Глава 30
Святилище в Ерихове
Мы подходили к одному дому за другим, стучали во все двери, но помещения были заняты солдатами вермахта, которые ясно давали понять, что наше присутствие нежелательно. Уставшие почти до безумия, мы наконец наткнулись на дом, стоявший на краю деревни. Это была наша последняя надежда на то, что можно где-нибудь получить приют.
Пока гауптштурмфюрер стучал в дверь, я стоял у него за спиной, не сомневаясь, что хозяева или те, кто остановились здесь на постой, непременно прогонят нас. Дверь открыла молодая красивая женщина в красном переднике.
– Нам нужен ночлег, – сказал гауптштурмфюрер.
Женщина улыбнулась, пригласила нас в дом и провела в гостиную, где мы с облегчением сразу побросали свое оружие прямо на пол. Офицеры рухнули втроем на большой диван у стены, а мы с моим приятелем унтершарфюрером заняли два маленьких кресла, стоявшие по обе стороны старой, но красивой изразцовой печи с изображениями пасторальных сцен. На маленьком столике возле того кресла, куда я уселся, стоял небольшой прямоугольный радиоприемник. Их выпускали в огромных количествах, и с их помощью на немецкую аудиторию вываливался поток официальной пропаганды. Следует заметить, что принимать с помощью этих приемников иностранные радиостанции было невозможно. Передняя панель радиоприемника почему-то напомнила мне человеческое лицо. В самом деле, шкала настройки с нарисованными по обе стороны орлом и свастикой казалась похожей на рот.
– У вас усталый вид, – сказала хозяйка, а потом позвала кого-то из передней. – Ута, Ута! У нас гости, пять выбившихся из сил мальчиков. Они из СС, их пятеро!
Она повернулась к нам и спросила, хотим ли мы есть. Видимо выражение наших лиц было красноречивее любого ответа, потому что девушка тут же опять крикнула:
– Ута, спускайся вниз, помоги мне нарезать бутерброды с той колбасой, что у нас осталась.
Прежде чем покинуть комнату, хозяйка снова повернулась к нам и с вежливой улыбкой сказала:
– Господа, чувствуйте себя как дома.
Она вернулась с большим металлическим подносом, на котором стояли пять стаканов, наполненные водой, и несколько толстых кусков хлеба с колбасой.
– К сожалению, это все, что я могу вам предложить.
Гауптштурмфюрер взял стакан и поинтересовался:
– Вы одни в этом доме?
– Да, – вздохнула девушка. – Наши родители уехали перед самым вашим приходом. Они отправились за своими родителями, чтобы привезти их сюда до прихода русских.
Девушка с подносом подошла ко мне, и я, посмотрев ей в глаза, спросил:
– Как вас зовут?
– Лиза, – с милой улыбкой ответила она. – А вас?
– Эрвин…
Мы набросились на бутерброды, как стая голодных псов. Гауптштурмфюрер предложил нам всем из своего запаса сигареты, включил радио, и мы закурили, с наслаждением внимая звукам музыки Вагнера.
В комнату снова вошла Лиза, и, кажется, она была довольна собой.
– В дальней комнате мы приготовили ванну. К сожалению, вода не очень горячая, но… мы решили, что вы, может быть, захотите помыться.
Мы помылись, строго соблюдая иерархию. После Генриха, когда я последним опустился в мыльную воду, она была ненамного теплее комнатной температуры. Впрочем, в этом имелось и определенное удобство, так как мне не нужно было спешить, чтобы скорее освободить ванную следующему по очереди. Я положил голову на край металлической ванны, согнул ноги в коленях и так, в полусне, наслаждался тишиной и покоем.
Внезапно дверь в комнату открылась и на пороге появилась Лиза с металлическим ведром в руке.
– Извините, если разбудила, но, надеюсь, вы не будете против. Я принесла горячую воду, – сообщила она.
И прежде, чем я успел как-то прикрыться, вылила содержимое ведра в ванну.
