Книга: Тяжелые бои на Восточном фронте. Воспоминания ветерана элитной немецкой дивизии. 1939—1945
Назад: Глава 3 Претендент
Дальше: Глава 5 Урок практической телефонии

Глава 4
До свидания, Лихтерфельде!

Все до блеска начистили сапоги и вычистили униформу. На них не было ни пятнышка! Мы выглядели просто великолепно. Я с нетерпением ждал своего первого официального отпуска. Позавтракали мы в спальном помещении. Потом появился Смеющийся Дьявол и придирчиво осмотрел каждого, желая убедиться, что мы оправдали высокие надежды «Лейбштандарта». Довольный нашим внешним видом, он одобрительно кивнул и удалился. Помещение наполнил гул ликования, напоминавший шум и веселье на школьном дворе. Полчаса спустя из-за двери вновь появилась голова унтершарфюрера.
– Командир роты Бекер желает с вами поговорить. Общий сбор на плацу ровно через пять минут.
Мы поправили свои головные уборы и помчались вниз по лестнице. Смеющийся Дьявол и командир роты Бекер уже поджидали нас на плацу.
Стуча сапогами, мы энергично построились в ровные шеренги. На бледно-голубом безоблачном небе ярко сияло солнце. Все были бодры, предвкушая скорую встречу с друзьями и родными.
– Смирно! Равнение на середину.
– Солдаты, – торжественно обратился к нам командир роты, – у меня для вас неприятные новости. С сожалением довожу до вашего сведения, что ворота казармы отныне закрыты. Отпуск отменен до особого распоряжения. – После длинной паузы он продолжал: – Сегодня утром наш фюрер выступил со специальным заявлением по радио. У меня есть стенограмма этого заявления, которую я сейчас зачитаю.
Последние слова в этой длинной речи звучали примерно так: «Судьба Европы и будущее рейха теперь в ваших руках, и да поможет нам Бог в этой борьбе!»
Мы стояли в гнетущей тишине, пытаясь осознать всю чудовищность внезапного объявления: мы теперь в состоянии войны с Россией!
– Солдаты «Лейбштандарта»! – громко крикнул Смеющийся Дьявол. Глаза его были широко раскрыты, а голос дрожал от гордости. – Вы знаете, что делать, когда вернетесь в казармы. Вы должны быть готовы в любую секунду выполнить приказ. Рота, разойтись!
Мы тут же поняли, что обучение, строевая подготовка и караульная служба подошли к концу, и взволнованно перешептывались друг с другом, когда направились обратно в казармы. Как раз в этот час разворачивался «План «Барбаросса» – операция по молниеносному наступлению на большевиков. Наши вожди ожидали, что русские, несмотря на соглашение с нами, наверняка воспользуются шансом ударить нам в тыл, когда мы решим вторгнуться в Англию. Чтобы предотвратить эту угрозу, наши войска перешли в наступление на широком фронте, простиравшемся от берегов Балтики до Черного моря.
Мы упаковали свои вещмешки и принялись ждать. Поначалу все судорожно бросались к окнам, заслышав рев грузовиков на плацу, но никакого сигнала нам пока никто не подавал. Взволнованная болтовня постепенно уступила место мрачной тишине. Вечерний прием пищи прошел без новостей. Когда стемнело, мы улеглись на койки в полном обмундировании, лишь сняв сапоги.
После утренней переклички мы вернулись к обычной рутине. День прошел без особых происшествий. После наряда я наткнулся на Макса.
– Слышал о Бекере?
– Я был в карауле и ни с кем не разговаривал, – ответил я.
– В него стреляли. Прошлой ночью его отвезли в госпиталь СС на Унтер-ден-Эйхен.
Странные новости…
– А кто это сделал?
– Часовой у рейхсканцелярии. Такие ходят слухи, – ответил Макс.
Подробностей стрельбы никто толком не знал, но в казармах из-за этого уже царило оживление. Позже мы выяснили, что Бекер проверял посты у рейхсканцелярии, прячась среди кустарников. К сожалению, он не смог вовремя ответить, когда часовой окликнул его. Тот взял и выстрелил. Пуля угодила в правую ногу Бекера, возле паха, и вышла наружу.
За безукоризненное исполнение служебного долга часового тут же произвели в обершутце (рядового первого класса). Хотя, конечно, все могло сложиться намного хуже, причем как для него самого, так и для Бекера…
* * *
В начале августа 1941 года мы получили известие о скорой приписке к полевой части. Однако у меня возникли некоторые сложности. Инфекция, развившаяся на правом указательном пальце после небольшого ушиба, требовала вскрытия и последующей медикаментозной обработки. За день до предполагаемого отъезда из Лихтерфельде я явился к нашему ротному врачу.
– Шутце Бартман, я вижу, что палец ваш еще не полностью зажил, – сказал он после осмотра и повторного изучения записей в своем журнале.
– Оберштурмфюрер, это не мешает мне полноценно пользоваться оружием. Боль, скорее, у меня в голове, – бодро ответил я, повторив фразу, которую старательно вдалбливали в каждого новобранца.
На лице врача мелькнула раздраженная улыбка.
– Однако я должен предложить вам шанс остаться в Берлине, пока ваша рана не будет излечена полностью.
– Я предпочел бы находиться со своими товарищами, – ответил я с невольной мольбой в голосе.
Доктор кивнул, взяв ручку из держателя на столе, и дописал несколько строчек в документах.
– Не волнуйтесь, – сказал он. – Вы отправляетесь завтра, на том же поезде, что и ваши товарищи!

