Я жила в постоянном страхе – боялась потерять Таллулу. Социальный работник, адвокаты, бюрократы – все они смотрели на меня одинаково, со смесью подозрительности и отвращения. Я знала, о чем они думали – как она могла угрожать причинить вред собственному ребенку? По городу поползли слухи – такое трудно утаить. Я ни с кем не откровенничала, не могла сказать правду никому из своих подруг – даже Мередит. Я была вынуждена жить в ненавистной лжи, которой меня опутал Джексон.

С тех пор я слушалась его во всем. Я улыбалась ему, смеялась в ответ на его шутки, держала язык за зубами, если возникал порыв поспорить или возразить. Это были прогулки на коротком поводке, потому что, если я вела себя слишком уж сговорчиво, он мог разозлиться и обвинить меня в том, что я веду себя, как робот. Ему хотелось немного непослушания, но я никогда не понимала, сколько именно. Я всегда с трудом держала равновесие – образно говоря, одна моя нога то и дело оказывалась за краем пропасти. Я следила за Джексоном, когда он был рядом с Таллулой, опасаясь, что он может сделать ей что-то плохое, но со временем я поняла, что свои извращенные игры он сосредоточил только на мне одной. Любой, кто посмотрел бы на нас со стороны, решил бы, что у нас поистине идеальная семья. Джексон старательно заботился о том, чтобы только я одна видела те моменты, когда он снимает маску. Когда мы бывали в обществе, мне приходилось играть роль жены, обожающей своего чудесного супруга.

Дни превратились в недели и месяцы, и я научилась тому, как быть именно такой, какую ему нужно. Случалось, что проходили целые месяцы, когда не происходило ничего ужасного. Он даже бывал очень мил, и мы целыми днями вели себя, как совершенно нормальная супружеская пара. До тех пор, пока я не становилась слишком покладиста, или забывала выполнить данное мне Джексоном поручение, или заказывала у поставщика продуктов не ту черную икру, какую было нужно. Я стала экспертом по выражениям лица Джексона, я научилась улавливать напряженность в его голосе. Я делала все возможное, лишь бы избежать промашки или оскорбления. Если же это случалось, то вновь появлялся пистолет, и я гадала, не убьет ли он меня на этот раз. На следующий день я неизменно получала подарок – ювелирное украшение, дизайнерскую сумочку, дорогие духи. И всякий раз, когда я брала в руки что-то из этого, я вспоминала, что мне довелось перенести, чтобы это получить.

Когда Таллуле исполнилось два года, Джексон решил, что нам пора завести еще одного ребенка. Как-то вечером я пошла в ванную и стала искать в выдвижном ящике мой противозачаточный колпачок – я пользовалась им ежедневно перед сном, потому что никто не знал, когда именно Джексон пожелает секса. К сожалению, я не могла пользоваться таблетками – у меня на них обнаружились побочные реакции, и мой врач посоветовал мне альтернативный способ контрацепции. Я вернулась в спальню. Вошел Джексон. Я спросила у него:

– Ты не видел мой колпачок?

– Я его выбросил.

– Зачем?

Он подошел и грубо прижался ко мне.

– Мы должны сделать еще одного ребенка. На этот раз – мальчика.

Меня чуть не стошнило. Стало трудно дышать.

– Так скоро? Таллуле всего два года.

Он отвел меня к кровати и развязал поясок пеньюара.

– Самое время.

Я осторожно возразила:

– А вдруг опять будет девочка?

Джексон прищурился.

– Тогда мы будем продолжать пытаться до тех пор, пока ты не дашь мне то, чего я хочу. Подумаешь, какие сложности.

На его виске запульсировала вена. Это был нехороший знак, и я поспешила все уладить, пока он не успел выйти из себя.

– Ты прав, дорогой. Просто мне было так радостно иметь возможность уделять больше времени тебе. Я не задумывалась о другом ребенке. Но если этого хочешь ты, то этого хочу и я.

Он склонил голову к плечу и пристально на меня посмотрел.

– Поучаешь меня?

Я испуганно вдохнула.

– Нет, Джексон. Что ты. Конечно нет.

Не говоря больше ни слова, он сорвал с меня пеньюар и лег на меня. А потом взял две подушки и подсунул мне под ягодицы.

