрогнул. Такой популярности в городке Скальске он точно не ожидал. И прозвучало как-то обидно, отметил он.

Бабаем он был уже четверть века и ничего против не имел. Наоборот, нравилось – бабайками детишек пугают, а Бабаем – взрослых. Но этот юродивый (кто же еще?) ухитрился сказать, как сплюнуть.

– Ты вот что, старый… – начал он грозно. И не закончил, не зная, что сказать. В самом деле, не материть же убогого прямо посреди церкви.

Божий человек вдруг прищурился на него и заговорил быстро, остро, словно гвоздем по стеклу царапал:

– Тоже все на бесов пеняешь, да, Бабай? Время бесовское пришло, так думаешь? А нет никакого времени, его вообще нет – времени-то! Не пеняй зря, оглянись за спину, там дьявол стоит, ухмыляется. Оглянись и убей его! А не убьешь, он тебя убьет и съест, вижу!.. – Юродивый (точно юродивый!) для убедительности ткнул в его сторону корявым пальцем. – Убьешь дьявола, тогда приходи. Свечку продам, – закончил он неожиданно.

Бабай инстинктивно отстранился. Палец – грязнее грязи, в слюнях, коснется еще. Он уже открыл было рот – рассказать убогому, в какое место засунуть свечку. Но вовремя одернул себя. Просто глянул мрачно, развернулся и пошел к выходу, храня презрительное молчание. Дать бы ему промеж глаз! – кипело в душе. Только это уж совсем как-то – зайти в церковь, забыть перекреститься, юродивому наварить промеж глаз… И свечку не купить… И смех и грех.

Нет, ну что ж за страна такая – работать никто не хочет, а зато праведников – на каждом углу пучок! Хотя при чем тут страна?..

Сходил, называется, утешил душу! – все еще злился Бабай, возвращаясь к джипу. Харон, мать его… Убей дьявола, надо же… Кстати, кого это убогий имел в виду? Уж не Закраевского ли? – вдруг пришло в голову. Даже не сообразил сразу… Нет, ерунда, быть не может! Так, для красного словца завернул, кукла тряпочная. Божий человек, его дивизию…

Религия – опиум для народа! – мстительно припомнил Бабай.

Ребята курили возле машин.

– Куда теперь, шеф? – спросил Луцкий.

Бабай зло покосился на него. На миг показалось, и этот ехидничает. Нет, показалось, у Вано в голове лишь одна извилина, да и та скручена в баранку… Внезапно его осенило:

– Давай-ка, Вано, рули в морг. Где местный морг, знаешь?

– У больнички небось, где ему еще быть. Найдем, шеф.

– А чё мы в морге забыли? – спросил Леха Федоров.

– Глянем. Чуйка у меня екает – что-то не то здесь.

Бабай опять вспомнил исчезающие за спиной ступени. Вспомнил еще одно, что ускользнуло при пробуждении, – одет он был не так в этом сне. Не обычные майка-джинсы, мятые и мягкие, а ткань на теле грубая, жесткая, заскорузлая, поверх нее на плечах и груди – тяжелое железное плетение кольчуги… Нет, но это-то к чему? Мало ему загадок, еще собственные мозги пошли кренделями вприсядку…

– Ну чего стоим, чего раскорячились?! Поехали уже! – зло гаркнул Бабай.

– Должен вас разочаровать, господа, – разводил руками санитар морга. – Нет у меня ваших, вчера-сегодня никого нового не поступало.

Разочаровать – интересное слово в данном случае, подумал Бабай. Вежливость с привкусом формалина. Или он хохмит так, по-своему?.. Бабай мрачно посмотрел на санитара. Веселый слишком. И вроде не пьяный. Молодой, выбрит чисто, пахнет хорошим одеколоном, под халатом – стильный однотонный галстук. Просто менеджер среднего звена на престижной должности.

Хотя, по местным меркам, может, и на престижной. Смерть инфляции не мает, как любил говаривать Костя Сурин, Сура, бывший подельник по рэкету. Теперь сам убедился – мает или не мает, закопали Суру лет десять назад. Или больше уже? Летит время…

– А где они есть? – спросил Бабай.

– Так разве я знаю? Где-нибудь…

– Ты узнай, уважаемый! Сходи и узнай, только мигом!

Санитару с ходу сунули в карман халата пятитысячную купюру. Пусть отрабатывает, гробовых дел менеджер.

Ушел. Вернулся действительно быстро.

– Узнал, господа, все я для вас узнал. Друзья ваши в реанимации, сегодня поступили как раз. Двое. Избиты сильно, состояние тяжелое, оба пока в бессознательном состоянии. Доктор говорит, как под молотилку попали… Хотя не мои клиенты, нет. Доктор говорил – выкарабкаются, скорее всего.

Бабай слушал его и молчал. Рядом сопел перебитым носом Федоров.

– Что думаешь, Леха? – спросил, наконец, Бабай, отворачиваясь от санитара.

– Пока ничё.

– А должен!

