33. Бармалей говорит

Договор, – Бармалей подступает к сливочному вплотную.

Какой договор? – шепчет сливочный, разводя беспомощными руками. – Нет никакого договора! Есть только я и моё горячее сердце! – Бармалей запускает руку в его внутренний карман, куда сливочный только что сложил договор – и вытягивает оттуда верёвочку. Тянет, тянет – но верёвочка не кончается, вьётся.

Э,э! – кричит сливочный, хватаясь за верёвку и за сердце. – Вы меня сейчас… распустите!.. Я же нестойкий… Помогите! А-а!

Боба, мотай! – рычит Бармалей. Боба мотает, Бармалей тянет, берётся помогать и Галка. Сливочный вертится, как веретено, всё быстрее, и наконец в руках Бобы оказывается большой, с человеческую голову, клубок сливочных ниток.

Распустился и смотался, – Вики. – Бармалей, спасибо тебе… Теперь этот клубок в окно, наверное, надо… – Вики бросает клубок в окно и неожиданно попадает. – Пусть катится к своей невесте.

Да он её ещё раньше смотал, – Янда, с уверенностью. – Чего от него ждать-то. Распустил и смотал.

Через минуту смех и вопли за окном стихают так внезапно, как будто дирижёр взмахнул палочкой или все в рот воды набрали. Гаснут и огни. Снова становится очень темно и очень тихо.

Ёлки, хоть бы фонарик какой-нибудь, – Бармалей.

Погоди-ка, – Органайзер. – Мой чип, который то есть у тебя, он может немножко посветить. Попробуй его повернуть на одну восьмушку – сумеешь? Коннекта для этого не требуется.

Попробую, – Бармалей нащупывает чип и поворачивает ровно на одну восьмушку.

Огоньки на чипе начинают светиться, слегка освещая келью – не ярче свечи. Висок Бармалея вибрирует и нагревается. Вики не смотрит на него, сидит в полутьме, в полосатой майке, и золотые языки её кроссовок светятся.

Вот со мной, Бармалей, – нехотя сообщает Вики, стараясь глядеть в другую сторону, – всегда такая история. Только кто-нибудь понравится – и сразу обязательно кто-нибудь ещё выныривает и давай про меня гадости рассказывать. Ещё в детстве началось: я парня привела, а мать сразу такая, «ой, ха-ха, а Вики когда было пять лет, у неё сопли до полу висели!» Вот и сейчас то же самое. А ты мне ужасно понравился. Поэтому жаль. Я тебе давно хотела сказать. Ты ужасно крутой. Я твои статьи каждый понедельник первым делом открываю. Ты у нас один из немногих остался, кто пишет хоть каким-то боком про жизнь. Ну вот эту, как бы, «без сахара и укропа». Ну а я дура, конечно… чего уж там.

Да-да, – поспешно подхватывает Алексис, – я тоже тебя читаю, Бармалей! Хотя мне кажется, ваша газета немножко, это… пессимистическая. Ну иногда отворачиваюсь от всего этого, но уж я-то как раз понимаю… оно всё именно так и есть! Вот эта статья-то, помнишь? Про детишек, которые шприцы в пассажиров на спор втыкали! Эх!..

Вики, – говорит Бармалей. – Погоди. Я тебя подогревать не собираюсь, обирать тем более. Но ты там чего-то рассказывала, так и я теперь тоже расскажу. Кое-что, – Бармалей вполголоса (ему кажется, что со словами выйдет и тошнота).

Чип Органайзера издевательски жужжит и помигивает, а перед глазами плавают, потрескивая, зелёные и алые овалы.

А что такое? – (вокруг глаз у неё чёрные круги, а сами глаза блестят масленым блеском).

Вы тут все почему-то решили, – с трудом произносит Бармалей, – что я такой, э-э… супермен, ваще благородный дон, дядя Хэм и ты пы… Ну, дядя Фёдор (тот насмешливо аплодирует), я вас не имею в виду, вы-то и без моих рассказов всё знаете… но я хочу, чтобы и все остальные. Например, Вики, ты. Хочу, чтобы ты тоже знала – как оно на самом деле.

В восемнадцатом веке были, как помните, такие аферисты… авантюристы… и всё им с рук сходило.

а я живу в дцать – первом

и на данный момент я не представляю, как я буду выходить из этой ситуации

если она сама из меня не выйдет

В общем, штука в том, что нормализовали меня не один раз, а все восемь. И вовсе не за белые ленточки. И не за протест. Не за правду меня нормализуют каждые полгода, а как раз за то, что я правды не терплю. Каждые полгода выдираю этот чёртов чип и в отрыв ухожу. Пытаюсь уйти. Новый имидж, новые доки, новая жизнь, новое всё.

