Часть вторая
История одной самозванки

Я помню глаз, парящий надо мной в высоте, от него исходило тепло. Я подумала, что уже умерла и нахожусь в раю. Но я ошиблась, потому что чей-то грубый мужской голос сказал:

– Очнулась? Вот и хорошо, а я уже думал…

Дальше шел длинный текст на непонятном языке.

Я открыла сначала один глаз, потом – другой.

Я находилась в комнате, на меня смотрели двое мужчин, словно чего-то ждали. Один мужчина лет шестидесяти, с бородкой, другой – высокий, моложе, лет сорока.

Я попыталась улыбнуться, но не смогла. Рот был словно зашит, я испугалась, что у меня паралич или что-то в этом роде и теперь я буду полностью обездвиженной. Наверное, этот испуг отразился на моем лице, потому что мужчина, который помоложе, подошел ко мне, склонился и проговорил:

– Все в порядке, барышня, не переживайте. Все будет хорошо. – Он говорил по-русски, но с каким-то странным акцентом.

А я опять не могла произнести ни слова.

– Видишь, Конрад! – сказал старший и продолжил на непонятном языке.

На их лицах читалось недоумение и озабоченность. И как я поняла, причиной тому было мое состояние.

Мужчины вытягивались передо мной то в длину, то в ширину. Они напоминали мне восточных джиннов. Очертания фигур колебались в воздухе, и казалось, их вот-вот унесет сквозняком. Страшная сонливая тяжесть навалилась на меня, и я закрыла глаза. Сквозь сон я слышала невнятное бормотание – без слов, без пауз. Как будто бы надо мной читали молитву или заклинание.

Когда я снова очнулась – был день, потому что солнечный свет падал в комнату. Я пыталась повернуть голову или пошевелиться, и собственное бессилие заставило меня издать звук, похожий на всхлип. Я не могла ни шевелиться, ни говорить. Я помнила, что недавно в этой комнате были другие люди. Но кто? Этого я вспомнить не могла.

Надо мной склонилась женщина.

– Как вы? – спросила она по-немецки.

Я пыталась что-то изобразить на своем лице, но у меня и это получилось плохо, потому что женщина озабоченно смотрела на меня, положив руку на мой лоб. Ее рука была не холодной, не горячей, она была как будто бы невесомой и светилась изнутри.

– Вы хотите есть? Пить?

Я смотрела на нее, не понимая, чего от меня хотят.

Женщина исчезла из моего поля видимости, и я вдруг услышала странный шум. Шум нарастал, и вскоре вся комната наполнилась звуками. Они были разными: свист ветра, клекот хищной птицы, крики людей, топот ног и сухие щелчки, снова крики… Казалось, моя голова вот-вот лопнет от этого гула…

По моему лицу потекли слезы. Я почувствовала, что мне их вытирают. Но я плакала и плакала, а потом снова уснула. Точнее, провалилась в забытье.

Очнулась я от того, что меня легонько трясли за руку. Я открыла глаза. Передо мной был совершенно незнакомый человек. Плотный, с всклокоченными черными волосами и черной бородкой. Он смотрел на меня огромными черными глазами, не мигая.

Я никак не хотела просыпаться, но он снова тряс меня за руку. Его глаза расширились, и внезапно мне показалось, что я провалилась в них. Я очутилась в пустыне, посреди раскаленных барханов, передо мной вился извилистый след змеи, тонкий, уходящий к горизонту, как будто бы кисть художника сделала причудливые зигзаги на бежево-золотистом полотне. Цепочка верблюдов шла впереди – далеко передо мной. Я побежала. Бежала изо всех сил, понимая, что если не догоню караван, то умру сию минуту в этом раскаленном пространстве. Мои ноги увязали в песке, в горле першило. Неизвестно откуда нахлынули строки:

– Память. Память… Сбрасываем кожу, не тела… – Гортанный голос звучал словно внутри меня. А верблюды, мерно покачиваясь, уходили, скрываясь за последним барханом, который я могла еще видеть. Я упала на песок и заплакала от собственного бессилия. Я не смогла догнать караван, и отныне моя участь – умереть от голода и жажды в пустыне, где я одна-одинешенька.

