Шесть: Волокна

– Реальность, – сказал робопоп, – штука тонкая и хрупкая.

Брат Р. Патчедел взирал на свою маленькую паству. Зал ожидания Уровня Три Центральной станции: тот самый нод церкви Робота. Истинной вере следуют сегодня единицы. Иногда Р. Патчеделу казалось, что из верующих остались одни роботы. Иные – странные бестелесные цифровые интеллекты – бежали от веры в миры чистой математики, в бесконечность виртуальных возможностей. В то же время люди нуждаются в вере, порой алчут ее, однако редко понимают, какой именно путь избрать, и конкуренция очень жесткая: иудаизм против католичества, буддизм против элронизма, марсианские Перерожденные против ислама.

А церковь Робота строга, роботы видят себя металлическими пастырями, странным звеном между человеческой телесностью и трансцендентностью Иных. Брат Р. Патчедел замогильно кашлянул и возобновил проповедь.

– Реальность… – он запнулся. Паства ждала продолжения. Госпожа Чонг-старшая на задней скамье, рядом – ее подруга Эсфирь: адепты религиозного шопинга, они, как гурманы, смаковали все верования понемножку, подстилая по мере приближения старости все больше соломки. Группа сердитых бытовых приборов смотрела проповедь через виртуалье: кофеварки, холодильные установки, пара туалетов, – приборы нуждались в водительстве роботов больше кого бы то ни было, но отличались своенравием, злостью, часто спорили по пустякам с владельцами и друг с дружкой. Роботов никогда не было много. Гуманоидные, неуклюжие, они не принадлежат ни реалу, ни ирреалу, и уже больше ста лет никто не производит новых. Чтобы свести концы с концами, брат Р. Патчедел подрабатывал моэлем у евреев Центральной. По крайней мере, евреи его ценили. Он был хорошим моэлем, дипломированным, деликатную операцию по удалению крайней плоти проводил мастерски, никто не жаловался. В молодости брат Р. Патчедел подумывал об обращении. Идея стать роботом-иудеем не столь уж абсурдна, на Марсе жил знаменитый рабби – один из первых роботов в мире. Только сделаться иудеем – непросто. Сама эта вера расхолаживает чужаков.

– Консенсусная реальность подобна ткани, – начал он снова. Паства слушала, в маленькой темной церкви слышалось сухое поскрипывание, пахло металлом и сосновой живицей. – Она состоит из множества индивидуальных волокон, и каждая из них – сама по себе реальность, мир, зашифрованный в себе. У всякого из нас – собственная реальность: мир, сотворенный нашими чувствами и сознаниями. Поэтому гобелен консенсусной реальности есть работа коллектива. Он требует достаточного числа нас, чтобы договориться: реальность – такова. Чтобы, если хотите, определить форму гобелена.

Брату Р. Патчеделу добавление нравилось. «Если хотите». Оно придавало аргументам некоторый вес.

– Если хотите, – повторил он, смакуя слова. – Чтобы реальность существовала, мы все должны этого хотеть. Мы мечтаем…

Он вновь замешкался. Роботы не мечтают в прямом смысле слова. Да и проповедь явно становилась буддийской. Р. Патчедел часто размышлял о реинкарнации. Многие цифровые – практикующие буддисты. Цифровое существо, рожденное в Нерестилище частью специализированного Я-контура, отвечавшего за оживление кофеварки, в следующем цикле может переродиться разумом, рассчитывающим рассеивание света в далеких туманностях, или подводным шаттлом, циркулирующим между людскими городами в океане, а то и выйти за пределы, сделаться истинным Иным, бесплотным, постоянно мутирующим и меняющимся, ищущим истину, а значит, и красоту в ирреале.

Но роботы меняются редко, думал брат Р. Патчедел не без грусти. Как и люди, они просто все больше становятся собой.

– Мы мечтаем о консенсусе реальности, – он снова кашлянул. У Р. Патчедела имелся набор тщательно отобранных кашлей. – Вообразите: мир есть огромная сеть, а все живые существа – ноды, соединенные тонкими волокнами. Без сети все мы – одинокие, изолированные ноды, точечки света в обширной межгалактической тьме. Путь Робота учит тому, как нам Соединиться со всеми вещами. Это тяжкий путь. Часто одинокий. Жизнь и вечножизнь обе творят реальность. Позвольте мне вас направить…

Брат Р. Патчедел склонил голову, и паства повторила это движение: и люди, и следившие за службой цифровые.

