Муки адовы

Несколько часов Мох с Имоджин отыскивали вход в туннель, и навели их на путь к нему жёлто-чёрные осы. Осы одна за другой вылетали из отверстия в земле, скрытого в зарослях золотарника. Вялые на осеннем воздухе, они отлетали на небольшое расстояние и карабкались по окружающим растениям. Осмотр места показал, что осиное гнездо было пристроено к вентиляционному колодцу, от решётки которого несло протухшими яйцами. Поблизости нашли они и рельсовые пути под слоем разросшихся вьюнков. Рельсы шли между опорных стенок до входа в туннель. Над ним были вырезаны закопчённые сажей буквы: «КОЗОДОЙ». Барьер из арматуры, когда-то приваренный здесь для предотвращения прохода, был насильно сломан и прибит к одной стороне.

Имоджин зажгла керосиновую лампу, спасённую с грузовика. Несколько минут поисков были вознаграждены: отыскался фонарь тормозного кондуктора, лежавший на боку у самой стены. Мох налил в него немного керосина из лампы. Стеклянная оболочка фонаря треснула, но, когда Мох поджёг фитиль, туннель осветило красным светом. Вглядываясь вдаль, они разглядели круги дневного света, проглядывавшего вдоль редеющих связок. Проникал свет через такие же колодцы, как и тот, что облюбовали осы. За пределами дневного света туннель шёл вниз под уклон, воздух сделался влажным и холодным. Мох глянул на сочившийся влагой потолок и прикинул вес толщи моря над ним.

– И что? – неуверенно произнесла Имоджин.

– Этот путь – единственный, – сказал Мох.

Идти было нелегко. Участки, залитые ледяной водой и затоплявшие целые секции рельсового пути, попадались часто. Одолевали их, устраивая пешеходные мостики из свалившихся обломков. Трудно было вообразить, как карета Элизабет одолевала этот путь. Потребовалась бы огромная сила, и тем не менее доказательство было налицо, колеи от колёс, заполненные маслянистой водой. Страх натолкнуться на карету в туннеле вызвал недолгий спор. Мох хотел потушить фонарь с лампой и пользоваться только маленьким электрическим фонариком из грузовика. Имоджин возражала. Решено было, что без основательной освещённости риск падения или ещё какого-нибудь несчастного случая окажется слишком большим. Компромисс был достигнут: погасили керосиновую лампу. Путь продолжили в пузыре красного света от кондукторского фонаря. Решив вопрос с освещённостью, они пошагали как могли энергично. Шли бок о бок, поначалу молча, каждый погрузившись в свои собственные мысли. Но некоторое время спустя взялись за руки и торопливо заговорили о минувших днях. Вода беспрестанно капала на них, ветер с вежливой настойчивостью прижимал одежду к телу. Прошёл час. Затем другой. Моха какое-то время била сильная дрожь, но потом и это прошло. Внезапно туннель резко свернул влево. Мох, который устало тащился, упершись взглядом в рельсовый путь перед собой, и видел себя в мечтах мальчиком, читающим книжку на дереве, расслышал своё имя.

Он остановился, поняв, что Имоджин выпустила его руку. Поднял фонарь над головой. Туннель расширился до большой естественной пещеры. Имоджин стояла возле рельсов, скрестив руки на груди. Качающийся красный свет прошёлся над десятками лежавших на земле скелетов. Они были одеты в распадающуюся военную форму. Вокруг во множестве валялись пустые канистры из-под горючего. В некоторые вцепились одетые в перчатки руки. «Самоубийство», – подумал Мох. Он опустил фонарь и обнял Имоджин. Стояли, обнявшись, и через плечо друг друга постигали всю печаль этого места, пока – по молчаливому согласию – не продолжили путь, не в силах больше выносить этого.

