37

В доме моего покойного отца стоит сладковатый запах лилий, и мне хочется распахнуть окна и впустить внутрь прохладный зимний воздух, но это было бы жестоко по отношению к тридцати двум гостям, которые толкутся в гостиной и столовой, подкармливаясь закусками с подносов. Все говорят шепотом и чувствуют потребность прикоснуться ко мне, а я дергаюсь от каждого прикосновения, от всех этих утешительных похлопываний по плечу и пожатий локтя. Я отвечаю мрачными «спасибо» и даже умудряюсь выдавить несколько приличных слезинок. Совершенство приходит с опытом. Впрочем, нельзя сказать, что смерть отца оставила меня равнодушной, мне его действительно не хватает. Мне не хватает того утешительного знания, что есть в мире человек, который любит меня и готов ради меня на все, что он и доказал. Чтобы я была в безопасности, мой отец пожертвовал своим изъеденным раком телом и своими немногими оставшимися, пусть и ужасными, месяцами жизни. Вряд ли появится другой человек, настолько преданный мне.

Хотя Эверетт Прескотт и делает все возможное, чтобы играть эту роль.

С тех самых пор, как мы вернулись после панихиды, Эверетт практически не отходит от меня. Он все время доливает мне вино в бокал, приносит всякие кусочки на тарелке, и меня уже начинает немного раздражать его внимание, потому что он не дает мне ни минутки побыть с самой собой. Даже когда я ухожу в кухню, чтобы взять еще тарелку сыра и крекеры из холодильника, он следует за мной и маячит рядом, пока я сдираю пластиковую обертку с подноса.

– Чем-нибудь помочь, Холли? Я понимаю, как тебе тяжело иметь дело с таким количеством гостей.

– Ничего, справлюсь. Не хочу, чтобы кто-то остался голодным.

– Давай это мне. А напитки? Открыть еще несколько бутылок вина?

– Все под контролем. Успокойся, Эверетт. Это всего лишь друзья и соседи отца. Он бы наверняка не хотел, чтобы мы тут слишком уж напрягались.

Эверетт вздыхает:

– Жаль, я не знал твоего отца.

– Ты бы ему понравился. Он всегда говорил, что ему наплевать, богат человек или беден, пока он ко мне хорошо относится.

– Я стараюсь, – с улыбкой говорит Эверетт.

Он берет поднос с сыром и крекерами, и мы возвращаемся в столовую, где меня встречают утомительные сочувственные взгляды. Я пополняю тарелки на столе, поправляю вазы с цветами. Люди принесли столько этих треклятых лилий, меня тошнит от их запаха. Не могу не рассматривать букеты – вдруг где-нибудь попадется пальмовый лист, но там, конечно, ничего такого нет. Мартин Станек мертв. Он не сможет мне повредить.

– Твой отец совершил настоящий подвиг, Холли. Мы должны быть благодарны ему, – говорит Элейн Койл.

Мать Кассандры стоит с тарелкой закусок в одной руке и бокалом вина в другой. Недавно ее бывший муж Мэтью покинул этот мир, проведя несколько недель без сознания, но Элейн безмятежна и элегантна все в том же черном платье, в каком она была на похоронах дочери в прошлом месяце.

– Будь у меня малейшая возможность, я бы сама пристрелила этого сукина сына. Знаю, что я не единственная, кто так думает. – Она показывает на женщину, стоящую рядом с ней. – Ты ведь помнишь маму Билли Салливана?

Я много лет не видела Сьюзен Салливан, но внешне она ничуть не постарела с нашей последней встречи. Ее неизменно светлые волосы уложены и идеально покрыты лаком, а лицо пугающе гладко. Кажется, богатство пошло ей на пользу.

Я пожимаю руку Сьюзен:

– Спасибо, что пришли, миссис Салливан.

– Мы все так огорчены, Холли. Твой отец был настоящим героем.

Элейн стискивает локоть Сьюзен:

– И сколько же мужества вам потребовалось, чтобы прийти сюда. Ведь совсем недавно Билли… – Ее голос затихает.

