Глава 3
Воскресный день выдался чудным – даже для этих мест на редкость солнечным и теплым. Солнце грело почти по-летнему, и Денис даже сбросил в траву ментик и расстегнул доломан. Упарился ножи-то метать, а паче того учить тому юную Лидочку Мирскую. Ну, что поделать – обещал так обещал, за язык никто не тянул, вот и выбрала девушка «подарок». К слову, Давыдов это все и предвидеть бы мог – не зря ведь дочку провинциального секретаря Мирского прозвали дворовой «атаманшей» и вообще – парнем в юбке.
Так оно и было, однако же девица взрослела, хорошела, на глазах превращаясь из гадкого утенка в прекрасного лебедя. Уже далеко не ребенок, но еще не светская дама… впрочем, кто бы ее позвал в свет! Хотя, конечно, может, и найдутся люди, да и «свет» тут такой, что примет и бесприданницу, пусть и бедную, однако же не беднее многих местных дворян, поместной мелкоты, имевших в крепости меньше сотни душ. У кого и по сорок было, а у некоторых – и вообще десятка полтора. Все своим хозяйством жили, дома ходили в посконной одежке, надевая что-то более-менее приличное, лишь только когда выходили «в люди» либо когда заранее завидели в окошко гостей. Тут – да, быстренько переодевались, чтоб думали, что они всегда этак вот ходят.
Домашний костюм Лидочки, похоже, состоял из этих вот узких мальчишеских штанишек-портов и серой сермяжной рубахи с завязками на груди. Именно в сие затрапезное платье девушка и переоделась «для тренировок» – окромя ножевого боя, Денис, на свою голову, обещал еще показать броски и захваты. А что? В академии боевое самбо преподавали весьма неплохо. Почему бы девчонку не научить, коли так уж просит?
– На вот тебе нож… бери… Оп! Молодец, хват правильный. Я смотрю, ты уже кое-что умеешь.
Лидочка зарделась, она вообще на поверку оказалась особой стеснительной… наверное, как и все девушки того времени. Тем более юной красотке весьма импонировал ее новый ами… нет, не любовник, конечно же – просто друг. Гусар, повеса и ёра, к тому же – знаменитый поэт! Такую связь, даже и дружескую, нужно было скрывать от чужих глаз, иначе потом сплетен не оберешься и замуж уже потом не выйдешь никогда, даже за какого-нибудь старого черта.
По этим причинам, да и вообще ради удобства, занятия проходили в укромном местечке за каменоломнями, в липовой рощице у самой реки Гнилой Тикач. По берегам желтели не облетевшие еще заросли рябины, бузины и вербы, настоящий лес, так что и течения-то было не видно, лишь слышались иногда голоса проплывавших мимо лодочников. Дорог тут тоже особых не было, сворачивая с тракта, Лидочка шла пешком, гусар же потом прибывал как полагается – на коне! До окраины Звенигородки, до дома Мирских отсюда было-то всего версты две, а казалось – глухое и далекое место. Кругом непроходимые заросли, темные деревья, папоротники, овраги, да высокая – в пояс – травища.
Конечно, рано или поздно, а местные обыватели приметили бы странную парочку, но Давыдов вовсе не собирался затягивать «занятия» на неопределенно долгое время. Так, только на время расследования. Дворовая атаманша оказалась неоценимым помощником, и с ее помощью лихой гусар погрузился в плотные перипетии всех местных дел. Погрузился даже слишком, из того вороха информации, что притаскивала юная мадемуазель Мирская, не очень-то легко оказалось выбрать нужное. Однако лучше так, нежели вообще на безрыбье.
– Бей, Лидочка, бей! Да не так… Жестче, жестче!
В ходе тренировок молодые люди как-то незаметно перешли на «ты», что ничуть не смущало обоих.
– Уясни, целью ножевого боя является убийство противника… да-да, убийство, а ты что думала? Убийство с минимальным риском для себя. Ты никогда, слышишь, никогда не должна оставлять противнику шансов на оборону… Поняла?
– Угу…
Сделав пару шагов назад, гусар скептически оглядел девушку, больше напоминавшую сейчас волосатого сельского парня. Хотя, не-ет… все же видно, что барышня: двигалась легко, грациозно, словно пантера. Грудь под мешковатой рубахой почти незаметна, однако же – глаза, ресницы, лицо… Красотка, что уж тут говорить. Даже в такой вот одежке.
– Ну, вот как ты стоишь, душа моя? Ноги, ноги пошире… и пружинь, пружинь, кружи на полусогнутых. Так, так… Теперь – выпад! Оп!.. и мимо! Ну, сколько тебе говорить? Резче, резче надо. Будь быстрой и жестокой, помни, твоя цель – убить врага. Не обратить в бегство, не ранить, именно убить. Ну же… удар! Давай сразу несколько… быстро-быстро… вот так…
Денис вытер выступивший на лбу пот тыльной стороной ладони и продолжал, глядя на свою раскрасневшуюся и разлохмаченную ученицу… А ей эта лохматость шла, даже очень! А глазищи-то голубые сверкают – ровно у тигрицы! Впрочем, тьфу – мала еще. Тьфу!
Наверное, обычного гусара бы юность барышни не смутила, да, по местным меркам, не так уж она была и юна – в таком возрасте девок обычно выдавали замуж. Обычного бы не смутило, а вот Дэна – смущало, и весьма. Ну, была бы хотя б годка на два постарше, а так… Солдат ребенка не обидит, ага.
– Оп-па! Молодец. Теперь передохни малость… Не-не-не-не! Под липу не садись – простудишься. Походи немножко кругами, руками расслабленно помаши… Да нет, чудо ты мое! Я же сказал – расслабленно.
– Ай! – Лидочка вскрикнула, случайно ухватившись за колючую ветку.
– Не кричи зря, – тут же отреагировал Дэн. – Помни, когда враг причинил тебе боль, первая реакция – злость, а не покорность. Еще запомни, как «Отче наш»: никогда не выставляй вперед руку с ножом – это очень удобно для захвата. После удара всегда отдергивай руку назад… Ну, попробуй… Я иду на тебя! Я – враг!
Страшно округлив глаза, Денис взял в руку палку…
– Ой, нет, нет, нет! Ты что так размахнулась-то, чудо? Это ж тебе нож, а не сабля! Как гусар, скажу – техника рубки весьма трудна и рискованна. За месяц ею не овладеешь, не овладеешь и за три. Да тебе и не надо – ты ж не гусар! Не руби… вытянула руку – ткни! Только ткни… Вот так, да! Славно! Утомилась?
– Угу… – Девчонка и в самом деле уже тяжело дышала, однако, судя по горящим глазам, задора в ней хватило бы на целую роту.
– Теперь постой, отдохни… Погоди-ка…
Подобрав из травы ментик, Давыдов заботливо набросил ее на узенькие девичьи плечи.
Лидочка улыбнулась:
– Да мне и не холодно вовсе! Но все одно – приятно.
– Отдыхай, отдыхай… И это… старайся носом дышать, носом.
– Так я и… Ой, Денис Васильевич! Ты обещал меня какой-то борьбе научить, помнишь?
– А, самбо, – Дэн махнул рукой – действительно ведь, обещал. – Ну, это чуть позже. Хотя несколько бросков да захватов и сейчас покажу, коли, говоришь, не устала.
– Право же, не устала, нет!
– Ну, вставай тогда… буду тебя учить падать. Сначала на мягком – в траву… Предупреждаю, может быть больно. Согласна потерпеть?
– Ага!
– Тогда снимай башмаки… Теперь иди на меня с ножом! Ближе-ближе… Алле, алле… Ап!
Миг – и барышня, кувырком полетев в траву, жалобно ойкнула.
– А я ведь кого-то предупреждал! Не слишком ушиблась?
– Нет-нет… Я уже…
Прыжком вскочив на ноги, девушка задорно сверкнула глазами. Вот уж поистине атаманша…
Дэн показал напарнице пару захватов и бросков… приступили к отработке… С первого раза не пошло, да и на второй-третий вышло как-то не очень, а вот потом…
Денис и сам уже устал летать в траву… не такую уж и мягкую… Зато как веселилась Лидочка! Даже завалилась рядом с брошенным Денисом в траву, не в силах встать от хохота.
– Ой, мамочка моя, а-ха-ха! Ой, как славно-то! Это я любого смогу так бросить?
– Любого, любого, ага…
Их глаза встретились. Мало того – встретились губы… Впрочем, страстного поцелуя не вышло: Лидочка еще не владела искусством любви, а Дэн… Дэн не мог пойти против правил… хотя и очень хотел.
Хотел, но прекрасно понимал, чем все это чревато. Чревато не для него – для девчонки. И так-то один бог знает, как сложится ее жизнь, а уж ежели вдруг лишится девственности, то… Ничего хорошего из этого не выйдет.
Денис даже отодвинулся… чуть-чуть… и постарался не давать воли рукам.
Лидочка же неожиданно улыбнулась:
– От меня потом разит как не знаю от кого! Сбегаю, сполоснусь…
– Только быстро! – напомнил гусар. – Быстро обмылась, быстро натянула одежку.