Через милю-другую наткнулись на ящики с боеприпасами, прохудившиеся бочки, вонючие лужи горючего и смазки, а также части техники, узнать которую не смог ни один из них. Понимая, что фонарь может вызвать взрыв, задерживаться не стали. Пройдя чуть дальше, поделились друг с другом печеньем, уцелевшим при крушении, и захотели хоть чем-то запить его. Мох подумал о том, как они будут пополнять запас еды, когда выберутся из туннеля. С собой, в котомках, что они несли, упрятано было немного: несколько банок консервов и набор высушенных блюд в пакетиках. Имоджин закупила кое-какие припасы в поселке, но большая их часть пропала, когда грузовик сбросил свой груз в море. «Я с пути не сверну», – эту фразу Мох повторял про себя бесконечно, однако чашка кофе была бы делом расчудесным.

Ещё мёртвые. Ещё ржавеющие боеприпасы. Ни у Имоджин, ни у Моха часов не было, но вместе они сошлись на том, что отшагали шесть часов. Пока пробивались дальше, Мох прикидывал в мыслях всё, что можно было бы сделать за шесть часов без того, чтобы шагать по колено в ледяной воде.

Наконец вышли на сухое место и решили отдохнуть. Мох уговорил Имоджин лечь первой и укрыл её их единственным одеялом. Её голова покоилась у него на коленях, а он сидел в красном свете и писал на полях «Певчих птиц острова Козодоя». Странички книги отсырели. Он бездумно гладил Имоджин по голове. Волосы её коробились у него под пальцами. Ухо её было красным. Он попробовал убрать прядку у неё со щеки, но волосы прилипли к коже. Имоджин не шевелилась. Её вполне можно было бы принять за мёртвую. У Моха от сердца отлегло, когда она открыла глаза на минутку и повела ими вокруг, так и не проснувшись по-настоящему. Он улёгся рядом с ней и попытался вникнуть в смысл распада Радужника. Раз за разом он воскрешал в памяти неистовство действий Элизабет. Имоджин сжала его руку.

– Я видел твоего отца, – произнёс Мох. И рассказал ей обо всём.

– Не удивляюсь, что он всё ещё жив. Впрочем, для меня он уж много лет как мёртв, – холодно заметила Имоджин. – Он, видишь ли, прав.

– В чём?

– Он трус.

Конец туннеля подступил неожиданно после ещё нескольких часов ходьбы. Уклон пошёл вверх, воздух слегка потеплел. Появился яркий круг. На него было едва ли не больно смотреть после стольких часов почти в темноте. Теперь, когда появилась зримая цель, они задули фонарь. Ближе к выходу спрятали оба светильника в нише, накрыв их прогнившим брезентом.

– Глазам не верю, – произнёс Мох, выходя из туннеля.

– Снег! – ахнула Имоджин.

Мох пошёл обратно к огню. Примерно в миле от выхода из туннеля среди деревьев они нашли крохотный фургончик. Всё ценное с него давным-давно сняли и унесли, зато осталось то приятное преимущество, что фургончик был почти незаметен с любой стороны благодаря похожему на чашу углублению, в котором находился. Мох отходил проверить, виден ли дым. Хотя местность и выглядела пустынной, рисковать попусту им не хотелось. Имоджин разогрела над пламенем банку консервированных бобов. Снег падал пушистыми снежинками, которые таяли, едва коснувшись земли.

– Знаешь, когда ночью температура упадёт, снег останется, – сказал Мох, глядя в небо. Он высунул язык, стараясь поймать снежинку, а та вместо этого скользнула ему за очки и попала в глаз.

– Красиво, – сказала Имоджин. – Бобы готовы.

– Спорить готов, они ушли с рельсового пути и пошли вон той дорогой на север. Абсентия на севере. Думаю, нам следует направиться на восток к середине острова. Как раз там и отыщем Глазок.

Имоджин кивнула:

– Безумие. Что, если они не пошли на север? Что, если мы проскочим монастырь? Остров-то обширный.

– Выглядит он куда больше, чем с того берега, – согласился Мох.

– Сколько, по-твоему, времени понадобится, чтобы дойти до Глазка?

– Три дня, может быть. Зависит от местности.

– А если мы наскочим на Элизабет с Эхом?

– Тогда придётся быть готовыми драться.

– Ей нужен сундук. Если она считает, что мы здесь, то рано или поздно пойдёт по нашему следу.

– Это точно.

