Птичий переулок

На следующее утро Мох проснулся, готовый к решительным действиям. Он вымылся, хорошенько рассмотрел себя в зеркале, в раме с херувимами. Лицо его уже избавилось от худшего, что претерпело всё тело. Красные следы порезов на надбровье да кое-какие отметины на щеках были единственными заметными свидетельствами избиения. Он оделся в то, что предлагал богатый гардероб Хабиха Сифорта: белую сорочку, тёмно-серый галстук и брюки с отутюженными складками. К этому он присовокупил чёрный костюмный пиджак, а поверх накинул пальто. Спохватившись, подровнял бороду и протёр очки. Когда такое преобразование в Джозефа Леса было закончено, он заглянул к Имоджин, которая всё ещё спала. Прикрыл дверь спальни так, чтобы его уход не разбудил девушку. Долго отсутствовать он не собирался. Наживит приманку – и вернётся.

Через мгновение он вышел из дома, окунувшись в какофонию разгоревшегося утра. Ширины улицы перед домом Сифорта вполне хватало, чтобы вместить два трамвайных пути и пешеходный тротуар. Напротив стоял похожий трёхэтажный дом с фасадом из известняка. Оба конца улицы были ярко освещены и оживлённы. Повернув направо, он припустил быстрым шагом, отмечая резкий переход от лета к осени, произошедший за минувшую неделю. Воздух был прохладным, попахивал угольным дымком и морем. Растения в урнах на тротуаре сильно разрослись и желтели, увядая. Утро стояло мирное.

Мысленно он возвращался к состоянию, в каком пребывал в том проходе. Оценивал его как своего рода припадок, спровоцированный отказом от синиспоры или резким взлётом напряжения. Признаки замечались на протяжении многих дней. Он не придавал им значения и поплатился за беззаботность. Так можно было бы объяснить все фрагменты снов и все видения. А вот от чего не отделаться, так это от вопроса о личности спасителя. Кто спас его, увезя на такси? Это не был Радужник. Радужник обмыл его и уложил в постель, но кто-то другой доставил его домой к двери Сифорта, где Радужник и нашёл его.

Мох шагал навстречу солнечному свету, туда, где односторонняя Девониан-лэйн пересекалась со Сперрикорн-авеню. Он миновал несколько магазинов, в том числе и заколоченную художественную галерею и табачную лавку. На авеню он протиснулся в битком набитый трамвай, только что с лязгом остановившийся. Мох вынужден был стоять в проходе, пока трамвай, кренясь и рассыпая искры, продвигался к району рынка. Проехав несколько кварталов, он спохватился: выходя из дома, не убедился в отсутствии полицейских агентов. Это успело стать для него обыкновением с тех пор, как он приступил к работе у Сифорта. Он расценил это как предупреждение о том, что целеустремлённость у него возобладала над осторожностью, и решил не торопиться и быть повнимательнее к тому, что его окружает.

Мимо скользнули колонны и почерневшие статуи Дома Оперы, затем Морской музей и Художественная галерея. Шедший прошлой ночью дождь оставил после себя лужи на тротуаре, но небо было уже чистым. Мох сошёл с трамвая у Мемориальных Садов, откуда уже был виден рынок. Когда трамвай пополз дальше, позвякивая колокольцами, он остановился и взглянул на Полотняный Двор, этот величественный архитектурный ориентир. Но не туда он направлялся. Свернув, Мох пошёл налево до старой улицы за Художественной галереей, уклоняясь от грузовиков и подвод, равно как и от исходящих парком куч конского навоза. Он шёл к Птичьему переулку.

Птичий переулок представлял собой покрытый слизью кусок брусчатки между складами галереи и арсеналом. Бельевые верёвки были так натянуты между стенами, чтобы пришедшие сюда могли повесить на них птичьи клетки. Они висели, постоянно покачиваясь, служа жилищем ошеломляющему разнообразию птиц, от которых в воздух летели тучи пёрышек и шелухи. Войдя в переулок, Мох пригнулся, избегая столкновения с тесным рядом клеток. Их трепещущие обитатели наполнили его слух прелестным пением и менее прелестными пронзительными криками, пока он пробирался между столов, за которыми собирались старики, торгуясь и меняясь птицами, россказнями и шахматными задачками. Он обошёл прилавок, где подавали горький кофе из самовара. Дымный дух от шампуров с ягнятиной и каштанов густо висел в воздухе, напоминая, что Мох ещё ничего не ел. Придётся обождать: он уже увидел того, кого пришёл навестить.

Оливер Таджалли сидел на своём обычном месте. На столе перед ним стояла деревянная клетка. Небольшой зелёный попугай с красным клювом просовывал головку меж прутьев решётки и брал семечку подсолнечника из зубов Оливера. Квакуша, также сидевший за столом, смотрел на это представление без особого интереса.

– У этой птички прикосновение мягче, чем у девки, с которой я прошлую ночь провёл, – сообщил Оливер.

