Эрика очнулась в отделении интенсивной терапии больницы Сент-Джозеф. Не в силах разлепить сомкнутые дремотой веки, она не представляла, где находится. Она только слышала звон в ушах, стук собственного сердца, бессмысленную болтовню где-то поблизости и ощущала раздражающе яркий свет, бивший прямо в глаза. Это было тошнотворное ощущение, и его еще усиливал зловонный больничный запах. Она стала догадываться о своем местонахождении: неудобная кровать и надетая на нее казенная сорочка подсказали ей правду. Как только Эрика осознала, где находится, воспоминания о случившемся нахлынули мощной волной. Она поднялась, чувствуя, как сжалось сердце. Сиреневая дымка меняла цвет от оттенков лаванды до фуксии и кроваво-красного, снова погружая девушку в пережитый кошмар. На мгновение она подумала, что это всего лишь дурной сон. Но больничный запах и необычный наряд лишили ее последней надежды. Попытавшись пошевелиться, Эрика почувствовала неудобство и боль в правом боку. Она дотронулась до живота и обнаружила, что он стянут тугой повязкой. При мысли о случившемся Эрика зарыдала и продолжала плакать в одиночестве, пока бесцельно двигавшиеся пальцы не нащупали кнопку вызова медсестры. Меньше чем через минуту врач и медсестра появились у ее изголовья.

— Добрый вечер, мисс Уильямс. Вижу, вы наконец пришли в себя. Как себя чувствуете?

Ей было наплевать на свое самочувствие и, усилием разлепив губы, она проговорила натужно: «Майкл, Майкл?»

— Мне жаль, мисс Уильямс, ваш брат скончался. Он умер до приезда «скорой».

Эти слова больно ужалили Эрику, хотя она ожидала их услышать. Она видела, как пуля прострелила голову брата. Она еще надеялась на чудо, но чувство здравого смысла говорило обратное. К несчастью, смерть брата была лишь половиной ее утраты.

— Миха, Миха, — позвала она. — Как он?

Она слышала выстрелы, но не видела любимого мертвым. Неведение оставляло место надежде.

Врач и медсестра странно переглянулись. Врач мягко ответил:

— Мне очень жаль, мисс Уильямс, но, как я уже сказал, ваш брат скончался.

— Нет, нет, — повторила она, — не Майкл — Миха!

Стараясь подчеркнуть разницу между именами, она изо всех сил напрягала голос.

— Да, Миха. Ваш брат Майкл, правильно? — осторожно переспросил доктор.

— Нет, не Майкл — Миха. Миха!

Она истратила все силы на произнесение этих слов. И напряжение, которое от нее потребовалось, напомнило Эрике, с каким трудом она произносила в детстве имя брата. Она не вспоминала об этом уже много лет.

— Дайте-ка разобраться, — вздохнул сбитый с толку врач. — Миха — это другое имя или прозвище вашего брата?

Подумав какое-то мгновенье, девушка ответила:

— Нет.

— Значит, Миха и Майкл — это два разных человека?

— Конечно, разные.

— Тогда Миха — это, наверное, второй труп, который мы нашли в машине?

— Труп? Так он тоже умер!

— Ох, простите, — извинился за свою бестактность врач, — но так и есть.

Он тоже скончался.

— Не извиняйтесь, — произнесла Эрика сквозь слезы. — Вы что-то хотели спросить.

— Да, у нас есть несколько вопросов, но можно отложить их до лучших времен. Может, вам сейчас лучше поспать.

— Не думаю, что мне теперь удастся заснуть, и не думаю, что лучшие времена когда-нибудь настанут. Задавайте свои вопросы.

— Вы уверены, мисс Уильямс? — вмешалась в разговор медсестра.

— Да.

— Что ж, тогда мы хотели бы задать вам пару вопросов о... Михе.

— Что вы хотите знать?

— Понимаете, мисс Уильямс, до того как вы назвали нам его имя, он числился в наших документах как Джон Доу.

— Но почему? — недоуменно спросила она.

— Ну, мы не смогли найти ничего, что позволило бы установить его личность.

Как странно, подумала Эрика. А потом решила, что его бумажник, видимо, куда-то завалился.

— И в сложившейся ситуации, мисс Уильямс, мы надеялись, что вы поможете нам устранить кое-какие пробелы. Расскажите нам о его семье: мы бы хотели сообщить им о случившемся.

— Хорошо.

— Что ж, начнем с фамилии, — сказал врач.

Вопрос неожиданно поставил Эрику в тупик. На какое-то время она пришла в полное замешательство.

— Мисс Уильямс, вам, по всей видимости, трудно отвечать. Может, лучше продолжить позже?

— Нет, я в порядке, продолжайте, — сказала она, прервав молчание.

— Хорошо, значит, вернемся к тому же вопросу. Как фамилия Михи? — повторил врач.