– Творец наш в поле абсолютного нуля, да святятся девять миллиардов твоих имен…

Паства бормотала вслед за ним. Затем все выстроились в ряд, дабы приобщиться святых тайн. Цифровую облатку составляли перешифованные протоколы христолёта. Люди клали ее на язык, она медленно растворялась, расходилась по кровотоку и достигала органическо-нодального интерфейса. Цифровые инсталлировали ее напрямую. На краткий миг маленькая паства нода церкви Робота познала истинное Соединение, образовала единый Я-контур, достигла консенсусной реальности; пусть и ненадолго.

Р. Патчедел был доволен: брит прошел отлично. Обрезанию подвергся младший сын Чонгов, Левий. Р. Патчедел знал несколько поколений Чонгов, начиная с Чжуна Вэйвэя, основателя семейства, и заканчивая всеми кузенами, племянниками, племянницами и тетками, расселившимися вокруг Центральной. Дедушка Влад сидел на почетном месте сандака, крестного отца. Старик держал ребенка на руках, но лицо его было пусто и безвидно. Влада Чонга сокрушила болезнь памяти. Р. Патчедел за него беспокоился.

Ибо наступило время радоваться. Робот с осторожностью отделил крайнюю плоть от пениса младенца особым ножом, измелем, и совершил первое благословение. Затем он перешел к приа – приоткрыл головку члена младенца, отделив, опять же с помощью ножа, внутренний препуциальный эпителий. Гордый отец совершил второе и третье благословения. На глазах у внимательной аудитории маленькой синагоги робот приступил к мецица бэ-пе, высасывая кровь из ранки, пока та не свернулась.

Ребенок плакал. Аккуратно наливая вино для благословения в чашу в правой руке, робот провозгласил имя младенца – Левий Чонг – и имя его отца, Эльада. Робот отпил вина. Теперь, согласно древним законам, ребенок стал евреем. Наконец, брат Р. Патчедел погрузил в чашу металлический палец и поднес его к губам младенца. Мальчик пососал палец и перестал кричать. Все зааплодировали. Древняя госпожа Чонг-старшая – киборгированная, но чувствительная – плакала горючими слезами.

Церемония завершилась, младенца обступила восторженная родня, толпа переместилась в соседнее помещение, где был накрыт завтрак. Печенье и хлеб, шакшука – яичница на тонком слое томленных на слабом огне помидоров и стручкового перца, – кофе из самовара, сыры в ассортименте, бурекасы с брынзой, картошкой и грибами, омлеты, варенье: голодные Чонги набросились на столы, будто недоедали годами. Робот ходил между родственниками и друзьями, пожимал руки, болтал о том о сем, не забывая время от времени отхлебывать из чашки черный кофе.

На миг Р. Патчедел замер, увидев вроде бы знакомого мужчину. Лицо Чонга, но кто это такой? Мужчина был спокоен, ощущал себя в толпе непринужденно – и все-таки, казалось, чего-то стеснялся, точно сдерживался. Он стоял рядом с людьми, которых робопоп знал: Мама Джонс – и ее сынок, Кранки.

– Мириам, – обратился Р. Патчедел к женщине, – как всегда, рад тебя видеть.

– Взаимно, Робот Патчедел, – она улыбнулась.

Они были знакомы целую вечность. Робот опустил голову. Мальчишка смотрел на него хакнутыми глазами, в уголках губ играла озорная улыбка.

– Привет, Кранки, – сказал Р. Патчедел. Рядом с Кранки он почему-то ощущал себя неловко. Мальчик выбивал его из колеи.

– Привет, железный дровосек, – ответил Кранки.

Мириам, шокированно:

– Кранки!

– Все в порядке, – успокоил ее робот. Он заметил, что мужчина из Чонгов подле Мириам не может скрыть ухмылки. – Как дела, Кранки? Ты меня помнишь?

