Глава седьмая
Проснулся я от резкого звона церковного колокола. Открыл глаза и на какой-то миг не мог сообразить, где нахожусь. Свеча давно догорела, и единственный свет проникал в комнату через узкую щель над дверью. Свет был солнечный, а это означало, что спал я долго. Потом повернулся, ощутил запах женщины и уткнулся лицом в копну рыжих волос. Эдит пошевелилась, пробормотала что-то во сне, ее рука скользнула по моей груди. Она снова пошевелилась, пробудилась и положила голову мне на плечо. А через несколько ударов сердца тихо заплакала.
Я не мешал ей, пока не насчитал двадцать два колокольных удара.
– Сожаления? – уточнил я наконец.
Она всхлипнула и затрясла головой:
– Нет. Нет-нет-нет! Это колокол.
– Похороны, значит?
Эдит кивнула.
– Ты любила его, – сказал я почти с укором.
Она, видимо, задумалась, потому что ответила не прежде, чем колокол прозвенел еще шестнадцать раз.
– Он был добр ко мне.
Казалось странным, что кузен Этельред мог быть добр, но я ей поверил. Поцеловал ее в лоб и крепче обнял. Мне подумалось, что Этельфлэд убьет меня за это, но мысль, что удивительно, не встревожила меня.
– Тебе следует пойти на похороны, – предложил я.
– Епископ Вульфхерд сказал, что я не должна.
– По причине прелюбодейства?
Эдит кивнула.
– Если всем прелюбодеям запретить, в церкви ни души не будет, – заметил я. – Самого Вульфхерда в том числе!
Она снова всхлипнула:
– Вульфхерд меня ненавидит.
Я хохотнул. Боль под ребрами никуда не делась, но стала глуше.
– Что смешного? – вскинулась девушка.
– Меня он тоже терпеть не может.
– Однажды он… – начала она, но осеклась.
– Однажды что?
– Ну, ты знаешь…
– Правда?
Эдит кивнула:
– Епископ потребовал, чтобы я исповедалась, потом заявил, что отпустит мне грехи, только если я покажу ему, чем занимаюсь с Этельредом.
– Ты согласилась?
– Нет, конечно! – В ее голосе слышалось возмущение.
– Зря.
Девчонка вскинула голову и посмотрела на меня. Глаза у нее были зеленые. Смотрела она долго, затем потупила взгляд.
– Эльфинн говорила, что ты хороший человек.
– А ты?
– Я утверждала, что ты скотина.
Я расхохотался:
– Да ты ведь меня никогда не встречала!
– И она твердила то же самое.
– Однако права была ты, – решительно произнес я. – А Эльфинн ошибалась.
Эдит негромко захихикала. Это лучше, чем плач.
Мы лежали и слушали, как поют петухи.
* * *
Пока я одевался, колокол все еще звонил. Эдит лежала под одеялами из шкур и наблюдала за мной. Я облачился в одежду, в которой путешествовал: промокшую, грязную и вонючую. Потом наклонился поцеловать ее, и боль накатила снова. Она была не такой жестокой, но не исчезла.
– Ступай и позавтракай, – велел я ей. Затем отправился на главный двор.
От реки поднимался туман, смешиваясь с пеленой низко летящих серых облаков.
Финан встретил меня во дворе и ухмыльнулся:
– Хорошо почивал, господин?
– Иди и прыгни в озеро, ирландский ублюдок, – посоветовал я. – Где мальчишка?
– Проснулся. Эдрик за ним присматривает. – Он посмотрел на небо. – Не слишком хороший день для похорон.
– Для похорон Этельреда любой день сгодится.
– Пойду высуну нос на улицу. – Финан кивнул в сторону арки ворот. – Посмотрю, что там творится. В последние час-другой все было спокойно.
Я вышел вместе с ним. Окрестности дворца выглядели погруженными в спячку. У большого дома располагалось несколько караульных, гуси щипали мокрую траву, а к уединенной часовне у главных ворот направлялся торопливым шагом одинокий священник.
– В господский дом заглядывал? – поинтересовался я у Финана.
– Все в порядке. Ее милость в верхних покоях, а двое наших фризов перегораживают лестницу, как пара быков. Между ними никто не проскочит.
На усиление собственной стражи Этельфлэд я отрядил Гербрухта и Фолькбальда.
– Да никто и не пытался, – добавил Финан.
– А Этельхельм?
– В большом зале вместе с дочерью и епископом Вульфхердом. Передавал тебе пожелание доброго утра. – Ирландец ухмыльнулся. – Нет нужды беспокоиться, господин.
– Мне стоило спать в господском доме, – проворчал я.
– О да, мудрый шаг – любовник задает госпоже Этельфлэд жару накануне похорон ее мужа! Как я сам не додумался?
Я грустно улыбнулся, потом отправился на кухню, где застал за завтраком сына и дочь. Оба посмотрели на меня с укором, – видимо, до них дошли слухи о том, с кем я разделил ложе.
– Добро пожаловать в один из лучших дней моей жизни, – приветствовал я их.
– Лучших? – удивился сын.
– Мы погребаем Этельреда, – пояснил я. Потом сел, оторвал кусок от каравая и отрезал сыра.
– Помнишь отца Пенду? – спросил я Утреда.
– Мочился рядом с ним.
– Когда закончишь набивать брюхо, найди его, – велел я. – Он должен быть где-то в большом зале. Разыщи попа и скажи, что мне нужно увидеться с ним. Только без свидетелей. Позаботься, чтобы епископ ничего не узнал!
– Отец Пенда? – удивилась Стиорра.
– Один из священников епископа Вульфхерда.
– Священник?! – Удивление в ее голосе возросло.
– Я потихоньку обращаюсь в христианство, – бросил я, и сын поперхнулся элем.
Как раз в этот миг в комнату вошел Этельстан и склонил голову, здороваясь со мной.
– Ты идешь на похороны, – приказал я ему. – И делаешь вид, что скорбишь.
– Да, господин. Хорошо.
– И будешь держаться рядом с Финаном.
– Разумеется, господин.
Я наставил на него нож:
– Я не шучу! Есть ублюдки, которым ты нужен мертвым. – Я замолчал и отпустил нож. Тот упал на стол острием вниз. – Хотя, если поразмыслить, это только упростит мне жизнь.
– Садись, – пригласила Стиорра ухмыляющегося сорванца.
Колокол все гудел. Стоило понимать так, что он будет звонить до самого начала похорон, а это произойдет не раньше, чем лорды Мерсии соблаговолят отправиться в церковь.