И снова девушка не ответила. Ее очень беспокоило, что она не в состоянии ответить на такой, казалось бы, простой вопрос. Конечно, она знала его фамилию: он точно говорил ей. Почему же она не может вспомнить?

— Не знаю, — вынуждена была ответить она.

— Вы не очень хорошо его знали? — спросила медсестра.

— Нет, мы были знакомы ровно год, — ответила Эрика.

Почему же она не знала ответа на простейший вопрос?

Может, это действие транквилизаторов, которыми ее пичкали: они притупляли все ее чувства. Возможно, они повлияли и на память. Ведь они с Михой разговаривали друг с другом почти каждый день с момента знакомства. Ее озадачило, как могли они общаться целый год и ни разу не коснуться темы его семьи. Неужели из-за блаженства в ореоле сиреневой дымки, в котором она пребывала весь год, она даже не подумала спросить Миху о его прошлом?

— Не знаю. Не могу вспомнить, — все, что она сумела ответить.

— Тогда, боюсь, мы оказались в затруднительном положении.

— Вы хоть что-то можете нам рассказать о нем? Где он жил, откуда был родом, — что угодно? — настаивала медсестра.

И снова Эрике показалось странным, что она не в состоянии ответить. О его жизни до их знакомства она сохранила только какие-то обрывки воспоминаний. Он упал с велосипеда в юности. Он провел немало вечеров в баре «Спит». Он искал любовь и...

— Ах да, у него был младший брат и две сестры. Но я ни разу не встречалась с ними и не разговаривала. Не знаю, где они живут. Он говорил, что они не ладят друг с другом.

Рассказывая о родственниках Михи, она тут же вспомнила Терренса: у него тоже не складывалось общение с братом и сестрами.

— Кажется, он родился в Бруклине. И знаю, что собирался переехать в Гарлем, но не успел.

— Где же он ночевал? — спросила медсестра.

— Чаще всего в доме Ганнибала, а еще мы нередко проводили ночь в гостинице, — ответила она. Случайное упоминание Ганнибала вызвало в памяти многое, что было связано с этим именем. — Да, еще Миха дружил с Терренсом.

— Кто такой Терренс? И как с ним связаться?

— Терренс мертв, — ответила Эрика. — Терренс мертв.

Врач и медсестра раздраженно переглянулись.

— А есть кто-то живой, кто мог бы рассказать нам о Михе и его семье или о Терренсе?

— Ганнибал. Ганнибал, наверное, сможет рассказать. — Передав с этими словами эстафету другому, девушка тут же почувствовала, как разговор утомил ее. Вопросы ставили в тупик. Она искала ответы, но тонула в океане блаженной сиреневой дымки. Продолжая пытать свой ум, она ощутила, как сильно ее клонит в сон. Может, когда она проснется, ответы придут сами собой.

— Еще одно, мисс Уильямс. Вы сами знаете хоть что-нибудь о Михе? — спросила медсестра.

Наконец Эрике задали вопрос, на который она могла ответить.

— Да. Я знаю, что любила его, а он любил меня.

Поздним вечером Эрика сидела на ступеньках перед парадным входом огромного белого дома — дома Ганнибала. Она ждала уже много часов, терпеливо пересчитывая булыжники, которыми был вымощен проезд к дому: длинная, красивая дорожка, почти такая же, как в особняке Безупречного, тянулась к большим железным воротам, извиваясь, словно русло реки, и огибая деревья и лужайки. Ворота оказались открытыми, когда она пришла. Входная дверь тоже не была заперта, но Эрика не переступила порог. Она позвонила в дверь: никто не отзывался. Огромный дом казался пустым и заброшенным. Так продолжалось несколько часов, но Эрика ждала на ступеньках у входа, понимая, что рано или поздно владелец вернется, и тогда ему придется ответить на ее вопросы.

Она заметила желтое такси, появившееся на дорожке перед домом. Оно двигалось довольно быстро, но Эрике показалось, что прошла вечность, пока оно остановилось у входа. Наконец машина затормозила и встала, но двигатель продолжал работать. Прошло не меньше минуты, и только тогда дверца медленно открылась. Из машины вышел человек: он вытянул руку вперед, помогая себе выбраться из такси, а потом выпрямился и захлопнул дверцу за собой.

Такси отъехало по дорожке, вьющейся среди зеленых газонов, прочь из владений Ганнибала, а он остался стоять со стеклянной банкой в руках, глядя на вскочившую Эрику. Они молча и пристально смотрели друг на друга: оба не двигались и ничего не говорили.

Эрика столько собиралась высказать, но сейчас слова не шли ей на ум. Ганнибал тоже знал, что сказать, но его язык лежал в стеклянной банке, которую он держал в руках. И оба продолжали молчать.

Этот ли человек виноват во всех ее горестях? Она не знала, но искала ответ на этот вопрос и на многие другие. Однако стоя здесь один на один с ним, она чувствовала, что ей трудно говорить, трудно думать. Интересно, что у него в этой банке?

Но вскоре предстояло задать все вопросы: Ганнибал приближался к ней.