Конечно же, робопоп был моэлем и на брите Кранки. Мальчик сказал:

– Вчера мы с Исмаилом ходили на пляж. Поймали рыбу! – Он развел руки. – Вот такую!

Мириам положила руку Кранки на затылок. Не успел робопоп открыть рот, как мальчик воскликнул:

– Давайте я покажу!

И доверительно протянул маленькую руку. Робопоп машинально ответил тем же жестом…

Указательный палец мальчика легко коснулся металлической ладони.

Шепот возникал прямо в мозгу робота. Миллиарды циклов, бессчетные миллионы ветвей квантового бинарного дерева, смещение и смешение, компактная аристократическая сеть, похожая на планету или человеческий мозг, миллиарды разрозненных элементов образуют единый драгоценный Я-контур, иллюзию существования.

Слова сами собой шептались в старом робомозге и переводили себя на дюжину языков, главные среди них – иврит и астероид-пиджин: Ма амити? Ванем иа и тру?

В сознании робота зароились образы, и в этой высокоуровневой инфобойне прорезалась вдруг картинка: мальчик, Кранки, и его вроде бы близнец с зелеными глазами от «Боуз», а не с синими от «Армани». Два ребенка на пляже Яффы идут по воде, ловят рыбу маленькими руками, погружая их в прозрачную синь Средиземного моря…

А оно взрывается звездами, кружащимися галактиками, планетами, что вращаются вокруг желтых солнц, вокруг злобных глаз, чернокорпусные космолеты пылинками парят между планет, картинка фокусируется, смещается, кружит в космосе за орбитой Титана, беззвучные дроны-убийцы сражаются в Галилейских Республиках, разумные мины ложатся на орбиту Каллисто, перескок в космическое запределье запределья, слышно пение пауков, засевающих облако Оорта новыми нодами, на Мире Дракона, ледяном спутнике близ Плутона, миллионы драконовых тел движутся по туннелям неисповедимыми кругами, оледенелая луна вся – гигантский обширный термитник…

На Марсе, в Тунъюнь-Сити, у деревянного алтаря под великим куполом поэт Басё переводит Шекспира на пиджин:

А где-то в космосе, вдали от летящего Марса и лун-близнецов, искрящихся искусственными огнями, где-то в солвота блонг спес, танцующие образы, солвота блонг вори, море тревоги, и зонды, и бунаро злодейской фортуны…

По Луне бесшумно ползут гигантские пауки-терраформеры, тускло светится серебристый металл, на нем стоят два мальчика без шлемов, смеются над шуткой, понятной только им двоим, и жестикулируют:

Р. Патчедела эта инфобуря застигла врасплох. Он застыл, глядя на мальчика; постепенно буря унялась.

– Брат Патчедел? – спросила Мириам Джонс. – С вами все в порядке?

Я-контур с тэгом Р. Патчедел пришел в себя, или онлайн, или ожил.

– Я робот, – сказал он. – Я болею редко.

Мама Джонс вежливо улыбнулась. Мужчина рядом с ней сказал:

– Не знаю, помните ли вы меня, брат.

Протянул руку.

– Борис, – он неожиданно смутился. – Борис Чонг.

Р. Патчедел посмотрел на него.

– Борис Чонг? – изумился он. Блок памяти выдал четкие изображения: застенчивый мальчик, высокий, неуклюжий, улыбка, вечная улыбка, спокойный ребенок, прежде младенец, Р. Патчедел был моэлем на его брите тоже. – Но ты же улетел, это было…

Робот умолк; он мог бы продолжить – день, час, минута, – если бы хотел. Почему он не узнал Бориса? Но Борис улетел мальчиком, а вернулся мужчиной, Верхние Верха его изменили, это робот видел ясно.