Сьюзен выдавливает улыбку:

– Я думаю, важно, чтобы все мы отдали дань уважения человеку, который нашел в себе силы покончить с этим. – Она смотрит на меня. – Твой отец сделал то, на что никогда не пошла бы полиция. А теперь дело разрешилось окончательно и навсегда.

Две женщины уплывают в сторону, и ко мне подходят другие гости с выражением соболезнования. Кое-кого из них я вспоминаю с трудом. Новостные каналы безжалостно сообщали о смерти моего отца, и я подозреваю, что многие пришли сюда из любопытства. Ведь мой отец был героем, он умер, совершив правосудие над человеком, который надругался над его дочерью.

Теперь все знают, что я одна из жертв «Яблони».

Взгляды, обращенные на меня, когда я прохожу между гостями, одновременно сочувственные и немного смущенные. Да и как можно заглянуть в глаза жертве насилия, не представив, что́ совершил над ней насильник? Двадцать лет спустя все забыли об этом деле, и вот, пожалуйста, оно снова на первых страницах. «ОТЕЦ, УБИВШИЙ РАСТЛИТЕЛЯ ДОЧЕРИ, ЗАСТРЕЛЕН ПОЛИЦИЕЙ».

Я высоко держу голову и всем смотрю в глаза, потому что мне не стыдно. Я и вправду не знаю, что такое стыд, но я прекрасно знаю, чего ждут люди от скорбящей дочери, и я пожимаю руки и выслушиваю бесконечные «я вам так сочувствую» и «звоните мне, если будет нужно». Никому из них я не буду звонить, и они это знают, но в подобных обстоятельствах произносятся такие слова, потому что других мы не знаем.

Проходит несколько часов, прежде чем дом пустеет; наконец уходят последние задержавшиеся. К тому времени я уже без сил, и мне хочется одного – тишины и покоя. Я падаю на диван и со стоном говорю Эверетту:

– О господи, мне необходимо выпить.

– Сейчас, – говорит он с улыбкой.

Уходит в кухню и вскоре возвращается с двумя стаканами виски. Один протягивает мне.

– Где ты откопал этот виски? – спрашиваю я его.

– Нашел в самом дальнем углу кухонного шкафа. – Он выключает все лампы, и в теплом сиянии камина я сразу начинаю чувствовать, как спадает мое напряжение. – Твой отец явно знал толк в виски. Потому что это односолодовый, лучшей марки.

– Забавно. Я даже не подозревала, что он любит виски.

Я пригубливаю столь необходимый мне напиток и испуганно вздрагиваю, услышав звук спускаемой воды в туалете.

Эверетт вздыхает:

– Кажется, кто-то из гостей задержался. Как это мы не заметили?

Из туалета появляется Сьюзен Салливан и в мигающем свете камина смущенно оглядывает пустую комнату:

– Боже мой, кажется, я последняя. Может, я помогу тебе убраться, Холли?

– Это очень мило с вашей стороны, но мы справимся.

– Я знаю, какой у тебя был трудный день. Давай я сделаю что-нибудь.

– Спасибо, но мы оставим все как есть до утра. А сейчас нам необходимо развеяться.

Она не слышит намека в моих словах, стоит и смотрит на нас. Наконец Эверетт из чувства вежливости говорит:

– Не хотите выпить с нами виски?

– Это будет очень мило. Спасибо.

– Я принесу вам стакан из кухни, – говорит он.

– Ни в коем случае. Я сама.

Она уходит в кухню, и Эверетт одними губами произносит: «Извини», но я не могу винить его за то, что он пригласил ее, когда она так явно выражала это желание. Она возвращается со своим стаканом виски и бутылкой.

– Вам обоим, кажется, пора добавить, – говорит она и вежливо доливает нам виски, а потом устраивается на диване.

Бутылка издает приятный звук, когда она ставит ее на кофейный столик. Несколько секунд мы молча попиваем виски.

