К весне 1915 года османы столкнулись с вторжением сразу на трех рубежах своей обширной империи. Британо-индийские силы в последние месяцы 1914 года захватили Басру и прилегающие к Персидскому заливу территории на юге Ирака, создав серьезную угрозу у южных ворот империи. На Кавказе османы потерпели сокрушительное поражение от русских в ходе Сарыкамышской кампании Энвера в декабре 1914-го — январе 1915 года. На западе британский и французский флот непрерывно атаковал Дарданеллы, а союзной пехоте удалось захватить несколько плацдармов по обеим сторонам пролива. Короче говоря, для паники, охватившей имперскую столицу в марте 1915 года, имелись все основания. Крах империи казался неизбежным.

С наступлением весны зимняя передышка, обеспечиваемая неблагоприятными погодными условиями, подошла к концу. В Понтийских горах начали таять глубокие снега. Зимние шторма в Эгейском море уступили место летним штилям. Враги Османской империи заметно активизировались, и к апрелю 1915 года империя столкнулась с самыми серьезными вызовами за всю историю своего существования.

Между тем младотурки располагали весьма ограниченными средствами, чтобы противостоять этим угрозам. Им требовалось восстановить Третью армию, чтобы защитить Кавказ от вторжения русских, а также обеспечить оборону Дарданелл, куда они перебрасывали все свободные ресурсы. В результате у них почти не оставалось регулярных войск, чтобы изгнать британцев из Месопотамии. Османы призвали население к войне до победного конца, расширили призыв и использовали для усиления регулярной пехоты полицейские и жандармские подразделения (жандармерией в Османской империи называлась сельская конная полиция). Секретная служба Энвера Тешкилят-и Махсуса мобилизовала курдов и бедуинские племена и выпустила заключенных для службы в нерегулярных войсках. А когда весной 1915 года младотурки объявили всех османских армян опасной «пятой колонной», для участия в их уничтожении были привлечены даже рядовые граждане.

После поражения при Сарыкамыше ряды выживших солдат Третьей турецкой армии продолжал косить невидимый враг — болезни. В период с октября 1914 года по май 1915 года 150 000 солдат и мирных жителей на северо-востоке Турции умерли от инфекционных заболеваний (для сравнения: за всю Сарыкамышскую кампанию погибло около 60 000 человек).

Солдаты страдали от множества инфекций. После нескольких недель пребывания в экстремальных условиях их иммунная система была серьезно ослаблена, и они легко заражались тифом и дизентерией от загрязненной воды и пищи. Немытые солдаты буквально кишели вшами и блохами, переносившими тиф. Находясь на постое в городах и селах Восточной Анатолии, они заражали гражданское население. Таким образом, передаваясь от солдат к мирным жителям и обратно, в первые месяцы 1915 года эти смертельные болезни достигли масштабов эпидемий.

Медицинская служба в Эрзуруме, которая едва справлялась с лечением раненых, не была готова принять многотысячный поток больных. Поскольку местный военный госпиталь был рассчитан всего на 900 коек, власти были вынуждены реквизировать в Эрзуруме все школы, мечети и правительственные здания. Ежедневно госпитализировалось до тысячи новых пациентов, так что в разгар эпидемии общее количество больных в Эрзуруме превышало 15 000 человек. Запасы продовольствия и медикаментов быстро заканчивались, усугубляя страдания больных и раненых. Иногда пациенты были вынуждены по два-три дня обходиться без еды. Солдаты в больницах буквально умирали от голода. Кроме того, у властей не было заготовлено достаточно дров для обогрева этих импровизированных медицинских учреждений в разгар зимних холодов. Трудные условия усугубляли состояние больных и раненых, приводя к беспрецедентно высокому уровню смертности.

Американская миссионерская школа в Эрзуруме была переоборудована в больницу на 400 коек, которая, по мнению медицинского миссионера доктора Эдварда Кейса, больше способствовала распространению болезней, чем их лечению. Пациенты лежали вплотную друг к другу на соломенных тюфяках прямо на полу; в школе не было отдельных помещений, чтобы изолировать заразных больных. В отсутствии дезинфицирующих средств и каких-либо санитарных мер госпитали сами быстро превращались в рассадники болезней. По сообщению доктора Кейса, в период с декабря 1914 года по январь 1915 года в госпиталях Эрзурума скончалось 60 000 человек (гражданских лиц и солдат) — что фактически равнялось населению самого Эрзурума до начала войны. И такая ситуация наблюдалась не только в Эрзуруме. По оценкам американского консула в Трабзоне, зимой 1914/15 года в городе скончалось от тифа от 5000 до 6000 солдат и гражданских лиц, а, по сообщению местных врачей, уровень смертности в разгар эпидемии достигал 80 процентов.

Медицинские работники в подобных условиях подвергались ничуть не меньшей опасности, чем пациенты. По словам доктора Кейса, в какой-то момент в «инфекционную больницу» в Эрзуруме были госпитализированы без малого 40 врачей, «почти все они были больны тифом, и больше половины из них умерли от болезни». После двух месяцев самоотверженной работы в этих смертоносных условиях доктор Кейс сам заразился тифом, но ему удалось выздороветь. Ему повезло больше, чем многим его коллегам: по сообщению консула США в Трабзоне, более 300 врачей и медработников умерли на северо-востоке Турции в период между октябрем 1914 года и маем 1915 года. А поскольку смерть безжалостно выкашивала медицинский персонал, лечить раненых и больных и облегчать их страдания зачастую было попросту некому, и это еще больше повышало уровень смертности.

Забота о мертвых тяжким бременем ложилась на живых. Доктор Кейс описывал ужасные картины, увиденные им зимой 1915 года в Эрзуруме: «Мертвых было так много, что их запретили хоронить днем. Ночью их перевозили голыми на обозах и сваливали в траншеи. Однажды я видел большую яму, которая наполовину была заполнена мертвыми телами. Те лежали, как мусор, одной кучей, из которой торчали головы, руки, ноги и даже внутренние органы. Это было жуткое зрелище». Кейс видел, как подчас в братские могилы сбрасывали еще живых людей. Перед лицом всепоглощающей смерти живые теряли чувство сострадания.

Уже известный нам медбрат Али Риза Ети в разгар эпидемии был переведен в военный госпиталь в Эрзуруме. Он был назначен главным санитаром карантинного отделения, где его предшественник заболел тифом. Как писал Ети в своем дневнике, эта работа была в высшей степени изнурительной и, учитывая постоянные контакты с сотнями инфекционных больных, опасной. Он несколько раз пытался добиться перевода в другое место, но безуспешно, поскольку в госпиталь поступал непрерывный поток больных и раненых. Ети искренне сочувствовал своим пациентам, простым солдатам, с которыми он плечом к плечу воевал на Кавказском фронте, и в нем росло возмущение по поводу страданий простых людей. В конце концов, он пришел к выводу, что в муках турецкого народа были повинны армяне, и именно на них обратил весь свой гнев.

Еще во время пребывания на Сарыкамышском фронте капрал Ети начал испытывать глубокое чувство враждебности по отношению к армянам. Он обвинял их в предательстве, в том, что они перебегали на сторону русских и сообщали им о расположении османских позиций. В своем дневнике он с нескрываемым удовлетворением описывал эпизоды «случайной» гибели армянских солдат от рук их турецких сослуживцев. Но только во время службы в госпитале Ети представилась возможность воплотить переполнявшую его враждебность в конкретные действия.

