Книга: 1916. Война и Мир
Назад: Глава XXII. Игра тел
Дальше: Глава XXIV. Игра разума

Глава XXIII. Начало конца

С отъездом Феликса граммофон умолк.
Дмитрий Павлович в угоду Верочке остановил пение Савоярова. Великий князь упивался близостью желанной женщины и густым цветочным ароматом её духов. Теперь они вместе перебирали конверты с пластинками. Он не спешил и невзначай касался то гладкой руки в жемчугах, то круглого плеча Верочки. Она не отстранялась, вздыхая едва слышно, и оттого в голове Дмитрия Павловича пуще прежнего шумел царский портвейн.
Вид брата, одержимого макаковой страстью, огорчал Марию Павловну. Она демонстративно отвернулась в сторону от любовников — и вынуждена была слушать, как баронесса фон Дерфельден расспрашивает Пуришкевича про выступление в Думе: его речь продолжали обсуждать в свете, а текст передавали друг другу в списках. Владимир Митрофанович отвечал охотно; красноречия добавляло выпитое вино и внимание молодых красивых женщин. Тем более, одна из них была баронессой и родственницей императорской семьи, а другая — великой княжной и матерью наследника шведского престола. С такой аудиторией и немой разговорится! Утирая платком вспотевшую лысину, Пуришкевич повторял своё выступление чуть не слово в слово.
Граммофон молчал недолго. Вера Каралли и Дмитрий Павлович выбрали пластинку, и в гарсоньерке грянул бравурный американский марш:

 

Yankee Doodle went to town,
a-riding on a pony.
Stuck a feather in his cap
and called it macaroni.
Yankee Doodle, keep it up!
Yankee Doodle dandy!
Mind the music and the step
and with the girls be handy!

 

Затасканный шлягер про Янки Дудла — деревенщину верхом на пони и в шляпе с торчащими перьями; потешного сельского денди, который заигрывает с девушками. Этой песенкой великий князь и его любовница явно метили в Пуришкевича. Шпильку оценили все, кроме депутата — он пропустил комическое сравнение мимо ушей, зато баронесса с великой княжной едва удержались от смеха, и Мария Павловна даже подумала о Верочке немного лучше.
Когда музыка смолкла, Дмитрий Павлович звонком вызвал буфетчика. Житков получил приказание — прибрать на столе, сервированном тарелками с пирожными и лёгкой снедью, подать ещё вина и отнести угощение Сухотину: великий князь напрочь забыл о нём за светской болтовнёй и флиртом с Верочкой. Поручик, сопровождавший его к Юсупову, оставался в передней у главного входа. Дмитрию Павловичу стало стыдно. Всё же Сухотин — боевой офицер, ранен в голову и контужен, только из госпиталя…
Пуришкевич продолжал так же громко, когда пытался перекричать граммофон:
— Забавно вышло, когда я уже кончил говорить и принимал поздравления от коллег. Даже левые норовили руку пожать, хоть мы с ними хуже кошки с собакой… А супруга моя на хорах сидела. К ней тоже подходили дамы из высшего круга, вы понимаете. Поздравляли, просили передать сочувствие по поводу всего мною сказанного. И баронесса фон Гильденбант подошла среди прочих…
— Старая сводня! — возмущённо перебила Марианна. — Это же самая-самая распутинская поклонница! Гришка в её салоне запросто бывает, он там свой человек…
— Ещё какой свой! — Депутат вскочил, едва не плеснув из бокала. — А она подошла к моей жене, чтобы сообщить по адресу моему горячий привет и восхищение. И вместе с тем, подумайте только, просила в один из ближайших дней отобедать у неё вместе с некоторыми её друзьями!
Мария Павловна вскинула брови:
— Что же она, хотела вас усадить за один стол с Распутиным?
— Вот именно! — подтвердил Пуришкевич и залпом допил вино. — Можете себе представить… Когда жена рассказала мне вечером про это приглашение, мы с нею долго хохотали. Цель-то у почтенной баронессы вполне ясная: свести меня с Гришкой. Она уверена, что я тоже поддамся гипнозу и после свидания окажусь его фанатичным поклонником!
Верочка переглянулась с Дмитрием Павловичем и ещё раз пустила пластинку.