 

После утренней переклички каждый получил большую салями, банку мясных консервов и немного масла и хлеба. Мы упаковали провизию в вещмешки и построились для марша к железнодорожной станции в Лихтерфельде, где перрон был уже переполнен штатскими и военными. Военный оркестр играл какой-то пронзительный марш, укрепляя в нас, на все согласных жертвах, иллюзию неуязвимости. Обергруппенфюрер фон Йена обратился с речью, от которой мы почувствовали себя героями. Героями, которым предстояло «завалить» большевистского «медведя» и спасти европейскую культуру. Когда ободряющая речь фон Йены была закончена, мы с воодушевлением погрузились в вагоны ожидающего нас эшелона.
Все пытались протолкнуться поближе к окну и еще раз увидеть красочную сцену на перроне. 16—17-летние девушки из Союза немецких девушек (Bund Deutscher Madel) махали нам небольшими красными флажками со свастикой, в то время как рота юношей из «гитлерюгенда» выкрикивала лозунги. Праздничное настроение нарушил пронзительный свисток, и военный оркестр заиграл «Прусскую славу» (Preussens Gloria). Паровоз фыркнул, словно черный механический дракон, с нетерпением ожидающий, когда же можно двинуться в путь. Находящиеся в вагонах качнулись в унисон, когда поезд пришел в движение. По перрону, тряся косичками, бежала спортивного вида девушка. С грустной улыбкой на лице она посылала воздушные поцелуи одному из солдат.
Собравшись хаотичными группами, матери прикладывали к мокрым от слез лицам носовые платки. Когда эшелон набрал ход, я пробрался к открытому окну и махнул рукой, успев в последнюю секунду поймать взгляд матери. Она с трудом натянула улыбку на бледное лицо и, взмахнув носовым платком, ответила на мое прощание.

 