Барышня возмущенно фыркнула:
– Да первый раз, что ли, ага?
Взяв прихваченное с собой полотенце – расшитый красными узорами рушничок, – девчонка направилась к речке прямо через кусты, где уже намяла тропинку. Не так и далеко было до заводи – буквально несколько шагов, совсем рядом. Денис услыхал, как Лидочка ойкнула – водица-то студена! Потом послышался плеск, а затем – голос:
– Денис Васильеви-ич! Я одежку забыла… Принеси, будь ласков.
И впрямь забыла. Взяв в охапку юбку, сорочку и меховой кожушок, гусар выбрался к заводи… да так и застыл, понимая, что поспешил… Стоявшая спиной к нему Лидочка склонилась к самой воде… так, что получалось не спиною, а…
Услыхав шорох, девушка резко выпрямилась, обернулась, показав небольшую грудь с бледно-розовыми, торчащими от студеной воды сосками…
Дэн поспешно отвернулся:
– Одежку-то куда положить?
– Да вон, на камень… Ага…
Положив одежду, гусар подался назад, к опушке. Лидочка догнала его почти сразу:
– А ты что не сполоснешься?
– Я уж потом… Все равно коня мыть буду.
– А-а-а…
Опустив трепетные ресницы, барышня покусала губы и тихо спросила:
– Денис Васильевич, а я… я красивая?
– Очень! – вот тут уж Дэн был вполне искренен.
– Правда-правда?
– Честное гусарское слово! Еще чуток подрастешь, и от женихов отбоя не будет!
Вот тут только Денис понял, что сморозил глупость. Ну какие у нищей бесприданницы женихи?
Лидочка напряглась, замолчала, глянув на гусара искоса, с затаенной холодной обидой… а потом, когда прощались, прорвало: зарыдала, упала гусару на грудь…
– Какие женихи-и-и-и… кому я нужна-то? У меня даже и платья-то нет… и никто из приличных господ на меня не смотрит… а мне уже пятнадцать скоро… А другие барышни… а я… у-у-у-у…
– А что такое? – Денис ласково погладил девушку по плечам. – А ну-ка, перестань плакать. Перестань, я сказал! И вообще, никогда себя с кем другим не сравнивай. Ты – это ты. Вот собой и будь. Другие же барышни… они счастливы? Ты это точно знаешь? Уверена?
Постепенно Лидочка успокоилась и даже заулыбалась – Денис Васильевич принялся рассказывать что-то веселое из жизни московского литературного салона, в коем когда-то – хоть и недолго – участвовал.
– А Жуковский… Ах, Жуковский, такая, скажу тебе, фифа! Этак пальцы выгнет – ага… Но поэт, я тебе скажу – ух! Поэтище! Хочешь, тебе стихи сочиню? Вот прямо для тебя только.
– Ой, правда?! – вот тут девушка по-настоящему оживилась.
– Правда-правда! Тащи завтра альбом – напишу, коль сказал.
Они встречались с Лидочкой постоянно, и девушка делала весьма ощутимые успехи в технике владения ножом и в приемах боевого самбо. Что же касаемо непосредственно хода расследования, тот и тут дела шли весьма неплохо. С помощью Лидочки и ее ватаги Денис Васильевич уже установил личность убитого ребенка – им оказался малолетний бродяжка, сиротинушка по имени Онфим, что ходил с каликами по всей южной Руси. Когда мальчишка пропал, калики его даже искали, так, немножко, пока не подались в Черкассы, а уж оттуда – бог их знает, куда.
– И конечно, властям о пропаже не заявляли, – разговаривая сам с собою, тихо протянул Денис.
Сказал и сам же себе ответил:
– А оно им надо – заявлять?
Кто-то ведь про это мог знать, что сироту искать не будут, мог и вызнать, убить, а потом подбросить, куда надо, труп.
Еще Лидочка сообщила, что телегу-бричку видели у шинка бедолаги Лазаря, видели как раз в тот самый день, когда… Возницу, правда, не установили… но верилось, что это – пока.
За окном казармы вдруг запела труба! Запела тревожно, по-боевому, хоть никаких учений вроде не ожидалось.
– Верно, опять проверка к нам, братцы! – набрасывая на плечи ментик, предположил Бурцов.
Тут уж подоспел и дежурный офицер – юный корнет Сашенька Пшесинский:
– Тревога, братцы! Строиться на плацу.
– Да мы по трубе слышим, – Денис Васильевич рассмеялся и вслед за друзьями побежал на конюшню – к лошадям.
Вскоре все выстроились на плацу. Не весь полк, всего лишь одна давыдовская рота. Однако перед ней гарцевал на гнедом коне сам отец-командир, полковник Яков Федорович Ставицкий. Гарцевал, но слова зря не тратил:
– Буча в Звенигородке, други! Власти помощи просят. Что там точно, не знаю, но лихие людишки головы подняли – лавки громят и, по слухам, штурмуют присутствие!
– Присутствие? – ахнул князь Серега. – Неужто французская зараза и до сих благословенных мест добралась?
Не так уж и громко сказал, но полковник, однако, услышал…
– Не думаю, чтоб в Звенигородке какие-то санкюлоты завелись, – поправив ментик, Яков Федорович усмехнулся в усы. – Однако бунтовщики могут быть вполне. Помните, в прошлом годе супротив немецких земляных яблок – картофеля – бунтовали? Едва ведь полгородка не сожгли. Так что вперед, господа гусары, с богом! И, буде бунтовщики сопротивление окажут, – так не щадить!
Рота ворвалась в местечко с налета, растеклась звенящею лавой по главным улицам, подалась к площади, к присутствию – похоже, заводилы бунта находились именно там. Завидев гусар, городские обыватели осмелели и даже выглянули на улицы, где никаких бунтовщиков что-то не наблюдалось. Однако кое-где уже поднимались в небо дымы…
– Жгут кого-то, собаки, – повернув, покрутил саблей Бурцов.
– Алексей, Денис – давайте за мной, к присутствию, – на ходу скомандовал ротный, старый капитан Дмитрий фон Остенбакен, лихой рубака из остзейских дворян. – Остальные, смотря по дымам. Безобразия прекратить, толпу – если есть, разогнать, зачинщиков похватать…
– А пожары – тушить?
– Зачем? Пусть обыватели тушат. Наше дело простое – порядок установить.
Двигалась лава. Покачивались кивера, грозно сверкали сабли, и копыта коней поднимали с улиц густую желтовато-серую пыль. На прилегавшие к главной улицы уже свернула пара десятков гусар, остальные неслись вслед за своим капитаном.
Какое-то необъяснимо пьянящее чувство охватило вдруг Дэна. Как славно было нестись вот так, с боевыми товарищами, плечом к плечу! Душа выскакивала из груди, и сердце пело, а сабля в руках казалась живой.
Правда, врагов, увы, не оказалось! Уездные власти явно переоценили опасность: малочисленные «бунтовщики» разбежались, едва завидев гусар. Часть «карбонариев» успели похватать инвалиды капитана-исправника… на том покуда и закончили. Пойманных нужно было как следует допросить, выявить зачинщиков и произвести аресты.
Денис Васильевич, естественно, ни в какие политические дела лезть не собирался, ибо императора Александра Павловича уважал не особенно, и мстительный государь, кстати, платил лихому гусару той же монетой, спровадив за вроде бы невинные басни в Малороссию, из кавалергардов – в провинциальный гусарский полк.
– Ну что, домой, братцы? – ротный с усмешкой подкрутил усы. – Ну и санкюлоты ныне пошли! Ногой на них топнули – те и разбежались.
– Денис Васильевич, задержитесь-ка, голубчик, – неожиданно выскочил на крыльцо Ратников.
Капитан-исправник выглядел донельзя деловым и серьезным… впрочем, он всегда так выглядел.
– Зайдите, послушайте… Да не думайте, политики здесь нет никакой, сплошное разбойство. Думаю, как раз по нашему с вами делу.
– Что ж, – махнув рукой гусарам, Денис спешился и, привязав коня у крыльца, вошел в присутствие. Шагал молча, лишь только шпоры звенели.
– Сюда, сюда, – любезно указал Федор Петрович. Солдафонское лицо его выглядело озабоченным и даже веселым, а большие хрящеватые уши, казалось, шевелились.
Дениса тотчас же обуяло любопытство – и что такого эдакого сей почтеннейший господин узнал?
– Вон, полюбуйся-ка на этих красавцев! Послушай-ка… А ну, черти, говорите! Вот ты, ты говори!
Указательный палец капитана-исправника уперся в грудь одному из задержанных, молодому небритому парню, по виду – из мещан. Красная косоворотка, кожушок, плисовые, заправленные в сапоги штаны. Мастеровой или какой-нибудь мелкий приказчик.
– А я что? Я ничо! – Маленькие глаза парня забегали, красные, сильно торчащие из рукавов руки задрожали.
– Говори, говори! – пристукнул кулаком Ратников. – То, что мне только что сказал…
– А! Дак это… – задержанный оживился, даже расправил грудь. – Евреи во всем виноваты, ага!