Конечно, Р. Патчедел и сам бывал в космосе. Однажды, столетие назад, он отправился в паломничество, в хадж робота, на Марс, в Тунъюнь-Сити, в зал ожидания Третьего Уровня глубоко под марсианскими песками, туда, где бурлит крупнейший из базаров всех верований, чтобы встретиться с самим Робо-Папой в Ватикане роботов. То было славное приключение! Сотни роботов – и бывшие боевые дроны, и беженцы со свалок металлолома – сошлись вместе, слетелись со всех обитаемых лун и планет, из Полипорта на Титане и кибуцей марсианских пустынь, Лунопорта и Москвы, Новейшего Дели и колец Бахаи на орбите Сатурна. Был там и робот с Центральной станции. Хаджи Р. Патчедел, рукоположенный в великое священство телесного и цифрового.

На той встрече часть роботов решила лететь дальше. Сопровождать корабли Исхода в их медленном путешествии из Солнечной системы – на пути без возврата. Часть решила остаться – и создавать в недрах Марса новое поколение, творить детей…

Дети!

Возможно, это все-таки знак, подумал Р. Патчедел, пока цифровая волна сходила на нет – и блекло видение двух мальчиков с Центральной, Кранки и его друга, на Луне.

– Брат?

Человеческий голос привел робота в чувство.

– Борис Чонг, – изумленно сказал он. – Где ты пропадал столько лет?

Тот пожал плечами. Его рука, заметил робот, касалась руки Мириам – кончиками пальцев. Р. Патчедел помнил их вместе: мальчик и девочка. От любви люди светятся, будто они – металлические волокна, нагреваемые электрическим током.

Человек ответил:

– Я был на Марсе, в Поясе, я… Недавно вернулся. Мой отец…

Да, хотел сказать Р. Патчедел. Влад Чонг сидел в той же комнате, пустыми глазами разглядывая пустоту. Иногда люди страдают, теряя память мало-помалу, но у Влада, размышлял робот, все наоборот. Его сознание буквально кишит воспоминаниями, четкими и неуничтожимыми, как алмазы; воспоминаниями, которые копятся со времен Вэйвэя. Владимир Чонг лишился зрения, потому что кошмарным образом обратил взгляд вовнутрь.

Робот кивнул, пожал Борису руку, чуть дотронулся до плеча Мириам. Кранки убежал играть с другими детьми. Р. Патчедел помнил, что Борис некогда работал в родильной клинике. Каких детей они там делали из жульнически хакнутых геномов и украденного кода?

Робот ощущал – если о роботе можно сказать «ощущал», подумал он, – усталость. Его тело работало не с оптимальной эффективностью. Тело древнее, все в заплатах, доставать старые запчасти сложно, никто не собирает роботов уже десятилетиями. Р. Патчеделу хотелось подключиться к току, вот как люди втыкают в головы провода в эмпориях «Луи У». Люди нашли способ стимулировать центры удовольствия слабым током. Временами Р. Патчедел мечтал о Теле, об ощущениях. Люди тащились от ощущений.

– Брат?

Кофе в чашке остыл. Р. Патчедел оставил ее на столе и пошел налить еще одну. Кофе есть энергия, робот способен превращать еду и питье в энергию столь же эффективно, как любой человек. Но способен ли он получать от этого удовольствие?

Удовольствие – сложная и озадачивающая концепция. Р. Патчедел решил, что можно сделать ее темой проповеди на следующей неделе.

– Брат?

Его звали снова и снова, и на этот раз Р. Патчедел зарегистрировал голос. Обернулся. Перед ним стояли, взявшись за руки, двое приветливых мужчин.

– Ян, – сказал Р. Патчедел. – Юссу!

Еще одна милая пара, подумал он. Ян – из Чонгов; Юссу – из Джонсов с Центральной.

– Все официально? – спросил Р. Патчедел.

Мужчины засияли пуще прежнего.

– Да, – сказал Юссу.

– Мы поссорились… – произнес Ян застенчиво и гордо. Они с Борисом так похожи, решил Р. Патчедел.

– Он хотел сделать все сегодня вечером… – это Юссу.

– Я уже все подготовил. Мы были в Большом зале…

– Я был не готов, – перебил Юссу. – Я думал, что я не готов.

– Он ушел, мы не разговаривали месяц. Но…

– Я по нему скучал.

Они сказали это одновременно и засмеялись.

– Мазал тов! – пожелал робот. Пожал обоим руки. Столько любви, что у молодых, что у стариков, в этой комнате. Видимо, подумал Р. Патчедел, снова весна. А он чуть было ее не проморгал. Весной люди именно таковы.