Он медленно шел по вымощенной мелким булыжником дорожке. Он поднялся по ступенькам на площадку перед входом, и пламя в его глазах обожгло Эрику, когда он задержал на ней взгляд. Она ничего не могла сделать: просто смотрела, как он приблизился к ней, прошел мимо и шагнул в дом.

Она ненавидела себя за трусость. Она ждала здесь много часов, а потом позволила ему уйти, не сказав ни слова. Ярость стала закипать в ее сердце. Нет, нельзя, чтобы все так закончилось. Она собиралась окликнуть его, когда Ганнибал медленно повернулся к ней лицом. Он поставил банку на пол, достал пейджер и стал печатать. Закончив, он снова взял в руки банку и подошел к Эрике. Пока он приближался, она почти нашла ответ на один из вопросов. В банке, которую он держал в руках, был, похоже, какой-то соляной раствор, а в нем плавал кусок плоти. И когда взгляд Эрики оторвался от содержимого банки, он снова встретился с мерцающим пламенем. Но на этот раз пламя в глазах Ганнибала не испугало ее. Он протянул ей руку, она в ответ протянула свою: он положил ей на ладонь пейджер и быстро ушел.

Снова он был совсем рядом, и снова она позволила ему уйти, не сказав ни слова. Но зачем ему понадобился пейджер? Она взглянула на экран и прочла оставленное им сообщение: «Я тоже его любил. Я любил их обоих. Мне очень жаль. Бык».

Эти слова принесли ей успокоение, многочисленные вопросы стали меньше ее терзать. К ней пришло некоторое утешение. Она знала, что Миха любил ее, и знала, что любила и по-прежнему любит его. Пока этого было достаточно. Она достала мобильник и вызвала такси. Та же самая желтая машина, из которой минуту назад вышел Ганнибал, вернулась за ней и увезла прочь. Тогда они виделись с Ганнибалом в первый и последний раз.

Ганнибал поднялся по лестнице на второй этаж, продолжая держать в руках банку со своим языком. Он проделал долгий путь по коридору до последней двери, хотя не было никакой разницы, в какой комнате провести ночь. Теперь они все пустовали. Он остался один: ни Мука, ни Терренса, ни Жнеца, ни ребят. Не было больше Михи и Безупречного. Какой смысл теперь жить?

Он вошел в темную комнату и хотел произнести: «Свет», но вспомнил, что у него больше нет языка. Он взглянул на свой громадный телевизор и вспомнил, как его экран разлетелся вдребезги. Он хотел закричать, но знал, что вместо крика получится только жалкий, уродливый вой. И он делал единственное, что ему оставалось: продолжал молчать, позволив чувствам терзать его изнутри. Он думал, что справится с собой, но эмоции разрывали его на части. Он упал на колени перед разбитым экраном и впервые за долгие годы, стоя в этой кромешной тьме, он заплакал — и плакал долго и мучительно. Он не знал, что в нем накопилось столько слез. В какой-то момент ему показалось, что если он сейчас не остановится, то утонет в море скорби, оплакивая свою жизнь. Но он ничего не мог с собой поделать: слезы, вырвавшиеся на свободу после стольких лет заточения, текли не переставая, легко и обильно.

А потом, продолжая рыдать, он заметил тонкую фигурку, сжавшуюся в дальнем левом углу у двери в ванную. Осознав, что он не один, Ганнибал попытался собраться с силами и понять, кто оказался свидетелем его слабости. Это была женщина, но больше он ничего не мог разобрать в полумраке. Впрочем, ему не пришлось долго раздумывать: Роза сделала шаг вперед. Он хотел спросить, что она здесь делает, но лежавший в банке язык не хотел повиноваться. Он почувствовал отчаяние оттого, что больше не способен общаться с миром.

Роза не сказала ни слова, приблизившись к нему. Она просто опустилась рядом с ним на колени. Он молча осыпал ее проклятьями. Он хотел, чтобы она ушла, и не придумал лучшего способа отпугнуть ее, чем открыть пошире рот и показать ей рваные остатки того, что когда-то было языком. Но вопреки его чаяниям она не испугалась, только придвинулась ближе, подползая к нему на коленках. Он попытался оттолкнуть ее от себя, но она не сдавалась. Она придвигалась все ближе, а он продолжал бороться с ней, пока тяжесть перенесенного горя не сковала окончательно его волю и он не перестал сопротивляться. Она прижалась к нему и обхватила руками, и голова его упала ей на грудь: она держала его крепко и нежно, согревая теплом своего смуглого тела. И в объятиях этой женщины Ганнибал впервые в своей жизни ощутил покой. Разум сдался, уступив место чувствам: он обхватил ее руками — и сломался. Он отпустил на свободу свое горе, вместе с ним выпустив из рук банку с языком: она покатилась по полу. И стоя на коленях в этих теплых объятиях перед разбитым вдребезги телевизором, Ганнибал плакал, плакал, плакал...