Над шпилями большого города повисло кроваво-красное солнце. Поезд замедлил ход. Скучающие лица моих товарищей посветлели. Мелькнул дорожный знак: «Краков». Еще до полной остановки эшелона унтер-офицеры и офицеры принялись открывать двери вагонов. Мы высыпали на платформу и выстроились повзводно, ожидая дальнейших указаний от командиров.
– Подходящего транспорта нет. Добираться к месту назначения придется пешим порядком, – объяснил один из офицеров.
Вечерний воздух был свеж и приятен, и я надеялся вскоре вытянуть ноги и как следует отдохнуть после долгого перегона. Напевая солдатские песни и стуча сапогами, мы дружно маршировали по мостовой. В голове у меня снова мелькнула мысль о том, что это и есть воплощение юношеской мечты – стать солдатом знаменитого «Лейбштандарта».
Приближались сумерки. Маршируя вдоль трамвайных рельсов, мы прошли по мосту через Вислу. Вскоре рельсы исчезли за двумя массивными деревянными воротами, над которыми виднелась надпись на иврите. На вершине центрального столба, разделяющего створки ворот, красовалась шестиконечная звезда Давида.
Как будто повинуясь собственному тайному желанию, правая створка ворот со скрипом открылась перед нами, словно приглашая в мрачный и зловещий мир. Мы притихли и молча маршировали по темным улицам. Сверху, из открытых окон, на нас испуганно смотрели изможденные лица. Из-за открытых дверей обветшалых домов то и дело раздавались насмешливые выкрики. Чьи-то руки подносили к окнам горшки с нечистотами и выплескивали прямо на улицу, норовя попасть в нас.
– Не обращайте внимания, – приказал офицер, – у них тут свои обычаи и законы…
Покинув район гетто, мы проследовали вверх по дороге, пока не добрались до казарм, где были расквартированы части дивизии ваффен СС «Мертвая голова». Войдя в казарму, мы швырнули вещмешки на койки. Те, на кого все-таки попала вылитая из окон моча, принялись стирать одежду. К счастью, большинство сослуживцев из моего взвода избежало этой малоприятной участи. Пока я дожидался отбоя, в голове у меня то и дело всплывали мрачные картины из гетто. В одночасье война перестала казаться мне такой уж героической…
Утром возобновилась обычная рутина – переклички, новые инструкции, еще больше подготовки. Так продолжалось четыре или пять дней, потом нас снова отвезли на железнодорожную станцию, на этот раз пришлось трястись в вагонах для перевозки скота, сидя на устеленном соломой полу. От торжественного отъезда из казарм на Лихтерфельде нас уже, казалось, отделяла теперь целая вечность. Мы отправились в утомительный путь, все время петляя и куда-то сворачивая, чтобы, как нас проинструктировали, ввести в заблуждение вражеских шпионов.

 