– Они хотят собрать витан сразу после того, как закопают ублюдка, – заявил я. – Возможно, сегодня, но уж никак не позже чем завтра.
– Не издав указа о созыве? – уточнил сын.
– А к чему он? Все, кто нужен, уже здесь.
– За исключением короля Эдуарда.
– Король не член витана Мерсии, дурья башка, – буркнул я. – Он западный сакс.
– Ему хочется, чтобы его пригласили, – пояснила Стиорра.
– На витан?
– На трон, – терпеливо разжевывала она. – Останься Эдуард здесь, выглядело бы так, будто он просто занял его. А предпочтительнее быть приглашенным.
– И его пригласят, – добавил я. – Ради этого тут находятся епископ Вульфхерд и Этельхельм. Чтобы все было как надо.
– А Этельфлэд? – заволновалась Стиорра. – Что станется с…
Дочь резко замолчала, когда в комнату, помедлив на пороге, боязливо вошла Эдит. Ее волосы были собраны на затылке и прихвачены гребнем из слоновой кости, но несколько прядей выбились и падали на лицо. Зеленое платье выглядело помятым.
– Подвинься, дай место леди Эдит, – велел я Этельстану, устроившемуся рядом со Стиоррой. Потом повернулся к Эдит. – Подсаживайся к принцу Этельстану. – Я посмотрел на мальца. – Все в порядке, в конце концов, она решила не убивать тебя.
– Я не голодна, господин, – пробормотала Эдит.
– Голодна. Садись, Стиорра нальет тебе эля. Ты спрашивала, – обратился я к дочери, – что станется с госпожой Этельфлэд? Ее попробуют упечь в монастырь.
– А ты этому помешаешь, – добавил сын.
– Не я, а ты и госпожа Эдит.
– Я?! – изумился Утред.
– Тем, что найдешь того священника, и побыстрее. Ступай! Приведи его сюда!
Сын убежал. Когда он открыл дверь, я заметил, что дождь усилился.
– А что делать мне, господин? – тихо осведомилась Эдит.
– Выполнять мои указания, – бросил я. – И вместе со Стиоррой пойти на похороны. Только не в этом платье. Подбери ей что-нибудь черное, – велел я дочери. – С капюшоном.
– Капюшоном?
– Большим, чтобы никто не разглядел ее лица и не выгнал из церкви, – объяснил я и обернулся на Финана, только что ввалившегося на кухню.
Ирландец выругался, скинул кусок мешковины, служивший ему вместо накидки, и швырнул его на стул.
– Если так пойдет дальше, случится еще один потоп, – проворчал он. – Льет как у Сатаны в нужнике, честное слово!
– Что происходит на улице?
– Ничего. Ублюдки все валяются в постелях. И правильно делают.
Большой колокол продолжал звонить. Капли барабанили по соломенной крыше и шлепались в лужу на каменном полу. Некогда дом был покрыт черепицей, а теперь на старые балки наложили соломенную кровлю, нуждавшуюся в починке. Но хотя бы огонь в очаге пылал жарко, да и в дровах недостатка не наблюдалось.
Через час или около того явился отец Пенда. Священник прошел под проливным дождем и до нитки вымочил черную рясу, потому выглядел несчастным и возмущенным, однако настороженно кивнул мне:
– Господин!
Его озадачило присутствие в комнате такого количества народу, и он озадачился еще сильнее, обнаружив Эдит. Его преданность мне предполагалось держать в тайне, и он не понимал, почему я вдруг выставил его на всеобщее обозрение.
Пришлось объясниться.
– Отче, я хочу, чтобы ты меня окрестил, – уважительным тоном заявил я.
Пенда вытаращился. Как и все остальные. Сын открыл было рот, но не нашелся что сказать и закрыл его снова.
– Крестить тебя?! – выдавил поп.
– Я осознал порочность путей своих, – смиренно прогнусавил я, – и желаю вернуться в лоно Божьей церкви.
Отец Пенда затряс головой – не в отрицание, но потому, что его ум отсырел и отказывался работать.
– Ты серьезно, господин? – спросил он.
– Я грешник, отец, и ищу прощения.
– Если ты серьезно…
– Да.
– Тогда тебе следует исповедаться в своих грехах, – сообщил он.
– Я готов.
– А щедрый дар должен подтвердить твою искренность.
– Считай, он уже дан, – заявил я смиренно.
Стиорра смотрела на меня в ужасе, остальные просто изумленно.
– Ты воистину этого желаешь? – допытывался Пенда.
Подозрения не оставляли его. В конечном счете я был самым известным язычником саксонской Британии. Человеком, открыто противопоставившим себя Церкви, убийцей попов и злостным безбожником. Но священником руководила надежда. Обратив и крестив меня, Пенда становился знаменитым.
– Я желаю этого всем сердцем, – подтвердил я.
– Могу я спросить почему?
– Почему?
– Это так неожиданно. Господь говорил с тобой? Тебе явился Его благословенный Сын?
– Нет, отец, но Он послал мне ангела.
– Ангела?!
– Это ангельское создание явилось ночью, – продолжал я. – У него были волосы, подобные языкам пламени, и глаза, горевшие как изумруды. Оно забрало мою боль и наполнило вместо нее радостью.
Стиорра закашлялась. Отец Пенда поглядел на нее, и девчонка спрятала лицо в ладонях.
– Я плачу от счастья, – произнесла она сдавленным голосом.
Эдит сделалась пунцовой, но на нее священник не смотрел.
– Хвала Господу, – умудрилась выдавить Стиорра.
– Воистину хвала, – не очень уверенно отозвался отец Пенда.
– Как понимаю, вы тут крестите новообращенных в реке? – спросил я.
Он кивнул.
– Однако в такой дождь, господин…
– Этот дождь послал Господь, – строго оборвал я его. – Чтобы очистить меня.
– Аллилуйя, – промямлил поп. Да и что еще мог он сказать?
И вот мы повели Пенду к реке, чтобы он меня окунул. Так состоялось третье мое крещение. Я был слишком мал и не мог запомнить первое. Зато когда погиб мой старший брат и отец дал мне имя Утред, мачеха настояла на повторном омывании – а то вдруг святой Петр не узнает меня у врат небесных. Поэтому меня запихнули в бочку с водой из Северного моря. Третье крещение состоялось в ледяном потоке Сэферна. Но прежде чем отец Пенда совершил обряд, он настоял, чтобы я преклонил колени и исповедался во всех своих грехах. Я спросил, действительно ли нужно перечислить все. Поп энергично кивнул, поэтому я начал с детства, но, похоже, рассказ про кражу свежего сливочного масла оказался не совсем тем, что он хотел услышать.