– Милая была панихида, – говорит Сьюзен, глядя на огонь в камине. – Я знаю, мне нужно бы заказать панихиду и для Билли, но я боюсь делать это. Не могу принять…

– Я вам очень сочувствую, – говорит Эверетт. – Холли рассказала мне, что случилось.

– Дело в том, что я не могу согласиться с тем, что его нет. Он не мертв. Он пропал без вести, а это значит, что он всегда будет для меня живым. Такова природа надежды. Она не позволяет матери сдаться. – Сьюзен делает глоток виски и морщится от его крепости. – Без Билли я не вижу смысла жить дальше. Ни малейшего.

– Это неправда, миссис Салливан. Смысл жить остается всегда, – говорит Эверетт.

Он ставит свой почти пустой стакан и прикасается пальцами к ее руке. Это искренний добрый жест, и такой естественный для него. Мне бы так научиться.

– Ваш сын наверняка хотел бы, чтобы вы жили и дальше, ведь это так?

Сьюзен печально улыбается ему:

– Билли всегда говорил, что мы должны переехать куда-нибудь в теплое место. На берегу. Мы собирались уехать в Коста-Рику и отложили для этого достаточно денег. – Она смотрит перед собой невидящим взглядом. – Может быть, туда я и уеду. Место, где можно начать заново. Без всех этих воспоминаний.

Голова у меня начинает кружиться, хотя я сделала всего несколько глотков. Я пододвигаю свой стакан к Эверетту, и он берет его, даже не подозревая, что это мой, и делает глоток.

– Или, может, в Мексику. Там столько прекрасных домов прямо на берегу.

Сьюзен поворачивается ко мне, глаза у нее сверкают, как будто в них отражается пламя из камина.

– Берег, – бормочет Эверетт и трясет головой. – Да, я бы полежал сейчас на бережку. И может быть, соснул бы хорошенько…

– Ой, боже, что-то я задержалась. Вы оба устали. – Сьюзен поднимается на ноги. – Я ухожу.

Она встает и застегивает на себе пальто, а в комнате вдруг становится жарко, очень жарко, словно из камина идут горячие волны. Я смотрю на камин, почти опасаясь большого пожара, но там всего несколько слабых язычков. Таких красивых, что я не могу оторваться. Я даже не вижу, когда уходит Сьюзен. Слышу, как хлопает входная дверь, и пламя колеблется, когда воздух снаружи проникает в дом.

– Я ей… сочувствую, – бормочет Эверетт. – Ужасно. Потерять сына.

– Ты не знал ее сына.

Я не свожу глаз с язычков пламени, которые пульсируют в такт с моим сердцем, словно между мной и огнем существует какая-то волшебная связь. Я – это огонь. А огонь – это я. Никто по-настоящему не знал Билли. Не знал его так, как я. Я смотрю на свои руки: мои пальцы светятся. Яркие нити сплетаются в золотые меридианы и тянутся к камину. Я шевелю руками, словно кукловод, и язычки пламени начинают плясать. Несмотря на ощущение чуда, я понимаю, что здесь что-то не так. Все не так.

Я трясу головой, снова пытаюсь сосредоточиться, но ниточки все еще прикреплены к моим пальцам, и волокна крутятся в тени. В бутылке виски отражаются языки пламени из камина. Я прищуриваюсь, стараясь разглядеть, что написано на этикетке, но слова расплываются у меня перед глазами. Я вспоминаю, как Эверетт вышел из кухни с двумя стаканами янтарной жидкости. Я не видела, как он наливал. Мне и в голову не приходило подумать о том, что за питье в стакане, который он протягивает мне, или что он мог туда добавить. Я не смотрю на него, потому что боюсь, как бы он не заметил сомнение в моих глазах. Я продолжаю смотреть в камин и одновременно пытаюсь прогнать туман из головы. А еще я вспоминаю тот вечер, когда познакомилась с ним. Мы оба пили кофе на Утика-стрит, когда Кассандру нашли мертвой. Он сказал, что договорился о встрече с друзьями, живущими поблизости, что они собирались пообедать вместе, но так ли оно было на самом деле? Что, если наше знакомство было запланировано заранее и должно было привести к тому, что происходит сейчас? Я помню про бутылку вина, которую он принес мне, эта бутылка все еще стоит у меня в кухне. Я думаю о том, как внимательно он слушал все подробности о следствии, которые я рассказывала ему.