После нескольких дней пути мы, изнывая от духоты, прибыли на отдаленную железнодорожную станцию. Я в удивлении уставился на окрестный пейзаж – безбрежное море переливающихся на солнце желтых подсолнухов. Мы вышли из эшелона и сели в грузовик, который по петляющей дороге привез нас к какому-то большому амбару. Здесь нам и предстояло провести ночь. К тому времени я уже отбросил мысли о еврейском гетто, загнал их в самые дальние закоулки памяти. Да, неприятно, но, в конце концов, это не мое дело. Ах, эта извечная юношеская наивность!
С наступлением сумерек мы собрали хворост в соседней роще и разожгли большой костер. Усевшись вокруг, мы принялись напевать давно знакомые песни, которые уже пели тысячу раз. Появился пожилой крестьянин. Стоя поодаль, он смотрел на нас и слушал, как мы поем. Дежурный унтершарфюрер, отвечающий за наш небольшой отряд, жестом пригласил его подойти поближе. Крестьянин подошел к нам. Мы улыбнулись. С ним заговорил один из наших товарищей, который знал несколько слов по-русски.
Но старик крестьянин ответил на чистейшем немецком:
– Вы не возражаете, если я послушаю?
Оказалось, что это украинский фольксдойче, этнический немец, предки которого обосновались на Украине много лет назад. Все засмеялись и с надеждой посмотрели на унтер-офицера. Тот кивнул и подозвал украинца:
– Подойдите и садитесь с нами у огня.
Пока мы непринужденно болтали, подошло еще несколько украинцев, и среди них молодая женщина приблизительно 25 лет.
– Еще несколько месяцев назад, – рассказала она, – у меня было три брата. А теперь нет ни одного. Всех увели коммунисты. Пять лет назад мои братья жаловались на колхозные порядки, – объяснила она. – Их тут же осудили, назвали кулаками, врагами народа. Понятия не имею, где они теперь. Мои письма властям остаются без ответа. Сейчас они арестовали почти всех, кто младше шестидесяти лет. Обвиняют в шпионаже. Один только Бог знает, где теперь мои братья.
– Нам всем повезло, что мы выжили, – сказал старик, взмахнув рукой. – Меньше десяти лет назад нас тут морили голодом. Страшные были времена. Даже были случаи людоедства: некоторые похищали детей, чтобы потом съесть их. Иногда, говорят, на это решались даже их родные, доведенные голодом до безумия…
Я с трудом мог поверить, что в таком плодородном крае может случиться голод.
– А вы сами видели что-нибудь подобное? – спросили мы. – Случаи людоедства?
– Самому не приходилось. Открыто такими вещами никто не занимался, тем более на виду у соседей, – ответил старик, опустив глаза. Он поднял ветку, лежащую у костра, с грустным видом поднес к огню и держал, пока та не начала тлеть. – Во время голодомора я потерял четырех внуков. Да, голодомора – так мы называем эти страшные времена. – В его мокрых от слез глазах отражались языки пламени. – А лакеи коммунистов прибивали к стенам и телеграфным столбам плакаты, на которых было написано, что есть детей – это варварство.
– А из-за чего начался голод?
– Да никакого голода не было, – ответил старый крестьянин, и в его хриплом голосе послышались нотки отвращения. – Это делалось преднамеренно. Мы сопротивлялись коллективизации. Доходило до того, что некоторых заставляли собственноручно рыть себе могилы и тут же расстреливали. Они забрали у нас инвентарь и весь урожай. Не было никаких сил смотреть на то, как голодают наши люди: лица матерей почернели, детишки исхудали, их кости сделались тонкими, как барабанные палочки. Я ненавижу Сталина, и пусть Бог услышит мои слова!
Теперь, чувствуя себя скорее освободителем, нежели завоевателем, я был убежден, что наше присутствие в этой части света целиком и полностью оправдано. Я ведь собственными ушами слышал, что рассказывали люди о сталинской жестокости. И решил, что, описывая большевизм, Гитлер нисколько не преувеличивал – или, по крайней мере, так мне казалось в то время…
Мрачное молчание нарушил веселый голос унтершарфюрера:
– Друг мой, теперь здесь мы, и вам больше не стоит беспокоиться о Сталине.
И звучным голосом он запел: «На лугу цветочек маленький расцвел…» – фрагмент из известного нацистского марша «Эрика».
Пение помогло немного смягчить воцарившуюся атмосферу отчаяния. За первой песней последовали другие, как на немецком, так и на украинском языках. Все собравшиеся возле костра наслаждались веселой компанией до тех пор, пока не пришел унтерштурмфюрер (лейтенант войск СС) и не напомнил, что настало время отбоя. Мы умоляли его разрешить нам продолжить эту стихийную вечеринку.
– Нам ведь не повредит немного получше узнать местных жителей, – пробовал объяснить наш унтершарфюрер.
– Когда я подаю команду, – поднял голос унтерштурмфюрер, – то ожидаю немедленного повиновения – без колебаний и ненужных вопросов. Вы понимаете? Вы же солдат «Лейбштандарта»!
– Но, унтерштурмфюрер!.. – рискнул вмешаться кто-то из моих товарищей, но офицер сразу же перебил его:
– Еще одно слово, и каждый из вас предстанет перед военно-полевым судом СС.
С этими словами он круто развернулся и исчез в тени соседних деревьев.
А наш унтершарфюрер – сын фермера с румяным лицом – негромко, но так, чтобы все услышали, проговорил:
– Любитель правил и инструкций… А ладить с людьми так и не научился…
Вообще-то подобное буквоедство было редким явлением: другие командиры, под началом которых мы служили, были все, без исключения, прекрасными людьми и умели расположить к себе простых солдат. Несмотря на приказ унтерштурмфюрера завершить посиделки у костра, наш непосредственный начальник разрешил нам задержаться там до полуночи…
Выспавшись, мы продолжали путь к линии фронта. На синем небосклоне ярко сияло солнце, а мы, словно туристы, внимательно разглядывали проплывающие мимо пейзажи. В полях цвели огромные – выше человеческого роста – подсолнухи.
– Какие красивые, – сказал я нашему унтершарфюреру.
– Да уж, красивые – только это смертельная ловушка для пехоты.
Несколько дней спустя полил сильный дождь. Под колесами наших грузовиков и бронетранспортеров дороги быстро превратились в грязное месиво. Раз за разом мы вынуждены были вылезать из грузовиков, чтобы вытолкнуть их из грязи. Однажды мы никак не могли вытащить застрявший грузовик. Тогда откуда-то подвели колонну военнопленных; это были первые русские солдаты, которых мне довелось увидеть. Их заставили веревками вытаскивать завязшие в грязи грузовики и мотоциклы. На следующий день в небе снова ярко светило солнце. Грязь быстро высохла, и дороги вновь стали проходимыми.