– Господин Утред, ты ведь говорил, что тебя воспитывали христианином, – осторожно заметил священник. – Поэтому в бытность ребенком ты наверняка исповедовался в грехах?
– Да, отче, – смиренно кивнул я.
– Тогда нам нет нужды вспоминать о них снова.
– Но я ни разу не исповедовался насчет святой воды, отче, – горестно возразил я.
– Святой воды? Ты, наверное, отказывался ее пить?
– Я в нее писал, отец.
– Ты… – У него явно пропал дар речи.
– Мы с братом устроили соревнование, – продолжил я. – У кого струя поднимется выше. Ты ведь наверняка делал это, будучи ребенком, отец.
– Но никогда со святой водой!
– Я раскаиваюсь в этом грехе, отче.
– Он ужасен, но продолжай!
И я рассказал обо всех женщинах, с которыми спал. По меньшей мере о тех, с которыми не состоял в браке. И несмотря на дождь, отец Пенда требовал подробностей. Пару раз он застонал, особенно когда я поведал про блуд с монашкой, хотя имя Хильды предусмотрительно не упоминал.
– Как ее звали? – потребовал сообщить он.
– Я так и не узнал ее имени, отец, – солгал я.
– Ты наверняка знал. Говори!
– Я только хотел…
– Мне известно, какой грех ты совершил! – сурово отрезал он, потом сменил тон на более вкрадчивый. – Она жива?
– Не ведаю, отец, – невинно заявил я. На самом деле Хильда жила и здравствовала, кормила голодных, лечила страждущих и одевала сирых. – Кажется, ее имя было Винфред. Но она так стонала, что я толком не расслышал.
Поп снова заскулил, потом ахнул, когда я стал перечислять убитых мной служителей Церкви.
– Я был не прав, святой отец, – каялся я. – Но хуже того – я наслаждался их смертью.
– Нет!
– Когда умер брат Дженберт, я радовался, – повинился я.
И я действительно радовался. Ублюдок помог продать меня в рабство, и убить его было удовольствием, сопоставимым с тем, какое я испытал, вколотив зубы отца Сеолберта ему в глотку.
– А еще я нападал на священников, отец. Например, на Сеолберта.
– Тебе следует извиниться перед ним.
– О, я так и поступлю, отче. И я замышлял убийство других священников, вроде епископа Ассера.
Пенда помедлил.
– С ним бывало нелегко.
Я чуть не расхохотался.
– Но есть еще один грех, который тяжким грузом лежит на моей совести, отец.
– Еще одна женщина? – с интересом уточнил он.
– Нет, отец. Это я обнаружил кости святого Освальда.
Священник нахмурился:
– Но это не грех!
Пришлось ему поведать, что я подстроил открытие, спрятав кости там, где, как я знал, их обязательно найдут.
– Это был просто труп с кладбища, отец. Я оторвал одну руку, чтобы сделать его похожим на скелет святого Освальда.
Пенда опешил.
– Жена епископа, – начал он, явно имея в виду мрачную супругу Вульфхерда, – страдала от нашествия на ее сад личинок. Она послала через Вульфхерда в дар святому штуку дорогой материи, и личинки исчезли! То было чудо!
– Ты хочешь сказать…
– Ты думал, что обманул Церковь, – восторженно заявил Пенда. – Но в усыпальнице творятся чудеса! Личинки были изгнаны! Я уверен, что Бог указал тебе на истинные мощи святого!
– Но у святого должна отсутствовать левая рука, а я по ошибке оторвал правую, – напомнил я.
– Еще одно чудо! Хвала Господу! Ты послужил Его орудием, господин Утред! Это знак!
Он даровал мне отпущение, истребовал очередное обещание сделать взнос, после чего завел в реку. Холодная вода терзала рану как ледяной кинжал, но я вытерпел молитвы и восславил пригвожденного Бога, и отец Пенда окунул меня с головой в ряску. Сделал он это трижды: во имя Отца, Сына и Святого Духа.
Пенда был счастлив, заполучив видного обращенца. Финан и мой сын стали свидетелями и моими крестными. Я позаимствовал тяжелый серебряный крест Финана и повесил себе на шею, а ему отдал языческий молот, затем обнял рукой узкие плечи священника и, по-прежнему облаченный только в мокрую рубаху, увлек его под сень растущих на берегу ив, где мы повели тихую беседу. Продолжалась она минут пять. Сначала поп не желал говорить того, что я хотел услышать, но в итоге уступил моим доводам.
– Тебе, отец, нож под ребра воткнуть? – поинтересовался я.
– Но господин… – залепетал он, потом смолк.
– Ты кого больше боишься: меня или епископа Вульфхерда?
На это ему ответить было нечего, он только жалобно таращился на меня. Я знал, его пугает моя жестокость, но Пенда также страшился, что Вульфхерд обречет его влачить жизнь приходского священника в какой-нибудь глуши, без надежды обогатиться или продвинуться.
– Хочешь сам стать епископом? – спросил я.
– Если Бог даст, господин, – промямлил он, подразумевая под этим, что продаст собственную мать ради шанса обзавестись диоцезом.
– Я могу это устроить, – пообещал я. – Если ты сообщишь мне то, что я хочу знать.
И он сообщил. Потом я оделся, старательно спрятав крест под плащом, и отправился на похороны.
* * *
Кто-то хорошо заплатил плакальщицам – вой стоял такой, что перекрыл бы стук мечей по щитам в битве. Женщины расположились вдоль стен церкви, молотили себя кулаками по голове и голосили, изображая скорбь. Тем временем монашеский хор пытался перекричать их. Иногда тот или иной из священников что-то провозглашал, но никто, похоже, их не слушал. Церковь была набита до краев – сотни, наверное, четыре мужчин и некоторое количество женщин толпились между высокими деревянными колоннами. Они болтали, не обращая внимания на плакальщиц, хор и клириков, и только когда епископ Вульфхерд забрался на дощатую платформу рядом с главным алтарем и начал стучать по аналою своим пастырским посохом, шум стал стихать. Но тишина наступила не раньше, чем у посоха отломился серебряный крюк. Он с грохотом упал на каменные плиты пола и проскользил до гроба Этельреда, установленного на паре козел и накрытого флагом с изображением скачущей белой лошади. Кое-кто из платных плакальщиц продолжал стенать, но пара священников прошлась вдоль стен, требуя прекратить чертов шум. Одна из женщин стала вдруг судорожно глотать воздух. Мне подумалось, что она задохнется, но тут несчастная упала на колени и ее вырвало. Свора собак набросилась на неожиданное угощение.