Но самое страшное видение, преследовавшее меня время от времени, было, как я лежу на столе, опутанная тоненькими стеклянными трубками, по которым текла моя кровь. Я силилась встать и не могла. Крики, бормотание, шепот, раскаленная пустыня и лед… Мне холодно и жарко, больно и сладко, я не выдерживаю этого напряжения и кричу… Но мой крик безмолвен. И я плачу…

В очередной раз я очнулась от того, что мне стало холодно. Я открыла глаза и увидела, что мне на лицо положили кусок льда. Я вскрикнула и пыталась замотать головой, чтобы стряхнуть лед, но голова была как ватная…

На меня смотрело незнакомое мужское лицо. И я поняла, что плачу от собственного бессилия и отчаяния. Я напоминала себе мумию фараона или куклу, которая не может пошевелить ни рукой, ни ногой. Слезы текли по моим щекам: теплые, живые, и вдруг я ощутила, что могу пошевелить пальцами руки. Это открытие ошеломило меня, и я чуть не вскрикнула от радости… Но вовремя сдержала свои эмоции. Мужчина смотрел на меня немигающим взглядом. От его взгляда мне было не по себе. Он обратился ко мне по-русски:

– Мадемуазель Мария? Анастасия? Ольга? Татьяна?

Как будто проверял мою реакцию, ждал, когда я откликнусь.

Я слушала его, не дыша, замерев. Каким-то чутьем я поняла, что этот мужчина – чужой и я должна опасаться его. Мне нельзя выдавать свои чувства, это все потом обернется против меня. Может быть, наступит день, я полностью приду в себя и смогу встать с кровати, но пока до этого было очень далеко.

Свет погас, я снова осталась одна…

В темноте, когда я долго лежала и думала, смутные картины прошлого проносились передо мной. Я вспоминала свою семью, отца, мать, сестер. Дворец, где мы жили. Но я не могла вспомнить, как меня зовут и кто мои родители… Картины были неясными, смутными, голоса приглушенными. Все расплывалось в нежном солнечном мареве.

Наутро, открыв глаза, я вновь увидела солнечный свет, заливший комнату, и впервые за все это время у меня появилось хорошее настроение. Какое счастье, что я осталась жива!

Беспокойная мысль юркнула змейкой: а почему я так подумала? Мне что, грозила опасность, которой я избежала? Откуда взялась эта опасность? Чего я избежала? Я пыталась вспомнить и не могла.

Теперь ко мне подошли трое. Двое мужчин и женщина. Они смотрели на меня внимательно, а я на них – с беспокойством. Они говорили между собой на каком-то непонятном языке, и вдруг я стала их понимать. Они говорили обо мне, перемежая свою речь длинными медицинскими терминами. Они ожесточенно спорили между собой, наконец, мужчина, самый старший из них, сказал, что нужно время и что, возможно, я скоро приду в норму. При этом они ни разу не назвали меня по имени. Но я чувствовала себя лучше, даже могла слабо пошевелить пальцами.

Меня поместили на коляску и куда-то повезли. Мне было страшно, и я зажмурилась. А когда открыла глаза, то поняла, что меня привезли в сад. Роскошный красивый сад. Зелень была в полном цвету, но уже клонилась к увяданию. Я сидела и смотрела на деревья, на листья, на цветы. Сад! И откуда-то во мне раздалось: «Папа! Папа! Посмотри, какой красивый цветок!»

Нахлынули картинки из прошлого… Я в таком же красивом саду, стою, наклонившись над ярко-алым цветком. Невысокий мужчина с бородкой, что стоит неподалеку, поворачивается ко мне.

– Да. Спасибо, дорогая.

К нему спешит женщина. Перья на шляпе колышутся в такт шагам.

– Ники! Нам надо поговорить.

– Да, дорогая Аликс, сейчас.

Мужчина подходит ко мне и ласково треплет по щеке.

– Спасибо, за цветок. Я буду хранить эту красоту. Спасибо, моя маленькая принцесса.

Он берет меня на руки и целует.

Я смотрю на сад, и картины прошлого мелькают передо мной. Ники и Аликс – это мои родители. Но кто они? Кто я? И как меня зовут?

Внезапно видения исчезли, и я испытываю острое разочарование. Я так и не узнала – кто я. И вопросы один сложнее другого встают передо мной. Где я? Как я здесь очутилась? И что меня в конце концов ждет? И внутренняя интуиция подсказывает, что от этих людей ничего хорошего мне ждать не стоит…

Прошло несколько дней. Мое состояние медленно, но верно улучшалось. Я уже могла двигать пальцами рук и ног, поворачивать голову. Свои маленькие достижения я старательно скрывала от людей, которые приходили ко мне.

Настал день, когда я попыталась встать с кровати. Даже не встать, а просто приподняться. Но, сделав резкое нерассчитанное движение, я упала. Боль ошеломила меня. Я лежала на полу и плакала в голос. Но вместо крика из моего горла вырвался слабый писк.

Я пролежала так не очень долго, потому что женщина в белом халате заглянула ко мне и, увидев, что произошло, воскликнула: «Скорее, скорее, сюда!» На ее крик прибежали люди, меня подняли с пола, положили опять на кровать. Все захлопотали вокруг меня. А я ощущала слабость и бессилие. И еще чувство, что я останусь здесь навсегда.