Что я на самом деле знаю об Эверетте?

Все это я обдумываю, ощущая, как туман в моей голове сгущается, а конечности начинают неметь. Пора шевелиться, пока я еще хоть как-то могу управлять собственными ногами. Я встаю. Мне удается сделать всего два шага, и у меня подгибаются ноги. Я ударяюсь головой об угол кофейного столика, и боль прорезает этот туман, внезапно делая все кристально ясным. Тогда-то я и слышу, как хлопает входная дверь, чувствую, как в дом проникает струя холодного воздуха. Слышу шаги, скрип пола. Шаги останавливаются возле меня.

– Малютка Холли Девайн, – раздается надо мной голос. – По-прежнему создаешь проблемы.

Я прищуриваюсь, пытаясь разглядеть лицо человека, который преследовал меня последние несколько лет. Человека, который считается мертвым и которой должен быть зарыт в землю. Когда полиция сказала мне, что Мартин Станек убил Билли, я в это поверила, и совершенно напрасно. Таких, как Билли, не убить, они неизменно возвращаются к жизни. И хотя мне удавалось прятаться от него столько времени, хотя я изменила имя и внешность, он все равно меня нашел.

– Как ее бойфренд? – раздается второй голос, от которого все мое существо вновь содрогается.

– Без сознания. С ним хлопот не будет, – говорит Билли.

Я пытаюсь сфокусировать взгляд на Сьюзен, чье лицо тоже появилось у меня в поле зрения. Они стоят рядом, Билли и его мать, оценивают результаты ее трудов. Я поворачиваю голову и вижу Эверетта, рухнувшего на диван, – он в еще более беспомощном состоянии, чем я. Он выпил не только свой стакан виски, но и мой. Я едва пригубила, но руки и ноги меня почти не слушаются.

– Ты еще не спишь, Холли-Долли?

Билли приседает и смотрит на меня. У него все те же ясно-голубые глаза, все тот же пронзительный взгляд, который привлек меня к нему, когда мы были детьми. Даже тогда он смог меня очаровать и легко уговорить делать то, о чем он просил. И не только меня – других детей тоже.

Всех, кроме Лиззи, потому что она почувствовала, кто он и что он. В тот день, когда он поднес пламя к маленькому опоссуму, которого мы нашли на игровой площадке, Лиззи выбила спичку из его руки. А когда он украл деньги из курточки одноклассника, это она назвала его вором. Он разозлился, а злить Билли Салливана нельзя, потому что будут последствия. Они не всегда наступают сразу же, иногда проходят месяцы, а то и годы, прежде чем он наносит удар возмездия, но таков уж Билли: он никогда не забывает. Он всегда наносит удар возмездия.

Если не заключить с ним сделку.

– За что? – с трудом шепчу я.

– За то, что ты осталась единственная, кто помнит. Единственная оставшаяся, кто знает.

– Я обещала никому ничего не говорить…

– И ты думаешь, я пойду на такой риск? Когда эта дамочка-журналист стряпает свою книжонку? Она уже поговорила с Кассандрой. Я не могу допустить, чтобы она поговорила еще и с тобой.

– Там больше никого не было. Больше никто не знает.

– Но ты знаешь. И ты можешь заговорить. – Он наклоняется ко мне поближе и шепчет на ухо: – Ты ведь получала мои весточки, мой маленький Ливинус, правда?

Мученик святой Ливинус, день памяти которого приходится на мой день рождения. Этому святому вырвали язык, чтобы заставить его замолчать. Да, мне удавалось оставаться вне пределов досягаемости Билли, но он знал, как отправлять послания, которых я не могла не заметить. Он знал, что смерти Сары, Касси и Тима привлекут мое внимание и я пойму посылаемые мне сигналы. Пальмовый лист перед останками сгоревшего дома Сары. Стрелы в груди Тима. Выдавленные глаза Кассандры.