– Мы в доме Божьем! – возопил епископ Вульфхерд.
Последовавшая проповедь заняла добрых часа два, хотя они тянулись как четыре, а то и пять. Вульфхерд превозносил нрав Этельреда, его отвагу и мудрость и даже ухитрился звучать убедительно.
– Сегодня мы провожаем в последний путь хорошего человека, – провозгласил епископ, и я решил, что проповедь подходит к концу, но прелат велел одному из попов передать ему священную книгу и стал шуршать тяжелыми страницами, ища нужное место, а найдя, принялся зачитывать назидательным тоном:
– «Если царство разделится само в себе, не может устоять царство то!» – процитировал он, потом захлопнул толстую книгу.
Далее последовал едва замаскированный призыв объединить короны Мерсии и Уэссекса – поступок, якобы угодный пригвожденному Богу.
Я почти полностью пропустил его речь мимо ушей – наблюдал за Стиоррой и стоявшей рядом с ней Эдит. Любовница Этельреда часто склоняла голову и подносила ладонь к скрытому капюшоном лицу, из чего я заключил, что она плачет. Этельстан находился рядом со мной в глубине церкви в окружении моих воинов. Приходить в храм с мечом запрещалось, но я был уверен, что у всех телохранителей Этельстана под плащом спрятан сакс. Так же, как был убежден в том, что люди Этельхельма выискивают возможность схватить мальца. Сам Этельхельм располагался в первых рядах и энергично кивал болтовне Вульфхерда. Рядом с ним стояла его дочь Эльфлэд, супруга короля Эдуарда. То была миниатюрная женщина со светлыми волосами, заплетенными в косы и собранными вокруг затылка. На голове у нее красовалась черная шапочка с длинными черными же лентами, спускающимися до пухлого зада. Она надувала маленькие губки и выглядела совершенно несчастной, чему едва ли стоило удивляться, поскольку ей уже битых два часа приходилось выслушивать чушь, которую нес Вульфхерд. Отец положил руку ей на плечо. Он и я были выше большинства мужчин. Этельхельм поймал мой взгляд во время одного из самых страстных пассажей епископа, и мы обменялись ироничными усмешками.
Олдермен знал, что грядет схватка, но был уверен в победе. Скоро его дочь станет королевой Эльфлэд Мерсийской, а значит, получит право называться и королевой Уэссекса – я не сомневался, что Этельхельму хочется добыть для нее этот титул. Я никогда не понимал, почему Уэссекс отказывает в этой милости жене короля, но именоваться королевой Мерсии Эльфлэд никто не помешает. А если Этельхельму удастся избавиться от досадной неприятности в лице Этельстана, он станет отцом королевы и дедом королей. Вульфхерд продолжал распинаться насчет разделенного царства, перейдя на крик, а Этельхельм снова поймал мой взгляд, неприметно кивнул в сторону епископа и так потешно закатил глаза, что я не смог удержаться от смеха.
Мне всегда нравился Этельхельм, но до этих пор мы находились на одной стороне, и его амбиции и энергия были направлены на те же цели, ради которых сражался я. Теперь же мы стали врагами, и он это знал и собирался использовать свои богатства и положение, чтобы сокрушить меня. Я же намеревался действовать хитростью и очень надеялся, что Ситрик справится с поставленной ему задачей.
Епископ наконец выдохся. Снова запел хор, шестеро воинов Этельреда подняли гроб и понесли к усыпальнице, устроенной рядом с алтарем. Парни справлялись с трудом, видимо по причине того, что внутри деревянного гроба, украшенного резными изображениями святых и воителей, таился гроб свинцовый. Моему двоюродному брату предстояло упокоиться как можно ближе к святому Освальду, а точнее, к тому, чей скелет на самом деле лежал в серебряном реликварии. В день Страшного суда, вещал епископ, святой Освальд волшебным образом восстанет из своей серебряной тюрьмы, и его утащат на небо. А Этельред, обретаясь поблизости, сможет за него уцепиться. Никто не сомневался, что мощи настоящие. Священники и монахи наперебой бубнили о творящихся в церкви чудесах: исцелениях хромых и прозрении слепых, и все благодаря этим костям.
Епископ наблюдал за тем, как гроб опускают в могилу. Рядом с ним располагались Этельхельм и Эльфлэд, тогда как на другой стороне зияющей дыры стояла Этельфлэд в платье из черного шелка, переливавшегося при каждом ее движении. Ее дочь Эльфинн находилась рядом и умудрилась придать себе печальный вид. Когда тяжелый гроб установили в усыпальнице, я заметил, как Этельхельм посмотрел на Этельфлэд и взгляды их скрестились. Они стояли так продолжительное время, затем Этельфлэд повернулась и, увлекая за собой дочь, вышла из храма. Служанка вручила Этельфлэд плотный плащ, который та накинула на плечи и шагнула под дождь.
Вот так кузен Этельред ушел из моей жизни.
* * *
Витан собрался на следующий день. Начался он вскоре после рассвета, в ранний час. Как я понимал, это объяснялось тем, что Этельхельм хотел побыстрее покончить с делом и отправиться домой. Или, что более вероятно, чтобы успеть вызвать Эдуарда, который ожидал где-то неподалеку. И тогда тот совершит торжественный въезд в столицу своего нового королевства. Все предполагалось обстряпать быстро. По крайней мере, они так планировали. Толпа на похоронах Этельреда состояла, как и следовало ожидать, из поддерживавшей его знати и горстки сторонников Этельфлэд, оказавшихся в Глевекестре. Витан выслушает пожелания Этельхельма, проголосует за его предложение, и Вульфхерд с Этельхельмом заслужат признательность нового государя Мерсии.
Такой был расчет.
Начался витан, естественно, с молений епископа Вульфхерда. У меня теплилась надежда, что после бесконечной проповеди накануне прелат укоротит молитву, но нет, он мог восславлять своего Бога беспрестанно. Вульфхерд просил пригвожденного даровать витану мудрость – недурная идея, – затем наказал своему Богу одобрить все предложения, которые епископ собирался выдвинуть. Молебен тянулся так долго, что олдермены, таны и церковные иерархи начали шаркать ногами и ерзать скамейками по плитам пола. Наконец Этельхельм так громко прокашлялся, что епископ поспешил закруглиться.