Последней каплей, переполнившей чашу его ненависти к армянам, стала смерть солдата из его родного города. Он рассказал Ети, что его эвакуировали с фронта, но перевозивший раненых армянский санитар бросил его в придорожной канаве. Проведя два дня на сильном морозе, солдат получил обморожение обеих рук и ног. В попытке спасти ему жизнь медики в Эрзуруме ампутировали ему конечности, но на следующий день солдат скончался. «Только представьте, каким ничтожеством нужно быть, чтобы бросить раненого человека в канаве! — с гневом писал Ети. — Разве после этой войны мы сможем оставаться братьями и согражданами с этим народом? Я говорю — нет! Я хочу отомстить. Мне не составит труда дать яд трем-четырем армянам в нашем госпитале».

Несмотря на эти слова, в своей личной кампании против армян капрал Ети не стал прибегать к убийствам, ограничившись проявлениями жестокости. В январе 1915 года он воспользовался своим положением главного санитара, чтобы уволить всех армянских работников. «Я отправил троих армян, из Вана и Диярбакыра, в руки сельских мародеров, которые их ограбили и раздели [обычно эти бандиты убивали своих жертв]. Пусть они почувствуют вкус турецкой мести», — злорадствовал Ети в своем дневнике. Кроме того, он уволил четырех армянских женщин, заменив их турчанками. «Армянским санитарам я стараюсь поручать самую опасную работу», — с мрачным удовлетворением добавлял он.

Хотя он никогда не писал о том, что лично убил хотя бы одного армянина, Али Риза откровенно желал армянам смерти. И он был далеко не одинок в своих чувствах. Поражение при Сарыкамыше и эпидемии инфекционных заболеваний сделали Османскую империю как нельзя более уязвимой на Восточном фронте. Приверженность некоторых армян к русским в глазах многих турок бросала тень на все армянское население. И младотурецкое правительство начало искать радикальные способы решения «армянской проблемы».

За свое недолгое пребывание у власти младотуркам уже довелось проводить массовые депортации. Территориальные потери в ходе Балканских войн вынудили тысячи мусульман искать убежище в османских землях. Чтобы разрешить возникший гуманитарный кризис, османские власти освободили земли для балканских беженцев, депортировав тысячи османских христиан в Грецию. Специальный правительственный комитет контролировал перераспределение домов, земель и мастерских депортированных христиан среди балканских беженцев-мусульман. Такие «обмены населением» регулировались официальными соглашениями между Портой и Балканскими государствами — представляя собой, по сути, этнические чистки с соблюдением всех международных формальностей.

Депортация этнических греков из Османской империи служила нескольким целям. Она не только освободила жилье и рабочие места для мусульманских беженцев с Балкан, но и позволила османам избавиться от нескольких тысяч граждан, в чьем верноподданичестве можно было сомневаться. В первой половине 1914 года усиливающаяся напряженность вокруг островов в Эгейском море угрожала перерасти в новую войну между Грецией и Османской империей, что поставило бы османских греков в неоднозначное и опасное положение. Договоренности об обмене населением, заключенные после Балканских войн, стали для турок хорошим официальным предлогом, чтобы кардинально разрешить «греческую проблему».

То, что началось как управляемый обмен населением приграничных районов между враждующими сторонами, превратилось в систематическое изгнание этнических греков из османских земель. Хотя точных цифр нет, предположительно перед Первой мировой войной и в ходе нее было насильно переселено несколько сотен тысяч греков-христиан. В удаленных от границы районах власти для достижения своих целей прибегали к насилию и запугиванию. Так, в Западной Анатолии, находящейся вдали от неспокойных Балкан, греки наотрез отказались покидать насиженные места. Жандармы начали угрожать местному населению, избивали мужчин, грозили похищением женщин и даже убивали тех, кто оказывал наиболее активное сопротивление. Иностранные консулы были потрясены насилием против мирного христианского населения, сообщая о десятках убитых жителей некоторых деревень. Но несмотря на все это, изгнание османских греков сопровождалось относительно низким уровнем насилия, поскольку имелось государство, куда их можно было депортировать.

Ситуация с османскими армянами была совсем иной. Они населяли почти все регионы Османской империи, но сконцентрированы были в трех, оказавшихся во время Первой мировой войны ключевыми для безопасности государства. Значительное по численности армянское население проживало в Стамбуле, находившемся под непосредственной угрозой вторжения союзных войск. Армян — жителей Киликии, примыкающей к Александреттскому заливу, турки подозревали в сговоре с флотом Антанты. Небольшая часть армянских активистов из восточных провинций, перешедших на сторону русских, подорвала доверие ко всем армянам. Младотурки считали, что те представляли собой гораздо бо́льшую угрозу для Османской империи, чем греки, принимая во внимание надежды части армянского населения на то, что победа держав Антанты в войне позволит им создать независимое государство на османских землях.

Одним из первых шагов османского правительства после вступления в Первую мировую войну стала отмена Русско-турецкого соглашения по армянским реформам, подписанного в феврале 1914 года. Соглашение предусматривало реорганизацию шести восточных османских провинций, граничивших с Россией, где проживала значительная доля армянского населения, в две автономные административные единицы под правлением иностранных губернаторов. Турецкое население воспротивилось этой реформе, которую оно рассматривало как прелюдию к разделу исконно турецкой Анатолии и созданию армянского государства под патронажем России на землях с мусульманским большинством. Таким образом, 16 декабря 1914 года османские власти с облегчением аннулировали соглашение, подписанное ими всего десять месяцев назад.

После поражения в Сарыкамыше младотурки сочли, что «армянская проблема» представляет собой прямую угрозу для существования империи, и принялись искать радикальные способы ее разрешения. В феврале 1915 года доктор Бехаэддин Шакир, один из руководителей организации Тешкилят-и Махсуса и член Центрального комитета партии «Единение и прогресс», вернулся в Стамбул с Кавказского фронта. Вооруженный отчетами и документами с места событий, Шакир встретился с влиятельным министром внутренних дел Талаат-пашой и еще одним членом ЦК партии — доктором Мехмедом Назимом. Шакир заявил о необходимости устранения «внутреннего врага» из-за «общего оппозиционного настроя армян по отношению к Турции и того содействия, которое они позволили себе оказать русской армии». Хотя эти встречи не стенографировались — те, кто замышляет злодеяние, редко оставляют письменные улики, — из имеющихся документов и воспоминаний современников следует, что именно эти трое младотурецких лидеров приняли ключевые решении, инициировавшие уничтожение армянского населения в Турции в феврале — марте 1915 года.

Между тем армянская община Стамбула играла злодеям на руку, открыто выражая свою поддержку держав Антанты в войне против Османской империи и Германии.

