Он выбрал тридцать тысяч храбрецов,
И меченосцы собрались на зов.
Без шума, без трубы и барабана
Во мраке ночи двинулись нежданно.
Вот перед ними — пастбища, луга,
Осталось семь фарсангов до врага.
Они коней увидели вначале,
И на коней воители напали.
Поймали и погнали те стада,
Была всех бед ужасней та беда.
Всех пастухов, табунщиков убили,
Помчались дальше тучей черной пыли.
Увидели иранцев пред собой,
Покинутых изменчивой судьбой.
Иранцы, погруженные в безделье
И пьянство, распоясавшись, сидели.
Не спал в шатре один разумный Гив,
Был сын Гударза смел и прозорлив.
В то время растерялся он, однако,
Услышав грохот, звон мечей средь мрака.
Стоял скакун перед шатром в броне,
Внимая неожиданной войне.
Подумал Гив: «Позор всей рати нашей!
Зачем сидел я с пиршественной чашей?»
Вскочив, подобно вихрю, на коня,
Гив поскакал, доспехами звеня.
Узрел, достигнув ставки полководца:
Мир потонул в пыли, земля трясется!
Сказал он: «Тус, вставай, враги пришли,
Под ними поле бранное в пыли!»
Оттуда с палицей быкоголовой
Он поскакал к отцу, к борьбе готовый.
Как дым кружился, объезжая рать,
Он всех, кто не был пьян, заставил встать.
Бижана обругал на поле брани:
То место битв иль место пирований?
Взяв несколько воителей с собой,
Решил туранцам дать неравный бой.
Как саранча, что завладела степью,
Пришли туранцы, выстроились цепью.
Смотрел Гударз по сторонам: число
Бойцов Турана что ни миг росло.
Шла туча с ливнем стрел, и в беспорядке
Проснулись спящие от шума схватки.
Мягка постель под пьяной головой,
Над нею — меч с тяжелой булавой!
Когда в созвездье Льва взошло светило,
Оно пред Гивом войско озарило.
Увидел: счастье стало к ним спиной,
Усеян мертвецами дол степной,
Разорваны знамена боевые
И почернели, как эбен, живые.
Полным-полно иранских мертвецов,—
Не видно витязей и храбрецов.
Погибшим в битве нет конца и края,
Лежат, в крови горячей утопая.
Своих отцов утратили сыны,
Отцы — сынов: таков удел войны!
Увы, иранцы повернули спины,
Шатры оставив посреди равнины,
Оставив барабаны и обоз:
Все войско тканью ветхой расползлось.
Остатки войск, теснимых отовсюду,
Бессильно отступили к Касеруду.
Бойцы устали, жар в сердцах потух.
Где сила, разум, смелость, стойкий дух?
Спасаясь от губительной погони,
Изнемогали всадники и кони.
От битвы убежав, покинув дол,
В ущелье Тус воителей привел.
Измученное войско застонало:
Из витязей в живых осталось мало,
А тот, кто жив, — иль ранен, иль в плену.
Оплачем их, пошедших на войну!
Где скакуны, где седла и попоны?
Где воеводы, где венцы и троны?
Кругом безлюдье, над землею ночь,
Никто не хочет раненым помочь.
О, сколько старцев стонут со слезами
Над храбрыми, но мертвыми сынами!
Две трети войска потеряв в бою,
Иранцы прокляли судьбу свою.
Военачальник обезумел в горе,
Была его душа с рассудком в ссоре:
«Мы залили вином свои шатры,
Мы предпочли сражениям пиры!»
Гударз остался без сынов и внуков,
Лишился он и скакунов и вьюков.
Для раненых — ни пищи, ни врача,
Блуждает горе, плача и крича.
Кто в войске был в чести, пришли к Гударзу,
Чтоб воинов спасти, пришли к Гударзу.
Старик, познавший муку и позор,
Лицом к туранцам выставил дозор.
Разведчиков отправил вниз, в долину,
Ища лекарства в трудную годину.
Гонцу на скакуна велел он сесть,
Помчаться к шаху и доставить весть
О Тусе, потерпевшем пораженье:
Мол, принял он неверное решенье,
Довел иранцев до большой беды,
И воинов расстроились ряды.