Путь от Варшавского вокзала занял почти час: извозчичья лошадь, как нарочно, тащилась еле-еле. Доктор Лазоверт мог воспользоваться любезностью начальника санитарного поезда — Пуришкевич настойчиво предлагал свой автомобиль и решительно отказывался понимать, зачем его главному врачу кататься на извозчике по такой стуже. Однако доктор с благодарностью отвёл заботу начальника — поездка на служебной машине его не устраивала.

Казалось бы, какая разница, что могут подумать, увидав мотор Владимира Митрофановича возле Английского клуба? Обычное дело: сотрудники британской миссии собрались обсудить поставки медикаментов для санитарного поезда и пригласили к себе главного врача Станислава Лазоверта. Но сегодня доктор ехал в клуб как Вернон Келл — к своим подчинённым, а тема разговора требовала исключительной осторожности. Даже случайный намёк на связь Пуришкевича с англичанами был неуместен, и приметному автомобилю с красными крестами на бортах нельзя было появляться на Миллионной улице…

…которая в несколько минут приводит от Марсова поля к Дворцовой площади и Зимнему императорскому дворцу. Старейший в России Английский клуб помещался в семнадцатом доме по Миллионной. Извозчик укатил, а Келл ещё немного задержался на тротуаре перед клубом. Он пошагал вперёд-назад, чтобы возвратить подвижность застывшим коленям и хоть немного разогнать кровь, и лишь после этого позвонил в звонок.

Высоченный британец с огромными пушистыми бакенбардами, волосок к волоску, неспешно открыл дверь и сделал вид, что не может разобрать славянского акцента. Униженно заглядывая в оловянные глаза, посетитель несколько раз повторил своё дурнозвучное имя — Lazoviert — и то, что его ждут господа Скейл и Эллей.

В вестибюле его встретил следующий страж — такой важный, будто служил у Виндзоров. По-старушечьи чопорно поджав губы, швейцар принял серое пальто с барашковым воротником, тёплую русскую шапку с болтающимися наушниками и несуразные ярко-красные кожаные перчатки. Он даже не глядел на гостя, прижимавшего к груди объёмистую папку с бумагами, и буквально излучал превосходство. Швейцар считал, что таких в Английский клуб дальше порога пускать нельзя.

Ливрейный лакей проводил Келла широкой лестницей на второй этаж и ввёл в квасную гостиную. У растопленного камина в мягких креслах тонули Скейл и Эллей. Не вставая, они небрежно приветствовали вошедшего; Эллей распорядился принести виски. Но лишь лакей притворил за собой дверь, офицеры пружинисто поднялись и щёлкнули перед Келлом каблуками.

— Превосходно, джентльмены, — кивнул в ответ переодетый доктором полковник и, вспомнив швейцара, улыбнулся одними губами. — Приятно хоть ненадолго почувствовать себя на родине, среди своих.

Он жестом предложил подчинённым сесть, а сам разложил на столе у окна принесённые документы.

— Времени у нас немного, поэтому приступим, — сказал Келл. — В общих чертах обстановка такова. Кризис в России — вопрос нескольких недель. Правительство беспомощно, Дума с ним на ножах, общество передралось и расслоилось, Николай теряет контроль над ситуацией — волнений можно ждать уже в самое ближайшее время. Если это случится, российская армия откажется воевать, немцы вздохнут свободно и обстановка на фронтах резко изменится не в нашу пользу.

— Если волнения возникнут, то скорее по экономическим, а не политическим причинам, — предположил Эллей. — Правительство опасается столичных рабочих, и первыми, на мой взгляд, выступят толпы, которые стоят на морозе в очередях у продуктовых лавок.

— Возможно, вы правы. Однако не это сейчас важно. Откуда бы ни пришёл кризис, если он приведёт хотя бы к приостановке русскими военных действий — немцы немедленно перебросят до полумиллиона солдат на свой Западный фронт, то есть к нашим позициям. Думаю, не надо объяснять, какие губительные последствия…

Тут Келл услышал за дверью шаги, неуловимо изменился в лице, чуть сгорбился и забормотал с ошибками и русским акцентом:

— Поэтому я просить вас, джентльменс, было бы крайне любезно предоставить моему поезду необходимые медикаменты так скоро, как это возможно.

Дверь открылась, и официант внёс виски на сервированном подносе. Эллей поощряющим жестом показал гостю — продолжайте, продолжайте! Келл через пень-колоду зачитывал список лекарств, а Скейл извлёк из нагрудного кармана френча сигару и неторопливо снял обёртку. Эллей принял у официанта стакан с виски, отхлебнул и с безразличным видом принялся разглядывать высокий, футов пятнадцати, потолок со сложной лепниной.