Прошло еще время, сколько – я не знала. Дни и часы путались в моем сознании. Я пробовала еще раз встать с кровати, на этот раз мне удалось спустить ноги. Я сидела, болтала ногами. То есть это было даже не болтание, а так – слабое покачивание. Но я была счастлива. Мое тело начинало постепенно слушаться меня. И затеплилась надежда, что когда-нибудь я снова стану здоровой.

Меня по-прежнему иногда вывозили в сад, я сидела в коляске, грелась на солнышке, но больше голоса во мне не звучали. И я не знала: хорошо это или плохо.

Вскоре я смогла встать с кровати и, сделав два шага, остановилась. Пот стекал по моему лицу, ноги от непривычки сильно гудели, но я была счастлива! Я могла ходить!

Два шага обратно к кровати дались чуть легче. Вдруг дверь распахнулась и ворвалась женщина в белом халате – сиделка.

– О, мадам, мадам, – засуетилась она. – Вы уже ходите, как хорошо!

Ее глазки внимательно обшаривали мою фигуру, словно желая отыскать на ней какой-то тайный знак.

Я молчала.

– Ложитесь обратно, ложитесь, – приказала она. – Вы могли упасть! Разве можно быть такой неосторожной?

Она помогла мне лечь обратно в кровать, а затем явилась уже знакомая мне троица – двое мужчин и женщина. И еще один мужчина, которого раньше я не видела. Высокий, худой, не старый. У него были пронзительные черные глаза и аккуратные усы. Черные волосы зачесаны назад. В руках он держал небольшой серебристый ящичек. Он прошел ко мне и сел на кровать. Открыл ящичек. Там были медицинские инструменты.

Он откинул одеяло. Мне было стыдно и неприятно. Я закрыла глаза, чтобы не видеть, как он меня осматривает. Но любопытство все-таки пересилило, и я принялась сквозь ресницы наблюдать за ним.

Мужчина осматривал меня сосредоточенно, сдвинув брови, как будто бы изучал диковинный экземпляр. Наверное, это так и было. Остальные стояли вокруг молча и так же внимательно смотрели на меня. Закончив осмотр, мужчина что-то кратко сказал остальным, и они, как я поняла, выразили согласие с его словами.

С тех пор меня не оставляли одну ни на мгновение, около меня постоянно дежурила сиделка. Это было досадно, что я не смогла сохранить в тайне свои движения и меня обнаружили. Но, поразмыслив, я поняла, что моей вины тут не было. Напрасно я казнила себя за неосторожность. Надо довериться Богу, и все будет хорошо. Я вспомнила, что кто-то однажды уже говорил мне эти слова. Но кто? Этого я никак не могла вспомнить, как ни старалась.

Каждый день я делала маленькие успехи. Вот только речь ко мне никак не возвращалась. Вместо нее было лишь какое-то сипенье. Как будто бы я обожгла горло и теперь каждый звук причинял мне боль.

Однажды мне приснился странный сон, как будто бы я нахожусь в маленькой тесной комнате. Рядом со мной дорогие и любимые: родители, сестры, брат. Их лица я вижу как бы в тумане, нечетко. На всех – отпечаток глубокой скорби и страданий. Они смотрят на меня, я хочу подойти к ним ближе, положить голову на колени матери, но не могу этого сделать, потому что стою как бы по другую сторону невидимого стекла. Мои родные за ним, а я – здесь. Я смотрю на них, но между нами – преграда, которую я не в силах одолеть. Я могу быть только безмолвным наблюдателем. Они смотрят на меня, как будто бы взывают к чему-то. И я чувствую, как стучат мои зубы, мне отчаянно страшно, словно сейчас должно произойти нечто неминуемое и ужасное.

Вдруг раздаются страшные звуки – выстрелы. И дорогие мне люди тают как тени, превращаясь на моих глазах в легкие облачка, но кровь, которая струится из них, – живая, реальная. Кровь заливает пол, брызги остаются на стенах. Мне страшно, я кричу… и просыпаюсь, продолжая кричать. Надо мной склонилась сиделка.

– Что такое? Что? – повторяет она, с испугом заглядывая мне в лицо…

Я говорю, как выплевываю:

– Воды!

И в тот же момент – по моему позвоночнику озноб. Я могу говорить! Боже мой, я снова говорю! Я слышу свой голос со стороны. Хриплый, каркающий. Но это мой голос!

Мне приносят стакан воды. Я пью простую воду, и она мне кажется сладкой на вкус. Словно ничего вкуснее до этого я не пила.

Мои зубы стучат о стакан.

– Вам приснился страшный сон, мадемуазель? – пытает меня сиделка. У нее круглое лицо и курносый нос.