Я прекрасно понимала, что он хочет сообщить мне: «Не выдавай тайн, или умрешь, как другие».

И я не выдавала тайн. Все эти годы я помалкивала о том, что случилось в лесу с Лиззи, но обещания молчать оказалось недостаточно. Благодаря этой журналистке правда угрожает всплыть на поверхность, и вот появляется Билли, чтобы гарантировать мое молчание, как было гарантировано молчание Ливинуса, которому вырвали язык.

– На сей раз все должно выглядеть как несчастный случай, Билл. Ничего такого, что может породить новые подозрения.

– Я знаю. – Билли поднимается и смотрит на Эверетта, неподвижного и абсолютно беспомощного. – И нам нужно разобраться с ними обоими. Это более сложная постановка.

Он осматривает комнату, и его глаза останавливаются на камине, где вокруг догорающего полена едва пляшут огоньки.

– Старые дома, – задумчиво говорит он. – Они так быстро наполняются дымом. Как жаль, что твой отец забыл поменять батарейку у датчика задымления.

Билли подтаскивает стул к тому месту, где в потолке находится датчик, снимает с него крышку и удаляет батарейку. Потом бросает в камин несколько поленьев.

– У меня есть идея получше, – предлагает Сьюзен. – Они устали и напились – значит, где они должны быть? В спальне.

– Оттащим сначала его, – говорит Билли.

Они волокут Эверетта в спальню отца, и, слыша, как его туфли скребут по полу, я представляю, как будет выглядеть сцена смерти, когда нас обнаружат. Подвыпившая молодая пара, обуглившиеся тела на кровати. Еще две жизни, трагически унесенные пожаром в результате неосторожности.

Поленья, подброшенные в камин, возвращают огонь к жизни, и, глядя на его адское сияние, я почти ощущаю, как жар обжигает мои волосы и пожирает плоть. Нет, нет, я не хочу умереть так! Паника впрыскивает мне в кровь адреналин, и я поднимаюсь на четвереньки. Но, подползая к двери, слышу их шаги, возвращающиеся из спальни.

Чьи-то руки опрокидывают меня на спину, и я ударяюсь лицом об угол камина. Чувствую, как распухает моя щека в том месте, где появится жуткий синяк, но его никто не увидит – все испечется в огне. Я слишком слаба и не могу сопротивляться, пока Билли волочет меня по коридору к спальне.

Они вдвоем забрасывают меня на матрас, где уже лежит Эверетт.

– Сними с них одежду, – говорит Сьюзен. – Они бы не стали ложиться одетыми.

Они действуют как эффективная команда: быстро стаскивают с меня брюки, блузку, нижнее белье. Мать и сын, соединенные этим психопатическим стриптизом, в результате которого мы с Эвереттом остаемся голые на кровати. Сьюзен в беспорядке швыряет нашу одежду на стул, а туфли оставляет разбросанными по полу. О да, сценарий хорошо продуман: молодая пара, обессиленная сексом. Подумав немного, Сьюзен уходит и возвращается с двумя пустыми бутылками из-под вина, двумя стаканами и свечами, и все это завернуто в кухонные полотенца. Никаких отпечатков не останется. Сьюзен расставляет все на ночном столике с тщательностью декоратора, готовящего сцену для спектакля. Когда от свечек загорятся занавеси, мы с Эвереттом, пьяные, будем спать. Поэтому нас не разбудит дым. Мы голые и пьяные, пресыщенные молодые любовники, забывшие о том, как опасен огонь. Он сожрет все улики: отпечатки пальцев, волоски и волокна, следы кетамина в наших организмах. Так же как сожрал все улики после убийства Сары. Как Сара, как обреченная Жанна д’Арк, я превращусь в пепел, и вместе со мной сгорит правда. Правда о том, что случилось с Лиззи Дипальмой.

