Смертельная отсрочка

После разговора с Имоджин Мох покинул Полотняный Двор и вышел под кусачий ветер улиц. Его тянуло постоять на великих ступенях, в дымке и проблесках моря, успокоить взбаламученный разум. Вместо этого он пошёл дворами и садами, пока не оказался возле книжного Таджалли. Магазин был тёмен, находившееся за стёклами было неопределённо, как блуждающая в потемках память.

Мох бегом обогнул дом по наклонной дорожке, ширины которой едва хватало для фургона доставки. Стоя среди картонного мусора у заднего входа, он бухнул в дверь рукой, покрасневшей от холода, выждал несколько минут, терпя напиравший в спину ветер, ощущая тяжесть револьвера и шила в надетом бушлате. Наконец служанка Оливера открыла дверь. Известие она выслушала с волнением, которое выдало лишь то, что она сжала носовой платок в покрытой цыпками руке.

– Вам лучше зайти, – пригласила она.

Полчаса сидели они за шатким столом, вдыхая запах газа и прогорклого растительного масла. Столешница была усыпана крошками и придвинута к стене крохотной кухни. Мох пил чай, отдававший средством для мытья посуды, а женщина лила слёзы, прижимая к горлу отвороты тоненького жакета. Попугай Оливера сидел в свисавшей с потолка клетке, выискивая сор у себя в корме, и время от времени вскрикивал.

– Спасибо вам, – выговорила женщина. – Он не был так плох, как вам могло показаться.

Позже, в сумерках, Мох вернулся к пекарне «Чёрная крыса». Она маячила, изломанная тенями, которые воспринимались неявным подтверждением присутствия Агнца. Приближаясь, Мох держался узких прожилок темноты. У него не было никакого желания вновь попасть в угольный подвал. Пробираясь по лужам, отражавшим полированную сталь неба, он, путая следы, бочком шмыгнул в стоявшее рядом административное здание, которое в нескольких этажах над землёй соединял с пекарней пешеходный мост.

Пожарная лестница привела на третий этаж, где ржавый висячий замок не смог противиться шилу. Внутри он пробирался пыльными кабинетами, то различая что-то, а то и ощупью, и вскоре вышел на главную лестницу. Он поднялся, ступая по краям, где доски меньше всего могли бы заскрипеть, и держась рукой за перила. Наверху лестницы он оказался в лабиринте кабинетов, заваленных гниющей бумагой, перевернутой мебелью и засохшим чёрным калом.

Мох отыскивал выход на мост. Он не зажигал света, который выставил бы его как на ладони. Вместо этого он уповал на внутреннюю логику здания и любую выявленную им подсказку. Движение воздуха привело его в последний из нескольких смежных кабинетов. Вход на мост находился за стенкой из сплющенных лотков с написанным от руки требованием не входить. Мох взялся за ближайший лоток и отодвинул его в сторону. Десять минут работы в поте лица – и расчищено отверстие достаточно широкое, чтобы он мог протиснуться. На другой стороне (одной пуговицей на бушлате корабельного плотника стало меньше) перед ним предстал пешеходный мост.

Мост, образчик состояния далеко зашедшей запущенности, тянулся почти на тридцать футов. Первым побуждением Моха было пересмотреть свой план, однако мысль подобраться к Агнцу через подвал показалась ему неудачной, чем-то легко ожидаемым. В лунном свете настил моста зиял дырой. По краям её дерево раскрошилось и просело. Мох подумал, уж не было ли причиной закрытия моста то, что кто-то провалился сквозь него? Более тщательный осмотр выявил, что прогнила вся конструкция. Битое стекло покрывало доски настила. Несчётные летучие мыши обосновались на потолке над холмиками наслоений гуано. Моху предстояло перепрыгнуть дыру с солидным запасом – при том, что качества его как атлета вызывали сомнения.

Он убрал ещё несколько лотков, расширив проход. Отойдя назад в кабинет, он тронул револьвер в кармане и положил палец на предохранитель. Ступенчатое шило беспокоило больше, и Мох перебросил его на другую сторону моста. Осмотрел болевшую голень и старался не рисовать в своем воображении, как его ноги проваливаются сквозь доски.