– Мы помирились, я не мог спать, я снимал комнату в адаптоцвете, – сказал Юссу.

– Я спал в лабе, – сказал Ян. – Работал не покладая рук.

– Мы снова вместе, и…

– Мазал тов, – повторил робот. Ян ответил:

– Брат. Мы хотим кое о чем тебя попросить.

– К вашим услугам, – сказал Р. Патчедел. Он не умел врать.

– Пожени нас, – сказал Юссу.

Оба смотрели на него просяще. Робот перевел взгляд с одного на другого:

– Почту за честь.

Он проводил обряды бракосочетания и раньше. Свадьбы, и обрезания, и похороны. Робот, думал Р. Патчедел, робот более других нуждается в цели. Пожимать руки всем вокруг, чтобы металл соприкасался с плотью.

– Спасибо, брат!

Собрались родственники – поздравить молодую пару.

– Брат Патчедел… – Еще один голос. На него наплывала госпожа Чонг-старшая. Их взгляды пересеклись. Она – машина больше чем наполовину. Госпожа Чонг улыбнулась:

– То, что ты совершишь обряд, для моей семьи – большая честь.

Церемония будет проведена в духе церкви Робота. Центральная – переплетение вер. Иудеи Чонги – смесь китайцев и израильских евреев; род Чоу – католики; Джонсы… Он даже не знал, кто они, хотя часто видел Мириам Джонс у часовни св. Коэна Иных.

– Спасибо, – сказал робот. – Спасибо, что выбор пал на меня.

Способен ли робот чувствовать? Если его уколоть, кровь не потечет. Но если робот способен на чувство, тогда Р. Патчедел ощущал… потрясение. Он устал, он ликует… Внезапно комната, полная людей, начинает давить, ему нужно пространство, одиночество, время, чтобы отойти от телесности. Некоторые роботы покинули церковь, вообще отказались от телесности, ушли в цифровой мир, в бесплотность, в царства Иных. Другие улетели на кораблях Исхода, третьи трансформировались, перевоплотились в устройства поскромнее; порой можно встретить древнюю кофемолку, которая некогда была роботом и решила искать просветления в службе другим.

– Брат?

– Извините, госпожа Чонг, – сказал робот. – Мне нужно идти.

Она смотрела на Р. Патчедела; в ее нечеловеческих глазах – понимание. Однажды госпожа Чонг-старшая отбросит остатки человечности и станет искателем вроде него. Он возлагал на госпожу Чонг надежды, она была самым многообещающим из его новициатов.

Она кивнула – быстро, еле заметно. Робопоп выбрался из комнаты. Он по-прежнему не понимал, что случилось с этим мальчиком, Кранки. Мальчик – не совсем человек, понял он. Возможно, мальчик по какой-то причине полу-Иной; эта загадка поставила Р. Патчедела в тупик.

Робот добрался до лифтов и поднялся на Уровень Четыре, где уже много-много лет снимал крошечную комнатку. Служебные туннели, шкафы с оборудованием, коридоры, уводящие в глубь станции, к бесконечным складам, туда, где так ровно бьется сердце Центральной… Робот ощущал ее пульс в своих шарнирах.

Р. Патчедел открыл дверь в личное пространство: маленький темный чулан, идентичный множеству таких же обиталищ. Здесь он может побыть в одиночестве.

Здесь он дома.

Запершись изнутри, он открыл сознание Разговору, бесконечному потоку болтовни между мирами, и в его разум вновь хлынул неотвеченный вопрос: Ванем иа и тру?

Брат Р. Патчедел дрейфовал в космосе, наблюдая через множество нодов множество фидов. В марсианском кибуце родился ребенок, древняя мина покончила с собой взрывом на орбите Ио, на Титане муэдзин призывал верующих на молитву. Космос полон вопросов, жизнь есть фраза, на конце которой – всегда многоточие или вопросительный знак. Невозможно ответить на все вопросы. Можно только верить, что ответы вообще есть.

Чтобы быть роботом, нужна вера, подумал Р. Патчедел.

Чтобы быть человеком – тоже.