Сразу скажу, чтоб вы поняли: все началось с геометрии. Нет, я всегда была немножко не такой, как остальные. Я поняла это очень рано. Очень стыдилась этого. Научилась скрывать. Но так было до тех пор, пока мы не начали проходить неэвклидову геометрию.

Так понимаю, в геометрии вы не сильны. Гуманитарии несчастные! Объясню, как смогу. У Эвклида как: есть прямая и есть точка. Через эту точку можно провести только одну прямую, которая будет параллельна первой прямой. У Лобачевского таких прямых через эту точку можно провести сколько угодно. Потому что Эвклид мыслил в двух измерениях, а Лобачевский – в трех. Просто разные системы координат. То, что правильно для одной системы, – неправильно для другой, только и всего.

До этого я почти не сомневалась, что все, чему меня учат, – правильно, это я такая неправильная, что не могу все это принять. И вдруг я осознала простую вещь: я нахожусь не в своей системе координат. Как только найду свою – все встанет на свои места.

Хотя как найти свою, если живешь в аквариуме.

Я выросла за стеклянными стенами. Где и когда родилась – не знаю. Мне никто этого не сказал, а спрашивать было запрещено. Все, что я помню, – общие комнаты с десятью кроватями, воспитательницу и большие окна. За окнами – двор для прогулок, спортивные снаряды, площадка для вечернего Резонанса. И стеклянные стены.

За стеной – деревья и трава. Иногда можно было увидеть какое-нибудь животное. Чаще всего белку. Выйти наружу было нельзя. Нам объясняли, что внешний мир – это грязь. Но никогда не запрещали на него смотреть. Чтобы знать, что такое грязь, нужно ее видеть. Нам почти ничего не запрещали. А что запрещать? Мы все жили по одному режиму, который невозможно было нарушить. Единственное, за что наказывали, – смех. Смеяться было нельзя. Смех портит эссенцию. Что такое эссенция и почему ее нельзя пачкать – нам, конечно, объясняли каждый день по многу раз. Фантазировать еще было нельзя, а особенно рассказывать вслух всякие небылицы. Воспитательница говорила: «Нонсенс» – и наказывала. Могла оставить без обеда или без еды на весь день: лучший способ быстро почистить эссенцию от незначительной пачкоты – голодание. А кушать хотелось всем.

Мы много учились. Сколько себя помню – большую часть дня мы либо сидели за партами, либо делали упражнения. Игрушки у нас были, но, конечно, только развивающие.

Однажды я спросила на занятии, почему нужно сохранять эссенцию в чистоте.

– Чтобы жить вечно, – ответила воспитательница.

– А если я не хочу жить вечно?

– Ты еще мала и не знаешь цену жизни. Когда узнаешь, тогда и поймешь.

Это не было ответом на мой вопрос. А я привыкла получать на каждый вопрос прямой ответ. Нас тогда уже научили, что увиливать от прямого ответа – значит пачкать эссенцию.

Поэтому я повторила вопрос:

– А если я все-таки не хочу жить вечно? Я могу пачкать эссенцию?

– Те, которые живут там, – воспитательница показала пальцем в сторону окна – точнее, стены за окном, – так и делают. Делают, что хотят, пачкают эссенцию и не думают о будущем.

– Я могу делать так же?

– Нет, – строго сказала воспитательница.

– Почему? Если я не хочу жить вечно?!

Меня оставили без еды на весь день. Ответа я так и не получила. Другие девочки еще долго смотрели на меня с испугом и не хотели со мной общаться.

Их, кстати, тоже иногда наказывали, но за другое. Две девочки однажды подрались из-за того, что одна лазила к другой в ящик. Сильнее наказали не ту, которая лазила, а другую, за то, что она кричала: «Она лазила в мой ящик!» Ничего своего у нас не было. Раз в неделю нам было положено меняться кроватями и ящиками. В тот раз воспитательница велела поменяться досрочно.

Когда я достигла семилетнего возраста… тут надо уточнить кое-что. Я знаю, что у вас день рождения – праздник. А у нас день рождения не сопровождается никакими ритуалами. Лишь когда мы достигаем определенного возраста – проходим процедуру переоформления. Нас фотографируют, обновляют нашу базу данных, проводят подробный медицинский осмотр. Так вот, когда я достигла семилетнего возраста, меня переоформили и с группой таких же семилеток на большом белом автобусе перевезли в другое место.