 

Я был одним из 674 новобранцев, прибывших в составе пополнения, чтобы компенсировать тяжелые потери, понесенные «Лейбштандартом» во время недавнего сражения под Уманью и захвата Киева.
Однажды нас выстроили у ограды прекрасного загородного дома, который служил нашим полковым штабом. Зепп Дитрих, командир «Лейбштандарта», подошел к нам, пожал кое-кому руки и дружески поприветствовал. В это время офицеры начали отбирать личный состав для своих подразделений. Наши ряды быстро редели, и вскоре я оказался в числе десятка молодых солдат, перед которыми стояли Зепп Дитрих, унтерштурмфюрер и роттенфюрер.
– 4-я рота – это хорошо экипированное подразделение атаки. Имеет на вооружении 12 минометов и 12 станковых пулеметов, распределенных по трем взводам, – объяснил унтерштурмфюрер. – В каждый пулеметный расчет входит пять шутце (рядовых). Шутце номер один несет и стреляет из пулемета. Шутце номер два отвечает за лафет, треножник для направления пулеметного огня в определенный сектор обстрела. Каждый из остальных членов расчета несет по два ящика с патронами – по 600 патронов в каждом – и запасной пулеметный ствол. – Посчитав, он отобрал восемь моих товарищей. – Эта группа отправится с роттенфюрером, который сопроводит вас к пулеметным взводам.
Унтерштурмфюрер продолжил речь, а Зепп Дитрих наблюдал за происходящим, пристально вглядываясь в наши лица.
– Остальные войдут в группу управления роты, которая занимается обеспечением связи. Эта задача жизненно важна для нашего боевого успеха. Ваши обязанности будут включать прокладку телефонных кабелей и доставку донесений. Пулеметный и минометный огонь обеспечивает поддержку наших фронтовых пехотных частей, задача которых – вытеснить противника с оборонительных позиций в зоны поражения. Это эффективная боевая техника, зачастую приводящая к тотальному уничтожению противника, но успех во многом зависит от связи, точной связи между…
Нахмурившись, унтершарфюрер взглянул на небо.
Я машинально повернулся, чтобы понять, что происходит, и вдруг заметил пятно в небе, которое стремительно приближалось к нам. Потом услышал гул. От сильного глухого удара в бок я рухнул в мелкую траншею по другую сторону от изгороди. Опомнившись, я увидел, что рядом со мной лежит Зепп Дитрих, а вокруг клубится пыль от пуль, которыми неведомый враг осыпал нас откуда-то сверху.
Над головой проревел русский истребитель…
– В следующий раз, когда увидите подобное, немедленно бросайтесь в укрытие, – с улыбкой проговорил Зепп Дитрих – я ведь не всегда буду рядом, чтобы о вас позаботиться…
Назад: Глава 3 Претендент
Дальше: Глава 5 Урок практической телефонии