Откровения

По просьбе Имоджин Мох налил в стакан виски из запасов Сифорта. Она взяла его и держала в ладони, охватив всеми пальцами, но пить не стала. Мох недоверчиво отошёл от неё. Память о ней, стоявшей в штольне с распыляющей яд резиновой грушей наперевес, была ещё свежа. Она – опасная сообщница Агнца. Его ей не убаюкать. Мох рад был присутствию Радужника, но был озадачен тем, что их явно что-то связывало. Радужник всё ещё не ответил на её вопрос. Нарушая неловкое молчание, Мох попросил Имоджин разъяснить.

– Жизнь у моего отца не была лёгкой, – заговорила та. – Обстоятельства сделали его приспособленцем, вором. Он крал древности. Совершал тайные набеги на остров Козодоя и продавал то, что находил в разрушенных библиотеках и музеях, подпольным дельцам и коллекционерам здесь, в городе. «Красная минога» подыскивала покупателей. И имела на всём солидный куш.

– Погодите, вы, случаем, говорите не о человеке по имени Джон Машина? – вмешался Мох. – Джон ваш отец? – Он следил за движениями её тела. Мох гордился своей способностью на месте различить лгуна или, коли на то пошло, лгунью (ещё одно умение, доведённое до совершенства в Брикскольде). Она была сдержанна, но взгляда не отводила. Упоминал ли Джон когда-нибудь о дочери? Мох почти ничего не знал, что за жизнь Джон вёл, когда его не было в доме у канала.

– Именно так, – произнесла Имоджин. – Каким бы ещё он ни был, но Джон был человеком находчивым. Он отыскал, если можно так выразиться, чёрный ход на остров. Какое-то время мы жили обеспеченно, только я не понимала, откуда приходят деньги. Я узнала это много позже. Честно признаюсь, тогда я об этом совсем не задумывалась. Какой бы ребёнок стал голову ломать? Что есть, то и есть. – Она откинулась головой на спинку кресла и на какое-то время закрыла глаза, словно вглядываясь в себя, ещё совсем юную.

– Что произошло? – вывел её из оцепенения Мох.

Имоджин открыла глаза.

– Моя мать, Сильвия, перед смертью тайком рассказала мне, что Джон много лет был помешан на каком-то монастыре, который нашёл в глубине острова. – Говоря это, она свела ладонь, выставив указательный палец, и постучала им по центру карты Козодоя. – Во время Чистки он был военным топографом и наткнулся на это место, занимаясь своим делом. Сведения приберёг для себя. Там были следы массовой бойни, устроенной военными. Отец рассудил, что все её участники будут более чем рады, если природа вернёт этому месту первозданный облик.

– Я и не знал, что Джон служил в армии, – заметил Мох.

Имоджин кивнула:

– Он был топографом по контракту. То был способ оставаться вне военных действий. Монастырь назывался Глазок, но об этом он узнал лишь позднее. Через несколько месяцев после войны он набрался смелости вернуться туда в одиночку. Путешествие едва не угробило его, зато он опять отыскал Глазок, сверяясь с вычерченной раньше картой. Монастырь выглядел так, будто его покой никто не нарушал, с тех пор как отец обнаружил его. Сундук этот был среди вещей, которые он привёз из той поездки. Он знал о существовании крепкого подпольного рынка, где торговали предметами культа. Сундук и его содержимое оказались целым кладом. Позже Агнец рассказывал мне, что Джон, когда вернулся, обманул «Красную миногу» и связался с коллекционерами напрямую. Когда, а это было неизбежно, действовать стало опасно, он сундук упрятал.

– Глупец, – бросил до того хранивший молчание Радужник.

– Намерение было наивное, оно гарантированно выводило из себя «Красную миногу». Только поход отца имел и худшее последствие. – Имоджин умолкла и глубоко вздохнула. Края глаз у неё всё больше наливались красным.

«Вот мы и добрались», – подумал Мох, а вслух сказал:

– Продолжайте.

– Несмотря на видимость, Глазок не был полностью покинутым. Кто-то там выжил.

– Как? Судя по тому, что я читал, Чистка там велась старательно. – Даже говоря это, Мох чувствовал, как волосы у него на руках вставали дыбом.

