Глазок

– Безнадёжно. – Мох расправил карту на земле, где складывал её потрёпанные части в целое. В Дубовом Дворце Мэй вручила ему карту в старой папке, перехваченной прорезиненной тесёмкой. Складки карты давно истлели, и Моху досталась лишь кипа прямоугольных кусков. Последние несколько дней он терпеливо разбирал их, сравнивая получаемый результат с топографией местности. Было позднее утро. Ранняя прохлада отступила перед солнцем. Они расположились под яблоней, на которой всё ещё оставались листья. Воздух был сладок от брожения.

– По-моему, у тебя вон тот кусок слева вверх ногами, – сказала Имоджин.

– Нет, смотри, тут это сходится, – возразил Мох, указывая на голубую закорючку, проходившую через оба листка бумаги, прежде чем заметил её удивлённый взгляд.

Карта изображала территорию, какой та была много лет назад. Со времён Чистки процесс экологического замещения неустанно и действенно сглаживал большую часть следов человеческой деятельности. Маленькие городки и дороги, соединявшие их, распадались под деревьями и кустарниками. Иногда оседание почвы или геометрически правильный выход пород выдавали места прежнего обитания. Мучительные сами по себе, эти «ключевые ориентиры», как оказалось, ещё и трудно было сверять по потрёпанной карте. В каком направлении надо двигаться, они знали, однако сознавали и то, что можно было дни потратить понапрасну, чтобы установить достоверность причуд ландшафта. Не попадалось никаких следов Мемории. Если она выжила, то по-прежнему оставалась грозной и тоже пробиралась к Глазку. Мох слегка отрешился: мысленно ему виделась Мемория, колотящаяся в собственной крови.

– Мох?

– Дальше этого идти некуда. – Он покашлял, избавляясь от хрипоты в горле. После схватки в карете он боролся с подавленностью. Убедиться, что Мемория жива, увидеть, какой она стала, было тяжким испытанием. Частенько он ловил себя на том, что тоскует по забвению, какое даровало бренди Сифорта. Имоджин опустилась на колени рядом с ним.

– По-моему, мы где-то здесь, – сказал он. И палочкой очертил район на карте. – Исходя из этого, центр острова – это заболоченная низина.

– Болото.

– По словам Мэй, именно так мы и отыщем Глазок. – Мох аккуратно сложил куски карты. – Нам надо двигаться дальше.

Два часа спустя они нашли в овражке зайца, разорванного до костей. Вокруг него видны были следы, которые могли быть человечьими. Шкурка на тушке уже сделалась жёсткой, как пергамент. Когда Мох поддел тушку палкой, в нижней её части копошились личинки. Охотился тут кто-то давно, однако находка их расстроила.

По молчаливому согласию путь они продолжали с большей настойчивостью. Имоджин шла первой. На ней были залатанные армейские обноски, извлечённые из картонного ящика в Дубовом Дворце, и чёрная футболка. Когда девушка пробиралась по оленьей тропе, футболка задиралась, обнажая какого-то гоблина в водовороте цветов, наколотого у неё на пояснице. Тот пялился на Моха немигающими глазами, пока Имоджин не скрылась за поворотом тропы.

Он остановился поправить рюкзак. Имоджин крикнула ему с вершины подъёма:

– Мох, я что-то вижу.

Ворон, ставший постоянным спутником Моха, плавно пролетел над ним вверх по тропе. Завидуя крыльям птицы, он, пробираясь через корни деревьев, забрался наверх. Имоджин стояла у основания какого-то почерневшего памятника. Каменное изваяние изображало человека в военной шинели, защитных очках и в шлеме авиатора. Стоял он, одной рукой прижимая к себе книгу, а другую подняв в небо. Кисть поднятой руки была отбита у самого запястья. Стояла фигура на пьедестале из известняка, на котором была выбита эпитафия, стёршаяся до лишённых смысла чёрточек и углублений.

Ворон взлетел на голову статуи. Имоджин посмотрела вверх, прикрывая глаза от солнца. Пеший поход сделал её худой и сильной, возвращая тот задор, который она растеряла за время своих испытаний в снежной буре. Она повернулась к нему, моргая, чтобы дать глазам привыкнуть.

– Эта птица пытается что-то нам сказать. Она скачет по кругу на одной ножке, как испорченный флюгер.

– Кому-то из нас надо залезть наверх, – сказал Мох. – Оттуда видно лучше и дальше.

– Ты с ума сошёл? – воскликнула Имоджин. – Уж, по крайности, дай я полезу. Я лёгкая. Ты сможешь подсадить меня до самого верха пьедестала.