Из окна автобуса я видела обширные пустыри, свалки, леса и иногда – скопления маленьких кривобоких домиков, которые, казалось, могли в любой момент развалиться. Возле домиков я видела плохо одетых, уродливых людей. Остальным девочкам, кажется, было страшно, а мне – интересно. Точнее, и страшно, и интересно. Страшно интересно. Я понимала, что там, снаружи, одна грязь. Однако мне хотелось побывать там, пусть даже испачкать ради этого и себя, и свою эссенцию. Но тогда я еще пыталась отгонять эти мысли.

Нас привезли на новое место, которое мало чем отличалось от предыдущего. Вместо воспитательниц здесь были наставники – это раз. Кроме девочек, здесь были и мальчики – это два. И три – рядом была фабрика. В первой половине дня мы учились, во второй – ходили работать. Работа была простая: брать из больших коробок маленькие белые палочки, с одного конца желтые, перекладывать их по двадцать штук в маленькие коробочки и аккуратно заклеивать эти коробочки наклейками. Внутри палочек было что-то рассыпчатое и вонючее, после работы руки мерзко пахли. Мы, конечно, спрашивали, что это. Нам объясняли, что это отрава для пачкунов. Мы спрашивали, а как мы заставим пачкунов есть эти палочки, если их даже нюхать невозможно. Нам отвечали, что пачкуны примут яд добровольно. Мы не понимали, как это возможно. Одна девочка решила попробовать – затолкала в рот несколько этих палочек, разжевала и проглотила. Ее вырвало. Прибежали наставники и унесли ее. Нас всех потом по одной вызывали в кабинет и задавали много вопросов. В основном на тему того, не замечали ли мы за этой девочкой странностей, с кем она общалась и кто ее надоумил это сделать. А она ни с кем не общалась, была самой тихой и неприметной, училась средне. Мы ее больше не видели. А когда спрашивали о ней, нам говорили, что она пачкунья, которой не место среди тех, кто живет по законам Разума.

Вскоре я узнала, как на самом деле нужно использовать эти палочки. Однажды начали рассказывать подробнее о внешнем мире. Стали показывать фильмы – там герои часто курили.

Нам демонстрировали войну – и объясняли при этом, что пачкуны любят убивать себе подобных. Эти фильмы должны были вызвать у нас ужас и отвращение, но мне они очень нравились. Я всегда представляла себя на месте тех солдат, что сидят в окопе или в полуразрушенном доме и отбиваются от превосходящих сил врага. Я тоже отбивалась до последнего, а потом меня все равно убивали. Я никому не рассказывала об этих фантазиях.

Когда мы стали чуть постарше, нам объяснили, что такое порнография. Мы как раз были в таком возрасте, когда мальчики и девочки ненавидят друг друга – незадолго до полового созревания. Нам показывали фрагменты. Наставники объясняли: то, что мы сейчас видим, – самый верный способ испачкать эссенцию. Многих тошнило. Возможно, даже всех, кроме меня, хотя я постаралась изобразить, что и меня тошнит.

Тогда я уже пришла к выводу, что существую не в своей системе координат. Хотя и не понимала еще, как выйти за пределы этой системы.

Потом поняла. Чтобы мотивировать нас, наставники иногда говорили: тот, кто учится лучше всех, станет координатором. Видно было, что они и сами с удовольствием стали бы координаторами, если бы смогли. А еще мне понравилось созвучие: координаторы – координаты… это не просто так!

И я стала учиться еще лучше. После очередного переоформления – в 13 лет – я идеально сдала все тесты, и меня отделили от основной массы и отправили так далеко, что ехать пришлось два дня, с ночевкой на промежуточной базе.

Ехали на маленьком белом автобусе на восемь мест, вчетвером, не считая водителя: я, одна девушка, один юноша и наставник. У наставника на поясе висел странный предмет. Юноша шепотом объяснил мне, что это – шокер. На случай, если пачкуны нападут.

На этот раз мы видели не только леса и деревни. Железные дороги и поезда, множество автомобилей, придорожных магазинов и закусочных, видели даже большие города – издалека, но видели. Я впервые в жизни осознала по-настоящему, в каком огромном мире живу. И не только я. Девушка, что ехала с нами, несколько часов рыдала и не могла успокоиться. Говорила, что там, снаружи, миллионы пачкунов и что они нас убьют. Наставник уверял ее, что сможет нас защитить, но на нее не действовало.