Трон Этельреда стоял на дощатом помосте. Он был застлан черной тканью, на которую положили инкрустированный шлем. В былые времена государей не венчали короной, вместо этого им на голову надевали королевский шлем, и я не сомневался, что всем в зале известно назначение этого шлема. Слева от трона, если смотреть из зала, стоял аналой, явно перенесенный из церкви, а справа располагались простой работы стол и два стула. За столом сидели, с перьями наготове, два близнеца-священника, Сеолберт и Сеолнот. Им предстояло записывать ход витана, который начался с вступления епископа.
Мерсия, как заявил он, целое поколение жила без короля. Но Бог, мол, велел, чтобы у государства был король – это утверждение вызвало у собравшихся лордов одобрительный гул.
– Королевство без короля, – вещал Вульфхерд, – как диоцез без епископа, как корабль без кормчего. И никто из здесь сидящих, – тут он обвел нас взглядом, – не станет отрицать, что Мерсия является одним из древнейших государств Британии.
Зал снова наполнил одобрительный гул, еще более громкий, и ободренный поддержкой епископ продолжил вспахивать почву.
– Наш господин Этельред, – голос его возвысился, – был слишком скромен, чтобы претендовать на трон!
Тут я едва не рассмеялся вслух. Этельред отдал бы глаз, руку и оба шара за право надеть корону, да только слишком хорошо понимал: западносаксонские хозяева его накажут, потому как Уэссексу нужен в Мерсии лишь один король – их собственный.
– Однако он был королем во всем, кроме титула! – Вульфхерд перешел на крик, видимо сознавая слабость самого аргумента. – И на смертном своем одре наш повелитель, наш почивший господин Этельред, пожелал, чтобы его шурин, король Эдуард Уэссекский, был приглашен на древний трон нашей возлюбленной страны!
Епископ прервался, очевидно ожидая услышать рев восторга, но зал молчал, за исключением Этельхельма и его воинов, затопавших в знак согласия ногами.
Мне эта тишина показалась любопытной. Большинство знати было готово исполнить все, что предложат Вульфхерд и Этельхельм, но не испытывало от такой судьбы восторга. Не всю еще гордость растратила Мерсия. Она принимала короля западных саксов, но то будет брак без любви, и потому все хранили молчание. За исключением одного, олдермена Айдина.
– Витан наделен властью выбирать короля, – буркнул он.
Это был знатный землевладелец из восточной части Мерсии, человек, дружина которого давно совершала совместные с западными саксами набеги на данов Восточной Англии, то есть тот, в ком я ожидал найти убежденного сторонника притязаний Эдуарда. Однако даже в его голосе угадывалось недовольство.
– Выбор короля всегда был прерогативой витана, – немного недовольно подтвердил Вульфхерд. – У тебя есть предложение?
Айдин пожал плечами. «Уж не надеялся ли он сам быть избранным?» – подумалось мне.
– Мерсией должен управлять мерсиец, – заявил олдермен.
– Но кто? – рявкнул епископ.
Хороший вопрос. Айдин понял, что лишь немногие в этом зале поддержат его притязания, если таковые вообще имелись, конечно, и потому промолчал.
– Корону следует передавать сыну короля, – произнес другой участник собрания, но я не мог разглядеть, кто именно.
– У господина Этельреда не было сына, – отрезал прелат.
– Тогда ближайшему родичу, – продолжал тот человек.
– Ближайшим родичем является его шурин, король Эдуард, – сказал Вульфхерд.
Это не соответствовало истине, но я промолчал.
– И позвольте напомнить витану, – продолжил епископ, – что мать короля Эдуарда была из Мерсии. – Это правда, и некоторые в зале закивали. Он ожидал еще замечаний, но их не последовало. – Посему я предлагаю…
Прелат не договорил, потому что я поднялся с места.
– У меня есть вопрос, господин епископ, – уважительно произнес я.
– Какой, господин Утред? – настороженно осведомился он.
– Правомочен ли правитель Мерсии назначать себе преемника, если у него нет наследника?
Вульфхерд нахмурился, почуяв подвох, потом решил расставить силки сам.
– Ты говоришь, господин Утред, – медовым голосом начал он, – что господин Этельред являлся правителем сей страны.
– Конечно являлся, – дал я Вульфхерду ответ, которого тот ждал. – Но я не такой знаток мерсийского права, как ты, поэтому лишь хочу уточнить, имело ли последнее желание господина Этельреда законную силу.
– Имело! – с торжеством провозгласил церковник. – Предсмертное пожелание правителя обладает огромной силой, и это благородное собрание необходимо лишь для того, чтобы ввести его в действие.
Снова повисла тишина. Головы повернулись в мою сторону. Все знали, что я хочу видеть Этельфлэд правительницей Мерсии, но своим вопросом и робким ответом я лишь сыграл на руку ее брату. Вульфхерд – он улыбался, считая, что только что одержал большую победу надо мной, – заговорил снова:
– Мы проявим неуважение, не придав веса предсмертному желанию лорда Этельреда, а желание это заключается в том, чтобы его шурин, король Эдуард Уэссекский, стал королем Мерсии.
Он приостановился, но снова был встречен молчанием. Витан мог сознавать неизбежность выбора, но не собирался радоваться ему. На глазах у этих людей умирала гордая страна – страна, где правил некогда великий король Оффа, повелевавший всей Британией. Вульфхерд указал на Этельхельма.
– Господин Этельхельм Уэссекский, – заявил он, – не член витана…
– Пока! – выкрикнул кто-то и был вознагражден смехом.
– Пока, – согласился епископ. – Однако, с вашего разрешения, он поведает нам о том, как собирается король Эдуард править этой страной.
Этельхельм встал. Он всегда был красив и обаятелен, сейчас же казался в высшей степени дружелюбным, скромным и убедительным. Он говорил о том, какую высокую честь оказывает витан королю, и как вечно благодарен будет за нее Эдуард, и как он будет «денно и нощно» печься о благе Мерсии, оборонять ее границы и гнать данов, еще оставшихся в северной части страны.
– Он не сделает ничего без указаний этого витана! – с жаром уверял олдермен. – Советники из Мерсии станут постоянными спутниками короля! А старший сын короля, мой внук Эльфверд, этелинг, половину своего времени будет проводить в Глевекестре и научится любить эту страну так же, как его отец, и на самом деле так, как любят ее все западные саксы!