– О как! – Федор Петрович с ухмылкой посмотрел на гусара. – Слыхал?
– Они, батюшка, христьянских деток убивают, кровь выкачивают на свою мацу! Вот недавно отрока убили… Лазарь, шинкарь!
– Гнать, гнать евреев отселя, – поддержали парня остальные «санкюлоты». – Покуда не всех еще перерезали, ага…
Капитан-исправник нервно забарабанил по столу пальцами:
– И кто же это вам мысли таковые внушил?
– А никто не внушал, вашество! Все ж говорят, все всё знают. Да и вы сами тоже.
– Да они пьяны вроде, – принюхался гусар. – Кто наливал? Где пили?
Пили, как выяснилось, везде. Во всех корчмах наливали… окромя, естественно, еврейских, которые громили и жгли.
– А почто что в присутствие поперлись? – склонив голову набок, вкрадчиво осведомился Ратников. – Супротиву властей замыслили, сволота?
– Да помилуй бог, – парень испуганно закрестился. – Рази мы супротив? Рази можно? Мы супротив евреев токмо. От которых все зло. А в присутствие шли – Лазарю, шинкарю, в очи мерзкие посмотреть! Это ж надо – дите убить ради мацы своей поганой!
– Ясно с вами все… Митрич, давай их в холодную пока, – махнув рукой инвалидам, Федор Петрович обернулся к Давыдову. – Тут вдумчиво поработать надо, Денис. Выяснить, кто водку наливал, на чьи деньги. Выясню! А ты пока мнимой утопленницей займись, а то, чую, при таких делах и некогда будет.
Утопленницей Давыдов занялся сразу же, как только вернулся в казармы. Уселся в уединении да принялся набрасывать словесный портрет – четко, по пунктам, как в академии полиции учили. Делал все обстоятельно, не торопясь, тем более что никаких особых примет при осмотре тела выявлено не было. Ни родинок, ничего… Скорее всего, проморгали, ошиблись, проявили невнимательность… но теперь уж не исправишь – тело-то погребли.
Итак… Пол – женский, возраст – на вид лет двадцать – двадцать пять, тип лица – европейский. Анатомические признаки: сначала – фигура в целом. Рост… рост – средний. Телосложение худощавое, средних размеров грудь. Голова по размерам… в целом – средняя, череп… скорей, грушевидный, да-да, пожалуй, так. Затылок обычный, вертикальный, волосы густые, длинные, кудрявые… или накрученные на папильотках. По цвету – черные, линия волос – прямая. Прическа… а черт его… мокрая ведь была, да и волосы вымокли, но не косы точно. Лицо в целом – узкое, овальное. Приятное такое лицо, впрочем, это к словесному портрету не относится. Контур в профиль – пожалуй, прямой, по полноте лицо худощавое, кожа гладкая, смуглая. Нос несколько вздернутый, носогубные морщины, да… Пальцы… пальцы какие-то желтоватые, еще тогда показалось. Табак курит, да… Теперь описание платья добавить и украшения, если их можно так назвать…
Покончив с составлением словесного портрета, Денис Васильевич вскочил на коня и вскоре уже поднимался по ступенькам присутственного крыльца.
– Вот, Федор Петрович. Надо будет отправить с нарочными по домам терпимости. В Черкассы, в Подольск. В Киев… нет, в Киев вряд ли. Больно уж дорого киевские девки встанут, да и далеко.
– Отправим, – капитан-исправник устало махнул рукой. – Бричку не установил еще, Денис Васильевич?
– Работаем, господин майор!
В Подольск Ратников отправил своего человека, а вот в Черкассы бравый ротмистр направился сам. Так уж случилось, что выпала надобность срочно отправить тамошнему гарнизонному начальству секретный дислокационный пакет. Яков Федорович хотел было послать самого молодого – Пшесинского, но Денис, прознав о том, выпросил сию службу себе.
Полковник спорить не стал:
– Ну, хочешь, так прокатись, развейся. Заодно рапорта своего судьбу узнай. Ну, и новостей привезешь – послушаем. В неделю управишься?
– Вполне.
Ближе к вечеру гусар простился с Лидочкой. Как раз было время встречи. Наказав девушке искать бричку, Денис так же попросил ее не забывать и о тренировках, заниматься, елико возможно, самой.
– Ты теперича у нас барышня опытная. Форму, ma chere, не теряй!
– Ой… А ты, Денис Васильевич, надолго?
– На наделю всего.
– До-олго! Я скучать буду.
– А ты стихи перечитывай и не скучай.
– Ну… тогда поцелуемся на прощанье, ага?
Пришлось уж поцеловаться, чего ж, хоть и был большой риск оказаться затянутым голубым омутом распахнутых девичьих очей. Да еще, целуясь, Лидочка прижималась к гусару всем своим телом, столь страстно и крепко, что у гусара уже почти не оставалось сил все это терпеть. В конце концов, немного-то и был Денис Васильевич – и Дэн – старше. Всего-то лет на пять. Ах, Лидочка, Лидочка… скорей бы ты выросла, что ли.
* * *
В Черкассах лихой гусар действовал вполне обстоятельно и быстро. Передав пакет, поболтал со штабными, даже прочел стихи – и через пять минут знал уже почти все о всех местных борделях, вернее, о тех, «куда не стыдно пойти». Таковых заведений оказалось всего-то с полдюжины, но Денис был в растерянности – может, не то искал? Судя по одежде и фальшивым драгоценностям, убитая в Воронове девушка никак не походила на мадемуазель из дорогого притона, «où n’a pas honte d’aller bonne personne». Скорее, надо было искать то, куда пойти стыдно…
Впрочем, ушлый штабс-ротмистр, подкрутив усы, добавил, что, ежели местных дам полусвета куда-то вызывают, так этот точно – «приличных».
– Совсем уж непотребные девки, mon cher ami, такие нищие, что куда там им ездить куда-то! Право же, боже упаси – не на что. Да и не позовет никто, уж больно они terrible!
С чего бы это заезжий поэт-ротмистр интересуется проститутками, у штабных никаких вопросов не вызвало. Может, поэму хочет написать! Или развлечься, шампанского и выпить и все такое прочее – дело-то житейское, почему бы и нет?
Поблагодарив штабных, Давыдов вскочил в седло и принялся колесить по всему городу. Впрочем, «по всему» – это уж сильно сказано, все «приличные» дома уже больше двадцати лет как располагались в небольшом квартале в районе Губернской и Екатерининской, в полном соответствии с «Указом благочиния», изданным еще покойной матушкой царицей Екатериной Великой.
Первое же заведение – на Губернской – занимало великолепный особняк, выстроенный в барочном стиле, с многочисленной лепниной и статуями. В небольшом дворике был разбит сад с тенистыми аллеями и уютной беседкой, увитой пожелтевшим плющом. Для полной услады не хватало только фонтана – не слишком-то большим был дворик, не поместился фонтан.
Содержательница борделя, мадам Жози, дебелая тетушка в модном голубом платье и с прической «парижский шарм», несмотря на ранний для подобного рода заведений час, приняла гусара с самой любезностью, выказав желание тотчас же выполнить любую его просьбу.
Выслушав же «словесный портрет», мадам как-то быстро увяла и поскучнела:
– Ах, месье, у нас таких тощих кошек нет. Не держим, знаете ли. У нас уж девушки кровь с молоком! Огонь! Вы точно не хотите попробовать?
– Я бы с удовольствием, – обворожительно улыбнулся гусар. – Но, увы, дела государевы. Труба зовет, звенят литавры! Так что рад бы, но не могу – спешу откланяться. Несказанно рад был знакомству.
– И я очень рада, месье… вы такой… такой… прыткий… Жаль!
– Увы, ничего не могу поделать…
С поклоном поцеловав мадам ручку, Денис простился еще раз, не забыв напоследок уточнить насчет «тощих кошек».
– Тощих у Верки ищите, – мадам Жози скривилась, словно от зубной боли. – На Тамбовской. Есть там один трактир… Но предупреждаю, приличные господа туда не ездят!
– Не корысти ради, – развел руками гость. – Увы – сугубо по делу. Глубокое вам мерси!
Заведение Верки, точнее, Веры Ивановны Спиридоновой, мещанского сословия недавней вдовы, выглядело не то чтобы совсем неприлично, однако до борделя мадам Жози ей было как до Марса пешком. Хотя, с другой стороны: трактир как трактир – вытянутое двухэтажное здание из крепких, потемневших от времени бревен, с резными наличниками, высоким крыльцом и даже с небольшим балкончиком с вычурной балюстрадой, наверное, более уместной в каком-нибудь театре, нежели здесь.
Бросив поводья коня подбежавшему трактирному служке, Давыдов прошел в обеденную залу и, задержавшись в дверях, задумчиво покрутил усы. Наметанный глаз официанта – полового – тотчас же узрел и торчащие из-под пехотного плаща сапоги со шпорами, и рукав доломана с красным обшлагом…
– Доброго здоровьичка, господин, – подойдя, половой подобострастно поклонился, изобразив на круглом и каком-то плоском лице самую приятственную и радушную улыбку. – Прошу вас в отдельный кабинет. Не сумлевайтесь, обслужим в лучшем виде!