– Кому я должен – всем прощаю, – буркнул Федоров. – А третий где? Эй, уважаемый, – он повернулся к санитару, – про третьего с ними ничего не знаешь?

– Как есть не было, – охотно откликнулся санитар. – В больницу двое всего поступили. Нет, если очень нужно, могу предложить кое-кого из своего запаса, у меня есть. Для хороших-то людей ничего не жалко, – хохотнул он.

– Не знаешь, кто их отделал?

– Знаю, что где-то в городе драка была. А кто, с кем, почему – нам не докладывают, это у ментов надо спрашивать. Ну что, подыскать вам кого? Я могу.

«Вот идиот! Понятно, почему он такой веселый, идиот потому что!» – зло подумал Бабай.

Что же случилось с ребятами? Ведь не огнестрел, драка. Как под молотилку попали… Кем же надо быть, чтобы этих тертых, подготовленных ребят так распластать? Леха прав, сначала нужно понять, что здесь творится, потом делать выводы.

– Пошли, – бросил он.

– Заходите почаще, всегда рады! – Санитар блеснул саблезубой улыбкой успешного менеджера.

Хорошо быть идиотом – даже зубы не болят.

Они вышли на темную улицу из редких одноэтажных домишек. Было тихо и пусто. После круглосуточного гула столицы от тишины как будто в ушах звенит, подумал Бабай. Скудно горели фонари, почти не освещая щербатый асфальт, редко, тоже как будто нехотя, светились окошки домов, прячущихся за заборами. Лишь луна светила в полный накал, презирая местную экономию электричества.

Пришло в голову, что здесь словно бы вообще ничего не происходит, последнее памятное событие – Крещение Руси. Да вроде бы татары еще приходили, приносили иго. Или то немцы были?.. Все не так, конечно! Что-то творится в сонной тишине городка. Ох, разобраться бы, пока самого на запчасти не разобрали…

Неожиданно и громко затрезвонил телефон Федорова. Леха недолго слушал, пару раз сказал «да», потом – «Жди, сейчас будем». Сбросил звонок и оживленно глянул на директора:

– По коням, Антоха! Это Груздь звонил, наш третий пропавший. Он в городе, на нашей базе засел. Лечится, просил захватить бинтов и антибиотиков. Говорит, не мог раньше позвонить, трубу разбили. – Леха покидал айфон на ладони: – И башку тоже.

– Живой, значит! – тоже воспрянул Бабай. – Так поехали, поехали, чего ждем! Может, хоть Груздь нам расскажет, с каким бульдозером они здесь бодались?

Не происходит? Как бы не так! Едва Бабай подошел к машине, из переулка вынырнул полицейский уазик. Остановился рядом с их джипами, потарахтел и замолк. Из машины выпрыгнули два солдата в форме внутренних войск, на вид – срочники, совсем мальчишки, таскавшие автоматы, как надоевшие палки. За ними, более степенно, из-за руля выкарабкался пухлощекий лейтенант полиции.

Участковый инспектор Шестипальцев, знал Бабай. Знакомы они не были, но издали видел его. Леха как-то показал ему этого участкового, известного тем, что всегда суется куда не просят. Федоров говорил, на этого кренделя даже у начальника полиции нет управы, летеха настолько туп, что не понимает ни намеков, ни предостережений.

Инспектор неторопливо козырнул и представился. Настороженно оглядел всю компанию.

Бойцы, сгрудившись вокруг машин, ответили ему выразительным молчанием. Мысленно Бабай был согласен с инспектором – картина более чем впечатляющая. Среди ночи, у морга… Сунуть ему, что ли, штуку? Или – пошел в задницу?

– Проблемы, инспектор? – спросил он.

– Проблемы? – удивился участковый. – Не, нет проблем. Усиление просто.

– Усиление – это хорошо. Усиление, значит, порядок будет.

Инспектор всерьез и надолго задумался.

– Не, не будет, – честно сознался он.

Похоже, туповат мент, решил Бабай.

– Это плохо. Порядок – хорошо, а непорядок – плохо. Порядок в стране должен быть, иначе – никак, без порядка-то. – Он улыбчиво замолол чушь.

Что делать, если остальные парни стоят, как быки перед красным флагом. Привыкли к остервенелости столичной полиции, где чуть что – руки на капот, ноги шире, очком играть. Пожалуй, стоит поработать над коммуникативностью сотрудников, у них все-таки легальный ЧОП, а не бригада из 90-х.

– Приезжие, значит. Гуляете?

– Прогуливаемся, – согласился Бабай. – Недавно приехали – воздухом дышим, красоты осматриваем.

Инспектор выразительно покосился на серое облупившееся здание, красивое, как бетонный блок.

– А чего здесь, у морга? На набережную бы шли, все там гуляют.

– Морг? – как можно искреннее удивился Бабай. – А я думал – музей.

– Не, морг, точно.

– Надо же! Не знал… С виду – совсем как музей.

Инспектор что-то сообразил наконец. Прищурился с видом хитреца, отчего пухлое лицо стало еще глупее:

– В какой же музей вы собрались среди ночи? Двенадцатый час уже.