– Лежи так полчаса, – приказал он. – Я изучил твой цикл. Как раз в эти дни у тебя овуляция.

Я была готова возразить. Отчаяние и злость забурлили во мне и были готовы переродиться в физическое сопротивление, но я вдохнула поглубже и улыбнулась.

– Будем надеяться.

На этот раз пришлось ждать несколько месяцев, а когда стало ясно, что я беременна, Джексон был так счастлив, что забыл о привычной жестокости. А потом мы отправились к врачу. При сроке беременности в двадцать недель можно уже было определить пол ребенка. Джексон специально разгрузил свое рабочее расписание, чтобы пойти со мной. Все утро я вела себя тише воды, ниже травы, страшась реакции Джексона, если что-то окажется ему не по нраву. Но он вел себя спокойно и, сидя за рулем, даже насвистывал.

– У меня хорошие предчувствия, Дафна. Джексон-младший. Вот как мы его назовем.

Я искоса глянула на него.

– Джексон, а что, если…

Он не дал мне договорить.

– Никакого негатива. Почему тебе обязательно надо быть такой пессимисткой?

Ультразвуковой датчик скользил по моему животу. Мы слушали, как бьется сердце ребенка, мы видели его головку и грудь. Я с такой силой сжала кулак, что сама не заметила, как ногти вонзились в ладонь.

– Вы готовы узнать, кто у вас? – спросила врач веселым певучим голосом.

Я посмотрела на Джексона.

– Это девочка! – радостно сообщила врач.

Взгляд Джексона стал холодным. Он встал и молча вышел из кабинета. Врач удивленно посмотрела на меня, а я сказала первое, что мне пришло в голову:

– Он только что потерял мать. А она всегда хотела внучку. Он застеснялся – не хотел, чтобы вы увидели, как он плачет.

Врач натянуто улыбнулась и сдержанно проговорила:

– Что ж, давайте вас вытрем, и можете вернуться домой.

Все время, пока мы ехали домой, Джексон со мной не разговаривал. Я прекрасно понимала, что мне лучше помалкивать, чтобы не сделать хуже. Я снова провинилась, и хотя я осознавала, что ни в чем не виновата, я все равно злилась на себя. Почему я не могла родить ему сына?

После этого Джексон провел три ночи в нью-йоркской квартире, и я была рада его отсутствию. Наконец он вернулся домой, и мне показалось, что настроение у него нормальное – насколько это слово вообще было к нему применимо. Он послал мне эсэмэску, что будет дома к семи вечера, и я позаботилась о том, чтобы на ужин был приготовлен фаршированный фазан – одно из его любимых блюд. Когда мы сели ужинать, Джексон налил себе бокал вина, сделал глоток и прокашлялся.

– Я принял решение.

– Какое?

Он громко вздохнул.

– Решение относительно твоей непригодности. С этим ребенком уже слишком поздно что-то предпринимать. – Он указал на мой живот. – Все уже знают, что ты беременна. Но в следующий раз мы сделаем тест раньше. Есть такое обследование – называется «биопсия ворсин хориона». Я все узнал. С помощью этой процедуры можно узнать пол ребенка, а делают ее задолго до истечения трех месяцев беременности.

– И что это даст? – спросила я, заранее зная, каков будет ответ.

Джексон вздернул брови.

– Если следующий ребенок окажется девочкой, ты сможешь сделать аборт, и мы будем пытаться до тех пор, пока ты не зачнешь мальчика.

Он взял вилку и подцепил кусочек дичи.

– Кстати, я могу на тебя положиться, чтобы ты не забыла отправить заявление о приеме Таллулы в детский сад при школе святого Патрика? Хочу быть уверенным в том, что на будущий год она начнет обучение по программе для трехлетних детей.

Я скованно кивнула, пережевывая спаржу. Я тайком сплюнула превратившуюся в пюре спаржу в салфетку и выпила воды. Аборт? Я должна была что-то предпринять. Могла ли я пройти операцию по перевязке фаллопиевых труб – так, чтобы Джексон об этом не узнал? Мне нужно было что-то предпринять после рождения этого ребенка. Надо было каким-то образом добиться того, чтобы эта беременность для меня стала последней.