Выход России из войны был для Британии нежелателен тем более, чем более успешными становились действия Ставки императора Николая. А действия развивались настолько успешно, что великий князь Николай Михайлович — интеллектуал и любимец императорской семьи, прозванный Бимбо, — даже подготовил проект комиссии для мирной конференции. Этой конференции ждали в наступающем семнадцатом году, после неминуемой победы над Германией, Австро-Венгрией и сателлитами — Турцией и Болгарией. Дядя императора набросал схему из полутора десятков пунктов, касающихся судьбы поверженных врагов и устройства послевоенного мира в целом.

Британцам довелось читать работу Николая Михайловича, отправленную почтой. Государь пребывал в Ставке и почти не появлялся в столице, поэтому со многими теперь не встречался, а переписывался. С членами семьи, с чиновниками, с придворными… Для разведчиков очень удобно: в отличие от разговора переписка даёт больше шансов ознакомиться со своим содержанием.

Да, великий князь ещё в начале осени был настроен на скорую победу, но на днях Николай Михайлович отправил императору письмо уже совсем другого свойства. Он оставил верноподданнический тон и теперь, скорее, поучал своего племянника.

Великий князь предупреждал Николая о волнениях и даже покушениях, эра которых, по его мнению, настала. Более того, сказалась растущая неприязнь императорской фамилии к государыне: дядюшка посмел упомянуть в письме и о ней.

Трудно сказать, кто первым прочёл письмо Николая Михайловича: император или Аликс. Так у них было заведено — не скрывать друг от друга частной переписки. Даже в царских дневниках супруга постоянно оставляла на полях свои заметки. Возмутительный тон и тем более возмутительные слова великого князя вызвали у неё настоящую истерику. Обычно ровные строчки в этом письме к мужу прыгали — от того, что она пыталась унять своё бешенство.

Клубный официант дождался, пока Скейл и за ним Эллей раскурят сигары, придвинул им столик, подал пепельницы и удалился. Всё это время Келл нудно, с запинками читал из разложенных на столе бумаг подробный перечень того, что необходимо его санитарному поезду к ближайшему выезду на фронт. И как только официант вышел — вернулся к разговору.

— Лондон беспокоит то, что смута зреет не только в армии, на заводах или в очередях, — говорил он, прохаживаясь вдоль высоких окон, глядевших на Неву; отсюда открывался великолепный вид на Петропавловскую крепость с иглой соборного шпиля, на шикарный Троицкий мост и почти достроенный Дворцовый. — Смута поразила одновременно все слои русского общества, сверху донизу. А стало быть, анализировать её гораздо сложнее, и влиять на события — тем более. Опасно и то, что делает пропаганда немцев. Как вы помните, до недавнего времени они постоянно утверждали, что мы заставляем Россию нести все тяготы войны. А теперь — кивают на нашу новую армию и флот и выставляют Британию будущей мировой сверхдержавой, которая желает продолжать войну для удовлетворения своего собственного непомерного честолюбия!

— Это не единственное мнение, сэр, — сказал Скейл. — Рябушинский на днях заявил, что вся Европа, не исключая ни России, ни Британии, переживает общее падение, в то время как возвышаются во всём мире только Соединённые Штаты. Война причиняет колоссальный ущерб всем ведущим странам мира, кроме них. Американцы сперва заняли в Европе огромные деньги и хорошо запустили в оборот. Теперь они воспользовались моментом, опутали своих же кредиторов колоссальными долгами и каждый день обогащаются несметно. Рябушинский полагает, что в ближайшем будущем расчётный центр переедет из Лондона в Нью-Йорк.

— Расчётный центр, а следом и всё остальное, — добавил Эллей. — У американцев нет ни науки, ни искусства, ни культуры в европейском смысле слова. Но теперь есть деньги, на которые они купят у побеждённых стран их национальные музеи, переманят поэтов и художников. А настоящие проблемы появятся, когда за громадным жалованьем к ним потянутся уже деловые люди, учёные, инженеры… В Штаты со всего мира потекут мозги, так что скоро там будет абсолютно всё. Рябушинский — слишком серьёзный финансист, чтобы не прислушаться к его мнению!

— Я бы не переоценивал роли американцев, — возразил Келл. — Господин Рябушинский, конечно, уважаемый человек. Миллионер, банкир… Всё верно. Однако Соединённым Штатам ещё расти и расти. Согласитесь, джентльмены, что государство без разведки вряд ли может представлять угрозу в обозримом будущем.

Полковник знал, о чём говорил. Американская разведка состояла из нескольких сотрудников и имела годовой бюджет в одиннадцать тысяч долларов. Называть разведкой это скромное подобие аналитического отдела на фоне действий британцев или немцев — даже язык не поворачивался. Особенно на фоне немцев.

