Машина подкатила к шлагбауму, преграждавшему въезд на главную магистраль Нью-Джерси. Ганнибал направлялся домой, а Миха по-прежнему его сопровождал. Ганнибал был заметно расстроен. Прошло больше часа, как они выехали из Браунсвилля, но ни один из них не проронил ни слова. Миха решился прервать тягостное молчание.

— Ты в порядке? — спросил он Ганнибала.

— Все ништяк, брат. Все ништяк, — заверил Ганнибал, уставившись на белую полосу на дороге прямо перед собой. Снова повисло неприятное молчание, но наконец Ганнибал разрядил напряжение: — Извини за эту дерьмовую ситуацию. Не знаю, зачем я туда поперся. Я ведь знал, что произойдет. Но спасибо, что составил мне компанию. Теперь ты знаешь, как я рос и почему стал такой сволочью.

— Не за что извиняться, брат. Я рад, что поехал с тобой. Хотя, по правде, это был полный абзац.

— Да уж.

— Слушай, Бык. Я тут весь вечер собираюсь спросить: ты что, родом с Ямайки?

— Ага.

— Ясно, я заметил акцент в речи твоих родителей. Хотя не был уверен. Но как тебе удалось избавиться от акцента? По крайней мере, я ни разу не замечал ни малейших признаков.

— Ну, я ведь только родился на острове. Я был совсем младенцем, когда мы переехали в Америку, и с тех пор не бывал на родине. К тому же мать не позволяла разговаривать на ямайском наречии. Она родилась в трущобах, но зачастую вела себя так, словно всю жизнь жила во дворце. И смотрела на ямайский язык свысока. Дома мы никогда не говорили на родном наречии. Эта часть-моей жизни мне совершенно неизвестна. Я даже не уверен, вправе ли говорить, что я родом с Ямайки.

— Я так понимаю, ты считаешь своей настоящей родиной Бруклин?

— Конечно. Но общая наша родина — Африка. Ты сам напомнил мне об этом, ведь так?

— Да, наверное. — И тут Миха вспомнил, зачем в тот день приходил к Ганнибалу в офис. — Слушай, я ведь хотел кое о чем переговорить.

— Что такое?

— Знаешь, брат. Мне кажется, нам надо притормозить в смысле бесконечных стычек между тобой и Безупречным.

— Да ну? С какой стати? — Ганнибал уже догадывался о причине подобной просьбы.

— Ну, мы с Эрикой на днях ехали в поезде: там двое мальцов завели спор и набили друг другу морду— все из-за вашей с ним войны.

— И кто выиграл? — быстро спросил Ганнибал.

Миха не ожидал такого вопроса и растерянно промолчал. Ганнибалу пришлось переспросить:

— Так кто выиграл? Парень, дравшийся за меня, или сторонник Безупречного?

— Не знаю. Мы вышли, а драка еще продолжалась. Потом прибежали копы... А почему ты спросил?

— Да просто так.

— Ладно, не это важно. Важно то, что они чуть мозги друг другу не вышибли из-за такой ерунды.

— Значит, Эрика... Сестренка Безупречного, если не ошибаюсь? — спросил Ганнибал. Миха утвердительно кивнул, испытав неприятное ощущение оттого, что речь зашла о ней — но ведь он сам первый упомянул ее имя. — Такты и сестренка Безупречного ехали в поезде, увидели двух дерущихся придурков и так перепугались, что ты теперь предлагаешь спустить в унитаз все наши планы?

— Это не совсем так, — попытался возразить Миха, чувствуя, что Ганнибал исказил суть его слов.

— Именно так. И позволь, я тебе кое-что объясню. Гребаные ниггеры дрались не из-за музыки. Они дрались, потому что они тупые ублюдки. А то, что они дрались из-за нас, означает, что они нас слушают, а значит, будут покупать наши диски. А не они, так белые детишки, которые преклоняются перед нашим стилем жизни. В любом случае это хорошо для бизнеса. И это на руку и мне, и Безупречному. Мы оба с ним бизнесмены.