Говорил он хорошо, но его слова падали во все то же угрюмое молчание. Я заметил, что Вульфхерд снова собирается выступить. «Самое время, – подумалось мне, – подмешать ложку дерьма в эту похлебку».
– А как же сестра короля Эдуарда? – задал я вопрос прежде, чем прелат успел набрать в грудь воздуха. – Как госпожа Этельфлэд?
Она слушала, я знал. В витан ее не допустили, поскольку женщины не имели права голоса в совете, но Этельфлэд стояла прямо за дверью, размещавшейся близ помоста. Этельхельм тоже про это знал.
– Госпожа Этельфлэд теперь вдова, – осторожно начал он. – Ей, без сомнения, хочется удалиться в свои поместья или же вступить в обитель, где она сможет молиться о душе почившего супруга.
– А будет ли она в безопасности в монастыре? – осведомился я.
– В безопасности? – Вопрос возмутил Вульфхерда. – Она окажется в руках Господа, что же может ей грозить?
– И тем не менее всего два дня назад, – заговорил я, возвысив голос и говоря нарочито медленно, чтобы даже старейшие члены витана разобрали мои слова, – олдермен Этельхельм послал своих людей вместе с предателем Эрдвульфом с приказом убить ее. Откуда нам знать, что он не попытается еще раз?
– Это возмутительно! – Вульфхерд брызгал слюной.
– Ты бредишь! – воскликнул Этельхельм, и тон его перестал быть дружеским.
– Ты отрицаешь это?
– Напрочь! – огрызнулся он, уже злясь.
– Тогда я вызываю свидетелей, способных дать показания перед этим витаном, – отрезал я, обернулся к главной двери зала и махнул рукой.
В нее вошел Хоггар во главе бывших воинов Эрдвульфа, следом появился Финан с пленником. Руки Гриндвина были связаны. Финан подошел и встал рядом со мной.
– Ситрик вернулся, – шепнул он. – И доставил то, что ты просил.
– Отлично, – отозвался я и возвысил голос. – Этот человек, – я указал на Гриндвина, – принес присягу верности господину Этельхельму. Он вассал лорда, и я способен представить других свидетелей, которые поклянутся, что он выполнял приказ господина Этельхельма, когда сопровождал предателя Эрдвульфа в его покушении на жизнь госпожи Этельфлэд.
Я хлопнул в ладоши, и, повинуясь этому сигналу, в зал вошла Эдит. Бледная, с гордой осанкой, она встала рядом с Гриндвином.
– Вы все знаете эту женщину. Ей предстоит засвидетельствовать предательство ее брата и одобрение этого предательства господином Этельхельмом. Я требую, чтобы священник привел моих свидетелей к присяге.
– Это возмутительно! – окрысился епископ Вульфхерд.
– Не более возмутительно, чем покушение на жизнь госпожи Этельфлэд, – огрызнулся я в ответ.
– Слово прелюбодейки не может почитаться правдивым! – взревел прелат. – Я требую, чтобы эту женщину удалили из этого собрания и чтобы ты отрекся от своей подлой лжи и…
Чего еще хотел потребовать от меня епископ, осталось загадкой, потому что я снова хлопнул в ладоши, и на этот раз появился Ситрик, ведя еще трех женщин. Одна была, подобно Эдит, высока ростом, рыжеволоса и стройна, вторая светла и пухлява, а третья – с черными как смоль волосами и низенькая. Все три выглядели перепуганными, хотя за эти пять минут заработали больше серебра, чем лежа на спине за целую неделю. Кое-кто в зале рассмеялся при появлении этих женщин, кто-то выглядел рассерженным, но почти все до единого мужчины знали этих троих. Они были шлюхами из «Пшеничного снопа», и отец Пенда под большим нажимом выдал мне их имена. Он признался, что частенько сопровождал одну из них, двух, а подчас и всех трех из таверны до дома епископа на территории дворца Этельреда.
– Кто эти несчастные? – изумленно вопросил Этельхельм.
– Позвольте представить их, – сказал я. – Эту высокую даму зовут…
– Господин Утред! – Епископ сорвался на визг. Я заметил, что Сеолнот и Сеолберт прекратили чиркать перьями.
– Епископ? – невинным тоном откликнулся я.
– У тебя есть что предложить?
Прелат знал, для чего тут эти шлюхи, знал, что при нужде все они у меня загогочут как гусыни. А Вульфхерд, как ни крути, был женатый человек.
– Ты по-прежнему настаиваешь, епископ, что прелюбодеям не дозволяется говорить в этом совете? – осведомился я.
– Я спросил, что ты предлагаешь! – не сдавался церковник. Он покраснел как вареный рак.
– Я предлагаю, чтобы отношения между Мерсией и Уэссексом остались теми же, что и прежде, – пояснил я. – И чтобы госпожа Этельфлэд приняла на себя обязанности покойного мужа.
– Женщина? – хмыкнул кто-то.
– Женщина не может править! – воскликнул Айдин, и примерно треть присутствующих одобрительно загудела.
Я пошел к помосту, стараясь не хромать из-за боли под ребрами. Никто не оспорил моего права подняться и встать рядом с Этельхельмом и епископом. На мгновение последний вроде как хотел возразить, но потом посмотрел на шлюх и прикусил язык.
– Нет ничего необычного в том, что ближайший родственник правителя наследует трон, – начал я. – Могу ли я напомнить витану, что моя мать была из Мерсии и что я приходился Этельреду двоюродным братом?
Это был миг завороженной тишины, затем из кучки священников, располагавшейся в одной из боковых сторон холла, послышались вопли негодования. До меня донеслось слово «язычник». Особенно громко его выкрикивали два аббата, которые вскочили и потрясали кулаками. Тогда я просто распахнул плащ и показал висящий на груди большой крест. При виде серебра весь зал вновь замер, а потом разразился восклицаниями еще более яростного возмущения.
– Ты пытаешься уверить нас, что стал христианином? – проревел толстый аббат Риксег.
– Я был крещен сегодня утром, – сообщил я.
– Ты насмехаешься над Христом! – завизжал Риксег. И не сильно заблуждался.
– Отец Пенда! – воззвал я.
Отец Пенда выступил в защиту моего обращения, пытаясь убедить недоверчивый витан в подлинности моего крещения. Верил ли он в это сам? Сомневаюсь, но, с другой стороны, я был для него важной добычей, и поп ревностно доказывал мою искренность. Этельхельм вполголоса послушал пышащих гневом клириков, потом отвел меня в сторону.