Смех Имоджин был горек.

– Если бы. В тот раз, вернувшись туда, Джон устроился ночью спать на открытом месте. Утром его разбудила маленькая девочка. – Имоджин повернулась лицом к Моху. – Это была Мемория, как вы, я уверена, уже догадались.

– И что произошло? – спросил тот, метнув взгляд на Радужника.

– Он похитил её. Насильно. Никак иначе, если честно, это не назовёшь, хотя я уверена, что сам он считал это спасением.

– Несмотря на то что она каким-то чудом выжила, кто-то должен был ей помогать, – сердито выпалил Мох.

– Он увидел, на что она способна. После этого его заботы о благополучии девочки были неразрывно связаны с тем, как он может нажиться.

Мох скрестил руки на груди.

– И ему приходилось делать вид, что она его дочь, иначе пришлось бы отвечать на трудные вопросы о том, откуда она взялась.

– Именно так. Разумеется, Сильвия была в ужасе. Она была против этого, потому-то дело и кончилось тем, что Мемория стала жить с вами и вашей матерью.

– Даже не знаю, что сказать, – вздохнул Мох. – Всё это звучит невероятно.

– Во всяком случае, Агнец знал, что Джон плутует с «Красной миногой», – сказала Имоджин. – Он следил за Джоном. Когда же узнал о Мемории, то сразу оценил её уникальность и захотел её для себя самого. Это стало одержимостью.

Имоджин потянула виски из стакана, но стекло звякнуло о её зубы. Она протянула стакан Моху. Тот его взял и поставил на стол.

– После падения Мемории в океан Агнец пришёл к нам домой с несколькими членами «Красной миноги». Не считая Агнца, все они были людьми, кого мы знали как уважаемых членов общества. Они били Джона до бесчувствия. Агнец требовал сундук, слухи о котором дошли до него. Джон настаивал на том, что его не существовало, что люди просто переврали сказанное им. Агнец так ему и не поверил. Все это произошло за год до моего рождения. Мама мне рассказывала, что после этого случая дела, по-видимому, опять пришли в норму. Джон часто отлучался, но я была хорошо обеспечена. Детство было почти идиллией.

Последовало долгое молчание. Мох налил себе щедрую порцию виски из хрустального графина.

– Но вы хотите знать, что на самом деле за человек Агнец? – Голос Имоджин делался все более приглушённым, взгляд – отрешённым. – Двенадцать лет спустя Агнец сжёг наш дом дотла и забрал меня вместо Мемории. То было отложенной карой за всю ложь Джона, за его измены и долги. Меня насильно поселили в дом Агнца – полагаю, для отработки долгов Джона. Агнец заявил мне, что Джона убьют, как убили мою мать, если я не стану послушной. Он не сказал мне, что отец уже исчез. Через некоторое время я другой жизни и не знала. Стала дочерью «Красной миноги». Теперь внешне я жила относительно нормальной жизнью, но была привязана к «Красной миноге» и в любой момент могла быть вызвана по требованию Агнца. – Она смотрела на Моха в упор. – Мне нужна моя свобода. К вам я пришла, потому что больше у меня никого нет, а мы, хотим того или нет, все связаны. – Имоджин прижала ко лбу подушечки пальцев. Мох положил ей руку на плечо, но убрал, когда она вздрогнула. – И я хочу избавиться от этого. – Она указала на сундук. – Ничего этого мне не нужно. Агнец со своими подручными знают, что он существует, и годы потратили на его поиски. Сундук был спрятан в квартире, которую он снял для меня на чердаке Полотняного Двора, прямо у него под носом. Сундук необходимо спрятать там, где его никогда не найдут.

Радужник стоял у окна. Мох, глубоко погружённый в раздумья, разглядывал свои туфли. Имоджин склонила голову, но потом поднялась и собрала рисунки со стола. Лицо её было бледно.

– Оставьте их, – произнёс Мох. В воздухе витало напряжение. Его всё ещё беспокоила роль, которую сыграла Имоджин во встрече с Агнцем и в том, что за ней последовало, однако рассказанное ею изменило его отношение. Внушило ему больше сочувствия. Он подошёл к окну, где Радужник стоял под ореолом оцелусов, разглядывая что-то. – Мне нужно поговорить с тобой наедине.