— Так оправданно все, что приносит тебе деньги?

— Перестань, не будь так наивен. Эта Америка, мировая столица капиталистов. А хип-хоп сегодня самый капиталистический товар. И все всегда сводится к деньгам. Ты сам это прекрасно знаешь. Не хочешь писать эти тексты — хрен с тобой. Но я знаю, в чем дело, и мы с Безупречным здесь ни при чем — все из-за той сучки, которую ты трахаешь. Что, я не прав?

Ганнибал бросил это обидное заявление не подумав, он не имел намерения оскорбить Миху — такова была его обычная манера выражать мысли. Однако его слова глубоко задели Миху.

— Эй, мне не нравится твой неуважительный тон. Не называй ее сучкой.

Для Ганнибала подобные заявления из уст мужика звучали смешно и в то

же время вызывали у него жалость.

— Бог ты мой. Да ты пропал, чувак. Тебе конец. Ты не считаешь ее сучкой. Это верный признак пропащего ниггера. Эй, усвой одну вещь: они все шлюхи, все до единой.

— И твоя мать? — парировал Миха, зная, что, как бы черный брат ни относился к остальным бабам, перед матерью он испытывал почтительное благоговение.

— Конечно, черт подери. Тот факт, что она произвела меня на свет, ничего не меняет, — твердо заявил Ганнибал, и Михе осталось только промолчать. — Многие ниггеры дают здесь слабину. Пусть мне она мать, но она шлюха для другого мужика. — Выдержав паузу, Ганнибал продолжил: — Да, она шлюха. Она шлюха Иисуса. И она, и все эти религиозные сучки, мечтающие после смерти попасть в гарем Иисуса и развлекаться в раю. Знаешь, она много лет не давала старику. Поэтому он такой несчастный и вечно недоволен жизнью.

Снова наступила пауза, но Миха только молчал, потирая лоб ладонью, и ждал, пока Ганнибал выдохнется. Но тот не унимался:

— Ты слышал их слова. Они похоронили меня. Я их единственный сын, а они хоронят меня заживо. Хоронят меня и прославляют своего белого Иисуса. К черту их. Я тоже вас похороню! Да, бля. Она тоже шлюха.

Ганнибал высказывал все это без какой-либо цели. Он обращался не к Михе, а скорее к самому себе. Но затем он направил свой гнев на Миху:

— Знаешь, на кого ты похож со своими речами? На тех козлов, что все время ругают нас, вопрошая, почему в наших песнях мы «так неуважительно отзываемся о женщинах» — и несут всякую чушь в том же роде.

— А и правда, почему? — просто спросил Миха. Он и сам много раз задавался тем же вопросом.

— Да ладно, чувак. Неужели ты настолько пропащий? Не уважают лишь того, кто позволяет себя не уважать. Мы их не уважаем, да? Чего ж тогда толпы этих гребаных сучек дерутся друг с другом за шанс попасть в клип к ниггеру? Знаешь, мне встречались телки, готовые обслужить три члена одновременно, лишь бы потом отсосать у меня. И это еще прежде, чем я стал что-то значить в хип-хопе. Скажи, разве назвать таракана тараканом значит проявить к нему неуважение? Я просто констатирую факт и называю вещи своими именами.

— Прости, брат. Но я вижу вещи иначе, чем ты.

— Все ты видишь, как надо. Просто не имеешь смелости признаться в этом.

Тебя волнует, что мы плохо относимся к женщинам? Я устал слушать этот бред. В мои задачи не входит возвышать женщин! Так же, как в задачи белых парней не входит возвышать негров! Какое беложопым дело до того, что ты себя уважаешь? Им удобнее, если это не так. Тогда проще пинать тебя под зад. А для тебя лучше, когда все бабы шлюхи. Потому что, как себя ни обманывай, тебе от телки нужно только одно — поскорее ей вставить. И чем охотнее она дает, тем быстрее ты можешь бросить ее и отправляться на поиски новой дырки. Беда в том, что иногда дырка оказывается слишком хороша, и ниггер теряет остатки мозгов. Именно это и происходит с тобой сейчас.