Я знаю правду, потому что была в лесу, когда это случилось.

Это было в октябре, в субботу. Осенние листья горели так, словно пламя охватило кроны деревьев. Я помню, как у нас под ногами трещали ветки, будто хрупкие косточки. Я помню, как Билли (в свои одиннадцать лет он уже был сильным парнем) вонзил лопату в землю, откапывая могилу.

Сьюзен снова выходит из комнаты, а Билли садится на кровать рядом со мной. Он гладит мою голую грудь. Щиплет сосок.

– Ух ты, малютка Холли Девайн подросла.

Мышцы на моих руках напрягаются, но я не шевелюсь. Нельзя, чтобы он понял, как быстро выходят из меня пары кетамина. Он не знает, что я только два раза пригубила виски, после того как Сьюзен пополнила мой стакан. Эверетт допил мой виски, и полная порция досталась ему. Его глаза открыты, он тихонько постанывает, но я знаю: он беспомощен. Только я и могу дать отпор.

– Ты всегда была особенная, Холли, – говорит Билли. Его руки скользят вниз, к моему животу. Чувствует ли он мою дрожь? Видит ли отвращение в моих глазах? – Всегда готовая на любую игру. Из нас бы получилась прекрасная команда.

– Я не такая, как ты, – шепчу я.

– Такая, такая. В глубине души ты точно такая. Мы оба знаем, что по-настоящему имеет значение в этом мире. Имеем значение только мы, и ничто другое. Вот почему ты молчала все эти годы. Вот почему ты хранила тайну. Ты знала, что будут последствия. Ты ведь не хочешь, чтобы и твоя жизнь была уничтожена, верно?

– Мне было всего десять лет.

– Достаточно, чтобы понимать, что ты делаешь. Достаточно, чтобы сделать выбор. Ты тоже ударила ее, Холли. Я дал тебе камень, и ты ее ударила. Мы вместе ее убили.

Он кладет руку на мое бедро, и его прикосновение настолько отвратительно, что я с трудом остаюсь спокойной.

– Не могу найти ни одного полиэтиленового мешка, – говорит от двери Сьюзен.

Билли поворачивается к матери:

– Что, и в кухне нет?

– Я нашла только тоненькие продуктовые пакеты.

– Давай-ка посмотрим.

Билли и его мать выходят из комнаты. Я понятия не имею, зачем им понадобились полиэтиленовые мешки, знаю только, что это мой последний шанс на спасение.

Я собираю все силы, какие у меня остались, и скатываюсь с кровати, громко ударившись об пол – так громко, что они, вероятно, слышат этот звук из кухни. У меня совсем нет времени, они могут вернуться в любую секунду. Я шарю рукой под кроватью в поисках моей сумочки. Сегодня здесь собралось столько гостей, и мне нужно было ее куда-то спрятать, потому что я знаю людей. Даже в доме скорби мошенник подмечает, где что плохо лежит. Я нащупываю кожаный ремешок и подтаскиваю сумочку к себе. Она уже расстегнута, и я засовываю руку внутрь.

– Смотри-ка, она умудрилась сползти с кровати, – говорит Сьюзен. Она возвышается надо мной и испепеляет меня раздраженным взглядом. – Если мы ее так оставим, она еще, чего доброго, уползет.

– Тогда закончим с этим прямо сейчас. Сделаем это на старый добрый манер, – говорит Билли.

Он хватает с кровати подушку и присаживается рядом со мной. Эверетт стонет, но они даже не смотрят на него. Они оба заняты мной. Заняты моим убийством. Когда пламя охватит комнату, я не почувствую огонь своей кожей, потому что буду уже мертва, задушена простынями и полиэтиленом.

– Так уж должно было случиться, Холли-Долли, – говорит Билли. – Думаю, ты понимаешь. Ты можешь погубить все мое будущее, и я не могу этого допустить.