Радужник, отвернувшись от Моха, обратился к Имоджин:

– Рядом, за соседней дверью, спальня. Не позволите нам переговорить несколько минут?

Когда дверь закрылась, Мох рассказал Радужнику о своей встрече с Агнцем. История завершилась его пробуждением рядом с Имоджин на Полотняном Дворе и обнаружением наколотой миноги на запястье. Радужник слушал его рассказ не перебивая.

– Тебе следовало бы рассказать мне об этом пораньше, – заметил Радужник.

– Что это значит? Я не про наколку. Она – явно клеймо шайки. Зачем они поставили его на меня?

– Отметина свидетельствует, что ты под присмотром «Красной миноги». Она – предупреждение другим. Сколько тебе известно о них?

– Немного. Так, всякие истории, услышанные в Брикскольде.

– «Красная минога» – это тайное преступное сообщество, братство, корни которого восходят к самым первым дням города. Началось оно с семейства по фамилии Минойи – изначальных выходцев, что довольно интересно, с острова Козодоя. Члены этого семейства до сих пор составляют ядро организации, но простирается она гораздо шире, во все слои общества. Агнец, человек, с кем вы встретились, является, а скорее являлся, одним из самых одиозных её убийц. Татуировка означает, что вы осуществляете дело по их поручению и, следовательно, попадаете под их защиту. Ещё это метка смерти. Обычно носящих эту метку казнят, когда их дело завершено.

– Уф, отлично, я так и думал, что это гадость какая-то, – сказал Мох. – Имоджин утверждала, что Агнец не знает о её приходе сюда. Ты ей веришь?

– А ты?

– Верю, учитывая то, что она нам рассказала.

– Странная парочка.

– Теперь твоя очередь признаваться мне, – заговорил Мох. – Что она показала тебе в садике своих родителей?

– Подожди здесь, – попросил Радужник. Мох сел в кресло-качалку, освобождённое Имоджин. Оно всё ещё хранило тепло её тела. Радужник вышел из библиотеки и прошёл в большую гостиную. Вернулся со сложенным листком бумаги, который вручил Моху.

– Что это? – Мох развернул листок. – Понимаю. – Он встал, донёс листок до стола и положил его рядом с рисунками из сундука Имоджин. Рисунок на листке был выполнен в том же стиле, только был намного менее древним.

– Объясни, – попросил Мох. – Это было у тебя?

– Это я нарисовал. Об этом-то она и говорила. В тот день в садике я показал ей этот рисунок.

– Но другие рисунки – древние. Их сотворили за десятки, если не за сотни лет до того, как ты родился. Ты же слышал, что она сказала. Их нашли в монастыре.

– Да, монастырь. Я этого тоже не понимаю. Много лет назад, когда я был ещё совсем юным, корабельный плотник с «Сомнамбулы» спас меня, тонувшего в море у острова Козодоя. В моей памяти не сохранилось ничего из моей жизни до того момента, когда я пришёл в себя на борту судна.

– Тот самый корабельщик, в чей дом я направляюсь? – спросил Мох.

– Да. По возвращении в Ступени-Сити он уже не мог заботиться обо мне и в конце концов отдал меня другому человеку в уплату карточного долга. С тех пор я простил его. Тот, другой человек, обещал позаботиться о моих нуждах. Я не очень-то помню о том времени, – сказал Радужник. Он потянулся и забрал рисунок.

– И кто же был этот незнакомец с такой широкой душой?

– Не догадываешься?

– Назови.

– Джон Машина.

– Когда это было?

– Тринадцать лет назад.

– Уже через годы после того, как я видел его в последний раз, – задумчиво протянул Мох.

– Он не был недобрым… поначалу… зато пытался использовать мои необычные свойства. Возил меня из театра в театр, со сцены на сцену, включал меня в представления всяких уродцев как Стеклянного Мальчика. Сначала дела у него не заладились. Публика обвиняла его в надувательстве. У людей долгая память. Они помнили, что когда-то он проделывал что-то очень похожее с Меморией. Потом что-то случилось. Он пришёл в полуразрушенный дом, где прятал меня, когда отправлялся путешествовать. Джон был весь в крови и трясся от страха до истерики. Я неделю просидел в том здании взаперти, как какой-нибудь зверёк, пока он приходил и уходил по ночам.