Ели мы прямо в автобусе – у нас с собой был запас. Иногда останавливались в безлюдной местности, чтобы немного размяться и справить физиологические нужды. Обязательно в поле. Как сказал наставник – чтобы заметить опасность издалека. Уже сейчас я понимаю: чтобы вовремя увидеть, если мы дадим стрекача.

Впервые в жизни прошлась по траве. Моим спутникам, юноше и девушке, было не по себе. Мне тоже, но в другом смысле. Хотелось раздеться, упасть на эту траву и больше никогда не вставать.

Еще был такой случай: недалеко от города нас остановил полицейский. Проверил документы у водителя. Отпускать не торопился. Наставник приказал нам молчать, если что, а сам спрятал шокер.

Полицейский открыл дверь салона и поздоровался.

Он с интересом смотрел на наши комбинезоны. А мы, затаив дыхание, смотрели на него. От него пахло сыростью и чем-то терпким. Еще у него была плохая кожа и плохие зубы. Нам часто говорили, что чем хуже у человека эссенция, тем хуже он выглядит.

На большом животе у полицейского висело оружие вроде тех, что мы видели в фильмах про войну. Хоть я и понимала, что бояться, скорее всего, нечего, но даже мне было страшно.

– Кто тут у нас? – весело спросил полицейский.

– Чемпионы, – с готовностью ответил наставник. – Частная спортивная школа имени Джесси Оуэнса. На соревнования едем.

– Джесси Оуэнса? А почему не черные тогда? – полицейский рассмеялся, во всей красе показав свои уродливые зубы. – Ладно, чемпионы. Я по-быстрому салон осмотрю, не возражаете?

Он мельком заглянул под сиденья, козырнул и вышел. Автобус тронулся.

– Наставник, вы солгали… – решился вдруг сказать юноша.

– Да, я солгал, – спокойно подтвердил наставник. – Я за вас отвечаю. Если с вами что-то случится – испачкаю эссенцию гораздо сильнее, чем если просто солгу.

Юноша и девушка, кажется, нашли это объяснение логичным и исчерпывающим. Да и я тоже. Меня другое заинтересовало.

Наставник произнес всего одну фразу, но на секунду его тон стал таким, какого я никогда не слышала: слегка заискивающим, угодливым. Наставник умел общаться с пачкунами и умел врать. Значит, он делал это много раз. Много раз пачкал свою эссенцию.

Дальше ехали без происшествий.

Новое место вновь мало чем отличалось от предыдущего – разве что тем, что комнаты были не на десять, а на четыре койко-места. И фабрики здесь никакой не было. Работать нам вообще не приходилось. Зато учебы стало в два раза больше.

Упор теперь был на психологию. А конкретно – на психологию пачкунов. Главное, что мы должны были понять: пачкуны живут вопреки всякой логике. Пачкуны очень любят себя, при этом травятся алкоголем, никотином, наркотиками, неправильным питанием, пренебрегают спортом. Пачкуны пользуются достижениями науки, при этом почти все принадлежат к мистическим религиозным культам. Пачкуны работают там, где не хотят работать, общаются с теми, с кем не хотят общаться. Вся жизнь пачкуна – это насилие, страхи, суеверия, болезни. Пачкуны очень зависимы от чувств, привязанностей, эмоций. Пачкуны убивают друг друга… И так далее.

Нам вновь показали несколько художественных фильмов, уже не про войну. Мне больше всего понравился фильм «Титаник», но у меня хватило ума не показать, что понравился – для нас это было учебное пособие. Наставник сперва обратил наше внимание на классовое расслоение у пачкунов: те, у кого мало денег, – люди второго сорта. Потом – на то, что в минуты опасности пачкуны превращаются в опасных животных, которые дрожат за свою шкуру, тогда как человек с чистой эссенцией не боится смерти, зная, что сможет возродиться. Еще отметил, что героиня могла бы подвинуться на доске, чтобы герой, с которым у нее была связь, спасся вместе с ней, но она не пожелала этого сделать, и герой замерз в воде и утонул. Остальные нарушения логики мы должны были самостоятельно записать после фильма. Я вспомнила примерно пятнадцать.

Кстати, о связи. У нас начались уроки полового воспитания, их проводили отдельно для юношей и девушек. Нам стали понемногу внушать, что связь с целью деторождения не портит эссенцию, особенно если у обоих партнеров она и так чистая.