 

Yankee Doodle went to town,
a-riding on a pony…

 

Пуришкевич сел, но тут же снова поднялся.
— Фу ты! А я думаю, что мне мешает?! — сказал он, вытащил из кармана брюк пистолет и встал в картинную позу, вроде бы решая, куда бы его положить.
— Владимир Митрофанович, да вы, оказывается, вооружены! — оживилась Марианна. — Позволите взглянуть?
— Конечно! Прошу!
Продолжая красоваться, под внимательным взглядом великого князя Пуришкевич вынул магазин, передёрнул затвор и спустил курок. Убедившись, что пистолет разряжен, депутат щёлкнул предохранителем и торжественно вручил оружие баронессе.
— Ой, какой тяжёлый, — нарочито удивилась та и попыталась прицелиться, смешно прищуривая глаз и водя стволом из стороны в сторону.
Дмитрий Павлович процедил сквозь зубы:
— На людей направлять не надо, даже если пистолет не заряжен… И на собак, — добавил он, когда ствол повернулся в угол, где дремал Панч. — Цельтесь куда-нибудь… в лампу.
— Вы хорошо стреляете? — спросила Мария Павловна депутата.
Лицо Пуришкевича расплылось в довольной улыбке.
— Изрядно. Стрелок я более чем приличный! Не такой, конечно, как ваш брат, — он спохватился и отвесил шутливый поклон в сторону великого князя, — но тир на Семёновском плацу посещаю регулярно. И в небольшие мишени на пятидесяти шагах бью!
Пистолет перекочевал в руки Марии Павловны, которой было не привыкать обращаться с оружием.
— И правда, тяжеловат, — сказала она, несколько раз уверенным движением подняв и опустив ствол. — А если ещё снарядить… В магазине сколько патронов?
— Десять. Он двухрядный, — солидно ответил Пуришкевич. — Я вижу, вы разбираетесь.
— Не советую соревноваться с ней в тире! — В голосе Дмитрия Павловича прозвучала гордость.
— Можно?
Теперь пистолет двумя руками держала Верочка, разглядывая щёчку рукояти. На рубчатой поверхности виднелось рельефное изображение: индеец в головном уборе из перьев, а над ним по кругу надпись Savage.
— Сэвидж, — прочла она, — дикарь… Так пистолет называется?
Пуришкевич кивнул.
Балерина наклоняла пистолет в разные стороны и любовалась игрой света на синеватой поверхности.
— Сэвидж, — нараспев повторяла она, раздувая ноздри. — Сэвидж… Какое звучное слово! Всё-таки в оружии есть что-то возбуждающее… дикарь с оружием — м-м-м…
Мария Павловна перехватила призывный Верочкин взгляд, брошенный на брата. Дмитрий Павлович с наигранным безразличием покрутил взвод граммофонной пружины и поставил иглу в начало пластинки.

 

Yankee Doodle went to town,
a-riding on a pony.
Stuck a feather in his cap
and called it macaroni…

 

Из зеркальной комнаты к гостям вышел Феликс. По приезде он первым делом угостился из перламутровой коробочки, выполнив данное себе обещание. Князь мелко шмыгал носом и подпевал пластинке.
— …called it macaroni… Что, Верочка, вы нашли достойную музыку? — спросил Феликс. К нему бросился Панч, и князь, присев на корточки, принялся чесать бульдога. — Yankee Doodle dandy… Пси-ина… Заждался? А мы уже вернулись!
Дмитрий Павлович кивнул на дверь в зеркальную комнату.
— Там что, есть отдельный выход на улицу?
— Есть, потом покажу, тебе понравится. — Князь увидел в руках Верочки «сэвидж». — Чей это пистолет?
— Мой. — Пуришкевич поспешил забрать оружие у девушки. — Карман оттягивает.
Он вставил магазин и сунул пистолет в карман брюк.
— Оставили бы в пальто, — посоветовал Юсупов.
Брутальный Savage ему не понравился. Вот «браунинг» — другое дело.
— А где сюрприз? — не сговариваясь, хором спросили Мария Павловна с Марианной и переглянулись.
— Да, вы обещали! — поддержала Каралли.
— Сюрприз готов и скоро будет! А пока…
Феликс прикрыл глаза, загадочно улыбнулся и стал дирижировать в такт песенке.

 

Yankee Doodle went to town,
a-riding on a pony.
Stuck a feather in his cap
and called it macaroni…

Назад: Глава XXII. Игра тел
Дальше: Глава XXIV. Игра разума