Священнослужитель армянской церкви Григорис Балакян в 1914 году изучал теологию в Берлине. Когда в Европе разразилась война, он решил немедленно вернуться в Стамбул, хотя жившие в Берлине армяне пытались отговорить его от этого шага. «Многие советовали мне поехать на Кавказ и присоединиться к армянским добровольческим отрядам, чтобы вместе с русской армией отвоевать турецкую Армению», — вспоминал Балакян. Но он не хотел иметь ничего общего с армянскими бригадами в России, которые он считал скорее угрозой, нежели поддержкой для армянских общин на востоке Османской империи. Друзья в Берлине не понимали тревог Балакяна. «Всецело поддавшись националистическим настроениям, они не хотели упускать эту уникальную возможность исправить несправедливость, допущенную турками в отношении армянского народа», — вспоминал Балакян.

По прибытии в Стамбул он счел необходимым открыто заявить сотрудникам иммиграционной службы о том, что он вернулся из Берлина и в этой войне всецело находится на стороне Германии и Османской империи, поддерживая турецко-германский союз. Один из иммиграционных чиновников, почувствовавший симпатию к армянскому священнику после такого выражения лояльности, сказал ему следующее: «Господин, посоветуйте вашим соотечественникам в Константинополе, чьи взгляды полностью противоположны вашим, быть более сдержанными в своей любви к России. В своем выражении родства и любви к России, Франции и Британии они доходят до крайностей… Когда русские одерживают победу на фронте, армяне едва ли не устраивают празднества. А когда русские терпят поражение, они не могут скрыть печали. Такая искренность впоследствии может обернуться для них большими неприятностями». В течение нескольких дней после прибытия Балакян смог лично убедиться в правоте слов таможенника и был серьезно обеспокоен этим.

С началом атаки союзников на Дарданеллы стамбульские армяне не пытались скрыть свою радость от предвкушения скорого освобождения от турецкого ига. «Могущественный английский и французский флот уже находится в Дарданеллах. Константинополь падет через несколько дней, — вспоминал Балакян. — Разве это не повод для ликования?» Он с тревогой наблюдал за тем, как армяне каждый день собирались на набережной в ожидании «величественных британских кораблей, которые полным ходом идут к Босфору, разумеется, с целью спасти армян». По словам Балакяна, его соотечественники считали, что «настал исторический час, когда вековые надежды и чаяния народа сбудутся», и это приводило османских армян «в состояние небывалой эйфории» в тот момент, когда турки столкнулись с серьезной угрозой существованию их империи. Все это неминуемо должно было привести к взрыву насилия.

Первые меры против армянского населения были приняты Талаат-пашой и его соратниками в Киликии. Область вокруг Александретты была особенно уязвима для нападения с моря, что наглядно продемонстрировал рейд британского крейсера «Дорис», который в декабре 1914 года обстрелял железнодорожные пути и подвижной состав в деревне Дёртьёл и самой Александретте. Боевые корабли союзников продолжали блокаду и обстрел Киликийского побережья и посылали на берег разведчиков. Местную армянскую общину подозревали в том, что она оказывает помощь этим иностранным агентам и снабжает их информацией о перемещениях османских войск в регионе. Военный министр Энвер-паша следил за развитием событий с растущей тревогой. «Мы можем надеяться только на то, что противник не узнает о нашей слабости в Киликии», — признался он немецкому фельдмаршалу Паулю фон Гинденбургу. Не имея возможности увеличить численность своей армии, Энвер и Талаат решили насильно переселить ненадежную армянскую общину подальше от побережья.

В феврале 1915 года турки начали депортацию армян из Дёртьёла и Александретты в район Аданы. Как и в случае переселения греков, принудительно освобожденные армянские дома и земли распределялись среди мусульманских беженцев. Эта депортация сняла остро стоявший вопрос безопасности в Александреттском заливе. Однако турки совершенно не позаботились о переселенных армянах, которые лишились всей своей собственности и были вынуждены полагаться на своих единоверцев в Адане, чтобы выжить. Подобное безразличие государства оживило в памяти армян воспоминания о прошлых погромах, и армянские общины в Восточной Анатолии охватил страх.

В ответ на первые депортации активисты городка Зейтун, отстоящего примерно на 100 км на северо-восток от Дёртьёла, решили поднять восстание против османских властей. В середине февраля группа активистов отправилась в Тифлис, чтобы договориться с русскими о поставке оружия и военной поддержке. Они утверждали, что против османов готовы подняться ни много ни мало 15 000 армян. Многие все еще пребывали в заблуждении, что массовое восстание может послужить толчком для военной интервенции держав Антанты, которые не оставят армян в беде. Однако русские не имели возможности снабдить их оружием, не говоря уже о том, чтобы отправить войска в Киликию, находившуюся так далеко от их границ.

В конце февраля встревоженные представители армянской знати из Зейтуна предупредили османские власти о готовящемся восстании. Они надеялись, что это проявление лояльности защитит их общину от насилия, однако своими разоблачениями только спровоцировали репрессии, которых так опасались. В Зейтун были направлены войска для проведения массовых арестов. Многим мужчинам пришлось покинуть свои дома и присоединиться к группам армянских повстанцев и армейских дезертиров, готовившихся противостоять властям.

Девятого марта группа вооруженных армян устроила засаду на отряд жандармерии в предместьях Зейтуна. Они убили нескольких солдат (по разным сведениям, от шести до пятнадцати) и захватили оружие и деньги. Это нападение стало поводом для тотальной депортации армян из Зейтуна. Солдаты оцепили город и арестовали всех лидеров местной общины. С апреля по июль все жители Зейтуна были высланы в город Конья в Центральной Анатолии, а на их место пришли мусульманские переселенцы. Лишившись всей своей собственности, армяне — более 7000 — оказались в Конье без крова и средств к существованию. Около 1500 из них погибли от голода и болезней еще до того, как началась вторая волна депортации в Сирию.

Накануне высадки британских и французских войск в Дарданеллах в апреле 1915 года Талаат-паша и его соратники переключили свое внимание с Киликии на Стамбул. Они хотели заранее лишить армянскую общину политической и интеллектуальной верхушки, чтобы в случае нападения союзников на столицу армяне не начали сотрудничать с оккупантами. В ночь на 24 апреля полиция арестовала 240 видных армянских деятелей — политиков, журналистов, лидеров армянских националистических партий и священников. Все эти люди входили в черный список, составленный османскими властями с помощью армянских коллаборационистов. Поскольку аресты производились среди ночи, многие были доставлены в тюрьму прямо в пижамах.

Армянский епископ Григорис Балакян также был в числе арестованных той ночью. Как и всех остальных, арест застал его врасплох. Полицейские посадили Балакяна в «кроваво-красный автомобиль», ждавший на улице рядом с домом. Вместе с восемью товарищами его перевезли на пароме из азиатской в европейскую часть Стамбула. «Ночь пахла смертью; море штормило, а наши сердца были полны ужаса», — вспоминал он. Балакяна и его товарищей поместили в центральную тюрьму, где уже находились другие арестованные армяне. «Там были все знакомые лица — политические и общественные лидеры, активисты и просто известные личности, не причастные ни к какой политической деятельности и даже не сочувствующие ей». Всю ночь автобус доставлял новые партии арестованных, которые «терзались душевными муками и страхом неизвестности, желая хотя бы какой-то определенности». На следующий день заключенные слышали далекую канонаду союзного флота, поддерживавшего высадку войск на Галлиполийском полуострове, но не знали, что принесет им этот зловещий грохот — освобождение или гибель.