Когда мы стали старше – услышали новый тезис: некоторым людям – а именно мыслителям – связь нужна для нормального функционирования мозга, для расслабления и получения жизненной энергии. Мыслители – самые важные люди разума, это они обнаружили существование эссенции, создали лаборатории, где возрождают людей, придумали наши базы, нашу униформу, наш распорядок дня, написали для нас учебники, сняли обучающие фильмы… Никто из нас еще не видел живого мыслителя, но нам пообещали, что однажды мы их увидим.

Так и произошло. Когда я стала еще старше, мне устроили встречу с мыслителем по имени Сатурн. Инструктаж был коротким: мне объяснили, что быть полезной мыслителю – большая честь для меня, что мне нужно будет расслабиться и закрыть глаза, а несильная боль – это нормально. Боль оказалась довольно сильной. Сатурн крепко держал меня за запястья, щекотал мое лицо бородой и тяжело дышал. Все, что осталось в памяти от той встречи, – больно внизу, щекотно вверху.

Мы встречались еще несколько раз. Тем временем я приближалась к заветному статусу координатора. Мне разрешили не брить голову наголо, плюс кормить стали лучше – порции стали больше. Все это объясняли так, что мне вскоре придется работать с пачкунами напрямую. Возможно, даже на одной из баз в черте какого-нибудь города. И я даже смогу выходить… за стены! А значит, мне надо выглядеть похожей на пачкунов – они не станут доверять бритоголовой и излишне худой, по их меркам, девушке.

Потом Сатурн предложил мне стать его женой. Мыслители имеют право вступать в брак. Жена мыслителя – это совсем не то, что девушка, с которой мыслители «расслабляются». Это – особый статус. Но о внешнем мире придется забыть. Особенно после того, как подаришь мужу потомство.

И представьте себе: брак у нас – дело добровольное. Девушка имеет право отказаться, если считает, что может принести пользу в иной ипостаси. Сейчас я понимаю, почему так. Если меня захотят отыметь – отымеют и без моего согласия. Другое дело – когда предлагают брак, это значит – от меня хотят детей. А чтобы стать матерью, нужно искреннее желание. У меня этого желания не было, и я отказалась. Сатурн расстроился. Потом он еще несколько раз вступал со мной в связь и после этого каждый раз предлагал мне стать его женой, расписывал все преимущества и привилегии. Но не давил на меня, за что ему спасибо.

Очень хочу рассказать что-то еще о своей жизни за стенами, но сейчас я понимаю, что рассказать особенно нечего. Перейду к самой сути.

Меня в очередной раз перебросили на другую базу. Досрочно, даже не успели переоформить. Мыслитель Сатурн решил, что нам, координаторам нынешним и будущим, необходимо встретиться с одним из психологов-пачкунов. Все логично: лучшие знатоки менталитета пачкунов – сами пачкуны. Еще он сказал мне по секрету, что знает этого психолога лично и что он скоро станет одним из нас.

Я была на лекциях этого психолога. Он, кажется, не понимал, где находится. А я не слушала его, только смотрела. У меня бы язык не повернулся назвать его пачкуном. Он был ухоженным, приветливым, жизнерадостным. Полноват, быть может, но его это не портило.

Возникла шальная мысль: когда он будет уезжать – залезть к нему в автомобиль, спрятаться, затаиться… Пусть увезет меня! Но я сразу же поняла, что это нонсенс. В автомобиле не спрячешься, но дело даже не в этом – а в том, что его отсюда не выпустят. С базы выхода нет. Войти может любой. Выйти – только человек с особым статусом. Мыслитель или около того.

Я говорила с человеком из команды психолога. Даже намекнула ему, что им лучше отсюда уезжать. Хотя и понимала, что им не удастся.

Но им удалось.

Это случилось во время дневного Резонанса. Все было как обычно: я стояла среди остальных, закрыв глаза. Вдруг раздались крики, меня толкнули, я упала на асфальт. Услышала звук, похожий на взрыв, как в фильмах про войну. Открыла глаза и увидела пролом в стене.

Мы смотрели на него: кто – завороженно, кто – в ужасе. У меня самой перехватило дыхание. Но я быстро пришла в себя и первой зашагала к пролому. Меня никто не остановил. Наоборот – люди шли за мной. И когда я вышла за стены – многие сделали так же.

Медлить было нельзя. Я побежала. На бегу обернулась: несколько десятков человек бродили снаружи, озираясь. Кто-то по моему примеру припустил со всех ног.

Я бежала, пока база не скрылась из виду, потом перешла на быстрый шаг. Решила не тратить силы попусту. Еще решила держаться подальше от дорог: если будут искать – а обязательно будут, – то именно на дорогах.