Глава XXIX. Конец игры
Тоня пешком добралась до своего домика в Коломне.
С Надеждинской переулками вышла на Фонтанку и долго-долго брела вдоль пустынной набережной. Через Невский, через Гороховую… Лишь раз у Забалканского проспекта окликнул её городовой, а так — словно одна в целом мире. Может, и попались по пути несколько прохожих, но девушка их не заметила: ночь стояла тёмная, и глаза от ледяного ветра слезились. Только вот плакать — слёз не было. Ничего больше не было. Пустота внутри. Пустота.
У Фонтанки Тоню медленно обогнал какой-то автомобиль. За рулём нахохлился шофёр в огромной дохе, из салона выглядывали два пассажира в шубах. На лицо одного из них упал свет уличного фонаря, — и Тоня узнала князя Юсупова: он был в «Привале», когда Володя читал со сцены «Войну и мир»… её Володя… её бывший Володя… Мотор укатил дальше, на Крюков канал, а Тоня повернула к себе, в Щепяной переулок.
Квартира-живопырка под самой крышей встретила теплом. Осенью Тоня потратила на окна целый день. Сперва хорошенько вымыла толстые рамы, потом принялась за стёкла и оттёрла их скомканными газетами до визга и полной прозрачности. Орудуя мастихином, туго-натуго заткнула все щели и щёлочки паклей, а поверх прилепила крахмальным клейстером широкие бумажные полосы. Недавно под настроение она расписала эти полосы солнечными цветами.
Жилище со скошенным мансардным потолком было уютным, и Тоня называла его мастерской не зря. Скромному быту отведён был лишь один угол, где стояла узкая кушетка, застланная лоскутным одеялом. Поверх одеяла грудились подушки-думки с вышивками и аппликациями. В ногах кровати — старый шкаф, в изголовье — комод. В этом углу жила аккуратная девушка. Остальным пространством безраздельно владела художница.
Последнее время в моду вошла яркая, сочная, густая живопись — темперой, гуашью, маслом, — но Тоня предпочитала нежную акварель. Своими картинами она увешала всю квартирку; стопки листов лежали, где только можно; картоны стояли, прислонённые к стенам… И с каждого рисунка глядел Маяковский.
Вот он, на коротких крепких ногах фавна с копытцами вместо штиблет, плавит лбом стекло окошечное. За ним — комната в предрассветной мгле, и там на кровати, в прозрачной рубашке, соскользнувшей с одного плеча, сидит совсем ещё девочка — Тоня.
Вот акварели с Володей в восточных доспехах. Серия появилась после того, как Витька Шкловский прожужжал им уши переводом какого-то Сунь Цзы, древней китайской книги о войне.
Тот, кто побеждает в шести битвах из десяти, следует правилам звёзд. Тот, кто побеждает в семи битвах из десяти, следует правилам солнца. Тот, кто побеждает в восьми битвах из десяти, следует правилам луны. Тот же, кто побеждает в десяти битвах из десяти — искуснейший из полководцев, но может зайти слишком далеко.
Это было сказано про Маяковского. На одном дыхании Тоня написала его полководцем, который следует правилам звёзд, луны, солнца и — не следует никаким правилам. Она и любила того, кто попирал правила, издевался над правилами, высмеивал правила — в стихах, в жизни… своего Володю… своего бывшего Володю…
Ещё одна акварель — тайная вечеря, где среди разгульного застолья Маяковский сидит на месте Христа со строгим лицом в сиянии неземного света. Портретное сходство удавалось Тоне феноменально, и если над кем-то другим иной раз приходилось потрудиться, то Володю она могла писать с закрытыми глазами. Столько часов, не отрываясь, Тоня ощупывала его взглядом — когда любимый думал, ел, курил, ругался…
А вот — стопка иллюстраций к «Слуге двух господ» Гольдони. Один из недавних заказов, за который щедро заплатили. Мужественный Труффальдино с Володиным лицом — и нежная, наивная Эсмеральдина, вылитая Тоня. Как там сказано?
Для побеждённых меркнет свет в оконце.
Лишь победитель вновь увидит солнце.
Кто проиграл — напрасно утра ждёт:
В долину смерти путь его ведёт.
С кухни Тоня принесла початую бутылку вина и села за стол. Напротив у стены поставила свою последнюю картину, только вчера законченную. Большой картон, который она хотела подарить Володе на Рождество.
Тоня пила маленькими глотками. Она пробовала сочинять. Только о себе, только о себе, пусть о другом не будет речи… Свои полустихи, полупрозу назвала «Двое в одном сердце» и посвятила Маяковскому. Уже и не вспомнить, где сейчас та серая тетрадка.
Пусть о другом не будет речи… Тоня силилась оградить их с Володей от всего остального мира, их своё — от чужого другого. Но ей говорить о своей любви — всё равно, что говорить о том, что солнце светит, а море — большое. Зачем? Это ведь так естественно!
Картина родилась вместо писем. Под серебром облаков в золотозвёздом небе белоснежные птицы осеняли крылами свадебный стол. Женихом сидел Маяковский — величественный, роскошный, в цилиндре и фраке. Справа от него, в подвенечном белом платье, — сияющая от счастья Тоня. Красивая, как никогда в жизни. Просто сказочная принцесса! Слева горой возвышался Бурлюк с сигарой в одной руке и лорнетом в другой. А множество гостей за столом — их друзья, знакомые, художники, поэты. Хлебников с виноватыми глазами. Северянин в лавровом венке. Шкловский, Пронин, Гумилёв с Ахматовой; блестящий коронками Мандельштам…
Гору яств на столе Тоня выписала в мельчайших деталях. Сколько раз она представляла себе, как друзья увидят эту картину и обязательно примутся вышучивать гастрономический разгул на их с Маяковским свадьбе! Время-то военное, несытое, а тут прямо Лукуллов пир… Сколько раз Тоня мечтала о долгожданном сборе и обязательном дурацком горько! за таким вот столом… Сколько раз видела себя невестой, сквозь дымку фаты говорящей фрачному Володе давным-давно решённое да…
Но теперь — всё. Тот, кто побеждал в десяти битвах из десяти, зашёл слишком далеко. Он остаётся под солнцем, а ей — счастливый путь. Смертельной игре в любовь настал конец.
Рама поддалась после нескольких рывков. С гулким звоном полопались весёлые подсолнухи на бумажных полосках. Серой лохматой змеёй выползла из щелей пакля. Зимний ветер ударил в распахнутое окно, снова заволок слезами Тонины глаза и повалил на пол акварельное свадебное счастье.
Покачнувшись, девушка встала на подоконник. Глянула вниз — на застывшие под синим снегом окрестные крыши, потом вверх — на пятно луны, размазанное в ночном небе. Очень по-детски шмыгнула носом…
…и нырнула в бездонную тьму двора-колодца.