Не обращая внимания на висевших вниз головой летучих мышей, он сделал глубокий вдох и рванул вперёд; доски прогнулись под ногами. Он прыгнул, вызвав панику среди мышей. Они заметались вокруг него, устремившись к дыре в настиле. Мох прогнулся в воздухе и ужасно приземлился: летя вперёд, он врезался ладонями в доски. Лежал, с трудом переводя дух, пока летучие мыши беспорядочно метались над ним. В конце концов они улетели или угомонились. Он сел, оценивая повреждения. Руки кровоточили от десятков порезов и проколов. По всей левой руке тянулась ссадина. Под повязкой намокала голень. На бушлате стало ещё пуговицей меньше. Он не мог не радоваться, стоя и отряхивая гуано с одежды и волос. Мох поднял шило. Путь в пекарню был для него открыт.

Верхние этажи оказались пусты. Он осторожно спустился ниже, постоянно останавливаясь и вслушиваясь. Минут десять обыскивал помещения, пока, заслышав ритмические удары, не вышел в конце длинного коридора на Эндрю. Мальчишка, стоя на коленях и расставив ноги в стороны, всё своё внимание уделял резиновому мячу. Тот отскакивал от пола, ударялся о противоположную стену и, пролетев по дуге, оказывался точно в ждущих мальчишеских руках.

– Эндрю, – тихонько позвал Мох. Мальчик поднял взгляд, узнавая Моха, и его глаза округлились. Он встал и пошёл в другую сторону. В конце коридора глянул через плечо, прежде чем скрыться за углом.

– Эндрю, подожди, – произнёс Мох. Мёртвый воздух впитал его слова. Он дошёл до места, где он играл. Цепочка следов пролегала в пыли, а мяч катался вдоль кромки пола и стены. Мох вытащил из кармана револьвер – неуклюже от волнения – и спустил предохранитель. Агнец должен был быть неподалёку.

Заходя за угол, Мох увидел распахнутую дверь и услышал затихающие шаги мальчика, вжался в стену. Глупо было бы ошибиться, ринувшись вперёд. Вел ли Эндрю его к Агнцу или в ловушку? Мох затаил дыхание. Он решился. Его доверие – на стороне мальчика.

Мох прошёл в распахнутую дверь, поводя перед собой дулом револьвера. Он полагал, что помещение за дверью будет продолжением коридора. Вместо этого он обнаружил освещённое открытое место, заполненное рабочими столами и почерневшими стеллажами для выпечки. Комната была больше кухни, в которой он побывал в прошлый раз. Стены переходили в пространные галереи, наполненные бочками и наборами оборудования. Мука усыпала всякую поверхность. Следы ног Эндрю вели между башен из кастрюль и противней, громадных мешалок и лопаток. Мох вгляделся, определяя, где мальчишка спрятался. Когда придёт время стрелять, он хотел бы точно знать, в каком месте сидит Эндрю.

Мох почуял, что сверху падает что-то тяжёлое. Оно ударило по столу в каких-то дюймах от его руки. Всё вокруг потонуло в муке. Один за другим быстро раздались ещё два удара. Мох, глянув вверх, увидел Квакушу, который готовился сбросить через перила мезонина четвёртый мешок муки. Эндрю, кашляя, выбежал из-под стола неподалеку. Мох взметнул револьвер над головой и, не целясь, успел сделать два выстрела до того, как мешок ударил его по плечу. Удар сбил с ног. Плечо пронзила боль, но ничего не было сломано или выбито. Звуки выстрелов всё ещё звенели у него в ушах. Стараясь укрыться под столешницей, он глянул вверх, но пятого мешка не последовало. Мох покрепче встал на ноги на слое муки и водил револьвером во все стороны. Уж не убил ли он Квакушу? Выяснять не было времени. Перед ним меж двух длинных столов появился Агнец. Кулон с лисой был обёрнут вокруг обрубков его пальцев. Элизабет, без сознания, лежала у него на руках. Голова её переваливалась по его груди. А так Агнец был один.

– Ты что притащил с собой, мерзавец? – заорал Агнец. В растерянности Мох выстрелил в карикатурно лысую голову противника. Пренебрегая опасностью, Агнец пошёл на него, шумно вдыхая носом воздух. Он бросил Элизабет на пол, будто она вдруг обрела для него второстепенное значение. Мох промедлил спустить курок – Агнец этим воспользовался. С непостижимой точностью он сделал выпад, ударив коленом Моху в грудь. Противники сцепились. Мох старался высвободить револьвер, запутавшийся в одежде Агнца. Его пальцы пережало перекрученной тканью к стволу так, что ему показалось, как затрещали кости рук. В отчаянии он жал на спуск, а Агнец сыпал ударами ему по голове, пока вдруг не осел и не отвалился от Моха. Согнулся в клубок, зажимая живот, рот его широко раскрылся, и крохотные глазки заметались в агонии.