Арест политической и интеллектуальной элиты в Стамбуле в ночь на 24 апреля положил начало систематическому уничтожению армянских общин в Анатолии. Впоследствии эта дата была объявлена международным сообществом Днем памяти жертв армянского геноцида. Но для османов война с армянами началась за четыре дня до этого — с восстания в городе Ван в Восточной Анатолии.

Расположенный на берегу большого озера город Ван был крупным по меркам того времени торговым центром. Старый город, традиционно обнесенный крепостной стеной с четырьмя воротами, стоял на скалистой возвышенности, поднимавшейся над окружающей равниной на 200 метров. Скалу венчала древняя цитадель, построенная еще Сулейманом Великолепным, а узкие и извилистые улочки города были застроены двухэтажными домами вперемежку с мечетями, церквями и рынками. Ван был разделен на армянские и мусульманские кварталы, а правительственные учреждения, полицейский участок и жандармерия находились в юго-восточной части.

В XIX веке Ван вышел за пределы старого города и распространился на плодородные земли к востоку от озера. Высокие глинобитные стены и ряды фруктовых деревьев окружали роскошные дома нового района. Многие иностранные консульства, в том числе британское, французское, иранское, итальянское и российское, а также католическая и протестантская миссии разместили здесь свои резиденции. Это была удивительная для провинциального городка, чье население, по данным одного французского демографа, в 1890-е годы насчитывало всего 30 000 душ, космополитическая смесь: 16 000 мусульман, 13 500 армян и 500 евреев. Жители гордились своим городом. Уроженец Вана Гурген Маари в своем романе «Горящие сады» описывал родной город как «зеленовласую сказочную красавицу… раскинувшуюся на берегу Ванского моря».

Армянская община в Ване и окружавших его деревнях была довольно многочисленной и политически активной. Кроме того, провинция занимала стратегически важное положение недалеко от границ с Ираном и Россией. Эти факторы неизбежно превратили Ван в очаг острой напряженности между османским государством и его армянскими гражданами.

В марте 1915 года губернатор Вана Джевдет-паша, убежденный иттихадист и к тому же родственник Энвера, приказал жандармерии провести облавы в армянских деревнях в окру́ге Вана, чтобы найти спрятанное оружие и арестовать всех подозреваемых в подготовке восстания против империи. Эти облавы превратились в жестокие погромы. В качестве следующего шага Джевдет-паша решил обезглавить местную армянскую общину. Для этого он пригласил лидеров армянской националистической партии «Дашнакцутюн» «на переговоры», где двое из них — Никогайос Микаэлян, больше известный как Ишхан (по-армянски «князь»), и Аршак Врамян, член османского парламента, — были схвачены и предположительно убиты. Третий лидер, Арам Манукян, не доверял Джевдету и на встречу не явился. Узнав об исчезновении двоих своих товарищей, Арам ушел в подполье и начал готовить армян Вана к восстанию, чтобы предотвратить неминуемую расправу.

Венесуэльский «солдат удачи» по имени Рафаэль де Ногалес вступил в ряды османской армии больше из любви к приключениям, нежели из убеждений. Энвер-паша познакомился с Ногалесом в Стамбуле, куда тот был направлен немецким командованием в качестве военного советника, и предложил ему руководящий пост в Третьей армии, недавно потерпевшей поражение при Сарыкамыше. Ногалес прибыл в штаб Третьей армии в Эрзуруме в середине марта, однако обнаружил, что местные офицеры куда больше озабочены сражением с тифом, нежели с русскими. Рвущийся в бой венесуэлец добился перевода в жандармерию провинции Ван, подразделения которой были единственными, кто вел активные боевые действия на русском фронте. Так он оказался в зоне напряженного противостояния между турками и армянами. Он прибыл в Ван как раз в тот день, когда армяне подняли восстание против османских властей.

Двадцатого апреля Ногалес в сопровождении группы жандармов, объезжая северо-западную оконечность озера Ван, наткнулся на участок дороги, «усеянный изуродованными телами армян». Он увидел столбы дыма, поднимавшиеся из деревень на южном берегу озера. «Тогда я понял, что жребий был брошен, — впоследствии написал в своих мемуарах Ногалес. — Армянская „революция“ началась».

На следующее утро он стал свидетелем жестокой резни в армянской части села Адилджеваз на северном берегу озера Ван. Турецкие каратели вместе с курдами и «прочим окрестным сбродом» врывались в армянские дома и магазины, убивали мужчин и забирали имущество. Когда Ногалес, одетый в форму офицера османской армии, подошел к одному османскому чиновнику и потребовал от него остановить бесчинства, тот ответил, что «всего лишь выполняет приказ генерал-губернатора провинции [Джевдет-паши]… уничтожить всех армянских мужчин от 12 лет и старше». Ногалес не имел полномочий отменить этот губернаторский приказ, и ему не оставалось ничего другого, кроме как покинуть место массовой резни, которая продолжалась еще полтора часа.

Из Адилджеваза Ногалес на моторном катере отправился на другой берег озера Ван и с наступлением темноты добрался до села Эдремит на окраине Вана. «От горящих домов над берегом поднималось алое зарево», — вспоминал он. В Эдремите шло ожесточенное сражение, церкви и дома были объяты пламенем, в воздухе стоял запах горящей плоти, а грохот выстрелов заглушал треск рушащихся домов. Ногалес провел в Эдремите всю ночь, став свидетелем яростной перестрелки между курдскими и турецкими нерегулярными формированиями и очень малочисленными группами армян.

В полдень Ногалес с сопровождением отправился из Эдремита в Ван. «По сторонам дороги кружили орущие стаи черных грифов, которые соперничали с собаками за разлагавшиеся трупы армян, валявшиеся буквально повсюду», — вспоминал он. Когда он прибыл в Ван, восстание длилось уже два дня и старый город был захвачен армянскими бунтовщиками. Стоявшая над старым городом цитадель осталась в руках османов, и с этих высот турецкая артиллерия днем и ночью вела огонь по армянским позициям. Поскольку Ногалес был артиллерийским офицером, с его прибытием эта задача была поручена ему. Он расположил свой штаб в мечети на территории крепости, чтобы использовать ее высокий минарет для корректировки огня.

На протяжении 21 дня Ногалес участвовал в османской кампании против ванских армян. «Мало где еще мне доводилось видеть такие ожесточенные сражения, как во время осады Вана, — впоследствии написал он. — Никто не давал никому пощады, и никто ее не просил». Он был свидетелем зверств, которые совершались как турками, так и армянами, и его мемуары об осаде Вана полны сочувствия и осуждения по отношению к обеим сторонам.

Между тем русские войска медленно продвигались от персидской границы в направлении к Вану, чтобы прийти на помощь армянам в осажденном городе. Восстание армян значительно облегчило для русских оккупацию этой стратегически важной территории Османской империи. Двенадцатого мая ввиду неминуемого приближения русских войск Джевдет-паша издал указ об эвакуации всех мусульман из Вана. Последние солдаты османской армии покинули крепость 17 мая. Армяне из долины наконец-то смогли воссоединиться со своими товарищами в старом городе. Вместе они сожгли мусульманские кварталы и все правительственные здания еще до прибытия русской армии 19 мая.