– Не беспокойтесь. – На ее губах играла легкая улыбка. – У вас нет ничего такого, чего я не видела прежде.
Я валялся в ванне до тех пор, пока вода окончательно не остыла. Затем оделся и вернулся в гостиную. Там я увидел девушку лет восемнадцати, с прямыми золотыми волосами, ниспадавшими на ее синее летнее платье. У девушки была бледная чистая кожа, а своими тонкими руками она прижимала к груди две белые наволочки. Она застенчиво улыбнулась:
– А, вы, наверное, Эрвин? Я Ута, сестра Лизы. Она мне рассказывала о вас.
Меня поразили ее глаза настолько, что я не смог ответить ничего вразумительного, а только пробормотал что-то нечленораздельное.
– Лиза моя сестра, она приносила вам бутерброды.
Все еще пораженный ее красотой, я просто молча кивнул.
– Я бегала в город узнать, нет ли каких-нибудь новостей о подвозе продовольствия.
Я поблагодарил сестер за их щедрость и выразил сожаление, что мы истребили остатки их колбасы. А потом поинтересовался, известно ли что-нибудь о продовольствии.
– О да! Кажется, есть надежда, – сказала она. – Почтальон сказал мне, что в нескольких километрах от города по течению реки, недалеко от берега, стоит баржа. Я сейчас побегу назад, попробую что-нибудь раздобыть, только соберу вот это.
Она подала мне наволочки. Я взял их и наконец смог ответить:
– Нет, пойду я. Такие новости распространяются очень быстро. Мало ли что может случиться.
Она стыдливо потупилась.
– А вы вернетесь?
– Ну конечно! – ответил я. – Мы с товарищами шли много дней, нам надо как следует отдохнуть. Я вернусь, обещаю.
Мы посмотрели друг на друга, и мне показалось, что в другое, более счастливое время между нами могли бы вспыхнуть более тесные отношения, может, даже любовь.
Мы с Генрихом направились к реке, где надеялись найти баржу с продовольствием и пополнить запасы наших гостеприимных хозяек.
– Хорошие девушки, – сказал я.
– Хорошие, – согласился мой спутник. – И очень красивые.
Я думал о том, как грациозно двигается Ута, о том, как она смотрела на меня. А еще я решил, что, когда вернусь с едой, надо будет чем-нибудь помочь сестрам перед тем, как мы двинемся дальше на запад.
Когда мы подошли к берегу, баржа уже стояла неподалеку. От земли ее отделяла небольшая полоса воды. Напротив толпились люди, в нетерпении ожидавшие, когда начнут раздавать провизию. Один из членов экипажа закричал:
– Эй, мы не будем разгружаться прямо сейчас. И вам незачем лезть в воду. Принесите несколько досок.
Однако, похоже, никто из присутствующих не желал покидать свое место на берегу из опасения, что ему ничего не достанется.
– Когда мы еще достанем еду?! – кричали из толпы. – Русские уже рядом!
Мы протолкались к берегу.
– Тихо! – крикнул я.
Сразу же наступила тишина. Присутствие двух вооруженных людей в форме войск СС мгновенно успокоило беженцев. Мы приказали нескольким самым крепким мужчинам следовать за нами и направились к ближайшему дому, чтобы взять жерди и доски. При необходимости мы были готовы разобрать даже крышу, но, на наше счастье, в сарае нашлись необходимые материалы, и вскоре мы опять вернулись на берег.
Генрих первым перебрался на баржу. А когда я последовал за ним, то со страхом посмотрел вниз на коричневую воду, бежавшую под нашим импровизированным трапом. У меня с детства существовал непреодолимый страх перед водой, поэтому я с облегчением выдохнул, оказавшись на твердой палубе. На борту члены экипажа вытаскивали из трюма ящики с шоколадом, коричневым сахаром, банки с консервированным мясом и другие продукты. Мы набили битком наволочки, которые нам дала Ута, но теперь перед нами встала более рискованная задача – перебраться со своим грузом обратно на берег. Доски у меня под ногами опасно потрескивали, прогибались. С большим трудом я все-таки выбрался на твердый берег, где Генрих уже начал руководить справедливым распределением продовольствия. По пути к дому, где нас ожидали товарищи, мы с Генрихом проверили содержимое наших «мешков» и с удовольствием убедились, что если я чего-то не положил к себе, то это нашлось у моего товарища.