— Германская пропаганда оседлала опасную тему, — сказал он. — На Восточном фронте немцы распространяют листовки о том, что именно Британия понуждает Россию продолжать войну и запрещает ей принять благоприятные условия мира, которые готова предложить Германия. А значит, именно мы виноваты в лишениях и страданиях русского народа.

— С учётом колоссальных потерь это может быть очень опасно, — согласился Эллей.

Скейл покачал головой.

— Парадокс! Россия воюет с немцами, но врагом становится Британия.

— В последнее время русские безо всякой видимой пользы потеряли столько солдат, что даже в окопах уже говорят о бессмысленности войны, — Келл указал на стол с бумагами. — Вы знаете, джентльмены, я часто бываю на фронтах и получаю информацию практически из первых рук. Не только солдаты, но даже офицеры начинают считать, что воюют зря и что Россия даже в случае победы ничего не выигрывает — в отличие от нас! Так что с новой немецкой кампанией бороться намного сложнее.

— Особенно если учесть, что царица не прочь содействовать мирным переговорам с немцами, — заметил Эллей.

Направление Александры Фёдоровны вёл именно он, и по результатам этой аналитической работы картина складывалась весьма яркая. Супруга российского императора находилась на грани психического расстройства, одержимая мыслью о том, что её призвание — спасти Россию. Единство империи, по её мнению, могло обеспечить лишь самодержавие. Как и многие, она полагала своего мужа человеком слабым — и потому внушала ему твёрдость, бесконечно повторяя, что он должен быть самодержцем не только по имени, но и на деле. Твёрже! Ещё твёрже, ещё жёстче, ещё неприступнее!

Когда Николай принял главнокомандование войсками, царица стала всё активнее пытаться участвовать в управлении страной. Шла напролом. Неуклюжие и в большинстве своём бессмысленные её действия часто причиняли вред, но не колебали уверенности в том, что совершаются во имя России. С неистовым, патологическим упорством она продолжала подталкивать мужа к назначению на высокие посты тех, кто отличался подходящими политическими убеждениями, а не навыками государственного управления. Император, разрываясь в попытках одновременно управлять страной и армией, иной раз внимал её советам…

…и в этой ситуации особенно опасной становилась фигура Распутина. У императрицы — постоянный, застарелый невроз. Давали знать о себе и слабое здоровье, и неустойчивая психика, и постоянная тревога за цесаревича, и утомление от госпиталей — вместе с дочерьми она постоянно работала сестрой милосердия. Надломленная Аликс вполне могла стать бессознательным агентом и способствовать придворным авантюрам, влияя на самого императора.

— Они встречались? — спросил Келл, и ответ прозвучал утвердительно: британцы знали о появлении Ронге и его контактах с Распутиным. — Ну что же, джентльмены, давайте со всей энергией займёмся своей работой, пока господин Бьюкенен успокаивает горячие умы в Государственной думе!

Британский посол Джордж Бьюкенен, служивший в российской столице уже почти семь лет, действительно не раз выступал в Думе. Сейчас, когда немецкая пропаганда стремилась вызвать раскол между союзниками, он уверял: Не только на полях сражений Европы должна продолжаться война до победного конца. Окончательная победа должна быть также одержана над ещё более коварным врагом в нашем собственном доме! Его красноречие вызывало аплодисменты думских патриотов, особенно когда сопровождалось обещанием от имени британской короны — после войны уступить России захваченный Константинополь. Германофилы оказывались посрамлёнными.

От камина тянуло жаром. Его красно-коричневый в белых прожилках мрамор походил на подвяленное мясо, вроде испанского хамона. Весёлые зайчики играли на золоте барочных завитушек, которыми фантазия скульптора украсила камень.

— Сомневаюсь, что влияние Распутина может оказаться столь сильным, — сказал Скейл.

— Я не вижу смысла тратить время на выяснение его возможностей, — бесстрастно парировал Келл. — Вспомните слова великого князя Николая Михайловича о влиянии на царицу. Вспомните других… В конце концов, достаточно того, что Распутина используют немцы. Значит, вероятность организации сепаратных переговоров при его посредничестве — существует. Большая или небольшая, но она есть! Мы обязаны это учитывать. Действовать надо немедленно, джентльмены. Распутин должен быть устранён. Здесь ваши инструкции, извольте ознакомиться.

Выбрав из вороха разложенных на столе бумаг несколько тонких листков с убористым текстом, он вручил их Скейлу и Эллею.

— Надеюсь, я ничего не упустил. Все вопросы постарайтесь задать сейчас, потому что мы не сможем видеться до операции и какое-то время после… Давайте проверим. Дата — шестнадцатое декабря по здешнему календарю. Вечер… точнее, ночь с пятницы на субботу. Самое тихое и спокойное время, к тому же пересменок у распутинской охраны. Ваша основная задача, джентльмены, обеспечить встречу в особняке Юсупова. Он готовит место и приглашает Распутина. Насколько князь информирован?