– В ночной, – парировал Бабай. – У нас в Москве есть. Ночь музеев, слышали?

Кто-то из пацанов, не выдержав, хрюкнул. Участковый нахмурился и значительно кашлянул.

– Извините, у вас закурить не будет? – влез в разговор один из солдат.

Служивые! Бабай великодушно кинул ему початую пачку. Тот ловко поймал сигареты, но чуть не уронил автомат. Вояка.

– Пачку себе оставь. Сам служил, знаю.

– Спасибо, товарищ!

– Товарищи теперь снова в Парижах, – усмехнулся Бабай. – У нас господа вернулись. Не слышали еще?

Солдатики, впрочем, на подколку не отреагировали. Мгновенно нависли над пачкой, как стервятники над добычей, и немедленно задымили. Лейтенант глянул на них и вздохнул. Снова повернулся к Бабаю:

– Машины у вас хорошие. Дорогие, наверное… А документики…

– Имеются, – подтвердил Бабай. – Тоже хорошие. Предъявить?

Инспектор подумал и вяло махнул рукой, показывая, что верит на слово. Неторопливо снял фуражку, почесал затылок, снова надел. Фуражка и раньше сидела не слишком прямо, а теперь совсем скособочилась. Плоская, как блин, и при этом все равно мятая.

Бабай подумал, что сегодня ему везет на идиотские встречи – сначала юродивый в церкви, теперь – участковый, липкий, как пластырь. Кто дальше?

– Мы в городе по бизнесу, инспектор. Дела у нас. Мэр Гаврилюк, кстати, в курсе.

– Ну если сам мэр… Тогда конечно… Вы тут осторожнее, у нас неспокойно последнее время. – Участковый сменил тон на более доверительный. – Днем на подъезде к городу машину приезжих обстреляли – кто, за что, ничего непонятно. А к вечеру на Грибова какая-то драка была, двоих сильно избили, тоже не из местных. Кто его разберет, что там случилось…

Кто его разберет, похоже, отправная версия местного следствия, отметил Бабай.

– Да что вы говорите! – картинно ужаснулся он. – А с виду тихо, спокойно… Тогда побережемся, конечно, поодиночке ходить не будем, обещаю. – Он весело глянул на своих плечистых бойцов. Те ответили напряженными ухмылками людоедов.

«Банда бандой, работай с такими!»

– А вы их, случайно, не знали? Ну, этих двоих, которых избили?

– Да что вы, откуда? – развел руками Бабай.

Рано или поздно менты установят, что парни работали на него, но, судя по участковому, скорее поздно. А время дорого. Сидеть, писать объяснительные и отвечать на вопросы – совсем некстати.

– Спасибо за информацию, инспектор. Теперь будем особенно бдительны. И осторожны, конечно. Бдительность – вообще мое второе имя…

– А осторожность? – вдруг встрял Леха Федоров.

– Мое второе отчество, – не растерялся Бабай.

Шестипальцев слушал их треп сосредоточенно, без тени улыбки.

– Вот-вот. Если что подозрительное заметите, сразу ко мне. Я всегда рядом! – значительно изрек он.

– Не сомневаюсь, инспектор.

– Служба такая, – надулся участковый.

Интересно, здесь все дураки или через одного? – мелькнуло у Бабая. Вот город-городок, ум за разум скок-поскок…

– Опасна и трудна, – подсказал он. – И не видна только по вине руководства.

– Вот-вот… – Инспектор явно не понял и начал вдумываться, помаргивая от напряжения.

Бабай догадывался: участковый смутно подозревает, что их компания имеет какое-то отношение к драке на Грибова и общему неспокойствию в городе. Но подкопаться – ума не хватает. К тому же сам мэр Гаврилюк…

Тяжелый мыслительный процесс завершился очередным вздохом. Инспектор козырнул на прощанье и прошествовал к своей тарахтелке. Солдатики бережно погасили окурки о подошвы, экономно припрятали их и устремились за ним.

А ведь не нравится он мне! – подумал Бабай.

– Не нравится мне этот мент! – сказал он Лехе, когда уазик отъехал.

– Чё?

– Не знаю, чё! – передразнил он зама. – Что-то не то в нем… Неправильный он какой-то…

Федоров с сомнением покачал головой. Что-то боссу стало много мерещиться последнее время. Может, пора подзавязать с коньяком на завтрак, обед, ужин и сон грядущий?

– Обычный вроде.

– Слушай, а что это мент говорил – машину приезжих на дороге обстреляли. Уж не ту ли машину, которая наследника сюда везла? Может, наши побаловались?

Федоров подумал:

– Нет, наши не могли. Морду набить – я им говорил, а стрелять… Нет, не могли! Сам знаешь, я не против инициативы, но такую – наказываю. Зачем лишний шум?

– Тогда – кто? Еще вопрос, получается… Вот город, сплошные вопросы и ни одного ответа… Чего встали, олухи? Садимся, поехали, дела не ждут! – прикрикнул Бабай на парней.