Заняв Ван, русские назначили его губернатором лидера дашнаков Арама Манукяна. Манукян немедленно учредил в городе армянскую администрацию, полицию и народное ополчение. По словам одного армянского историка, эти меры «способствовали пробуждению армянского политического сознания и придали уверенности тем, кто мечтал о свободной и независимой Армении под защитой русских» — короче говоря, они привели именно к тому, чего так опасались османы.

Однако турки не были готовы смириться с потерей Вана и упорно атаковали русские и армянские позиции. В конце концов российские войска были вынуждены отступить, и 31 июля армянам было рекомендовано собрать вещи и покинуть свои дома. Примерно 100 000 армян ушли вместе с русскими — что впоследствии стало известно как «великое отступление». Между тем сражения за Ван продолжались, и в течение лета 1915 года он трижды переходил из рук в руки, пока осенью 1915 года русские войска не взяли его окончательно. Но к тому моменту город был фактически превращен в руины, а в Восточной Анатолии армянского населения почти не осталось.

Оказав содействие русским в оккупации Вана в обмен на право управлять провинцией, армяне только укрепили младотурок в их подозрениях, что они являются «пятой колонной» и представляют собой прямую угрозу для территориальной целостности империи. Кроме того, тот факт, что восстание в Ване совпало по времени с высадкой союзников на Галлиполийском полуострове, был воспринят младотурками как доказательство того, что армяне и державы Антанты координировали свои действия. Как писал Джемаль-паша в своих мемуарах: «На мой взгляд, это абсолютно неопровержимый факт, что армяне подняли восстание в Восточной Анатолии по приказу британцев и французов, когда те столкнулись с кризисом в Дарданелльской кампании». Хотя это утверждение Джемаля не подкреплялось никакими доказательствами, младотурки были убеждены в сговоре армян с державами Антанты. Поэтому после падения Вана османские власти начали принимать меры по искоренению армянского населения не только в шести провинциях Восточной Анатолии, но и в азиатской части Турции в целом.

Депортация армян проводилась совершенно открыто, в соответствии с официальными указами правительства. Первого марта 1915 года младотурецкая правящая верхушка досрочно отправила парламент на каникулы, тем самым развязав руки министру внутренних дел Талаат-паше и его соратникам, которые могли теперь принять любой закон без парламентских дебатов. Через неделю после вступления русской армии в Ван, 26 мая 1915 года, Талаат представил в Совет министров «Закон о депортации». Правительство быстро утвердило закон Талаата, который санкционировал тотальное переселение армянского населения из шести провинций Восточной Анатолии в неразглашаемые места вдали от русского фронта.

В конце мая Министерство внутренних дел издало указы для губернаторов провинций и округов за подписью Талаата с требованием начать немедленную депортацию всех армян. На центральных улицах городов и сел Восточной Анатолии были вывешены объявления, в которых местная армянская община уведомлялась о том, что в срок от трех до пяти дней должно начаться так называемое «временное переселение». Армянам рекомендовалось не брать с собой все имущество, а оставить его на хранение властям.

Однако наряду с этими публично объявленными мерами по принудительному переселению, младотурки распространили секретные приказы об организации массовых убийств армянских переселенцев. Эти приказы об истреблении не были зафиксированы в письменной форме, а передавались губернаторам устно либо самим их автором, членом ЦК «Единения и прогресса» Бехаэддином Шакиром, либо другими высокопоставленными членами партии. Любой губернатор, который осмеливался просить письменного подтверждения приказа или другим образом выступал против массового убийства безоружных мирных жителей, немедленно увольнялся или же сам становился жертвой. Когда один глава округа в провинции Диярбакыр потребовал письменного приказа о массовом истреблении армян в его округе, его отстранили от должности, вызвали в Диярбакыр и в пути убили.

Более сговорчивые губернаторы столкнулись с проблемой вербовки вооруженных банд для убийства депортируемых. Им помогала тайная организация Энвера Тешкилят-и Махсусе, которая вербовала преступников в тюрьмах, головорезов среди курдов, имевших долгую историю вражды с армянами, и недавних мусульманских беженцев с Балкан и российского Кавказа. В убийстве армянских переселенцев принимали участие даже простые турецкие крестьяне. Одни шли на это ради того, чтобы забрать одежду, деньги и драгоценности, которые армяне несли с собой, чтобы выжить на новом месте. Другие убивали, потому что правительственные чиновники убедили их в том, что этим они вносят свой вклад в священную войну османов против держав Антанты. Армянский епископ Григорис Балакян рассказал о разговоре с турецким капитаном, который утверждал, что «правительственные чиновники отправили жандармов по всем турецким деревням в округе, чтобы призвать мусульманское население во имя джихада выполнить свою священную религиозную обязанность», приняв участие в резне армян.

Правда об этом «двойном подходе» — публичном указе о депортации и секретном приказе об истреблении — всплыла на поверхность в послевоенных свидетельствах правительственных чиновников. Вот показания одного из членов Совета министров Османской империи, данные им в 1918 году: «Мне стали известны несколько любопытных подробностей. Указ о депортации был издан министром внутренних дел [Талаат-пашой] и разослан по провинциям по официальным каналам. После этого Центральный комитет [„Единения и прогресса“] распространил по всем партийным ячейкам свой собственный приказ, в котором предписывалось подготовить банды головорезов и задействовать их для выполнения „второй задачи“ — массовых убийств».

По всей Анатолии депортация шла по стандартной схеме. По истечении трех-пяти дней после вывешивания уведомлений о переселении отряды жандармов со штыками выгоняли армян из их домов. Мальчиков от 12 лет и мужчин отделяли от женщин и убивали. В небольших деревнях убийства зачастую происходили так, что женщины и дети видели и слышали это, в крупных же городах мужчин уводили в отдаленные места, подальше от глаз свидетелей, особенно иностранцев. После этого армянских женщин и детей под вооруженным конвоем выводили из города. По словам выживших, зачастую эти караваны подвергались массовым грабежам и убийствам, чему охрана нисколько не препятствовала. Всех больных, немощных и стариков, которые не могли выдержать тяжелый пеший переход и отставали от каравана, убивали. Конечным пунктом назначения были выбраны города в пустынях Сирии и Ирака Дейр-эз-Зор (по-турецки Дер Зор) и Мосул, путь к которым лежал через безжизненные пустынные земли.

Организаторы геноцида — Талаат и его советники Мехмед Назим и Бехаэддин Шакир — поставили задачу полностью очистить от армян шесть восточных провинций и добиться того, чтобы в любой части империи армяне составляли не более 10 процентов населения. Таким образом, они никогда не смогли бы претендовать на независимую государственность на османских землях. Однако, чтобы достичь такого соотношения населения, требовалось уничтожить значительную часть османских армян — что и было сделано посредством массовой резни и «маршей смерти» через пустыни.