– Значит, ты всё время знал о Мемории? – спросил Мох.

– Лишь немного. Рассказов о ней наслушался. Извини, но мне тоже стоило быть более откровенным.

Держа рисунок, Радужник перебрался к окну и стал смотреть в него. Мох видел его лицо отражённым в стекле.

– Однажды утром безо всякого предупреждения я был посажен на поезд и отправлен на север. Вот так и получилось, что я оказался твоим студентом в Трубном институте. Два заранее оплаченных семестра.

Радужник повернулся и поднял рисунок.

– Когда пришло время сажать меня в поезд, Джон нашёл этот рисунок и отобрал его у меня, говоря, что если бы кто-нибудь его увидел, то я оказался бы в страшной опасности. Он так и не разъяснил, что это за опасность. Он был в бешенстве. Даже и не почувствовал, как я выкрал рисунок у него из кармана. Прежде чем мы расстались, он сделал то, чего никогда не позволял себе прежде, – ударил меня сбоку по голове. Потом плюнул мне в лицо и сказал, что я погубил его жизнь.

– Ну, это точно звучит знакомо, – заметил Мох.

– Было похоже на то, что он на глазах у меня обезумел от страха.

– Я верю Имоджин, – сказал Мох. – Она права: на радость или на горе, но Джон Машина связал нас всех.

– Она только что дала мне ключ к моему прошлому. Возможно, я найду ответ на вопросы, терзавшие меня всю жизнь.

– Какие это?

– Кто я такой и для чего я такой?

– Тогда путь наш ясен, – сказал Мох. – Я должен с Агнцем посчитаться…

– А потом мы отправляемся на остров Козодоя: уверен, именно там я раскрою своё прошлое. И у нас есть веское основание полагать, что и Мемория вернулась туда, если принять во внимание то, что рассказала нам Имоджин.

То ли после виски, то ли оттого, что бремя свалилось, но Имоджин крепко спала, когда Мох зашёл в спальню сообщить ей о принятом ими решении. Они не стали её беспокоить, а сами проговорили допоздна. Радужник оставался в библиотеке ещё долго после того, как Мох отправился спать. Он сидел в компании тикающих часов да грохочущих время от времени трамваев за окном. Рисунки лежали перед ним на столе. Ему незачем было держать их: оцелусы уже зафиксировали их во всех подробностях, сделав эту информацию доступной ему. Он был способен не просто мысленно поочерёдно изучать их, но и сознавать полную осведомлённость на данный момент. Радужник воспринимал свои расширенные мыслительные способности как должное. Он знал, что его память и степень осознанности явлений намного превосходят то, чем обладают окружающие, и при всём при том оставалось пространство, куда ему не было доступа. Время до его спасения из ледяного Радужного моря было пустым местом, запертой дверью. То ли из-за травмы, то ли по чьему-то умыслу, он никак не мог понять. Оцелусы, эти, как он был уверен, наделённые сознанием слуги, оставались немы на сей счёт.

Когда часы пробили три, Радужник поднялся и подошёл ко всё ещё раскрытому походному сундуку с книгами. Всё оставалось таким, каким оставила Имоджин, и на какое-то время на глаза ему попалось свечение с булавочный укол. Нагнувшись, он вынул из гнезда пузырёк. Тот был наполнен мелкими ракушками и костями: предметы, какие, можно ожидать, стал бы собирать ребёнок на морском берегу. Он поднял пузырёк и повернул его в руке. Ошибиться было невозможно: внутри что-то мерцало. Крышка открутилась с сухим скрежетом. Среди собрания мелочи лежал стеклянный сплюснутый овоид. Внутри он был дымчатым и слабо светился. Когда Радужник извлёк его, тот пристроился у него на ладони, а когда он отвёл ладонь – остался в воздухе. И овоид поднялся, чтобы присоединиться к пяти оцелусам, которые подплывали к нему стайкой любопытных рыбок.