Уже наступил вечер, когда мы выложили содержимое наволочек на стол перед Утой и Лизой. Они не могли скрыть своего восхищения, брали каждую банку, вслух читали названия и потом аккуратно расставляли все в буфет и кухонные шкафы. Покончив с этим, Ута благодарно посмотрела на нас:
– Спасибо вам за еду. Вы так устали и все-таки пошли туда.
– Ничего страшного, – ответил я. – Нам было приятно сделать хоть что-то, чтобы отблагодарить вас за гостеприимство.
– Мы с Лизой приготовили для вас постели в спальне наверху и постелили чистые простыни. Ваши офицеры будут спать в спальной у дверей. Впрочем, они уже, кажется, храпят.
Хотя до полного наступления ночи оставалось еще достаточно времени, при виде постелей с чистым бельем мы с Генрихом не смогли сопротивляться усталости. Мы сбросили амуницию и форму прямо на пол и блаженно растянулись на матрасах. Я немедленно провалился в сон.
Проснулся я от скрипнувшей двери. Сердце отчаянно заколотилось, и я потянулся к лежавшему на полу пистолету.
Но тут раздался девичий шепот:
– Это мы, Лиза и Ута…
В сером предутреннем сумраке в открытом дверном проеме угадывались силуэты двух девушек в белоснежных сорочках. Ута улыбнулась. На соседней кровати проснувшийся Генрих сел и широко открыл рот от удивления. Ута медленно развязала завязку на горле так, что стали видны вершины ее грудей. В ту минуту она показалась мне самой прекрасной девушкой на земле. Она распахнула сорочку, обнажая свое тело. Ее соски набухли и приподнялись от утренней прохлады, гладкая кожа слегка серебрилась. Внизу живота курчавился золотистый треугольник волос.
– Мы пришли к вам. – Она посмотрела на сестру, и та стыдливо кивнула. – Если вы, конечно, не против.
Ее сорочка упала на пол.
Лиза последовала примеру сестры. У нее была маленькая аккуратная грудь с большими розовыми окружностями сосков. Две обнаженные девушки, стоявшие у изножия наших кроватей, казались волшебным видением для двух солдат, которые последние несколько дней не видели ничего, кроме страха и крови.
– Если беженцы говорят правду, то, когда придут русские, нас будут много раз насиловать. – Ута взяла сестру за руку, и девушки подошли ближе. – Нам не хочется, чтобы наши дети были от русских.
Лиза легла в кровать к Генриху, а Ута скользнула ко мне под одеяло. От ее тела исходил прекрасный аромат, я ощущал такой однажды еще во Франции. Я лежал на спине, а она ласкала мою шею. Ее прохладные пальцы скользнули мне на грудь, двигаясь вверх-вниз, будто поддразнивая. Затем ее нежная ладошка опустилась вниз моего живота. Это казалось чудом, разве могло такое случиться, когда всего в нескольких километрах отсюда происходят такие ужасные события. Я закрыл глаза, стараясь забыть о войне, ненависти, смерти. Кончиками пальцев девушка ласкала мое тело, и я непроизвольно вздрагивал от наслаждения. Меня охватило желание, а каждое движение нежных пальчиков подготавливало меня к той секунде, когда наши тела сольются воедино.