С силой, какой он в себе не ведал, Мох двинул ботинком Агнцу в скулу. Тот отшатнулся и упал. Обуреваемый ненавистью, Мох оседлал Агнца и с силой ткнул дуло револьвера ему меж скул. Кровь побежала по зубам Агнца, потекла по подбородку. Даже когда Мох бахнул Агнца затылком об пол, он ощущал себя беспристрастным, благодушным – вольным. Он уже не себе лично угрозу отражал, он карал – за Меморию, за Имоджин, даже за Оливера. За всех, кому Агнец загубил жизнь. Держа револьвер в одной руке, закрыв другою лицо Агнца, он спустил курок.

Воздух огласился знакомым гулом. Мох поднялся. Ошеломлённый и оглушённый, он попятился, обходя столы на ощупь. Фигура Эха материализовалась из мглы мучной пыли. Вот, значит, что так перепугало Агнца. Мох выпустил в громадную голову чудища остававшиеся в барабане пули – безо всякого видимого результата. Появление Эха подняло ещё больше пыли, пока его фигура не обратилась в качающуюся тень. Мох швырнул в чудище бесполезным револьвером и бросился назад через распахнутую дверь. Споткнувшись обо что-то на полу, он увидел, как чудище распахнуло свою сутану и направило фонтан искр в рассеянные в воздухе частички. Мука взорвалась. Взрывная волна захлопнула дверь и покатила Моха по полу. Оставшись в сознании, он пополз на четвереньках, пока не упёрся ещё в одну дверь – в кладовую. Встал в темноте среди метёлок и рукоятей швабр и подглядывал за происходящим через крохотное окошечко в двери. Сердце едва успело сделать ещё удар, как мимо проскочило чудище с корчившимся телом Элизабет на руках. Та уже очнулась, повернула голову и перехватила взгляд Моха через стекло. Он отпрыгнул назад, едва не потеряв равновесие, но глаза его неотрывно следили за спиной удалявшегося чудища.

Тело Эха от взрыва пострадало. На левом боку чудища с усиков чего-то ссохшегося, похожего на виноградную лозу, свисали волокнистые сгустки. Эхо двигался по коридору, клонясь вправо, пока тело его восстанавливалось. Тесёмка, мелкие машинные детали, кости, что-то, напоминавшее массу опалённых гнездилищ животных, и даже пожелтевшие страницы старинной книги – перекрученные и сложенные в подобие мускулов и сухожилий. Окончательные формы зарывались в Эхе, как животные, рвущиеся убраться со света и исходящие зловониями, от которых Моха корчило за дверью. Облегчение, которое он ощутил, когда завершилось избавление от ненависти на Агнца, сменилось неожиданным участием к нему как к человеческому существу. Он схватился за дверную ручку, вымазав её кровью Агнца, но каким-то волшебством, творимым в коридоре, оказался не в силах хоть сколько-нибудь повернуть её. Холодный пот стекал по ложбинке у него на спине, что-то прошлось по его щеке, на всём теле волосы встали торчком. Что-то тыкалось ему в слуховые каналы, в ноздри, в рот. Невидимое присутствие разделяло с ним крохотное помещение – нечто несуразное, сокровенное и ужасающее. Мох глянул вниз и обнаружил зажатый в другой руке кулон с лисой. Сунул, не удосужившись стереть с него кровь Агнца, в карман бушлата, где лежал отданный ему Радужником оцелус. Присутствие бросило Моха в темноте среди пауков и шмыгающих крыс. Он вытащил шило и колотил по дверной ручке, пока та не упала на пол, оставив после себя круглую дыру.

Эхо с Элизабет пропали. Пол за дверью кладовки был усыпан мусором и тонким слоем муки. Мох понял, что и он тоже обсыпан. Стряхнул муку с волос и одежды и отправился назад, где, как он ожидал, лежало тело Агнца. Взрыв как вспыхнул, так сразу и погас, но всё равно учинил в пекарне разгром. Столы завалились набок. По всему полу разлетелись миски и сковородки. Камни почернели от дыма, по-прежнему висевшего в воздухе. Тело Агнца, ужасно скорченное, лежало на полу. По счастью, никаких признаков Эндрю видно не было. У Моха не было никакого желания лезть на мезонин высматривать, к чему привела его беспорядочная пальба. Стоя среди последствий произошедшего, он лишь неверяще поводил головой.