Мох вжался плечами в холодный известняк и сложил ладони, образовав подставку для её ног.

– Будь осторожна.

– Даже не попытаешься отговорить меня от этого? – Имоджин встала перед ним.

– Я научился не спорить с умалишёнными, – хмыкнул Мох. Она ухватилась за его плечи и поставила одну обутую в сапог ногу ему на ладони. – На счёт три. – Считали вместе. Мох подкинул её вверх. Выдержал целую серию тычков и ударов по плечу, по шее, по голове. Она гикнула. Мох спустился по ступенькам и обернулся, чтобы следить за подъёмом под менее изнурительным углом. Имоджин проворно забиралась на гигантского каменного авиатора. – Скрытые возможности? – крикнул он.

– Дрессировка и постоянные упражнения, спасибо некоему господину Агнцу, – прокричала она.

– Ну разумеется, – пробормотал Мох.

Ворон слетел с головы авиатора и, хлопая крыльями, с карканьем перелетел на росший поблизости каштан.

– Ого, а мир-то отсюда совсем другой. – Имоджин, подтянувшись, одолела остаток пути. Используя книгу как опору для ног, она обвила рукой шею авиатора. – Ууиии!

– Лады, – произнёс Мох, отступая. – Этого хватит. – У него дыхание перехватило, когда Имоджин в прыжке закинула одну ногу на плечо статуи. Мгновение спустя она уже сидела верхом на памятнике, словно ребёнок, смотрящий на парад с отцовских плеч. Мыски её сапог были втиснуты в складки шинели. Держась одной рукой за авиаторский нос, она указывала другой и вопила:

– Я вижу центр острова! Я вижу Глазок!

Её вопли подействовали как электрический разряд. Мох разом ощутил, как подавленность мраморной глыбой свалилась с него.

Они съехали вниз по каменистому склону. Это было всё, что осталось от стенки древнего кратера. Воздух на дне был промозглым. Они дивились обилию насекомых, несмотря на время года, и надоедливому шуму от лягушек и птиц. Пустив в ход меч, Мох прорубал проход в увядающем травостое. Когда стенка кратера за их спинами почернела в угасающем свете, они, держась природной тропы, пошли в лес. Тени удлинялись, но Мох с Имоджин продолжали идти. Что-то невидимое зашумело и затрещало в подлеске, Имоджин остановилась.

– Олень, наверное, – ответил Мох на её незаданный вопрос. Звук заставил его припомнить волка, которого он увидел в ту ночь, когда взятый им напрокат мотоцикл встал без горючего на северной дороге. Минут через десять они прошли мимо башенок и стволов брошенного артиллерийского оборудования, выбеленных, как гигантские позвонки. Местами тропа виляла в овраг или пропадала в заполненной водой воронке, но всегда вновь появлялась дальше. В конце концов они добрались до края громадного болота. Тропа неприметно исчезла под поверхностью ржаво-коричневой воды.

Болото раскинулось среди деревьев, старее которых ни она, ни он в жизни не видели. Уродливые стволы торчали из воды на узловатых почерневших корнях, как армия чудовищ, сверхъестественно застывших посреди сражения. Путаница форм растворялась в фосфоресцирующем сиянии и темноте. Где-то в этой темноте лежал Глазок, остров внутри острова.

– Похоже на вход в Преисподнюю, – сказал Мох.

– Да ещё и с комарьём, – добавила Имоджин, прибив одного у себя на руке.

– Ну что, дальше на ночь глядя нам идти нельзя, – рассудил Мох.

Имоджин уже собирала хворост для костра.

Ворон разбудил их на рассвете хриплым карканьем. Сонные, они распинали остатки костра в болото. Сквозь лесной полог виднелось небо, жёлтое, угрожающее. Обследовали берег в надежде найти какую-нибудь возвышенность, по которой можно было бы пробраться вглубь. После часа бесплодных хождений Мох, пристально рассматривавший лесной полог, тронул Имоджин за плечо, указывая, куда смотреть. Внимание его привлекли разрывы в мозаике ветвей: отрезки уложенных впритык коротких досок. То был проход по вершинам деревьев, подвешенный на перекрученных ветках и узловатых верёвках. Взглядом они окинули проход, висящий над водой, до точки, где всегдашняя дымка поглощала всё.

– Староват по виду, – заметила Имоджин. – Думаешь, потянет наш вес?

Мох взглянул на неё, удивлённо взметнув брови:

– Ты ж скакнула на нашего друга-авиатора.

– Я не скакнула, – обиделась она, сильно ткнув его кулаком в плечо. – Я не скачу.