– В отдельный кабинет, говоришь?
Половой разулыбался еще больше:
– Господину гусару, верно, все же негоже в одной зале с низкими людьми… у нас ведь всякий народец бывает.
– Откуда ты знаешь, что я гусар? – удивился Денис. – Впрочем, какая разница! Кабинет так кабинет. Веди! И в самом деле, перекусить не помешает.
– Прошу, прошу… ага, сюда вот… Супчику? Рябчиков? Ушицы?
Скинув плащ, Давыдов повесил на гвоздь походную фуражку и, усевшись на мягкий диванчик, устало вытянул ноги.
«Кабинет» отделялся от общей залы одной лишь тяжелой портьерой, однако шума сейчас было мало – чай, не вечер еще. Кроме людской и еще парочки таких же вот «кабинетов», еще имелась лестница, ведущая на второй этаж, в «нумера». Верно, не все они предназначались для любовных утех, в иных можно было просто переночевать или даже пожить – трактир же!
– Вот, извольте-с!
Отдернув портьеру, в кабинет вошел давешний плосколицый половой с подносом и полотенцем. Расставив супницу и тарелки, вернулся с дичью, шампанским и графинчиком местной наливки, с непостижимой ловкостью расставив все на столе.
– Сейчас принесу остальное, минуточку, господин гусар.
Обернувшись довольно быстро, официант принес столовые приборы, вазочку с хлебом, а кроме того, серебряные стопочки и бокалы – почему-то по две штуки каждого.
Давыдов удивленно приподнял левую бровь:
– Здесь, кажется, отдельный кабинет?
– О, прошу меня извинить, месье! – Из-за портьеры вдруг выпорхнула хрупкая обворожительная брюнетка с премиленьким личиком и серыми большими глазами, трепетно взиравшими на гусара из-под темных пушистых ресниц. – Прошу извинить, я просто хотела… хотела лично представиться… и спросить – как вам? Я, знаете ли, хозяйка всего этого, зовут меня Вера Ивановна…
Дэн едва не подавился слюной. Ничего себе вдовица! На вид сей провинциальной фее вряд ли можно было дать больше двадцати пяти лет. «Вдовица Вера Ивановна Спиридонова, мещанского сословия» как-то больше напоминала утонченную аристократку, нежели какую-нибудь там купчиху или прачку. Модное красное платье с небольшой пелеринкой и обнаженными плечиками вовсе не имело рукавов, впрочем, декольте вовсе нельзя было назвать вызывающим… скорее – манящим…
Мадам присела. Выпили. Почему бы и нет? Сначала – шампанское, потом наливку, после чего уж как-то так само собой получилось, что оба, хозяйка и гость, оказались в «нумере». В одной постели. В конце концов, того хотел каждый…
Все случилось без лишних слов, вполне себе буднично, обычно. Просто Вера Ивановна предложила отдохнуть с дороги, пошла показать… да так и осталась в комнате, точнее сказать – задержалась. Тем более Денис-гусар прихватил с собой шампанское и бокалы.
– Выпьем еще?
– Выпьем…
Сладкий звон. Поцелуй… вовсе не робкий, нет, сразу – горячий, жгучий… Шелковые тесемочки платья развязались мигом, спавшая пелерина обнажила высокую грудь, и бравый гусар накрыл твердеющие соски губами… Скрипнуло ложе… Раздавшийся вскоре слабый стон быстро перешел в страстные любовные стоны…
Ну, а уж после можно было и поговорить о делах…
– Ну-ка, ну-ка… еще прочтите… Ага! Так вон оно что…
К большому удивлению Давыдова, честно говоря, уже переставшего толком надеяться, составленный им «словесный портрет» наконец-то возымел действие, причем самое прямое, такое, для коего и был предназначен.
– Это наша девушка, – наморщив лобик, тихо промолвила Вера Ивановна… да теперь уже просто Вера. – Да-да – наша. Анечка Черткова, сирота мещанского сословия, двадцати лет. В начале месяца она уехала с одним гусаром… да так пока и не вернулась. Загуляла… Однако… – мадам со страхом взглянула на гостя. – А почему вы спрашиваете о ней, Денис? Неужто случилось что?
Давыдов отвел взгляд:
– Да так…
– Нет, случилось. – Глаза юной женщины округлились, губы задрожали. – Я же чувствую, что случилось. Скажите мне честно, Денис, – что? Ее ограбили, да? Убили?
– Убили, – прошептал молодой человек. – И я ищу убийц.
– Вы?! То-то я и смотрю… Ах, бедная Анечка, бедная…
– Если это она.
– Да ведь похожа! Очень. Все, как вы сказали: черные густые волосы, смуглая… пальцы желтоватые, да. Это от табака – она курила тайком. Ах, боже ж ты мой. Боженька-и-и…
– А что за гусар, Вера? – Давыдов нежно погладил готовую сорваться в истерику вдовушку по плечу.
– Гусар?
– Ну, вы сказали, будто Анечку вашу какой-то гусар увез.
– А, гусар? Да, гусар… Совсем такой молоденький мальчик, ага. Правда, я его мельком только видела, так что о приметах ничего сказать не смогу.
Мадам снова вздохнула и крепко прижалась к широкой груди Дениса. Хрупкая, худенькая и какая-то необычайно женственная, она казалась такой беззащитной, что молодой человек тут же принялся ее утешать, гладить, чувствуя теплую шелковистость кожи, ощущая каждую ямочку, каждый изгиб пленительного юного тела. Да-да, юного – вдовушке едва исполнилось двадцать семь лет. Очень быстро дело вновь дошло до поцелуев и до куда большего… вновь заскрипела кровать…
– Так что гусар? – уже одеваясь, напомнил Давыдов. – Лица вы, Верочка, не запомнили?
– Говорю же – нет. Кабы запомнила, так и сказала б… Ах, Анечка, Анюта… Сиротинушка ты, сирота… Небось, и на похоронах никто не плакал. Кстати, Денис! Погребли-то ее где? Чай, не в канаве зарыли, как собаку?
– Да что вы, Верочка! – обиделся гость. – Нешто можно вот так – в канаве? Кто бы ни был, а все ж живой человек… был… была… Душа христианская… Погребли. И дьячок был из ближней церкви. Только могилка-то – да, безымянная.
– Я поеду! – встрепенулась мадам. – Тотчас же, с вами! Хотя нет… еще есть дела. Но через неделю точно. Звенигородка, говорите? Денис, вы мне могилу покажете?
– Обязательно!
– Платье мне застегните… вот так… – Вдовушка покусала губу и резко обернулась. – Вы не сказали, как она умерла. Ее пытали? Мучили?
– Нет, – Денис покачал головой. – Просто ножом. Ударили точно под сердце.
– Хорошо, что хоть так…
– Так я про гусара, – Давыдов взял мадам за руки и заглянул в глаза. – Форму-то, надеюсь, запомнили. Доломан, ментик – каких цветов были?
– Да вот такие же, как у вас – синие, с белыми шнурами, да.
* * *
Гусара Дэн отыскал быстро. Им оказался Сашенька Пшесинский, корнет, как раз в начале месяца отвозивший в Черкассы штабной пакет. Там и заглянул в номера… расслабился с Анечкой…
– И так понравилась девка, что решился с собой позвать? – недоверчиво прищурился Давыдов.
– Да нет же! – корнет махнул рукой, щеки его зардели. – Вовсе нет. Аня сама со мной напросилась. Сказала, подруга тут у нее.
– Что за подруга? – тут же насторожился Дэн.
– Да не знаю я, как-то не спрашивал. А что ты так Аней интересуешься, господин ротмистр? Неужто девчонка украла что? Хм… не поверю! Она вроде не из таких.
– Да нет, не украла… Потом все расскажу, корнет.
Денис Васильевич нахмурил брови – вот к чему иногда приводит необходимая в любом расследовании секретность! Разгадка-то близко находилась. Сашка-то, оказывается, покойницу знал, и знал неплохо. Всего-то и надо было – спросить у гусар… тем самым нарушив данное капитану-исправнику слово хранить все дело в тайне.
– Ты с ней здесь встречался?
– Нет, – с видимым сожалением корнет покачал головой. – Хотя уговаривались, да. Однако же не пришла. Увы, такое частенько случается.
– Случается, – покрутил усы Денис. – Что уж теперь говорить-то.
Наверное, он должен был подозревать и корнета. Да мало того что подозревать, но и немедленно сообщить Ратникову о связи молодого гусара с убитой. Должен был! Но не стал. Во-первых, Сашка был свой и на убийство женщины не способный! Во-вторых, во время убийства он был в наряде и никуда из казарм не отлучался – это Давыдов все же проверил по записям в караульной книге. Что же касаемо подруги, то ее нужно было искать, и здесь Дэн сильно надеялся на помощь Лидочки, с которой встретился тотчас же, едва только вернулся из Черкасс.