– Утред, ты что творишь?! – прорычал он.
– Ты знаешь.
Он что-то проворчал.
– А эти женщины?
– Любимые потаскухи Вульфхерда.
– Ну и ловкий ты ублюдок! – Он рассмеялся. – Откуда они взялись?
– Из «Пшеничного снопа».
– Я просто обязан их попробовать.
– Рекомендую рыженькую, – сказал я.
– А Эдит?
– А что с ней?
– Неделю назад она уверяла, что ненавидит тебя.
– У меня золотой язык.
– Я полагал, что это ее достоинство. – Олдермен оглядел ряды мужчин на скамьях, которые слушали ожесточенную перепалку между священниками. – Итак, теперь Вульфхерд против тебя и слова не скажет. Мне же грозит быть заклейменным как тиран, убивающий женщин. Так чего ты хочешь?
– Это, – ответил я, кивнув в сторону трона.
Он нахмурился, не осуждающе, а удивленно:
– Ты хочешь стать правителем Мерсии?
– Да.
– Допустим, мы позволим тебе стать им, – заявил Этельхельм. – Что ты предпримешь?
Я пожал плечами:
– Уэссекс уже получил Лунден, потому может сохранить его. Вы сражаетесь в Восточной Англии и продолжайте делать это, опираясь на Лунден. Я хочу, чтобы Мерсия вела войну на наших северных рубежах, от Сестера и далее.
Олдермен кивнул.
– А мальчик Этельстан? Где он?
– В безопасности, – отрезал я.
– Он незаконнорожденный.
– Неправда.
– У меня есть свидетельство, что его мать, соблазнив Эдуарда, уже была замужем.
– У тебя хватит денег, чтобы купить достаточно свидетелей.
– Хватит.
– Но это ложь.
– Витан Уэссекса поверит ей, вот в чем суть.
– Тогда твой внук, скорее всего, станет следующим королем Уэссекса, – проговорил я.
– Это все, о чем я мечтаю. – Он помолчал, рассеянно разглядывая витан. – Я не хочу иметь врага в твоем лице, – признался Этельхельм. – Поэтому дай мне клятву.
– Какую клятву?
– Что, когда наступит час, ты направишь все свои силы на то, чтобы обеспечить переход отцовского трона к Эльфверду.
– Я умру намного раньше Эдуарда, – заметил я.
– Никто из нас не ведает, когда умрет. Поклянись.
– Мне…
– И еще поклянись, что трон Уэссекса объединится с троном Мерсии, – пророкотал он.
Я колебался. Клятва – дело серьезное. Нарушая ее, мы подвергаем опасности свою судьбу, рискуем навлечь гнев норн, этих злокозненных богинь, плетущих нить нашей жизни и обрезающих ее по своей прихоти. Я нарушал иные клятвы и остался жив, но до каких пор боги станут терпеть от меня это?
– Ну? – наседал Этельхельм.
– Если я буду правителем Мерсии, когда твой зять умрет, – произнес я, касаясь висящего на шее серебряного креста, – то я…
Олдермен грубо скинул мою руку:
– Утред! Поклянись тем богом, которого истинно почитаешь!
– Как лорд и правитель Мерсии, – начал я, осмотрительно подбирая слова, – я направлю все свои силы на то, чтобы обеспечить переход отцовского трона к Эльфверду. И что королевства Уэссекс и Мерсия объединятся вокруг трона Уэссекса. Клянусь в этом Тором и Воденом.
– И поклянись, что будешь верным и преданным союзником Уэссекса, – потребовал он.
– Клянусь и в этом, – сказал я, причем совершенно искренне.
– И Этельфлэд, – продолжал он.
– А что Этельфлэд?
– Она должна уйти в монастырь, основанный ее матерью. Дай клятву, что уйдет.
Мне показалась странной такая настойчивость. Неужели это потому, что Этельфлэд защищает Этельстана?
– Не в моих силах распоряжаться королевской дочерью, – заявил я. – Пусть Эдуард сам скажет сестре, что ей следует делать.
– Он будет настаивать на ее уходе в монастырь.
– Почему?
Этельхельм пожал плечами:
– Она затмевает его. Королям такое не по нраву.
– Этельфлэд сражается с данами, – напомнил я.
– Оказавшись в обители, перестанет, – съехидничал олдермен. – Скажи, что не станешь противодействовать желанию Эдуарда.
– Ко мне это не имеет никакого отношения, – заявил я. – Решайте промеж собой.
– И ты предоставишь это нам? Не станешь вмешиваться?
– Не стану.
Этельхельм хмуро глядел на меня несколько ударов сердца, потом счел, что я дал ему достаточно заверений.
– Господин Утред, – произнес олдермен, отворачиваясь от меня и возвысив голос так, чтобы перекрыть шум в зале, – согласен со мной в том, что троны Уэссекса и Мерсии надо объединить! Что один король должен править всеми нами, что нам нужно стать одной страной!
По меньшей мере половина людей в холле нахмурилась. Мерсия обладала подпитанной веками гордостью, и теперь ее топтал более могущественный Уэссекс.
– Но господин Утред убедил меня, что время еще не пришло, – продолжил Этельхельм. – Силы короля Эдуарда сосредоточены против Восточной Англии, тогда как Мерсия устремлена на север, изгоняя язычников из своих краев. Только покончив с этими пришельцами, мы сможем назвать себя одной благословенной страной. По этой причине я поддерживаю кандидатуру господина Утреда на место правителя Мерсии.
Итак, это случилось. Я стал повелителем Мерсии, наследником богатств Этельреда, его войска и всех земель. Епископ Вульфхерд едва сдерживал отвращение, но присутствие трех шлюх связало его по рукам и ногам, и он сделал вид, что согласен с выбором. В итоге именно он подвел меня к пустому трону.
Члены совета топали. Я не был для них предпочтительным кандидатом. Возможно, поддержать меня была готова лишь десятая часть из собравшихся лордов. Эти люди по преимуществу являлись сторонниками Этельреда, знали о его ненависти ко мне, но не видели вокруг никого достойнее. Я казался им лучше чужеземного короля, который в первую очередь будет заботиться об Уэссексе. И более того, я был сыном мерсийки и ближайшим родичем Этельреда по мужской линии. Избирая меня, они спасали свою гордость, а многие наверняка рассчитывали, что долго я не протяну и им скоро выпадет шанс поставить другого правителя.
