— И вы не видели того, кто совершил все эти убийства? — поинтересовался Ледвина, хотя прекрасно знал ответ.

Чарльз покачал головой. Ледвина долго и пристально смотрел на него, а затем направился обратно к своему креслу, чтобы взять папку, из которой прежде достал фотографии. Выбрав последнюю, он мгновение поколебался, переминаясь с ноги на ногу.

— И вы не знаете, что произошло в поезде?

— Я видел носилки с накрытыми телами. Что же до остального…

— Мы нашли убийцу в канаве, мертвого. Его убили выстрелом в спину с очень близкого расстояния. На его одежде мы обнаружили следы крови всех трех жертв. Хотите взглянуть на фото? Возможно, вы узнаете его.

Чарльз произнес:

— Нет, спасибо, — и прикусил язык. Чуть не сказал, что достаточно навидался трупов за последние несколько дней.

Комиссар отметил его заминку, но решил, что лучше не давить. Не верилось ему, что почтенный профессор способен убивать людей подобным образом. Ледвина подошел к Чарльзу, держа в руке фотографию. Взяв ее у комиссара, тот увидел дом, в котором размещался полицейский участок, откуда они с Кристой бежали, а точнее, откуда их выпустили. На стене виднелась четкая, резкая тень с невообразимо длинными когтями. И, насколько он мог судить, у нее были металлические зубы, которых вообще-то нельзя различить в тени.

— Фотографию обработали, — сказал Чарльз. — Настоящая тень…

— …не может так выглядеть, — закончил за него комиссар. — Знаю. Но дело в том, что фотографию совершенно не обрабатывали. Ее — в точности такую же — извлекли из телефона сына начальника полиции, который до сих пор находится в больнице и пребывает в состоянии шока.

— Значит, это проекция. Розыгрыш.

— На фотографии не видно, есть ли кто-то поблизости. И вы заметили еще одну странность, не так ли?

Не говоря ни слова, Чарльз вгляделся в изображение. Он знал, что последует дальше.

— Нет ничего, что могло отбросить эту тень. Источником света, очевидно, является вот эта лампа. — Комиссар обвел ее маркером. — Тень должен отбрасывать человек или другое существо, стоящее между источником света и стеной.

— И вы всерьез думаете, что мы имеем дело с вампиром — точнее, с тенью вампира? Насколько мне известно, вампиры как раз не отбрасывают тени.

— Действительно, до сих пор так и считалось.

— Вы хотите сказать, что мир перевернулся и что больше не существует типичных вампиров, которые не отбрасывают тени? Что, кстати, вполне логично, ведь вампир — это не живое существо, а нечто вроде духа. Теперь же у нас есть тень, но нет вампира. Как-то это все не вяжется.

Ледвина молча задумался. Нужно было решить, что сказать и двигаться ли дальше. Однако он был уверен в том, что Чарльз знает больше, чем говорит, а стало быть, нужно заставить его расколоться. Интеллектуалы часто попадают в ловушку собственной гордыни, поэтому лучше всего атаковать профессора на его же собственном поле.

— Я читал ваши книги, и мне ясно, что вы не имеете ни малейшей склонности к сверхъестественному. Вы холодны, как жаба.

Подобное сравнение Чарльзу не понравилось, и он съежился, по спине пробежали мурашки. Ледвина заметил его реакцию.

— Вы ошибаетесь.

— Извините, если я выбрал неудачное сравнение. Я хотел сказать, что ваше отношение диаметрально противоположно изучаемому вами феномену.

— Для критических суждений необходима дистанция. Я уверен: опыт подсказывает вам, что, привязываясь к кому-то в ходе расследования дела, вы лишаетесь возможности выдвигать объективные суждения.

— Вы правы, но я не отношусь к своим источникам или подозреваемым с высокомерным пренебрежением, столь характерным для вас. Как минимум в двух книгах из тех, которые содержат несколько глав, посвященных сверхъестественному, вы потешаетесь над теми, кто верит в подобные вещи. Насмехаетесь над ними, называете подобных людей суеверными. С вашей точки зрения, они стали жертвой манипуляций или промывания мозгов. И здесь берет верх ваша субъективность. Я не понимаю, как вы можете называть это критической дистанцией, которая предполагает наличие объективности. Вот что я имел в виду, когда говорил, что вы холодны.