В конце месяца зарядили дожди, и тренироваться не получалось, так что бравый гусар просто по-дружески заглянул в дом Мирских на обед, а лучше сказать – на ужин. Памятуя неизбывную бедность большинства местных дворян, Давыдов явился не с пустыми руками: с бутылкой шампанского и штофом виленской водки. И то и другое молодой человек приобрел в скобяной лавке купца Никифора Верейского, что располагалась как раз на окраине городка, невдалеке от Лидочкиного дома.
Отец Лидочки, Епифан Андреевич, встретил незваного гостя со всем провинциальным радушием и сразу усадил за стол, хоть Денис и конфузился: мол, шел себе мимо, да дай, думаю, загляну – пережду дождик.
– Вот и правильно, что заглянули, Денис Васильевич, вот и славненько! Дождь же, он уж тут… ох… Глашка! Глашка! Ставь самовар, живо! И накрывай на стол… Наливочки нам принеси. Огурчиков соленых, груздей, кашу… Щи, Денис Васильевич, будете? Правда, постные щи-то, пустые…
– Нет, щи не буду, премного благодарствую, – с ходу отказался Дэн. – Обойдемся как-нибудь груздями.
– А у нас еще паштет есть! – обрадованно сообщил Епифан Андреевич. – Глашка, давай паштету! И хлеба каравай порежь… тот, свежий.
Служанка Глашка – юркая востроносая особа неопределенного возраста – тут же захлопотала, забегала, подоткнув передник. Сермяжное платье ее, по сути, ничем не отличалось от домашней одежды хозяев. Те ведь не ждали гостей, потому и ходили в домотканой посконине, приберегая партикулярные наряды для службы, церкви и прочих присутственных мест. Что же касаемо Лидочки, так у той, насколько помнил гусар, и вообще никакого платья не было – так, крестьянская юбка с кофтою. Пусть все и новое, красивое, с вышивкой, а все же для дворянской девушки – не наряд! В обществе в таком не покажешься и приличного жениха не найдешь. Только на рынок или, вот, с мальчишками собак гонять.
– Ах, Денис Васильевич! – Судя по задержке, Лидочка обычно ходила по дому в портках или вообще в одной рубахе. Теперь вот переоделась, все в ту же юбку да сорочку расшитую, правда, косы не заплетала – уж слишком это было бы по-деревенски, по-крестьянски как-то. Локоны… локоны падали на плечики, такие пленительно-светлые, как лучики солнечные. А очи синие? Глазищи! Нет, все ж таки – красива девка. Будет. Как подрастет чуть-чуть.
– Ах, Денис Васильевич! Наконец-то вы вернулись. Я уж и соскучилась, честно сказать.
Гусар быстро поднялся на ноги:
– О, мадемуазель! Целую ручку. Ну что? Шампанского за встречу, ага?
Переговорить с Лидочкой о деле удалось уже ближе к ночи. Когда папенька задремал, упившись наливки и водки, молодые люди удалились в отведенный девушке угол, забранный занавеской из дешевой лодзинской ткани. Темно-синее казенное сукно было расшито красивыми белыми снежинками и цветами.
– Креативненько, – похвалил Дэн. – Твое творчество, Лид?
– Ну да, я. – Девушка казалась явно взволнованной, еще бы – не каждый день в ее альков заглядывали красавцы-гусары! По правде сказать, вообще не заглядывали никогда, и вот только сейчас…
В «девичьем углу» находилась низенькая оттоманка, забранная зеленым турецким покрывалом, коими обычно торговали цыгане, продавая по двадцать копеек аршин. Судя по всему, на этой вот оттоманке девчонка и спала. Чуть левей ложа находилось окно с веселенькими голубенькими занавесками, явно домашней окраски. Рядом с окном располагался небольшой самодельный комод, судя по стоявшей на нем чернильнице, одновременно исполнявший роль конторки, и пара гнутых стульев, венских или нет, тут уж бог весть. Над оттоманкой висела лубочная копия какой-то французской картины, скорее всего – Ватто.
– Подруга убитой? – Лидочка задумчиво покусала губу.
– Да-да, подруга, – взяв девушку за руку, повторил гусар. – Давай-ка вместе подумаем, кто бы это мог быть? Кого нам искать-то?
Идея мозгового штурма оказалась весьма плодотворной. Совместными усилиями молодые люди быстро пришли к выводу, что подруга убитой явно не принадлежит к обществу, но и не из крепостных. Скорее всего – мещанка или из мелкого торгового сословия, из тех, не входящих ни в какую гильдию торговцев, что называются вовсе не купцами, а «разгильдяями». Кроме того, это могла быть и одна из тех гулящих девок, что продавали любовь за совсем уж смешные деньги, обычно на ярмарках. Кроме того, у нее обязательно должно быть свое жилье – съемная меблированная комната или глинобитная мазанка – хата.
– Скорее всего – без мужа, вдова…
– Или старая дева…
– Или!
Учитывая, что в Звенигородке проживало не так уж и много народу, Давыдов не сомневался, что подруга эта будет найдена всенепременно, кто бы она ни была и где бы ни проживала. Соседи! О, от их любопытных взоров в маленьком городке не укроется никто, тем более – молодая красивая женщина в европейском платье! Если несчастная Анечка Черткова успела встретиться со своей подругой, подруга будет установлена однозначно. Если же не успела… то все в руках Божьих.
– Ах, Денис Васильевич, – вытянув ноги, Лидочка расслабленно потянулась. – Как славно, что ты наконец вернулся! А я ведь похвастаюсь, можно?
– Нужно! – улыбнулся гусар.
– Только ты сперва отвернись.
Денис послушно повернулся к окну, глядя, как в быстро темнеющем небе одна за другой вспыхивали желтые звезды, и выкатившийся над крышей сарая месяц зацепился рогом за старую грушу, да так и повис, покачиваясь и мерцая. На улице было тихо и темно, в окнах домов и хижин теплились оранжевые огоньки… горели и гасли – звенигородские обыватели отходили ко сну.
– Все! Поворачивайся… поможешь. Завязки вот затяни.
Гусар повернулся и крякнул: юная красавица стояла к нему спиной… голой спиной, с накинутой на грудь кофточкой… или, скорее, жакетом.
– Шнурочки там затяни… Только осторожней!
– Да уж не бойся, милая, не задушу.
Пальцы Дениса прикоснулись к тонкой девичьей коже… так вдруг захотелось провести ладонью по этой нагой спинке, погладить шейку, поцеловать…
– Эх, Денис Васильевич… вы еще не ушли? – послышался вдруг заспанный голос хозяина.
Лидочка засмеялась в кулак, гусар же подмигнул ей и вышел:
– Здесь, здесь. Беседовали с мадемуазель Лидией о поэзии.
– А я вот вздремнул, – виновато развел руками Епифан Андреевич. – Однако же водочка еще осталась. Допьем, а?
– Конечно же, допьем, милостивый государь! О чем и говорить-то?
* * *
Изготовителей брички, о ком говорил капитан-исправник, найти так и не удалось, однако Дэн не слишком-то сокрушался об этом. Зачем изготовители? Хозяина искать надо. Или для начала – хозяев. Легкая телега или тяжелая бричка… Ну, не могло таких быть в Звенигородке и окрестных деревнях сотни! Даже десятка три вряд ли набралось бы. Тем более, судя по следам, бричка-то – одноконная. Эх, была бы база ГИБДД! Забрался бы, глянул… ГИБДД…
Будочники! Черт побери – будочники! Точно.
В те пасторальные времена вместо гаишных постов на главных дорогах при въезде в города устанавливали полосатые караульные будки. Здесь осуществлялась проверка документов, грузов, взимались пошлины, производилась запись въезжающих в город. Караульную службу несли сами горожане или специально выделенные люди их числа вышедших в отставку солдат. Для службы городничий или капитан-исправник обеспечивали караульных необходимым инвентарем: рогатками, дубинками и трещотками. Последние – вместо свистков, ежели что – поднять тревогу.
– Список будочников? Да есть, конечно. Я сейчас прикажу секретарю… – Ратников пожевал губами и, свесив голову набок, хитро прищурился. – А вы, Денис Василевич, молодец. В верном направлении мыслите.
Допрос будочников продвинул следствие по делу убитой проститутки весьма даже резко. Таких вот полутелег-полубричек в Звенигородке и окрестностях насчитывалось всего-то пятнадцать штук! Из них – девять одноконных. Круг подозреваемых резко сужался, дело оставалось за малым – отработать всех девятерых, чем и занялся бравый помощник следователя.
В первую же голову внимание Дэна привлекла знакомая фамилия – одним из владельцев такой вот брички оказался купец Никифор Верейский. Но зачем купцу убивать?
– Никифор Верейский – уважаемый городской обыватель, – Ратников покачал головой. – Богатый купец, а по местным меркам так и вообще богатейший. С контрабандистами, скорее всего, связан – да. Однако же сие пока что – только догадки. Мог, конечно, и убить гулящую – в пылу да в страсти всякое бывает. Однако мальчик… вряд ли, вряд ли.