Армяне Эрзурума и Эрзинджана были в числе первых, кто подвергся депортации в мае 1915 года. Через два месяца пешего перехода, преодолев 200 км пути, оставшиеся в живых дошли до города Харпут. Американский консул встретился с депортированными в организованном правительством пересыльном лагере. «Среди них было очень мало мужчин, так как большинство из них были убиты по дороге, — сообщал консул Лесли Дэвис. — Судя по всему, банды курдов специально поджидали караваны армян и убивали мужчин… Почти все женщины были до крайности оборванными, грязными, голодными и больными. Это было вовсе неудивительно, учитывая, что они находились в пути почти два месяца, не имея возможности помыться и сменить одежду, ночуя под открытым небом и голодая». Голодные женщины толпой бросались к охранникам, приносившим им еду, но те отгоняли их ударами дубинок «достаточно сильными для того, чтобы убить их». Отчаявшиеся матери просили американского консула забрать их детей в надежде избавить их от дальнейших ужасов. «Продолжение этого марша позволит избавиться от всех этих людей за сравнительно короткое время, — заметил Дэвис. — В целом все это переселение представляется мне хорошо спланированной, невиданных доселе масштабов акцией по уничтожению народа».

В июне Талаат распространил политику депортации «на всех армян без исключения» во всех восточных вилайетах Анатолии. Города Эрзинджан, Сивас, Кайсери, Адана, Диярбакыр и Алеппо стали перевалочными пунктами для депортированных армян, направлявшихся в Дейр-эз-Зор, Мосул и Урфу. Каждый этап перехода был полон мучений. «Эти дни были наполнены столь неслыханным ужасом, что разум отказывался осознать его в полной мере, — вспоминал Григорис Балакян. — Те из нас, кто до сих пор оставался жив, завидовали тем, кто уже заплатил свою неизбежную дань кровавых страданий и смерти. Мы, выжившие, были живыми мучениками, каждый день по несколько раз умирая и вновь возвращаясь к жизни».

Григорис Балакян твердо решил выжить, чтобы донести правду о страданиях и уничтожении своего народа до будущих поколений. Арестованный в Стамбуле накануне высадки союзных войск на Галлиполийском полуострове, Балакян вместе со 150 другими видными деятелями стамбульской армянской общины был отправлен в город Чанкыры в Центральной Анатолии, к северо-востоку от Анкары. Когда 21 июня Талаат издал указ о всеобщей депортации армян, Балакян за огромную взятку в размере 1500 золотых монет сумел договориться с местными чиновниками о том, что они оставят небольшую группу армян в Чанкыры. Эти деньги позволили епископу и его товарищам получить семимесячную отсрочку, избежав самых страшных месяцев геноцида. Но в феврале 1916 года их группу все же выслали в Дейр-эз-Зор, и Балакяну и его спутникам пришлось пережить на себе весь ужас нападений вооруженных банд, за которыми сельские жители наблюдали с полным равнодушием.

Идя по дорогам, на которых уже встретили свою смерть тысячи армян, Балакян пытался завязать разговор с сопровождавшими караван офицерами. Жандармы охотно отвечали на все вопросы, будучи уверены в том, что «охраняемые» ими армяне обречены на верную смерть. Одним из самых разговорчивых оказался капитан Шукри, который, по его собственному признанию, руководил убийством 42 000 армян.

— Господин, откуда взялись все эти человеческие кости, лежащие вдоль дороги? — с притворным удивлением спросил Балакян у капитана.

— Это кости армян, которые были убиты в августе и сентябре. Это был приказ из Константинополя. Министр [Талаат-паша] приказал вырыть ямы, чтобы спрятать трупы, но зимние ливни размыли землю, и теперь кости лежат повсюду, — ответил капитан Шукри.

— А кто именно отдавал приказы об убийстве армян? — продолжал расспрашивать Балакян.

— Мы получали их из центрального комитета «Иттихада» и Министерства внутренних дел, — объяснил капитан. — Особенно отличился в этом деле Кемаль, вице-губернатор Йозгата. Кемаль — уроженец Вана. Когда он узнал о том, что во время восстания в Ване армяне убили всю его семью, он из мести вырезал всех армянских мужчин, женщин и детей в своем районе.

Вопросы Балакяна не смущали турецкого капитана. Казалось, он был рад скрасить долгие часы утомительного пути беседой с армянским священником, с невозмутимостью рассказывая о виденных им злодеяниях: о тысячах зарубленных мужчин, о том, как ему пришлось конвоировать 6400 армянских женщин, которых грабили и убивали вместе с детьми. Он называл эти акции «очищением» (по-турецки paklama). Казалось, этот турецкий офицер даже привязался к армянскому священнику: он пообещал защитить Балакяна от любых неприятностей, если тот согласится принять ислам.

Из разговоров с турецкими офицерами Балакян сумел узнать обо всех подробностях армянской трагедии так, как ее видело османское правительство. А благодаря разговорам со своими собратьями по несчастью, встреченными по пути к месту ссылки, он составил полную картину того, что пришлось пережить армянскому народу. Обе эти точки зрения он отразил в своих мемуарах, впервые опубликованных на армянском языке в 1922 году. Тем самым Балакян выполнил свой долг перед будущими поколениями, донеся до них правду о том, что он назвал «Армянская Голгофа».

Но сохранить жизнь было нелегко. Поддерживая теплые отношения с конвоирами и, по его словам, всецело вверив свою жизнь в руки Божьи, Балакян жил одним днем, под постоянной угрозой смерти. Во время длительного перехода он и его товарищи могли воочию видеть масштабы трагедии османских армян: усеянные мертвыми телами дороги, нечеловеческие страдания выживших, позор тех, кто ради спасения жизни принял ислам. Он записывал все подробности в своем дневнике, который вел на протяжении всего пути из Анатолии до Киликии и дальше по сирийской пустыне. Рассказы других людей, переживших армянский геноцид, подтверждают написанное им.

Страх насильственной смерти, могущей наступить в любой момент без предупреждения, усугублял и без того тяжелое состояние людей, вынужденных ежедневно терпеть жестокость, усталость и лишения. Многие армяне предпочитали расстаться с жизнью, чем страдать дальше. Даже Григорис Балакян, который поклялся выжить, признавался в том, что его посещали мысли о самоубийстве. Когда на берегу реки Халис (Красной реки) они наткнулись на вооруженную банду, Балакян и его товарищи решили прыгнуть в реку в случае, если «катастрофа будет неизбежна», как это уже сделали многие до них. «Эта река, уже ставшая могилой для десятков тысяч армян, не отказалась бы принять и нас в свои мутные, бурлящие воды и спасти нас от жестокой и мучительной смерти в руках этих турецких головорезов», — записал он в своем дневнике. Однако Балакяну удалось сохранить присутствие духа: он сумел убедить бандитов пропустить их караван, не тронув его.

Мануэлю Кркяшаряну было всего девять лет, когда мать на его глазах прыгнула с моста в бурные воды Евфрата. Семья Мануэля была депортирована из Аданы в Месопотамию, в город Рас-эль-Айн (сейчас находится на территории Сирии). На глазах у Мануэля, единственного ребенка в семье, его близких грабили вооруженные бандиты и избивали сопровождавшие их жандармы. У его матери опухли ноги, так что каждый шаг сопровождался болью, но она продолжала упорно идти, зная, какая участь ожидает отставших.