Ну, первый раз было за ребрендинг России. Я копирайтером тогда работал. Хороший был копирайтер. Но вышла дурацкая история. Однажды вечером засиделся поздно, и тут – звонок, клиент пришёл. Чёрный человек, блин. Я сейчас уже не уверен – был он или нет? Но деньги-то точно были. Нормальные такие деньги. И заказал этот самый чёрный человек нам ребрендинг России: новый гимн, логотип, продвижение на внешнем и внутреннем рынке, упаковку… Полный ребрендинг, короче. Ну, я и стал работать над этим, десять ночей не спал, потом по брифу ему всё и выслал в трёх вариантах. Первый вариант был, как помню, конституционная монархия, второй – анархический либертарианский, а третий – конфедерация, отпустить всех на фиг. Ну, я и загремел, конечно.

А потом пошло-поехало. Выпустили меня… всё серо, жизнь не в кайф, из агентства уволили… ну, я чип выдрал и давай врать.

Ну, что наврал… Что журналист. Владею инфой нужной.

Брали на работу – «собственные материалы» написал за ночь. Несколько статей. С нуля, конечно. Взяли с ходу – статьи блеск! Только фейковые, вот беда. Но никто ничего не заподозрил.

Мне бы сидеть тихо, а я имена нужные узнал и связал их чисто по вдохновению. Явился с этой инфой к редактору. Наверно, хотелось собственной значимости. Крутости.

Ну и кончилось тем, что нашли меня люди, которым выгодно было…

Которые хотели тогдашнего директора утопить.

Связались со мной, им было это выгодно, и они со мной связались. Вот в такой всё узел закрутилось кошмарный. Вот тут бы мне и признаться, а я предпочёл до конца врать. Лежу в реанимации, а сам кайф ловлю, прокручиваю про себя с таким удовольствием, что вот был такой журналист, хотел их вывести на чистую воду, но его убили…. Бред…

Самое бредовое именно это – что начинает совпадать что-то. Бред становится явью. Начинаешь богом себя считать.

Вики вон даже, и та купилась. Настолько на правду похоже. Ну да, если кого побили хорошенько, значит, правда… за неправду-то, чай, не побьют…

Ладно. Нормализовали снова – я опять чип вытаскиваю, за месяц язык выучил и стал синхронистом. Плохим, правда, но ведь взяли же на работу. Ну, плохо проверили, но мне же удалось их надуть. По-испански… Даже встречал какие-то делегации…

В этом и проблема, что я ну, типа, быстро думаю. Именно в этом, потому что я себя начинаю считать опять выше всех.

Ну, опять нормализация, опять выхожу – корешки дёргаю… вы видели – я привык…

Акционистом был. Не акционер, а акционист. Получил грант Ван-Гоговского общества на художественную акцию – проведение Апокалипсиса в Кремле. Спиздил ядерный чемодан и завладел им на три с половиной секунды. Проклятые сомнения помешали довершить дело.

Потом… консалтингом по поводу ипотеки занимался в одном городе. Помогал с выдачей кредитов, точнее, с перекредитованием. А на самом деле просто сам брал кредиты. Про-сто я ра-бо-та-ю волшеб-нии-кооом.

И это так просто, действительно волшебно: раз – и все счастливы! Да, Вики? Ты ведь тоже из-за этого в тамады пошла, я знаю.

Взял машину дорогущую, ездил без прав. Всех кормил в дорогих ресторанах.

Да, я в жутких долгах.

Потому что сейчас же не восемнадцатый век, когда не было никаких…

То есть, я должен буду, во-первых, платить все эти кредиты.

Во-вторых, там кое-где наверняка есть и уголовка – да что там, точно есть

Хорошо хоть у нас не Америка, сроки не суммируются.

Все, наверное, думают, что авантюрист – это весело.

А я вот точно знаю, что это совсем невесело.

Это невесело даже в тот самый момент, когда ты это делаешь.

Нет ни азарта, ни драйва. Когда-то, может, и был. Но очень скоро его нет, а под черепом всё равно зудит.

УПНО с моей инфокопией работает, а я уже давно в другом месте. Тут уже семь моих инфокопий размножено, может, восемь. Тот Бармалей, которого вы журналистом считаете, это третий, что ли, по счёту. Так и пишет статьи… то есть я пишу. После прошлого раза уже и сам не помню, кто из нас оригинал. Бывает раздвоение личности, а я себя восемь раз забэкапил.

И не ради протеста. А просто потому что… Не знаю почему. Зудит в мозгу, и всё. Не могу я быть одним и тем же все время. Не могу. Пусть лучше меня совсем не будет в реальности, чем.

Дети вот, например, у меня, Алексис, есть где-то. Трое по меньшей мере. А где, кто? Не знаю.

Я в интернете читал – болезнь, хрен его знает… Дохлый номер.

Опять же в тех же Штатах, может, и прокатило бы, но там вообще страшные законы, и должна быть какая-то лазейка.