– А у нас весьма скоро кончится еда, – заметила Имоджин. Она дала Моху ложку. – Что ты имеешь в виду, говоря «быть готовыми драться»?

– Никаких колебаний, – пояснил Мох. С того времени, как они вышли из туннеля, у Моха из головы не выходила угроза Элизабет около пекарни. – Нам нужно быть такими же беспощадными, как и они. И даже больше, если такое возможно.

Ночь они провели вместе в фургончике, укрывшись своим одеялом, а снаружи падал снег. Имоджин разбудила его на рассвете.

– Смотри, – сказала она. Он вылез следом за нею из фургончика. Земля была укрыта белым покрывалом. Над ним серело небо. В нескольких шагах от них снег был покрыт следами башмаков.

– Кто бы то ни был, – рассудил Мох, – тут побывали не больше двух часов назад.

– Элизабет?

– Следы ног слишком большие.

К середине утра температура слегка повысилась, отчего снег со щебёночной дороги стаял, и идти по ней стало легко. Они шли бок о бок, рассказывая друг другу всякие истории и доедая печенье, оставшееся после туннеля. Осматривались постоянно, но не заметили никаких признаков, что за ними следят.

Имоджин указала на оцелус, который повсюду следовал за Мохом:

– Я так и не поняла, что это за штуки, когда Джон привёз его домой; мы были ещё маленькими. Они были у Радужника даже тогда. Моя мать, Сильвия, перепугалась до смерти. Поэтому-то его и отправили в саду сидеть. Мне она не позволяла гулять с ним, хотя я этого хотела. Приходилось тайком выбираться через чёрный ход, пока родители спорили.

– Порой кажется, что у них есть собственный разум, – сказал Мох. – Этому вот уж точно сказать нечего.

– Ты же знаешь, что означает слово «оцелус», так?

– Джон их так называл. Радужник звал их камешками.

– «Оцелус» означает «глазок», частичку такого составного глаза, как у стрекозы, например.

– Знаю, смотрел в словаре, – сказал Мох. – По-моему, Джон давным-давно связывал Радужника с Глазком. – Ещё в туннеле в разговорах они обсуждали такое открытие, как наличие у Радужника сестры, но подпитать эту новость было нечем, а потому разговор о ней просто ходил по кругу.

– Я тоже связывала. Как у тебя с меткостью? – спросила Имоджин.

– Прости, что?

– Стреляешь ты метко? Посмотри вон туда. – И она вытянула руку. Мох прикрыл ладонью глаза от слепящего света. – Дикие индюшки. Я их десять штук насчитала.

– А из чего, по-твоему, я должен в них стрелять? – пожал плечами Мох. – Эта винтовка – полное дерьмо.

Имоджин рассмеялась. Сбросила свою котомку на дорогу и достала что-то, завернутое в материю. Это было ружьё Шторма.

– Из этого.

Мох улыбнулся и решил не отпугивать пробудившуюся в Имоджин жизнерадостность своим унынием.

– Из такого я не стреляю.

– Это почему же?

– По эстетическим соображениям.

– Предпочитаешь умирать с голоду?

Они целый час прогонялись за индейкой, у которой оказалась едва ли не сверхъестественная способность чуять их присутствие. Наконец Моху удалось выстрелить. Грибковый нарост на дереве футах в двадцати над птицей упал вниз, ломая ветки, и с глухим стуком ударился о землю. Птица отошла на несколько футов в сторону. Мох развернул ружьё и опять выстрелил – на этот раз хирургически срезав индейке голову у основания шеи.

В ближайшем ручье Имоджин выпотрошила и ощипала птицу, пока Мох разводил костёр. Мясо они нарезали полосками и обжарили на зелёных ветках. Наевшись досыта, завернули мясо, сколько смогли, в чистую тряпку и положили в котомку Моха. К тому времени, как закончили, день уж стал клониться к вечеру. Небо начало темнеть, а снег, которого не было целый день, повалил снова.

Они шли по дороге уже после наступления темноты, и снег кружился вокруг них. Мох шагал в каком-то мысленном тумане. Когда он споткнулся о незамеченный корень, то оглянулся посмотреть, как Имоджин справляется. Её позади не было.