Мох потёр плечо.

– Ничего другого у нас нет. По-моему, надо попробовать.

Имоджин взбиралась вверх с тем же проворством, что и на памятник. Мох завидовал ей, пусть на его поднятое лицо и сыпалась дождём кора. Добравшись до висячего прохода, она крикнула вниз:

– Давай, тут легко залезть.

Лезть было нелегко, но через несколько минут, ободрав руки до крови, он присоединился к Имоджин. Балансируя широко расставленными ногами на громаднейшей ветви, Мох с сомнением тряхнул излохматившуюся верёвку. Дощатый проход тянулся от дерева к дереву, пропадая в дали болота. Он исчезал в тесном переплетении ветвей, которые невозможно было различить.

– Самоубийство, – сказал он.

– Они крепче, чем кажутся, – ободрила Имоджин, стоявшая чуть поодаль на той же ветви.

– Я пойду первым. Если он меня выдержит, то с тобой всё будет прекрасно, – сказал Мох. Имоджин закатила глаза и грустно оглядела его. – Или, если хочешь, иди ты первой.

Сойдя с относительно безопасного дерева, она опустилась на ближайший пролёт из досок. Крепко держась за верёвки, опробовала свой вес. Сооружение заскрипело и закачалось, но – держало.

Имоджин взглянула на него, нервно хохотнула и скомандовала:

– Пошли.

Он выждал, пока она добралась до следующего дерева, и пошёл за нею. Осторожности ради они уговорились держать между собой двадцать футов. Имоджин опробовала каждый шаг, прежде чем перенести весь вес на ноги. Несколько прогнивших досок упали вниз, в воду. У каждого нового дерева они устраивали отдых, переводя дыхание и оценивая проход впереди. Так шагая, скоро они уже потеряли из виду твёрдую землю.

Довольно часто висячий проход опускался до каких-нибудь нескольких футов над водой. В таких местах они видели плывущего через муть скорбного карпа, тянущийся за ним шлейф ила и пробудившихся головастиков. Виднелись также и признаки присутствия людей в прошлом: крошащиеся фундаменты, ржавеющие орудия сельского труда, корпус перевёрнутой лодки, поросший водорослями. Такие предметы наводили тоску на Моха. Он почувствовал облегчение, когда проход повёл их выше по деревьям. Ворон летел впереди, его карканье терялось в несмолкающем шуме земноводных. Когда Мох с Имоджин вынужденно замедляли своё продвижение, ворон усаживался на ветку и поджидал их.

Впервые они увидели Глазок сквозь моросящий дождь. Основное монастырское здание, высокий величественный храм, увитый плющом, поднимался из массы строений пониже и главенствовал над островком. Окружающие постройки клонились, подпирая друг друга, как деревянные колоды, оставленные отхлынувшим половодьем. Теперь Мох с Имоджин пробирались бок о бок, укрываясь в деревьях. Она положила руку ему на плечо – для равновесия. В безотчётном порыве он прижался губами к её пальцам. Листья шуршали по каменной кладке, когда немногочисленные птицы срывались с переплетённых веток, но в остальном никакое движение не выдавало, что монастырь обитаем.

– Такое ощущение, будто мы в ловушке, – сказал Мох.

Имоджин подалась назад на каблуках и заглянула ему в лицо.

– Ты зачем здесь? – Мох удивлённо смотрел на неё. – Я знаю, зачем я здесь. А ты здесь зачем? Потому как, если туда идти, надо быть уверенным, что тебе это нужно.

На мгновение Мох задумался:

– По-моему, совсем не случайно Радужник вошёл тогда в мою жизнь: он спас меня, попросил вернуть оцелус в Глазок. Конечно, ему теперь никогда не узнать, сделал я это или нет. Понимаешь, я должен сделать это для него, но не потому, что он меня об этом попросил. Я делаю это потому, что сам он этого сделать не сможет.

Они осторожно прошли до края островка. Доски были скользкими, местами в трещинах. Невзирая на опасность, Мох горел желанием вновь почувствовать под ногами твёрдую землю. Подвесной проход окончился переплетением верёвок у площадки на большой иве. Мох спрыгнул на землю, чтобы осмотреть монастырь. Рядом с ним бухнулась и Имоджин. Они пошли вдоль берега, уходя от прохода на деревьях (всегда опасались, что за ними крадутся), пригибаясь под болотным камышом. Имоджин, приложив палец к губам, указала на землю. В грязи отпечатались лапы большого пса.

– Давай посмотрим, не найдётся ли какой-нибудь незапертой двери, – сказал он. И в тот же миг оцелус стал светиться.