Капитан-исправник почмокал губами и помассировал мочки ушей:
– Однако же тут и кой-кто поинтереснее в списке! К примеру, Макар Чубаров, цыган. Этот за деньги все, что захочешь, сотворит, заплати только. Или вот, Ремезов Димитрий, купеческий сын. Бездельник тот еще, родного отца загулами в могилу свел, картежник, мот. Вот кого в первую голову проверять! А еще… ну-ка, ну-ка… Акинфий Фролов! Так-та-ак… старый знакомец Акинфий Платоныч. Этим, Денис, я самолично займусь, карась еще тот, крученый. Ты пока Чубарова проверь осторожненько. И Ремезова.
– Сделаю, господин-капитан исправник.
Кивнув, Давыдов покинул присутствие и, вскочив в седло, неспешной рысью погнал лошадь в казармы. Нынче снова пришла его очередь нести караульную службу. Ну, а как же! На то и ротмистр, гусар.
* * *
Покуда Денис Васильевич предавался скучной, но необходимой рутине гарнизонно-карульной службы, его юная наперсница Лидочка, окрыленная поручением гусара, принялась со всем рвением искать подругу убитой, ничтоже сумняшеся подключив к сему делу всех своих гаврошей.
Ребята прошерстили всех! Пользуясь тем, что папенька, Епифан Андреевич, находился на службе, ушлая девчонка расположилась в старой беседке, словно полководец в походном шатре, и отовсюду бежали к ней босоногие и сопленосые вестники. Делу способствовала теплая и солнечная погода, вновь установившаяся в те дни почти на всем протяжении Малороссии, от Киева до Екатеринослава.
Ласково светило солнышко. Шуршали под ногами отроков опавшие листья. Юная атаманша, вытянув ноги, щелкала орешки да, сплевывая шелуху в ладонь, задумчиво выслушивала доклады. Ах, видел бы ее в этот момент бравый поэт и воин! То-то посмеялся бы. От души б посмеялся, вдоволь… только – сам с собой, не в голос, чтоб, не дай бог, барышню ничем не обидеть.
Вот как раз сейчас-то как-то не очень-то походила Лидочка на барышню, и видом своим, и поведением полностью оправдывая прозвище – атаманша в юбке. Правда, вот вместо обычной своей юбки на этот раз «атаманша» облачилась в штаны и посконную рубаху – в чем ходила дома, покуда не было гостей. Подвернув штаны, вытянула босые ноги, да, сидя в беседке, читала какую-то французскую книжку. Да, да, Лидочка самостоятельно изучала французский, в чем боялась признаться любому, и уж тем более Денису Васильевичу. Как это, образованная барышня, из дворян, и французского языка не знает? Моветон! Не барышня, а какая-то крестьянка крепостная. Вот и силилась девчонка, учила, на учителя-то денежек не имелось. Слава богу, хоть по-русски-то читать да писать обучил местный дьячок, и на том, как говорится, спасибо. Ну а французский уж приходилось самой, перевод многих слов в этой старой, выменянной на базаре за пару рыбин книжке был прописан прямо сверху – чернилами.
– Катр-вэн, – высунув язык, Лидочка усердно зубрила числительные. – Восемьдесят. Катр-вэн дис – девяносто. Катр-вен дис-сет… Девяносто шесть. Ох ты ж, боже ж ты мой! Ну и придумают же господа французы! Катр-вэн ди-сет – четыре раза по двадцать, десять и шесть! Затейливо, ничего не скажешь.
– Лид, – очередной юный агент, подойдя к беседке, смущенно заковырял в носу. – Там это… Видели, как к одной женщина заходила… Чужая женщина, не наша, не здешняя.
– Чужая? – вмиг встрепенулась Лидочка. – К кому заходила? Где?
– Да мы посейчас покажем, ага.
Влекомая недюжинным азартом, барышня забыла обо всем, да так и понеслась с ребятней, в чем была – босая, в портках и посконной рубахе. Лишь синие глазищи сверкали да развевались за спиной локоны, растекаясь по плечам густым медвяным златом.
– Вона, вона. Тот дом!
Тот еще был дом. Не дом, а просто обмазанная глиной хата. Даже толком не побеленная, видать, не доходили у горе-хозяев руки. На что уж у Мирских домишко неприглядный, но уж этот…
За покосившимся от времени плетнем во дворе копошились куры, узенькая калитка была закрыта, а ведущая в дом дверь, наоборот, распахнута, верно, проветривали. Кроме двух чахлых яблонь и кустов смородины, за плетнем ничего больше не росло, впрочем, огород вполне мог располагаться за мазанкой.
– Девица одна живет, без мужика, – прячась напротив, в облепиховых зарослях, деловито пояснял круглолицый гаврош в наброшенном на голое тело армячке и сером облезлом картузе. – Зовут Катериной, промыслами да стиркой промышляет, летом – ягоды да травы сушит.
– Да уж, – Лидочка хмыкнула в кулак. – Доход преизрядный. Так что, к ней и приходила чужачка?
– К ней, к ней, – степенно уверил гаврош, стараясь как бы невзначай заглянуть Лидочке за ворот рубахи. Хоть краешек груди увидать – и то хлеб, будет о чем парням рассказать, обзавидуются вусмерть! – Все соседи видели, и дядько Панас, и бабка Митрофаньевна, и тетка Хевронья, и еще одна бабка – Степанида.
– Эта та, что зелье приворотное варит? – уточнила барышня.
– Она-а.
– Ну, ладно… Теперь уж я и без вас. Пойду, проведаю.
Напустив на себя самый деловой вид, Лидочка покинула свое убежище и, небрежно ткнув калитку, подошла к распахнутой настежь двери… Подошла и тут только сообразила, в каком она виде есть! Даже и к селянам не покажешься. Ладно бы малая была, а то… на выданье ведь барышня. И вот…
Застеснялась девушка, замедлила шаг… и вдруг услышала шум подъезжающего экипажа. Лидочка резко обернулась – бричка! Большая, двухосная, однако же – с одной лошадью. В самой бричке тоже сидел один – смуглый чернявый парень с падающим на левую щеку чубом и золотою серьгой в левом ухе – цыган!
Лидочка усмехнулась: местные обыватели цыган побаивались и не любили, а вот ей было как-то наплевать. Попробовали б ее только задеть, хоть как-то обидеть… хоть цыгане, хоть кто. Ужо горя не обобрались бы!
Тем не менее хитрая девчонка решила события не форсировать, а для начала немножко понаблюдать и послушать. Пока цыган привязывал лошадь к плетню, барышня проворно юркнула в курятник, да там и затаилась, внимательно глядя в щель. Приглаживая чуб, цыган прошел мимо курятника и, остановившись возле двери, громко позвал:
– Эй, Катерина! Катя! Это я, Макар. Зайду?
Сказал и, не дождавшись ответа, вошел. Лидочка в тот же момент бросилась, стрелой вылетела из сарая и, присев под окнами, навострила уши.
Внутри, в мазанке, послышались глухие голоса. Грубый, мужской – цыгана, и какой-то виноватый, женский, видимо той самой Катерины-Кати. Было похоже на то, что гость за что-то ругал хозяйку… а вот и ударил!
Шлепок! Визг… плач… Шум падающего тела!
Так он же ее сейчас убьет! Спасать надо деву, спасать. Тем более – свидетель.
Почти не рассуждая, Лидочка бросилась в дом и заголосила уже с порога:
– Эй, соседка! Маслица льняного случайно нет?
Судя по всему, барышня вмешалась вовремя. Разъяренный цыган уже склонился над распростертой на полу молодой растрепанной женщиной в порванной на груди кацавейке, склонился и занес зажатый в руке нож!
– Говори, тварь! Зарежу!
– Ой, Макарушка! Не убивай!
– Соседушка…
– Это кто еще? Любовник твой, да? – Нахальный визитер живо подскочил к Лидочке и схватил за грудки, приставив нож к шее. – Ого! Да ты девка!
Обнаружив сие, цыган гнусно осклабился и с силой рванул ворот Лидочкиной рубашки. Разорвал, паразитина, обнажив грудь… И Лидочка, недолго думая, ударила его коленом в пах… а потом, почти сразу – угостила в нос тыльной стороной ладони. Нехороший удар – болезненный, страшный. Если посильнее – носовая перегородка запросто войдет в мозг!
Цыган поперхнулся, отпрянул и тяжело завалился на спину… Однако это еще не все. Лидочка еще успела хитрым приемом «рычаг руки наружу» отобрать у супостата нож!
– Вот теперь рыпнись только, поганец! Убью.
– Не надо, прошу, – поднимаясь с пола, вдруг зарыдала женщина. – Это я… я виновата во всем. Не знаю, простишь ли ты меня, Макарушка…
– Знать тебя не знаю! – злобно косясь на гостью, прошипел поверженный злодей. – Ноги моей больше в твоем дому не будет! И ты в табор не приходи. Нет промеж нами более никакой любви. Нету!
Зарыдав, Катерина бросилась на колени:
– Макарушка!
– Сказал – нет промеж нами ничего… Да брось ты нож, девка! – скрипя зубами, цыган сел на полу, опираясь спиною о стену. – Не собирался я ее убивать. Так, попугал только. Хотя таких тварей и убить бы нехудо.