Он кладет подушку мне на лицо и плотно прижимает. Так плотно, что я не могу дышать, не могу двигаться. Я начинаю крутиться, биться, молочу ногами по воздуху, но Сьюзен садится сверху и прижимает мои бедра к полу. Я сопротивляюсь, пытаюсь вдохнуть кислород, но подушка так плотно прилегает к моему носу и рту, что я лишь засасываю в рот влажную материю.

– Умирай, черт возьми. Умирай! – приказывает Билли.

И я умираю. Онемение уже проникает в мои конечности. Крадет мои последние силы. Сопротивление закончилось. Я чувствую только тяжесть: Билли давит мне на лицо, Сьюзен – на ноги. Моя правая рука все еще под кроватью, пальцы в сумочке.

В последние мгновения, пока я еще в сознании, я понимаю, что́ держу в руке. Несколько недель я носила его в кармане, с тех самых пор, как детектив Риццоли сказала, что мне угрожает опасность, что Мартин Станек попытается меня убить. Как же мы обе ошибались! Все это время Билли выжидал в тени. Билли, который инсценировал собственную смерть, а теперь исчезнет навсегда.

Я не вижу, во что целюсь. Я знаю только одно: время истекло, и вот он, мой последний шанс, перед тем как наступит темнота. Я вытаскиваю пистолет, вслепую прижимаю его к телу Сьюзен и нажимаю на спусковой крючок.

От звука выстрела Билли откидывается назад. Давление подушки внезапно ослабевает, и я хватаю ртом воздух. Он наполняет мои легкие, прогоняет туман из головы.

– Мама? Мама? – визжит Билли.

Сьюзен мертвым грузом лежит на моих бедрах. Билли скатывает ее с меня, я слышу, как ее тело ударяется об пол. Я отбрасываю подушку и вижу Билли, склонившегося над Сьюзен. Из ее груди вытекает теплая кровь. Он прижимает руку к ране, пытаясь остановить кровотечение, но наверняка видит, что ее рана смертельна.

Сьюзен касается рукой его лица.

– Уходи, дорогой. Оставь меня, – шепчет она.

– Мама, нет…

Она роняет руку, оставляя кровавый след на его щеке.

Моя рука дрожит, я не могу прицелиться, так что моя вторая пуля уходит в потолок, и оттуда падает кусок штукатурки.

Билли вырывает пистолет из моей руки. Ярость искажает его лицо, глаза горят адским пламенем. Такое лицо я видела у него в тот день в лесу, в тот день, когда он поднял камень и ударил Лиззи по голове. Двадцать лет я молчала. Чтобы защитить себя, мне приходилось защищать и его, и вот мое наказание. Когда заключаешь договор с дьяволом, то платишь за это собственной душой.

Он сжимает пистолет обеими руками, и я вижу, как ствол своим безжалостным глазом поворачивается ко мне.

Я дергаюсь, когда раздаются выстрелы – несколько выстрелов с такой быстрой последовательностью, что я не могу их сосчитать. Наконец они прекращаются. Глаза у меня закрыты, в ушах стоит звон, но боли я не чувствую. Почему я не чувствую боли?

– Холли! – Чьи-то руки хватают меня за плечи и с силой трясут. – Холли!

Я открываю глаза и вижу детектива Риццоли, которая лихорадочно вглядывается в мое лицо.

– Ты ранена? Говори со мной!

– Билли, – только и могу прошептать я.

Я пытаюсь сесть, но у меня не получается. Мышцы не работают, и к тому же я забыла, что я голая. Я забыла все, кроме того, что я жива, и не понимаю, как это возможно. Детектив Фрост набрасывает куртку на мое голое тело, и я натягиваю ее на грудь, дрожа не от холода, а оттого, что ко мне приходит осознание случившегося. Куда бы я ни посмотрела в спальне отца, я вижу кровь. Рядом со мной лежит Сьюзен с остекленевшими глазами и отвисшей челюстью. Одна ее рука вытянута в последнем предсмертном усилии дотронуться до сына. Их пальцы не сомкнулись, но их соединили лужи крови, слившиеся в одну, – кровь Билли смешалась с кровью Сьюзен.

Мать и сын соединились в смерти.