Клерк усмехнулся. Он сидел напротив Оливера в чёрном костюме и белой шляпе и наливал себе красное вино в грязную кофейную чашку. Оливер сидел, закинув ногу на ногу, на нём были полосатые брюки и белая рубашка. На голове у него также сидела шляпа, тёмно-серая, с изумрудным пёрышком, заткнутым за ленту. Между ними сидел, откинувшись на стуле, Эндрю и, избегая встречаться взглядом с Мохом, усердно листал большим пальцем уже покоробившиеся по углам странички мальчишеских приключенческих комиксов. Когда Мох подошёл к столу, Оливер продолжал заниматься с попугаем. Мох знал, что Оливер будет не один, но присутствие Эндрю его сильно поразило.

– Ах, это опять вы, – произнёс клерк. – Какое занудство. Ну нет покоя, а? Вы мне атлас принесли, господин Лес, Мох, или кто вы ни есть нынче? – Клерк уткнулся в носовой платок, пряча смех. Он был пьян. Мох покачал головой.

– А-а. – Оливер заговорил сквозь семечку, зажатую у него меж губ. – Это учитель. – Он махнул рукой мальчику. – Эндрю, слетай и принеси господину Моху-Лесу чашечку кофе.

– Доброе утро, Оливер, – сказал Мох. – Я и не знал, что ты знаком с Эндрю.

Оливер рассмеялся.

– У меня их, этих Эндрю, много, Мох. Садись. Ты, само собой, знаком с Квакушей?

Мох кивнул Квакуше, который слизывал пролитое вино с подушечки большого пальца. Оливер побаловал птицу ещё одной семечкой, на сей раз – из пальцев в жёлтых пятнах. Квакуша залпом выпил вино и уставился на Моха с непроницаемым выражением лица.

– Да. Как ты себя сегодня чувствуешь, Оливер? – спросил Мох.

– Как всегда, злюсь. Дела не так уж и хороши. Я кучу денег вложил в судно, а вчера вечером узнал, что эта гнида-капитан посадил его на мель в южном море. Всё – буль-буль, и на дно. – Он чиркнул, будто черту подвёл, увешанной кольцами рукой. Попугай настороженно вскинул головку.

– Жаль будет дурака-капитана, когда он вернётся, – хмыкнул Квакуша, оголяя потемневшие от вина зубы.

Вернулся Эндрю с крошечной чашечкой какой-то бурды, напоминавшей разваренную сепию. Мох дал ему три шестиугольные монетки, Оливер же меж тем продолжил:

– Хватит о моих горестях. Что привело тебя в этот переулок? Мало вчера получил? Или ты здесь, чтобы птичку купить? Может, послушать трепотню старичков? Или ещё какие странные женщины появились у твоего порога?

– Мне с тобой надо кое-что обсудить с глазу на глаз. – Мох решил действовать по наитию.

– Квакуша, Эндрю, заткните уши, – велел Оливер.

– Что тебе известно про рисунок, украденный у женщины, которая дала тебе книгу? Мне бы хотелось получить его обратно. – Мох метнул взгляд на Квакушу.

– Украденный? – Оливер сморщился так, будто в рот ему сунули что-то очень кислое. – Довольно сильно сказано. Откуда же он был… э-э… украден?

– По-моему, тебе известно.

– Из Полотняного Двора, – подсказал Квакуша. – Я это хорошо знаю. – Он почесал у себя в паху через брюки.

Оливер, хрустнув, очистил семечку подсолнуха и съел её, плюнув шелухой в клерка.

– Квакуша, тебе скромнее надлежит быть. – Он перевёл взгляд на Моха. – А ей – осмотрительнее. – Мох пригубил кофе и передёрнулся. Оливер засмеялся, отчего птица затрепыхалась в клетке. – Перестань, мужик, это всего лишь кофе. – Он покачал головой, улыбка сползла с его лица. – Твой запрос не представляет интереса, да и подкреплён он пустыми руками. – Оливер вздохнул.

– Я пришёл не с пустыми руками. – Мох залез в карман пиджака и извлёк «Певчих птиц острова Козодоя». Он разложил шёлковый носовой платок Сифорта и положил на него книгу.

В глазах Квакуши сверкнула искра интереса, и она не прошла незамеченной для Оливера.

– Она подороже стоит, чем рисунок, – сказал Мох.

– Ещё бы, – фыркнул Оливер.

– «Певчие птицы острова Козодоя», – выговорил Квакуша, с нескрываемым наслаждением хватая книгу. Раскрыл её на титульной странице. – Раритет.

– Поосторожнее с ней, ты, болван, – прикрикнул Мох. – Это личный экземпляр автора.

– Пф. – Оливер махнул рукой, будто муху ловил. – Может, это факсимиле.

– Нет, – произнёс Мох.

– Он прав, – подтвердил Квакуша, воркуя над томиком.