– А ну, пасть закрой! – чувствительно пнув лиходея в бок, цыкнула Лидочка. – Сейчас за капитаном-исправником пошлю. На каторгу у меня пойдешь, гниль! Понял? И глазами на меня не сверкай, не боюсь я тебя, поганца, нисколько.
– Не надо на каторгу, – шмыгнув носом, Катерина снова запричитала. – Он и впрямь не хотел. Это я все…
– Ты, не ты, – хмыкнула барышня. – Разберемся. Потолкуем?
– Потолкуем, ага… – женщина обрадованно закивала и жалобно скривила губы. – Только этого бы… отпустить бы, а?
– Точно отпустить?
– Ага.
– Ладно… Вон пошел! Пошел, говорю, пока я добрая, – нагло распорядилась «атаманша». – А ножик твой я себе оставлю – трофеем.
– Ну, ты это… – поднимаясь на ноги, цыган восхищенно причмокнул. – Ну ты, дева, да-а-а… Как ты меня… Уважаю! И это… зла на меня не держи. Я ведь тебя не хотел… пошутил просто.
– В следующий раз за такие шутки уши отрежу, – серьезно пообещала Лидочка. – И кое-что еще. Все – пошел уже. Уходи, сказала.
– Ухожу, – цыган задержался в дверях и обернулся с неожиданной улыбкой. – А нож – пусть не трофей. Пусть – подарком будет. При таком ноже тебя ни один цыган не обидит. Наоборот.
– Да иди ты уже, черт лохматый!
* * *
Макар Чубаров вскочил в бричку и принялся нахлестывать лошадь. Тучи желтой пыли поднимались из-под колес и копыт, и сквозь эту пыльную мглу сияли сатанинской злобою черные глаза цыгана. Оскорбленный в лучших своих чувствах любовник гнал лошадь с такой силою, словно торопился в ад. Пару раз бричка едва не перевернулась и даже зацепила колесом верстовой столб у городской управы. Вот тут уж Чубарову волей-неволей пришлось остановиться. Выбравшись из брички он склонился над колесом, потрогал, пошатал… И был взят под белы рученьки бодрой командой инвалидов во главе с неизбывным Митричем!
– А, господин Чубаров! – радостно потер ладони Денис. – Ну, присаживайся, мил человек. Рассказывай!
– И что рассказывать, вашество? – цыган изумленно глянул на гусарский мундир Давыдова. – Это что же, господа гусары нынче присутственные дела ведут?
– Не твое дело, – Денис резко усмехнулся и подкрутил усы. – Давай рассказывай, какую ты девицу в трактир водил! Напомню – недели две назад дело было.
– Я многих вожу, – развалившись, нагло рассмеялся цыган.
Вот чего Денис Васильевич терпеть не мог, так это этакого вот нахальства. Особенно среди простонародья.
Побагровев, гусар приподнялся и ахнул кулаком по столу:
– А ну, встать, шваль! Нынче живо у меня на каторгу… а то и на виселицу – за убийство!
– Я никого не убивал, – живенько уяснив, что шутить здесь с ним никто не собирается, Чубаров поспешно вскочил на ноги, позабыв про свои расстроенные изменой любовницы чувства. – Христом-богом клянусь, детьми… да чем угодно!
– Клятвы свои поганые оставь при себе. Чай, не на базаре, – хладнокровно заметил гусар. – Отвечай все с толком, по существу. Подвозил девицу чужую?
– Подвозил, – поморгав, Чубаров тряхнул чубом. – Было дело. До трактира подвез, да.
– Так кого подвез-то?
– Анною звали. Из Черкасс…
Услышав такое, Денис напрягся – еще чуть-чуть, и недалеко до признания!
– Она к подружке моей приехала, Катерине, погостила чуток. Я в гости заглянул, она, Анна-то, и попросила до трактира подвезти. Хотела с попутными купцами до Черкасс добраться. Ну, Марьи-вдовицы трактир, знаете. Я отвез, простился. – Цыган снова поморгал и продолжил, исподлобья посматривая на гусара: – Там еще Верейский Никифор был, купец, как раз только зашел. Так они там спелись.
– Что значит спелись?
– Ну, уговорились, верно, насчет дороги, – махнул рукой Чубаров. – А дальше я водки хлопнул да уехал в табор. И как там что было – не ведаю.
– Так-так, Верейский, значит… В суде подтвердить сможешь?
– Ну-у, господине… Я бы со всем удовольствием. Однако, в зависимости от того, когда суд. Не сегодня завтра уходим с табором на Буковину.
Давыдов покрутил усы:
– На Буковину, значит… так-так… А кто еще тогда в том трактире был?
– Марьи точно не было – спала. Кто-то из служек… ну да, молодой парнишка такой… Говорят, он недавно в овраг упал.
– Как упал?
– Так. Со сломанной шеей и нашли.
Отпустив цыгана, Давыдов заглянул в соседний кабинет, к Ратникову. Федор Петрович, почесывая гладко выбритый подбородок, вновь допрашивал недавно арестованного помещика, молодого Кузьму Федосыча Воронова.
– Так, говоришь, в трактире никого не помнишь?
– Ну-у… никого. Говорил же! – помещик раздраженно забарабанил тонкими пальцами по столу. – Разве что полового. Снулый такой отрок… едва поспевал, муха сонная!
– Этот тот, которого недавно в овраге мертвым нашли? – уточнил капитан-исправник.
Арестованный развел руками:
– Ну, уж про то мне неведомо.
– Так ты с кем пил-то?
– Да сам с собой, с горя… Письмо от возлюбленной получил… Нехорошее письмо, злое. Кто такая – не скажу, живет в Киеве.
– А письмо, разрешите полюбопытствовать?
– Да сжег я его! – нервно воскликнул помещик. – Как только прочел, так сразу и сжег.
– Разрешите, господин капитан-исправник? – испросив разрешение, Денис повернулся к допрашиваемому и быстро спросил, был ли тогда в трактире купец Никифор Верейский.
– Не помню, – качнул лохматой головой арестант. – Хоть убейте, господа, а не помню! Пьян был…
– Так-так один и пили?
– Ну… может, и не один. Может, и подливал кто-то.
Отправив Воронова обратно в узилище, капитан-исправник пристально посмотрел на гусара:
– Ну, Денис Васильевич, говори. Что, Никифора Верейского в Марьином трактире видали?
– Видали, – кивнул Дэн. – Макар Чубаров, цыган, видел, как Никифор разговаривал с убитой. А потом у дома Воронова мелкие отроки приметили какого-то мужика на бричке. С дамой!
– Так ты полагаешь, будто Верейский сначала привез домой пьяного вусмерть Воронова, а потом – эту вот Анну… которую там же и убил. И все свалил на Воронова. Зачем? В чем смысл-то?
– В каменоломнях, Федор Петрович, – пройдясь по кабинету, негромко пояснил гусар. – В гранитных каменоломнях.
То же самое подтвердил и вновь вызванный на допрос помещик. Да, действительно, купец Никифор Верейский неоднократно предлагал ему и брату продать гранитные выработки, но все время получал отказ.
– Фигу ему с маслом, а не выработки! – рассерженно бросил Кузьма Федосыч. – Бог даст, мы с братом вскорости школу для детишек откроем. А этот… Знаете, как его крестьяне местные кличут? Мироед! Вы меня отпустите скоро ли? Предупреждаю – еще одну жалобу напишу!
– Мы, конечно, вас отпустили бы, любезнейший Кузьма Федосыч, – Ратников прищурился настолько елейно, что Денис даже вздрогнул – уж никак не ожидал, что суровый капитан-исправник на такое способен. – Однако ж, сами понимаете, тем самым мы истинного убийцу спугнем. А не хотелось бы!
– Хм, не хотелось, – скривился арестант. – И как долго вы его думаете ловить?
– Днями можно считать! – Давыдов успокаивающе покивал. – Так что уж вы сделайте милость, потерпите чуток. А мы вам в камору шампанского, икорочки, дичь… Сей момент принесут!
– Дичь! Да у меня ж договоры!
– Управляющему пока поручите. Дело-то важное! Ну-ка – убивец по Звенигородке рыщет! Ну, потерпите еще… А мы вам…
Кузьма Федосыч пригладил волосы ладонью и вдруг глянул на Ратникова с нескрываемой хитрецой:
– Вы ведь, как капитан-исправник, за все управление здешнее в ответе, так?
– Ну, не за все… но за многое. И кое в чем в деле вашем гранитном смогу помочь.
– Вот-вот! – помещик буквально воспрянул душой. – Очень бы того хотелось, любезнейший Федор Петрович! Очень.
Пока Воронов разговаривал с капитаном-исправником, Денис Васильевич не тратил времени даром и заглянул к арестованному шинкарю Лазарю, узнав от того, что некие купцы настойчиво просили его продать шинок.
– Что за купцы? – быстро уточнил Дэн. – Верейский Никифор средь оных был?
– Не сам. Приказчик его, Анисим.