— Ты ненормальный, чувак.

— Нет, брат. Я реально смотрю на вещи, и ты это знаешь. Можешь улыбаться и посмеиваться, но позже ты скажешь себе: «Бык был прав».

Его слова вызвали у Михи улыбку, но он нисколько не проникся доводами Ганнибала.

— Ты говоришь забавные вещи, отдаю тебе в этом должное. Но позволь теперь задать тебе серьезный вопрос. Ты никогда не испытывал ничего похожего на любовь к женщине?

— Боже, ты меня доконаешь. Откуда ты такой взялся со своими бреднями? — спросил Ганнибал, давясь от смеха.

— Просто ответь на мой вопрос! — настаивал Миха, стараясь пробиться сквозь стену иронии.

На мгновение Ганнибалу вспомнилась девочка в церкви.

— Нет, твою мать. У меня нет времени на эти сопли.

— Жаль, брат. Ты не знаешь, чего ты лишен. Это печально.

— Вовсе нет. Это нормально. Я деловой человек и постоянно кручусь. Все время уходит на то, чтобы делать бизнес. Оглянись вокруг, парень. Наши братья, просыпаясь, находят тараканов в коробке с хлопьями для завтрака, живут в домах без отопления, с обоссанными лифтами, на загаженных улицах; они ходят в дрянные школы, где нет ни учебников, ни нормальных учителей. По дороге домой их хватают копы, их грабят или подстреливают парни из уличных банд. И повсюду они видят одно дерьмо. Все, о чем они мечтают, — выбраться из него. И они начинают крутиться. Кто может забросить мяч в сетку, бросает мяч. Кто может рифмовать, рифмует. Тот, кто не может, толкает наркоту — а кто-то занимается всем этим одновременно. Бля, чувак — на все пойдешь, даже дьяволу душу продашь, лишь бы выбраться из этого... ада.

— И ты считаешь, что в этом аду нет места любви.

— Нет, брат. Главное — деньги. Знавал я влюбленных ниггеров, нищих и всю жизнь прозябающих в трущобах. Взгляни на моего отца. Такое счастье не по мне. Я вижу картину целиком.

Картина целиком — великая идея Ганнибала, квинтэссенция его существования. Раньше Миха не осмеливался об этом спросить. Но теперь, пытаясь раз и навсегда понять, что за человек перед ним, он решил все выяснить:

— И как выглядит эта картина?

— Богатство Билла Гейтса, а то и больше. И полное, тотальное господство над миром, — без раздумий ответил тот, словно ответ уже давно томился на кончике языка и рвался на свободу.

— Господство над миром. Да ладно, брат. Это незрелая идея, созданная европейцами.

— Но мы ведь африканцы, правда? И мы можем многому научить этих белых засранцев. Еще увидишь, как я овладею этой жирной шлюхой фортуной. Весь мир будет у моих ног.

Миха не сумел с ходу найти нужные доводы, и он лишь спросил:

— Так ничего кроме денег не имеет для тебя значения?

— В точку, брат.

После такого ответа Миха не знал, смеяться ли ему над Ганнибалом или жалеть его. Миха понял, что его товарищ не способен испытать к женщине тех чувств, какие он сам испытывал к Эрике. Ганнибал никогда не откроет для себя рая на земле: божественного дара любить и быть любимым. Это счастье нельзя измерить зелеными купюрами. Нет богатства на земле, сравнимого с этим даром. Он не продается, его не выменяешь на рынке — как назначить цену целой вселенной? Этот дар свободен и неосязаем, он причудлив, как иная реальность. Ганнибал мог и впрямь добиться господства над миром. Но ему не дано познать счастье. И никакие доводы, ухищрения и софизмы не могут этого изменить. Миха не знал, что сказать Ганнибалу, и потому промолчал — и дальше за всю дорогу оба не проронили ни слова.