Ее усилия достигли цели, и тогда она села на меня верхом, не обращая внимания на сестру, лежавшую под Генрихом на соседней кровати, и начала восхитительные ритмичные покачивания. Ута взяла мои руки, прижала их к холмикам своих грудей, затем слегка наклонилась вперед и продолжила свои движения, сначала медленно, потом все быстрее, принимая в себя все глубже. Я забыл обо всем на свете от восторга. Меня переполняло наслаждение. Я изо всех сил прикусил губу в надежде, что боль не даст мне сорваться, и я смогу продлить удовольствие. Я давно не был с девушкой, поэтому не мог знать, насколько меня хватит, но сейчас для меня все исчезло, не стало ни прошлого, ни будущего. Только эти восхитительные минуты, эти движения. Внезапно она застонала и упала мне на грудь, а затем откинулась в сторону, продолжая поглаживать мою грудь.
– Почему ты выбрала меня? В городе полно других солдат.
Она легонько чмокнула меня в щеку и хихикнула.
– А тут, кроме вас, больше нет парней из СС. Только вы и ваши офицеры. По-моему достаточно для небольшого романа…
Майским утром 1945 года, ровно через четыре года после того, как я посвятил себя Гитлеру, наш гауптштурмфюрер решил, что мы задержимся в этом доме еще на какое-то время, чтобы отдохнуть и набраться сил. Радио продолжало рассказывать о героическом сопротивлении германских войск, но не говорило ничего конкретного, что помогло бы нам решить, что делать дальше. Еще не совсем оправившись от нашего перехода в Ерихов, мы все же решили на закате ложиться спать, чтобы на следующее утро пойти дальше. Однако вскоре нас разбудил осторожный стук в дверь. На пороге стояла Ута.
– Спускайтесь скорее, – сказала она. – Сейчас будут передавать важное сообщение.
– Проклятье, – недовольно заворчал Генрих, – я только заснул.
Я посмотрел на свои часы.
– Генрих, ты спишь уже два часа.
Слышно было, как Ута тихонько спустилась по лестнице. Мы натянули штаны и, еще не проснувшись, тоже пошли вниз, где увидели Уту, Лизу и трех наших офицеров перед радиоприемником, по которому передавали «Тангейзера». Внезапно музыка Вагнера стихла и печальный голос произнес: «Вскоре последует важное сообщение». Раздались мрачные аккорды из оперы «Гибель богов». Еще через несколько минут строгий голос диктора провозгласил: «Внимание, внимание! Сейчас прозвучит важное обращение ко всему германскому народу».
– Это про чудо-оружие! – воскликнула Лиза, подпрыгнув от восторга. Я тут же вспомнил своего отца, который произнес точно то же самое несколько месяцев назад. – Мы победили в войне благодаря новому изобретению!
– Сядь, Лиза, – нетерпеливо сказала ей сестра. – Просто посиди и послушай.
Мы сидели в комнате, не зажигая света, и ждали до 10 часов, когда по радио объявили, что сейчас прозвучит Седьмая симфония Брукнера. Я сразу вспомнил своего учителя, господина Верта, который перед тем, как поставить ее нам в школе, называл это произведение «памятником». По его словам, композитор включил в адажио духовые инструменты в честь своего друга Вагнера. Но это была не та музыка, которую передают, чтобы сообщить о победах!
Я подошел к окну, отодвинул штору и посмотрел на унылую темную улицу за окном. Ударные инструменты, сопровождавшие симфонию Брукнера, внезапно смолкли. В звенящей тишине я прикусил губу, слушая слова диктора.
– Наш фюрер, Адольф Гитлер, погиб на своем посту в рейхсканцелярии, до последнего дыхания сражаясь с большевизмом.
Я судорожно вздохнул. Дух времени, давивший на меня все эти годы и шептавший в мои глупые молодые уши соблазнительные обещания, внезапно исчез в никуда. Фюрер мертв, и моя клятва хранить ему верность аннулирована самой Судьбой. Все, что мне теперь осталось от Третьего рейха, – это чувство товарищества с людьми, с которыми я сейчас скрывался в доме на окраине городка Ерихов.
Ута выключила радио. Ледяная тишина опустилась на комнату. А потом Ута горько заплакала, будто потеряла что-то очень дорогое, может быть, целый мир.