— Без лишних деталей, — сказал Эллей, не отрываясь от чтения.

— Юсупов с нами, — подтвердил Скейл.

— Прекрасно, — кивнул Келл. — Князь должен быть там и, кроме Распутина, обеспечить присутствие Пуришкевича.

— Это обязательно? — спросил Скейл. — Мало ли…

— Обязательно. Пуришкевич обозначит присутствие Государственной думы, то есть избранной власти, представителей народа… — Келл усмехнулся. — В противном случае наше… мероприятие будет выглядеть не слишком серьёзно, вроде частной инициативы. Я же хотел бы убедительно смотреться перед Распутиным и всеми участниками встречи.

— Вы намерены лично говорить с Распутиным?! — изумился Эллей, и оба офицера посмотрели на Келла.

— Несомненно, — ответил он. — К тому же больше некому. Потому что утром шестнадцатого декабря, закончив подготовку операции, вы оба покинете Петроград. Сегодня же начните улаживать формальности.

Эллей задумчиво потеребил верхнюю губу.

— Наш отъезд может вызвать подозрения.

— Отчего же? Здешнее шестнадцатое — у нас двадцать девятое. Через два дня Новый год, и вы спешите к родным на праздничные каникулы. В чём вас можно заподозрить? А Пуришкевич должен быть у Юсупова. Помимо всего прочего, мы создадим ему определённую репутацию взамен той, что есть, и потом используем. Человек он заметный, энергичный… Да и мне с ним впредь будет проще и спокойнее. Кстати, джентльмены, семнадцатого декабря наш поезд опять уходит на фронт. Так что не забудьте о медикаментах, заявки я вам оставлю. На русских складах в самом деле ужасно воруют, и Пуришкевич тысячу раз прав: стрелять их там надо!

Келл отхлебнул виски. Несколько мгновений он молча наслаждался ванильно-яблочным букетом напитка, а потом продолжил:

— Теперь что касается великого князя. Дмитрий Павлович тоже должен той ночью оказаться у Юсупова.

— Я думаю, это можно будет устроить, — сказал Скейл, глянув на Эллея. Келл нахмурился:

— Не можно устроить, а обязательно, чего бы это ни стоило! Нажмите на Юсупова. Во-первых, присутствие особы императорской крови освятит происходящее, уж простите за патетику. Во-вторых, в случае чего причастность Дмитрия Павловича серьёзно осложнит работу полиции и следователей.

— Вы всё же полагаете, что Распутина придётся?.. — спросил Эллей с непроизвольным жестом, словно смахивая шахматную фигуру с доски.

— Мы обязаны рассматривать все варианты. Вам не хуже моего известно, что Распутина не раз пытались уговорить и щедро купить, лишь бы он удалился от двора. Безуспешно. Конечно, физическое устранение — это крайний случай, но… Либо он пойдёт на сотрудничество, либо не оставит нам выбора.

Полковник снова приложился к стакану.

— Давайте непосредственно к делу. Юсупов, Пуришкевич и Дмитрий Павлович — на вашей совести. Имейте в виду, что великий князь предполагает не позже восемнадцатого декабря отправиться в Ставку. Надо заручиться его присутствием как можно скорее, чтобы он не отбыл раньше. После того как вы уедете, у меня должна быть возможность связаться с Рейнером в любую секунду. В любую! Знать о том, что я здесь, ему не надо. Никакой лишней информации — где, что… Но сутки, с полудня шестнадцатого и до полудня семнадцатого, пусть не отходит от телефона. И пусть будет готов мгновенно выехать к Юсупову в случае, если мне всё же понадобится чистильщик.

Это слово — eraser — прозвучало, и сомнений в наиболее вероятном исходе встречи с Распутиным уже не осталось. Прочие слова были сказаны для порядка.

— Вот, пожалуй, и всё, джентльмены. Вопросы, неясности?.. Нет? Прекрасно.

Келл принялся собирать бумаги со стола обратно в папку, откладывая заявки на лекарства для санитарного поезда.

— Куй железо, пока горячее, — сказал он вдруг по-русски и снова перешёл на английский. — Прикажите меня проводить, джентльмены. И да поможет нам бог!

Скейл позвонил в колокольчик, вызывая лакея.

Пламя мгновенно охватило скомканные листки, брошенные офицерами в камин. Инструкции Келла недолго корчились на углях, превращаясь в дырчатые серо-коричневые хлопья. Лакей распахнул дверь в квасную гостиную, приглашая сутулого доктора к выходу, и тяга унесла раскалённую пыль в дымоход.