Но однажды ночью она поняла, что не сможет идти дальше. Мануэль слышал, как мать обратилась к отцу со страшной просьбой: «Отведи меня на мост. Я хочу броситься в реку. Если я не убью себя, арабы замучают меня до смерти». Муж отказался, но их сосед хорошо понимал ее опасения и донес ее на спине до моста над разлившимся от паводков Евфратом. Ее маленький сын и священник последовали за ними, но Мануэль отвел глаза, чтобы не видеть, как она бросится в реку. Обернувшись, он лишь на мгновение увидел мать в бурлящем потоке, навсегда уносящем ее прочь.

Через два дня после самоубийства матери отец Мануэля умер во сне. Мальчик остался сиротой, и о нем некому было позаботиться. Его босые ноги опухли, так что, в конце концов, он не смог идти. Он видел, как солдаты убили нескольких женщин и детей, отставших, как и он, от каравана. Его самого ограбили, сняв всю одежду вплоть до трусов, и бросили на дороге — до смерти напуганным, страдающим от голода и жажды.

Григорис Балакян встречал по пути много таких сирот. В Ислахие, неподалеку от того места, где остался сиротой Мануэль, он столкнулся с восьмилетним мальчиком и его одиннадцатилетней сестрой — они просили подаяние, на них почти не было одежды, и они умирали от голода. Старшая сестра «на правильном армянском языке, на котором говорят прилежные школьницы» объяснила, что все 14 членов их семьи, включая мать, умерли, и двое детей остались одни. «Как жаль, что мы выжили», — со слезами сказала она.

Вопреки всему маленький Мануэль Кркяшарян тоже сумел выжить. Волею судеб он оказался среди арабов и курдов — людей с чуждым ему языком и культурой. Одни грабили и забрасывали его камнями, другие давали еду и одежду. Ему довелось стать очевидцем страшной жестокости, он пересекал равнины, усеянные телами армян. Его спасли четыре курдские женщины, которые нашли его на дороге и отвели в свою деревню, чтобы сделать домашней прислугой. До конца войны Мануэль скитался между курдскими деревнями на турецко-сирийской границе, всецело завися от милости чужих людей.

Однажды вечером он увидел, как на склонах далекого холма пылает деревня. Его курдский хозяин объяснил ему, что это горит ассирийская деревня Азак, одна из нескольких христианских деревень в округе. «Эй, дитя неверных, ты видишь? — злорадно спросил курд. — Турция избавилась от всех армян и других неверных. Это пылает деревня гяуров [иноверцев], и все они сгорели заживо». О том, что в Турции не осталось христиан, курд сказал специально, чтобы напугать маленького армянина. «И я ему поверил», — вспоминал Манэуль.

Ассирийские христиане, жившие на территории Османской империи, как и армяне, в начале Первой мировой войны были обвинены в сговоре с Россией. Ассирийцы представляют собой этническую группу, говорящую на диалектах, произошедших от древнего арамейского языка. Среди них есть последователи несторианства, православные и халдеи. Они веками жили среди курдских общин в приграничных районах современной Турции, Сирии, Ирана и Ирака.

Ассирийские общины Османской империи также страдали от периодических погромов, в том числе в ходе массовых убийств армян 1895–1896 годов и Аданских погромов 1909 года, и, как и армяне, в поисках защиты со стороны великих держав возлагали свои надежды на Россию. После вступления Османской империи в Первую мировую войну ассирийцы были обвинены в сотрудничестве с державами Антанты и приговорены младотурецким режимом к уничтожению. До войны в империи проживало 620 000 ассирийских христиан, из которых во время войны было уничтожено 250 000. Армянскому мальчику Мануэлю Кркяшаряну казалось вполне правдоподобным, что турки могли уничтожить всех армян и ассирийцев в своей империи.

Скитаясь по деревням Юго-Восточной Анатолии, Мануэль встречал и других армянских детей и молодых женщин, которые также нашли убежище у курдов. Многих забрали из караванов смерти, чтобы использовать для работы по дому и на полях. Мануэль познакомился с несколькими молодыми армянками, которые вышли замуж за сыновей своих курдских хозяев. Именно так смогла пережить геноцид армянка по имени Херануш Гардарян.

Херануш родилась в уважаемой семье в деревне Хабаб в Восточной Анатолии, где была большая армянская община на 200 семей, две церкви и монастырь. В 1913 году, когда Херануш пошла в школу, ее отец и два дяди эмигрировали в США. Как только она научилась писать, она написала отцу письмо, которое тот носил в бумажнике до самой смерти. «Мы все надеемся, что у вас все хорошо, и молимся за вас. Мы ходим в школу каждый день и очень стараемся быть воспитанными детьми», — написала она от имени своих братьев и сестер на том самом «правильном армянском языке прилежных школьниц», о котором говорил Григорис Балакян.

Когда Херануш училась в третьем классе, в ее деревню нагрянули жандармы. Они убили деревенского старосту на глазах перепуганных жителей, а остальных мужчин согнали в кучу и увели из деревни. Херануш никогда больше не видела своего деда и трех дядей. Затем жандармы отвели всех женщин и детей в близлежащий рыночный город Палу, где заперли их в местной церкви. Вскоре женщины услышали с улицы жуткие крики. Одна девочка забралась на высокое окно, чтобы посмотреть, что происходит. Херануш никогда не забудет ужасную сцену, которую описала девочка: «Они перерезают мужчинам глотки и бросают их в реку».

В Палу женщин и детей из деревни Хабаб соединили с другими армянами и отправили в марш смерти через Анатолию в сторону сирийской пустыни. «Во время перехода наша мать так боялась оказаться в задних рядах, что шагала так быстро, как могла. Мы не могли угнаться за ней, поэтому она почти тащила нас за руки, — позже вспоминала Херануш. — Мы слышали, как позади нас люди плакали, кричали и умоляли о пощаде». В конце первого дня марша беременная тетка Херануш выбилась из сил и отстала от каравана. Жандармы закололи ее штыками и оставили на обочине. «Они убивали всех, кто не мог идти, — старых, больных, немощных — и оставляли лежать там, где они упали».

В городе Маден по пути в Диярбакыр их караван переходил через реку. Херануш увидела, как ее бабушка по отцовской линии бросила в воду двоих своих осиротевших внуков, которые больше не могли идти. Она держала их головы под водой, пока те не утонули, после чего сама бросилась в бурлящий поток, «уже ставший могилой для десятков тысяч армян», как писал Григорис Балакян.

Когда они дошли до городка Чермик, местные жители окружили несчастных выживших, чтобы подыскать здоровых детей для работы по хозяйству. Один конный жандарм выбрал Херануш, а мужчина из соседней деревни — ее брата Хорена, однако мать наотрез отказалась отдавать своих детей. «Никто не сможет забрать их у меня. Я никогда их не отдам!» — крикнула она. Бабушка попыталась убедить ее отдать детей ради их же спасения. «Дочка моя, — умоляла она, — посмотри, дети умирают один за другим. Никто не останется живым в этом караване. Если ты отдашь детей, ты спасешь им жизнь». Пока женщины вели этот ужасный спор, мужчины просто схватили Херануш и ее брата. Мать держала Херануш из последних сил, но жандарм на лошади в конце концов вырвал девочку из ее рук — и она навсегда потеряла свою дочь.