А у нас всё равно кредиты все платят. Да не в кредитах дело. Я всё проебал – и имя своё, и сам себя, и всю жизнь свою. Лучше и не думать об этом, такая это всё нудятина.

Да и УПНО тут ни при чём. Я всегда таким был.

Мы, моя семья, переезжали часто, очень часто. И вот когда мне было одиннадцать, в очередной раз в новом дворе меня никто не знал.

И я такой думаю – мне не очень нравилось моё имя – и я подумал: а почему мне на этот раз не назваться другим именем?

А когда меня родители позвали моим и я откликнулся, возникли вопросы.

И тогда я стал врать, что у меня три имени. Три, потому что два – это очевидное враньё. Ну, что на самом деле зовут так, как позвали родители, а другое я выдумал. А три – это…

Ну, кто верил, кто нет, но в любом случае это была крутая фишка.

А самое смешное знаете что?

У древних племён славянских, ну не знаю, как это правильно сказать, в древности, на Руси, у людей действительно было по три имени.

Одно как бы для людей, официальное. Другое домашнее. Обычно какое-нибудь ругательное. Например, Дурак – это самых умных так называли. Или Страшок – это самых красивых. Ну а третьего имени почти никто не знал.

Его давали тайно, чтобы злые духи не пронюхали.

Потому что имя знать настоящее, это даёт большую силу. Можно человека погубить, если знаешь его имя.

Но злые духи всё равно пронюхивали, и тогда получалось нехорошо. И даже непонятно было, кого хоронить.

И вот я теперь иногда думаю, что меня и на самом деле как-то не так, может, назвали. А потом все забыли, как. Только злые духи знают, а я и не знал никогда, и теперь уже не узнаю.

На самом деле тебя зовут ослик Иа-Иа, – говорит дядя Фёдор после краткого молчания. – Потому что ты самый настоящий осёл. У меня паспорта пропадают, а тут наоборот, у твоего паспорта пропадают настоящие чуваки из мяса и костей да ещё с неплохими мозгами. А паспорт только рот разевает. Куда это годится? Научи, что ли, свой паспорт себя хранить. Пусть он тебя воспитывает.

Это как мои внуки, – говорит Галка. – У меня внуки, так старший любит младшую пугать. Говорит: «Сашеньки нет! Сашеньки нет нигде!»

(это её зовут Сашенька, младшую девочку)

и Сашенька так пугается!

тычет себе в грудь пальчиком, плачет и кричит:

«Неть! Сяся туть, Сяся воть!»

Боится, стало быть, что её нет.

Я старшему скажу, пусть не пугает так.

Мало ли что.

Мне это напоминает, – говорит Николай Николаевич, – ваши эти все рассказы, молодые люди, мне напомнили

как я в молодости однажды

подрабатывал на «Красной Баварии»

пивзавод, простите

вот по вечерам подрабатывал, по ночам

иду летом оттуда

пустые улицы – Ленинград

и вдруг вижу, женщина сидит на поребрике

совершенно голая!

И что же вы с ней сделали? – Паскаль.

Ничего не сделал.

Одеться не помогли? Пиджак ей не дали?

Какое!

Я в шоке был.

По тем временам – представляете?

Менты смотрю едут уже

спрашивают меня: вы её знакомый?

А я говорю: нет! Я её не знаю

они меня в другой раз спрашивают

точно не знаешь?

Да точно! Точно не знаю!

Так-таки не знаешь?

Я говорю опять им: нет

не знаю я её

и уехали с ней

а я так и не знаю

Тут Боба приглядывается к Бармалею и замечает, что тот слегка кренится набок.

И всё-таки, уважаемые Бармалей и Органайзер. А также все остальные. Так ли уж нужен нам этот самый свет?

Голосую за конец света! – дядя Фёдор тоже смотрит на Бармалея. – Выключай, у тебя уже волосы обуглились.

Конечно-конечно! – быстро соглашается Органайзер. – Я просто так предложил. Бармалей, поверните чип обратно, ладно?

Бармалей хочет что-то возразить, но уже не может. Глаза ему заливает чёрной смолой и замазывает сажей. Он хочет поднять руки и выдернуть чип из виска, но не находит наверху никакой головы. А свет между тем всё-таки продолжается, хотя и вывернутый наизнанку.

Наконец кто-то (Вики) выдёргивает чип из его виска, а потом всё вокруг гаснет, и наступает темнота и облегчение. Бармалей тотчас засыпает.

И как раз в этот момент, когда он засыпает, снаружи вдруг как будто опять становится немножко светлее, а кроме того, слышится ветер и какой-то странный звук и свежий, сильный запах; и с первым ударом грома Бармалей чувствует сквозь сон, что это началась гроза, первая гроза подступающей осени. И вдруг он понимает, что шесть стен сахарницы, в которой они сидели, раздвинулись, крышку сняли, и они теперь уже находятся не в келье, а…