Оливер набрал горсть семечек и стал пересыпать их из ладони в ладонь. Дуновение ветра выметало сор.

– Откуда у тебя такая уверенность?

– Оттуда, Оливер, – соврал Мох, – что я повстречал кое-кого, проявившего к этой книге великий интерес, и он подтвердил её ценность. Прямо рвался заполучить её. Я подумал, может, ты захочешь взглянуть на неё первым. – Мох пристально следил за Квакушей, который, держа книгу в одной руке, потянулся другой за вином.

– Это правда, – огорчённо выдохнул Квакуша.

Оливер скормил попугаю ещё одну семечку. Квакуша подтолкнул книгу через стол Моху. Мох взял её и протянул книгу Оливеру.

– Подлинность её подтверждают заметки на полях. – Мох сунул палец в книгу и раскрыл её на том месте, где раньше написал: «Я приведу Меморию на чердак Полотняного Двора завтра в полночь». Он держал книгу так, чтобы только Оливер видел написанное. Тот ничем не выдал, что прочёл. Вместо этого он взял чашечку и отхлебнул из неё.

– Если я сумею достать рисунок, ты приносишь эту книгу мне в обмен. Согласен?

– Да, – кивнул Мох. Он смотрел прямо в полузакрытые глаза своего друга детства. Когда успел мальчик, с кем проводил он долгие летние дни, стать вот этим нервным, бесчувственным мужчиной?

– Эй, – подал голос Квакуша, – дайте и мне посмотреть.

Мох вернул книгу в карман пальто, бросив:

– Квакуша, отвали.

– Напиши название книги и её выходные данные, – сказал Оливер. И подал маленькую записную книжку. – Без обид, но мне хотелось бы получить независимое заключение о её стоимости. Я поспрашиваю про рисунок, посмотрю, может, кто и знает чего. – Мох сделал, как было велено, отмечая про себя имена тех отчаявшихся душ, что обращались к Оливеру за помощью. Квакуша капризно сопел носом.

– Очень хорошо. Ну, тебе ещё что-нибудь нужно?

Маленький коричневый пузырёк с крохотной пробочкой сам собой возник на столе. У Моха пульс участился. Он оглядел переулок с его фигурами, склонёнными над крошечными чашечками. Над их головами сотни птиц трепыхались, слово живое воплощение их старческих грёз. Бухающие звуки, казалось, доносились откуда-то из глубин земли, хотя то было всего лишь биение его сердца. Сумбур образов минувшего дня одолел его, и на мгновение показалось, что он различает зигзаг белого света.

– Спасибо, не надо. – Мох встал и оправил на себе взятую взаймы одежду. – Лучше обойтись. – Пузырёк исчез под ладонью Оливера, как предмет-обманка в руках умелого фокусника.

– Тогда прощай, Ламсден, – произнёс Оливер, ухмыляясь. – Мы скоро с тобой свяжемся.

Из переулка Мох вышел потрясённый, но довольный. Нежданное присутствие Эндрю с самого начала ошеломило его, однако дрожь в руках возникла при появлении синиспоры. Мох направлялся в Птичий переулок, зная, что такая вещь, как украденный рисунок, непременно попадет к Оливеру. Шансы, что Оливер обменяет рисунок на книжку, были примерно равными. Мох рискнул сыграть – и выиграл. Когда придёт время, он заберёт рисунок под дулом пистолета, если понадобится. Ещё год назад о таком и подумать было нельзя. Неплохо выйдет, если он сможет вернуть рисунок Радужнику.

На улочке позади Художественной галереи он остановился у погрузочной платформы и, прислонясь к кипе соломы, принялся сворачивать цигарку. Кожа сделалась осклизлой, ломота в висках возвещала о приступе головной боли, вызванной едким кофе.

– С вами все в порядке, сэр? – прозвучал рядом зычный голос.

Мох поднял взгляд и увидел сидящего на лошади полицейского, заслонившего всё небо. Одет он был в чёрное, на ногах сапоги, сверху безукоризненно чистая шинель, на голове форменная фуражка. На широком ремне висел пистолет. Мох со своего места чуял запах его смазки, и это никак не помогало унять поднявшийся у него в животе вихрь.

– Просто хватил вчера вечером немного лишнего.

Лошадь сделала несколько шагов. Солнце ослепило Моха.

– Я понимаю, сэр, только здесь стоять нельзя. Это не место для людей из публики. Разрешено только служащим галереи.

– Извините, тогда пойду своей дорогой. Всего доброго. – Мох обошёл лошадь, которая именно в этот миг застыла недвижимо, как бронзовый памятник кому-то из военных.

– Минуточку, сэр.

– Да? – Мох повернулся. Дубинка полицейского двинулась к нему и шаркнула по плечу.

– Пёрышко, сэр.

– Благодарю вас. – Мох чувствовал, что его того и гляди вырвет, пока лошадь и всадник удалялись как единый, хорошо смазанный механизм.