* * *
То ли был какой-то праздник, то ли не было ничего, а просто так выпить захотелось, от скуки. А раз захотелось, так взяли да выпили «беленькой», да зазвучали по казарме стихи, зазвенела гитара, и верный друг Лешка Бурцов, подкручивая усы, уже придумывал, куда бы поехать – «к дамам».
В углу раскинули карты – играли всерьез, по-крупному, и Денис в игры те не совался, не имел такой привычки – играть, да и пил, честно сказать, не особо, вусмерть не напивался.
Однако компанию лихой гусар всегда поддерживал, вот и сейчас поднял бокал да, прочитав стихи, выпил, закусил моченым яблочком…
– Господин ротмистр, Денис Васильевич, – неожиданно вбежал со двора караульный, из рядовых. – Там вас цыганенок какой-то спрашивает.
– Цыганенок? – Давыдов изумленно приподнял левую бровь. – Я б еще понял, если б цыган. Однако пойду-ка, гляну…
За воротами и впрямь дождался цыганенок, мальчишка лет десяти, с черными как смоль кудрями и карими, сверкающими глазенками.
– Вы – господин ротмистр Денис Васильевич?
– Ну я. А тебе почто?
– Меня дядько Макар прислал. Велел обсказать все, что про отрока убиенного ведаю.
Оп-па! Гусар округлил глаза, отвел цыганенка в сторонку и, оглядевшись вокруг, приказал:
– Рассказывай.
Оказывается, нищего мальца, что пришел вместе с каликами, цыгане приметили уже давно и даже надумали перекупить в целях использования в качестве попрошайки. Перекупить, само собой, незадорого… да наверняка с каликами сторговались бы, коли б мальца мужик один не сманил, как раз до цыган незадолго.
Тут-то Степку – так цыганенка звали – и послали: прямо за мужиком. Правда, бричка быстро ехала, не успел Степка проследить… Однако потом, к вечеру ближе, цыганенок неожиданно углядел знакомую бричку невдалеке от шинка. Мужик как раз слезал с козел, на плече – котомка.
– Большая котомка-то?
– Да не, не особо. И мужичок-то не особенно в шинок торопился. Выждал, покуда шинкарь, дядько Лазарь, со двора отлучился и – шмыг! А потом так же быстро и выскочил, в бричку сел, да ходу.
– Так-так… – выслушав, протянул гусар. – И что за мужик?
Ответу не удивился нисколько – Верейский Никифор, купец.
* * *
– Вот и подумалось вдруг – Макар не зря Анну повез. Восхотел, верно… – Катерина поправила сползшую с плеча кацавейку и вздохнула. – Так я и за ним – посмотреть. Коли Макар с подруженькой… так я эту подруженьку вовек больше не позову! Пущай сидит в своих Черкассах. Ну, покуда собиралась, покуда шла… Так по пути-то знакомую бричку и увидала! Мужик на козлах сидел – я и подумала в темноте, что Макар. А Анну по платью да пелерине узнала.
– Ну-ну, дальше! – нетерпеливо подогнала Лидочка. – Что за мужик-то был?
– Его я уж потом, попозже, признала. Пока за бричкой шла, аж до самой Вороновки. Выдохлась вся, умаялась. Отдышалась – а мужик-то уж из дому вышел. Один. И не Макар это оказался, а дядько Никифор, купец.
– Ты его точно признала?
– Да уж признала. Стремглав в сторону бросилась, схоронилась. Гляжу – вышли вдвоем: Анна с Никифором. В обнимку вышли, милуются, куда-то за дом пошли, в сад… Ну, я и думаю – мешать им не стану, взяла да ушла. Чай, Никифор-то – не Макар.
– И ничего больше не видела?
– Не.
Зачем-то оглянувшись по сторонам, Катерина перекрестилась на висевшую в углу икону и тихо, с необычайным убеждением, произнесла:
– Думаю, это Никифор Анну убил. Больше некому. Уж что там меж ними стряслось – не знаю, а убил он.
– Вилами по воде, – сквозь зубы промолвила Лидочка. – Вилами…
– Ой! – случайно глянув в окно, Катерина вдруг изменилась в лице, словно б увидела там самого чета! – Прячемся! Там… он!
– Кто он?
– Да Никифор же! Вона…
Спрятаться девушки не успели, тяжелые шаги уже раздались в сенях, и на пороге возникла могучая фигура купца.
– Ну? – громовым рыком прорычал незваный визитер. – Ты, что ли, Катька, про меня сплетни сводишь? Гляди-ко… и ухажер еще сопленосый…
Наотмашь ударив Катерину по лицу, Никифор повернулся к барышне… Жесткие пальцы купца вмиг ухватили Лидочку за ухо. Девушка вскрикнула, скривилась и, вспомнив уроки гусара, с ходу заехала обидчику локтем в бок. Тот, такое впечатление, даже не почувствовал, сгреб девчонку в охапку, прижал к стене… и мерзко усмехнулся:
– О! Да ты девка никак! А почто в портках, греховодница?
Никифор на миг отпрянул, глянул на лежавшую без чувств хозяйку, перевел взгляд обратно на Лидочку… и вдруг хмыкнул!
– Вона кто за мной мальцов посылает! Признал я тебя… Епифана почтаря дочка! Ну… оно и к ладу. Посейчас вот обеих, посейчас…
Ухмыляясь, Никифор нагнулся и выхватил из-за голенища нож… Лидочка удара ждать не стала – нанесла первой. Ткнула цыганским клинком прямо супостату в грудь. Увы, промахнулась, угодила в плечо, однако кровушку гаду пустила!
В изумлении глянув на девчонку, убийца на миг растерялся – лезть на рожон ему явно не хотелось, да и расправиться по-тихому не вышло. Впрочем, все равно теперь ж деваться некуда, дело нужно было довести до конца.
– У-тю-тю-тю, барышня! – купец недобро осклабился, поиграл ножом…
И Лидочка вновь совершила выпад – укол, только укол, все, как учил Давыдов. Кажется, на этот раз – удачно. Купец согнулся, застонал… И тут же выпрямился, словно пружина, и что-то горячее ударило Лидочке в грудь…
* * *
– Ты только не умирай, милая… Ты только не умирай… Обожди малость… еще чуть-чуть – и лазарет, доктор…
Давыдов нес раненую девушку на руках, такую невесомую, хрупкую, с белым от потери крови лицом.
Эх, опоздали… – корил себя гусар. Чтоб раньше в присутствие выехать. Раньше бы с Ратниковым поговорил… и за Верейским выехали бы раньше! Все же нашли, взяли гада… Хорошо – кто-то из Лидочкиных хлопцев дом показал.
– Не умирай, миленькая моя… Христом-Богом прошу, потерпи малость… Бричку, бричку давай! Сам повезу! Вы держите…
* * *
Уже наступил декабрь, и на улицах Звенигородки сверкали на солнце сугробы. Неугомонная мелюзга, весело крича, каталась с горки на санках, невдалеке, на базаре, торговали горячим сбитнем и только что испеченными – с пылу с жару – блинами.
Добежать, что ли, до рынка, купить?
Лидочка задумчиво подошла к окну. Недавно оправившаяся после ранения девушка казалась еще более тоненькой, чем была. Лицо ее все еще оставалось бледным, лишь щечки понемногу начинали розоветь…
– У Репниковых нынче бал, – оглянувшись на дочь, тихо промолвил Епифан Андреевич. – Хотя какой там бал. Так, обычные посиделки. Хотя… нас с тобой звали.
– Ах, оставьте, папенька, – отмахнулась барышня. – Мне же совершенно не в чем пойти.
Папенька умолк – да и что сказать-то было? Между тем за окном вдруг остановились богатые сани. Остановились прямо напротив дома Мирских, у заснеженного палисадника.
Кучер в справном армяке и шапке остался сидеть на облучке, а седок – важный господин с какими-то свертками – выбрался и зашагал прямо к крыльцу.
– Ой, папенька! Кажется, гости к нам. Ой, я переодеться не успею…
– Да я встречу. Ничего.
Важный господин со свертками уже стучал в дверь.
– Господин провинциальный секретарь Мирский?
– Он самый и есть. А что…
– Велено доставить вам.
– Но…
– За сим разрешите откланяться – дела-с.
– Что же вы, даже и чаю…
Неожиданный визитер ушел, оставив пакеты.
– Да тут что-то написано… «Лидочке Мирской»… Слышь, дочь! Тебе!
– Мне?
Дрожащими руками девушка развернула свертки…
– Это, кажется, пальто… зимние башмачки… и… ой… Господи-и-и-и!
В само большом пакете оказалось платье! Дивное, светло-голубое, со струящимся подолом и коротенькими рукавами-буфами, оно пришлось Лидочке впору… А как сияло при этом милое девичье лицо!
– Это кто ж такой доброхот? – покачал головой родитель.
– Я догадываюсь, – девушка улыбнулась и, сев на лавку, неожиданно шмыгнула носом. – Ах, Денис Васильевич… Денис, Денис… Как-то ты там на своей войне? Бонапарте, однако ж, не фунт изюму. Ох, господи, лишь бы все сложилось хорошо, лишь бы… Папенька, милый! У кого, говоришь, нынче бал-то?