— Мы ведь субъекты, а потому и субъективны. Объективными могут быть лишь объекты. Все люди — заложники своего образования, способа мышления и, самое главное, опыта, который приобрели со временем, или как минимум того, как они понимают свой опыт. Это никоим образом не умаляет серьезности моих исследований. И, как правило, я никому не позволяю сомневаться в моей компетентности. У меня нет проблем с доказательством моих выводов, но я стремлюсь к интеллектуальной элегантности и использую лишь веские аргументы. Есть строгие правила ведения дискуссии, которые вам, возможно, неизвестны, или вы их не придерживаетесь, но то, как ведете себя вы, абсолютно недопустимо среди цивилизованных людей, даже если они стоят на непримиримых позициях. Вы апеллируете к чувствам, нападаете на личность человека, идеи которого хотите подвергнуть сомнению. Поэтому я хочу спросить вас: сколько еще мне придется мириться с этим? Скажу вам без обиняков, ваша грубость выводит меня из себя. Вы здесь обладаете какой-то властью, и вы меня ею шантажируете, но предупреждаю вас — я обычно реагирую иначе, чем рассчитывают шантажисты. Так что, если вы хотите дискуссий, давайте по возможности вернемся к цивилизованным методам. В противном случае я просто встану и уйду. А потом можете пускать в ход свою машину и арестовывать меня.

Оба чувствовали себя, как два бойцовских петуха в накалившейся атмосфере, оба готовы были прыгнуть и заклевать друг друга. Ледвине пришлось решать, что ему выгоднее: продолжать раздражать Чарльза или позволить ему расслабиться. Комиссар работал без партнера, поэтому ему приходилось попеременно играть то в хорошего копа, то в плохого. Обычно он умело менял роли, но именно в данный момент не знал, как поступить. Чарльз оказался самым непредсказуемым человеком из всех, с которыми ему до сих пор приходилось иметь дело. В конце концов он придвинул стул поближе, так что его колени почти касались колен Чарльза.

— Моя работа заключатся в том, чтобы раскрыть эти жуткие убийства и сделать это как можно скорее, не поднимая шума. Я не помню, чтобы в этой стране за одну ночь появлялось шесть трупов, такого не было со времен вторжения русских. Ну да ладно. За всю жизнь я не оставил ни одного нераскрытого дела, а работал я не с одной сотней, — произнес Ледвина и поднялся. Сделав два шага, он вернулся обратно к стулу. Он наклонился вперед, так близко, что Чарльз чувствовал его дыхание на своем лице. — И это я тоже раскрою, — прошипел комиссар сквозь зубы, — любой ценой, и никто меня не остановит.

Откинувшись на спинку стула, Ледвина продолжил:

— Как ни крути, ваше присутствие зафиксировано документально на местах пяти из шести убийств. Не думаю, что вы убийца, но вы — единственное связующее звено между ними, вы и та леди из Интерпола. Вряд ли вы оба всерьез считаете, что вас оставят в покое, так что, чем скорее вы расскажете мне все, что знаете, тем скорее мы сможем заняться своими делами.

Чарльз промолчал. Он знал, что Ледвина прав. Ему не нравилось поведение комиссара, но он подумал, что если проявит готовность к добровольному сотрудничеству, то, возможно, сумеет избавиться от этого типа. В конце концов, надолго в этой стране он задерживаться не собирался.

— Ладно, — сказал Чарльз. — Спрашивайте.

Тут его прервал сигнал телефона. Звонил Росс. Пока он размышлял, стоит ли отвечать, комиссар поднялся и махнул ему рукой, позволяя начать разговор, поскольку ему все равно нужно было отлучиться в туалет. Чарльз в который раз поразился деликатности, которая все же была присуща этому великану. Он даже заподозрил у того маниакально-депрессивное расстройство из-за такого количества внезапных перемен в настроении. Однако, прежде чем он успел ответить на звонок Росса, телефон умолк. Чарльз хотел тут же перезвонить ему, но решил, что время есть и лучше воспользоваться недолгой отлучкой Ледвины, чтобы осмотреть эту кунсткамеру.