Жандарм отвез Херануш на свою ферму за пределами Чермика, где она встретила восемь других армянских девочек из своей родной деревни Хабаб, которых также забрали с марша смерти. Девочки работали во фруктовом саду, их хорошо кормили и хорошо с ними обращались. Каждый вечер жандарм забирал Херануш в свой дом в предместьях Чермика. У них с женой не было детей, и жандарм относился к Херануш как к дочери. Однако его жена ревновала мужа к молоденькой армянской девушке и всячески унижала ее, напоминая о том, что она всего лишь служанка. Они дали Херануш турецкое имя Сехер и обучили ее турецкому языку.

Лишившись свободы, имени, родного языка, Херануш сумела пережить геноцид. Многие члены ее семьи погибли во время депортации, но на удивление многим удалось выжить. Ее брат Хорен, которого забрали в тот же день, что и Херануш, работал в соседней деревне, где его прозвали Ахметом Пастухом. Одну из ее теток, самую красивую из сестер матери, похитил и взял замуж довольно состоятельный курд. Она не только сумела выжить, но и нашла Херануш в ее новом доме. Удивительно, но ее мать тоже пережила переход до Алеппо, где и жила всю войну, после окончания которой воссоединилась с мужем, приехавшим из Соединенных Штатов на поиски своей семьи. Однако Гардаряны никогда больше не увидели свою дочь Херануш.

Процесс тюркизации Херануш завершился, когда в 16 лет она вышла замуж за одного из племянников приютившего ее жандарма. В свидетельстве о браке она указана как Сехер, дочь жандарма Хусейна и его жены Эсмы. Остаток своей жизни Сехер провела как турецкая домохозяйка, воспитывая детей правоверными мусульманами.

Григорис Балакян встречал много армян, принявших ислам, чтобы избежать репрессий. Взрослым людям такая перемена давалась с трудом, но дети приспосабливались легко. Сотни, возможно, даже тысячи армянских детей интегрировались в турецкое общество, почти забыв о своих корнях — хотя и не до конца. На протяжении многих лет после войны этнические турки с опаской называли таких новообращенных «оставшимися».

Самому Григорису Балакяну удалось бежать до начала смертельного перехода через пустыню в Дейр-эз-Зор. Он встретил двух армянских возничих, служивших в Османском транспортном корпусе, которые только что прибыли из Дейр-эз-Зора и с изумлением обнаружили живого армянского епископа. Всеми силами они убеждали Балакяна не идти дальше. «Как сделать так, чтобы вы поняли? — в отчаянии спрашивали они. — Невозможно описать человеческим языком все то, что приходится пережить людям по пути в Дер Зор». Один возничий все-таки попытался передать этот ужас словами:

В подробностях описывая все ужасы, возничие сумели уговорить Балакяна покинуть караван, тщательно спланировав побег. По их словам, это был единственный шанс выжить. Священник поделился своими планами с ближайшими друзьями, и в начале апреля 1916 года они бежали при помощи армянина, занимавшегося контрабандой табака: он помог им укрыться в горах Аманоса.

Несмотря на войну, немецкая железнодорожная компания продолжала работы по прокладке туннелей через горы Аманоса и Тавра, которые оставались последним незавершенным участком Берлино-Багдадской железной дороги. Эта железнодорожная линия была крайне важна для ведения боевых действий в Месопотамии и Палестине, и Энвер как военный министр дал немецкой компании полную свободу действий в найме любой рабочей силы для скорейшего завершения строительства туннелей через горные массивы. Многие беглые армяне находили убежище на туннельных работах в горах. По оценкам Балакяна, на начало 1916 года там работало порядка 11 500 армян. Они выполняли самую тяжелую работу за мизерную плату, но это было гораздо лучше, чем марши смерти. Здесь Григорис Балакян, сняв с себя одежду священника и сбрив патриархальную бороду, начал свое бегство от геноцида.

Немецкие и австрийские инженеры вскоре заметили свободно владевшего немецким языком Балакяна и назначили его на должность инспектора. Однако и в горах армяне не были в безопасности. В июне 1916 года турецкие власти забрали и депортировали всех армянских рабочих, несмотря на протесты немецких инженеров, которые утверждали, что те необходимы для завершения строительства. Балакян оказался среди 135 «специалистов», спасенных инженерами от этого последнего марша смерти. Однако тех немногих армян, которым удалось избежать депортации, турки пытались заставить принять ислам. Для Балакяна это было совершенно неприемлемо, и через некоторое время немецкие коллеги помогли ему перебраться на другой строительный участок под вымышленным немецким именем (Балакян с огромной теплотой описывал немецких и австрийских гражданских служащих, искренне пытавшихся ему помочь, в то время как немецкие военные проявляли к армянам ничуть не меньшую враждебность, чем младотурки). До самого конца войны Балакян скрывался или жил по поддельным документам, чтобы избежать депортации. Таким образом, ссыльному священнику удалось пережить геноцид, в ходе которого, по его оценкам, к концу 1915 года было уничтожено три четверти армянского населения Османской империи.

Не существует официальных данных о точном количестве османских христиан, погибших во время Первой мировой войны. Тогда как перемещение населения в Грецию прошло с относительно небольшим количеством жертв, всеобщая депортация, начатая в 1915 году, привела к гибели сотен тысяч армян и ассирийцев. Вплоть до наших дней продолжаются споры о том, было ли массовое убийство армян в 1915–1918 годах непреднамеренным последствием войны или же целенаправленной политикой уничтожения армянского народа. Но даже те, кто отрицает факт геноцида, признают, что в результате этих мер военного времени было уничтожено от 600 000 до 860 000 армянских гражданских лиц. Армянские историки утверждают, что эта целенаправленная политика турецкого государства привела к гибели от 1 млн до 1,5 млн армян — что стало первым случаем геноцида в современной истории.

Нет сомнений в том, что армянская и ассирийская общины преследовали одни и те же цели с врагами Османской империи, которая весной 1915 года столкнулась с вторжением сразу на трех фронтах: в Дарданеллах, на Кавказе и в Месопотамии. Это позволяет в какой-то мере объяснить причины, заставившие младотурок пойти на столь беспрецедентные насильственные меры в отношении своих христианских подданных, но никоим образом не оправдывает совершенных ими преступлений против человечества.

Горькая ирония состоит в том, что уничтожение армян и других христианских общин нисколько не помогло туркам в той войне. Войска Антанты так и не атаковали Киликийское побережье, что оправдало бы выселение армян из этого региона. Депортация армян, задействованных на строительстве Багдадской железной дороги, помешало военным действиям османов в Месопотамии. Наконец, истребление армянских общин в Восточной Анатолии не помогло защитить Кавказ от вторжения русских. В феврале 1916 года царские войска захватили город-крепость Эрзурум, почти не встретив сопротивления. Позже в том же году русская армия взяла черноморский порт Трабзон и крупный торговый город Эрзинджан — и в этих сокрушительных поражениях османы не могли обвинить армянских коллаборационистов, которых к тому моменту там попросту не осталось.

И лишь в Дарданеллах, вопреки всему, османам удалось одержать триумфальную победу над объединенными войсками Франции, Великобритании и ее доминионов — причем сделали они это исключительно благодаря мужеству и стойкости своих солдат, а не посредством уничтожения христианских меньшинств.