Я подошел к трону и взял шлем. Несколько человек разразились приветственными криками. Их стало больше, когда я сдернул черную ткань, укрывавшую престол, и отбросил ее в сторону.
– Садись, господин Утред, – предложил Этельхельм.
– Господин епископ! – воззвал я.
Вульфхерд выдавил улыбку. А повернувшись ко мне, даже изобразил намек на поклон.
– Господин Утред?
– Ты недавно убеждал нас, что воля правителя в отношении наследника имеет большой вес.
– Именно так, – ответил он, озабоченно нахмурившись.
– И что для ее воплощения требуется лишь поддержка витана?
– Да, – выдавил он.
– Тогда позволь напомнить этому витану, что добытыми новыми землями мы обязаны усилиям госпожи Этельфлэд. – Я подошел к столу и поднял кипу пергаментов с земельными пожалованиями, которых так жаждали собравшиеся. – Это госпожа Этельфлэд разместила гарнизон в Сестере и обороняет рубежи от северян. – Я выпустил документы. – А посему я отрекаюсь от трона Мерсии в пользу вдовы господина Этельреда, госпожи Этельфлэд.
В тот миг враги могли сокрушить меня. Встань витан стеной, заставь воплями негодования уйти с помоста, все представление пошло бы прахом. Но я поразил их до потери дара речи, и Этельфлэд воспользовалась этим общим временным параличом, войдя в боковую дверь. На ней по-прежнему было траурное черное платье, но поверх черного шелка она надела белый плащ, расшитый синими крестами, оплетенными бледно-зелеными ивовыми ветками. Длинные полы плаща стелились по полу. Она выглядела прекрасной. Волосы заплетены в косы и свернуты вокруг головы, на шее изумрудное ожерелье, в правой руке меч покойного супруга. Никто не сказал ни слова, когда Этельфлэд поднялась на помост. Витан затаил дыхание, едва я протянул ей шлем. Она отдала мне меч, чтобы взять и обеими руками водрузить шлем на свои золотые косы, а затем, также молча, заняла пустующий трон. Я вернул ей меч.
И зал взорвался. Витан вдруг загудел от приветственных возгласов. Люди вскакивали и топали ногами, что-то кричали Этельфлэд, но на лице у нее не дрогнул ни один мускул. Она выглядела строгой и величавой, настоящей королевой. Почему же собрание неожиданно признало ее? Быть может, лорды вздохнули от облегчения, что не я стану их господином. Я предпочитаю думать, что они с самого начала втайне хотели Этельфлэд, да только никто не осмеливался бросить вызов обычаю и назвать ее имя. Однако все в витане знали, что она показала себя как воительница, как правитель и как настоящая мерсийка. Она была подлинной повелительницей Мерсии.
– Ты ублюдок, – прошептал мне Этельхельм.
* * *
Церемония принесения присяги заняла без малого час: один за другим олдермены и главные таны Мерсии подходили к Этельфлэд, опускались на колено и давали клятву верности. Ближняя дружина мужа и ее собственные воины расположились по углам зала, и только им дозволялось иметь оружие. Если кто и не хотел присягать, эти клинки помогали прийти в чувство, и к полудню весь витан вложил руки в руки новой правительницы и пообещал преданно служить ей.
Речь Этельфлэд была краткой. Она восславила Мерсию и поклялась, что земли, до сих пор оскверняемые язычниками, будут освобождены.
– По этой самой причине, – голос ее звучал чисто и сильно, – я требую войск от всех вас. Мы народ, ведущий войну, и наш долг – победить в ней.
В том и заключалась разница между ней и покойным супругом. Этельред делал ровно столько, чтобы отражать вылазки данов, но сам никогда не хотел нападать на их земли. Этельфлэд намеревалась изгнать северян из королевства.
– Господин Утред! – Она посмотрела на меня.
– Госпожа?
– Твоя клятва.
И я опустился перед ней на колено. Острие меча упиралось в пол между ее ступнями, ее ладони обхватывали тяжелую рукоять, я положил свои ладони поверх ее.
– Моя госпожа, клянусь в верности тебе, – произнес я. – Клянусь быть твоим человеком и поддерживать тебя всем, чем могу.
– Посмотри на меня. – Ее голос стал тихим, чтобы разобрать слова мог только я. Я взглянул ей в лицо и заметил натянутую улыбку. – Эдит? – прошипела она, склонившись ко мне с все той же деланой улыбкой.
Интересно, кто сообщил ей?
– Ты и ее хочешь привести к присяге? – изобразил я непонимание.
– Ублюдок, – буркнула она; я ощутил, как дрогнули ее ладони под моими. – Избавься от нее. – Последние слова Этельфлэд тоже прошипела, но затем возвысила голос: – Ты поведешь войска в Сестер, господин Утред. Тебе предстоит там работа.
– Хорошо, моя госпожа.
– Пятьдесят моих дружинников пойдут с тобой, – провозгласила Этельфлэд. – Как и принц Этельстан.
– Да, госпожа, – отозвался я. Было вполне разумно удалить, насколько возможно, Этельстана от амбиций Этельхельма.
– Я последую за тобой, как только смогу, – продолжила правительница. – Но сначала мне нужно завершить дела тут. – Теперь она обращалась ко всему витану. – Необходимо раздать земли и распределить поручения. Епископ Вульфхерд!
– Госпожа? – нервно откликнулся прелат.
– Ты был наиболее уважаемым соратником моего мужа. Могу я предложить тебе место главы моего совета?
– Если Бог даст, госпожа, я буду служить тебе так же, как служил ему.
В голосе ублюдка сквозило облегчение. Этельфлэд сманила на свою сторону воинов Эрдвульфа, а теперь начала обрабатывать сторонников покойного супруга. Прилюдное назначение Вульфхерда посылало им сигнал, что нет нужды опасаться ее мести. Зато у нее самой имелись причины страшиться злобы Этельхельма. Идя к краю помоста, я наблюдал за ним и видел, что он взбешен и добродушное обычно лицо перекошено от ярости. Олдермен будет ждать, когда она совершит ошибку или уступит язычникам какую-нибудь территорию, и тогда пустит в ход свои деньги и влияние, чтобы сместить с трона.
А если говорить об утрате территории, то она может произойти только на севере. Мне необходимо ехать в Сестер, потому что город до сих пор плохо защищен от врагов. Там есть работа, которую следует совершить, и северяне, с которыми предстоит сражаться.
Но сначала мне нужно найти меч.