Улица была пуста. Из пекарни он вышел через ту же дверь, в какую не так давно проходил с Оливером. Трудно было увязать полнейший хаос внутри пекарни с отсутствием снаружи полиции или хотя бы членов «Красной миноги». Держась настороже, он отправился в долгий обратный путь к Полотняному Двору, оберегая раненую ногу. Последствия взрыва всё ещё сказывались: голова кружилась, Мох наполовину оглох. Дорога, казалось, вспучивалась и волнами катилась под ногами, но он шагал твердо и сумел миновать несколько парадных, не спотыкаясь. Мох разбирался в фактах. Перечислить их было легко, зато как объяснить живое существо, лишённое плоти? Слова Агнца: «Ты что притащил с собой?» – преследовали его. Из головы не выходил образ Эха, восстанавливающего своё тело.

Небеса разверзлись, ниспослав холодный дождь, который вытемнил кирпичи и довершил его мучения. Завороженный ручейками, стекавшими между булыжниками, он не замечал девочку, пока не оказался всего в шаге от неё. Она стояла на возвышении дороги. Красное бархатное платье, теперь насквозь промокшее, обрело цвет тёмной венозной крови. На сплошной дождь девочка, казалось, не обращала внимания. По обличью, ей было лет девять-десять, но лицо, презрительно кривившееся, хранило выражение превосходства, делавшее её совсем взрослой. Кожа была мертвенно-бледной. Пряди чёрных волос змеились по лицу, оживая под потоками воды. Губы посинели.

– Тебе чего надо? – спросил Мох, останавливаясь.

– Так прямо. – Она накрутила прядку волос на палец, и жуткий этот жест напомнил ему Имоджин в штольне. Зрачки её глаз походили на замочные скважины.

– Чего ты хочешь? – Мох рукавом отёр дождь с лица. – Какого дьявола тебе от меня надо?

– Я тут затем, чтобы один-единственный раз предостеречь тебя, Ламсден Мох. Ты больше в эту игру не играешь. Мемории давно нет, скоро и Радужника не станет. На тебя я никакого зла не держу, однако, если будешь упрямиться, пеняй на себя – поплатишься.

Мох фыркнул:

– Не играю в какую игру?

– В игру возмездия. – Из горла её донеслось негромкое пощёлкивание.

Мох сплюнул:

– Загадками говоришь.

– Радужник отыскивает смысл, который обернётся для него лишь мучением. Он будет доискиваться истины о самом себе, но я буду его поджидать, чтобы завершить то, что должно было быть сделано давным-давно.

– Да пошла ты! – хмыкнул Мох. Голос его почти пропал в шуме дождя.

– Ну ты и диковинка! – рассмеялась Элизабет. – Кто ты такой, чтобы защищать его? Приятель на пять минут, беглый преступник. Различие между вами не на поверхности лежит, Ламсден. Твоей дружбы недостаточно, чтобы завладеть его вниманием. Он не способен вступать в человеческие отношения. Не способен любить тебя. – Она дразняще склонила набок головку. – Ты злишься? Взбодрись! Он для тебя потерян. В любом случае это рано или поздно случилось бы. – Девочка качала головой, словно бы утверждала то, что следовало бы воспринимать как очевидное. – Жизнь – это нитка тёмных бус. Мы проживаем жизнь, прибавляя этих бусин, одну за другой, составляя их вместе, наши маленькие бусинки мучения. Потом однажды нитка рвётся, и все они вновь закатываются по тёмным местам. Вот тогда-то и понимаешь, насколько бесплодно всё это было.

Мох заметил, что у парадной сидит пёс, наблюдая за их беседой. Девочка щёлкнула языком, не спуская глаз с Моха. Пёс под дождём подошёл к ней. Мох вдруг дико пожалел, что у него нет с собой револьвера. А девочка разжала кулачок, и из него выполз светлячок, прополз по костяшкам и взмыл в воздух, сверкнув, прежде чем исчезнуть.

– Запомни, что я сказала: одно предупреждение. Оставь их.

– Никогда, – сказал он.

Девочка расхохоталась и забралась на пса, будто на пони. Она повернула животное прочь от Моха, и пёс потрусил сквозь туман, уже начавший заползать на улицу через крыши и пасти переулочных проходов.

– Никогда, – хрипло крикнул Мох вслед исчезающему безобразному чудищу. – Никогда! Катись к чёрту.