Я снова выдавила из себя:

– Да, – а потом еще раз: – Да.

Я могу говорить!

Допив воду, протягиваю стакан сиделке. Она уходит. Когда за ней закрывается дверь, я начинаю говорить вслух. Я могу говорить пока только отдельные слова, и то с трудом.

Вскоре ко мне пришли опять те же самые люди. Четверо. Они заставили меня встать и сделать несколько шагов, потом повторить за ними разные слова. На этот раз они не стали ничего обсуждать, а, переглянувшись, вышли из комнаты.

«Что они решили в отношении меня?» – гадала я. Почему-то я была уверена, что они будут принимать какое-то решение.

Когда сиделка вывезла меня в сад в коляске, мне показалось, что она была чем-то озабочена. Она часто наклонялась ко мне поправить плед, который покрывал мои ноги. Наклонившись в очередной раз, она шепнула мне:

– На днях вас собираются убить. Вам надо бежать. Понимаете? Дайте знак, что вы меня поняли.

– Да, – прохрипела я. – Я поняла…

– Хорошо. Только говорите осторожней. Нас могут услышать. Я ваш друг, и меня попросили спасти вас.

– Кто?

– Ваши друзья.

Я понятия не имела, кто мои друзья. Ведь я даже не знала, кто я.

– У вас есть друзья, и они хотят спасти вас. Меня попросили помочь, иначе вас убьют, – настойчиво продолжала сиделка. – Сегодня вас постараются вывезти отсюда, – сказала она, вновь поправляя мне плед. – Будьте к этому готовы.

Я кивнула.

– Вот и хорошо, – улыбнулась она и громко спросила: – Вам не дует?

К нам приближался мужчина. Он был в светлом плаще и темных брюках. Светловолосый, сероглазый. Наверное, при других обстоятельствах я бы назвала его симпатичным.

– Нина! Кажется, нашей пациентке холодно, лучше отвезти ее в дом.

– Она мне об этом ничего не сказала.

– Но она же не умеет говорить.

Меня взяла досада и обида.

– Умею… – выдавила я.

– Мо-ло-дец! – по слогам сказал мужчина. Он говорил по-русски, а потом перешел на немецкий: – Сейчас вы меня понимаете?

Отпираться было глупо, и я кивнула.

– Замечательно. Вы делаете успехи. Это очень хорошо. А вам стоит вернуться в дом, на улице прохладно.

– Хорошо, сейчас я ее отвезу, – ответила сиделка.

Мужчина стоял и смотрел на меня сверху вниз. Ощущение было не из приятных. Словно я маленькая девочка, а он с любопытством меня разглядывал.

– Вы идете на поправку.

Я насупилась. Разговаривать мне не хотелось.

– Обиделись? Я желаю вам добра. – Он улыбнулся.

«Так они все говорят, – устало подумала я. – Все здесь говорят, что желают мне добра. Между тем несколько минут назад сиделка сказала, что меня хотят вывезти отсюда, чтобы спасти от смерти. Кто прав?»

Я слабо улыбнулась.

– Какая у вас замечательная улыбка, – воскликнул мужчина. – Улыбнитесь еще разочек.

В ответ я плотно сжала губы.

Мужчина рассмеялся.

– А вы озорница. Как и следовало ожидать.

Я насторожилась.

Что значит «следовало ожидать»? Что он имеет в виду? Он знал меня раньше? Или это просто слова?

– Не сердитесь, – сказал он. – И не обращайте внимания на мои слова.

Легко сказать – «не обращайте». И почему он стоит и смотрит на меня? Неожиданно я забеспокоилась – как я выгляжу? В памяти всплыло зеркало. Да, зеркало! Надо посмотреться в зеркало. Но что я там увижу? Внезапно я так испугалась, что меня стала бить дрожь. Мужчина посмотрел на меня с беспокойством.

– Вы озябли? Лучше поскорее вернуться в дом. Нина, – кивнул он сиделке.

– Спа-си-бо, су-дарь, – отчеканила я.

Сиделка покатила мою коляску к дому. Мужчина шел рядом. Катила она меня быстро, и я слышала его тяжелые шаги справа. Перед порогом он сказал сиделке:

– Давайте теперь я.

Он катил коляску легко, как будто бы я ничего не весила. Перед комнатой остановился, склонился и поцеловал мне руку.

– Приятно было познакомиться, мадемуазель.

В ответ я слабо улыбнулась.

Когда мы с сиделкой остались в комнате одни, она шепнула мне:

– Вы помните, что я вам сказала? Вы все поняли?

– Да.

– Ваши друзья дадут нам о себе знать.

Мне хотелось попросить у нее зеркальце, но почему-то я постеснялась это сделать. Она ушла, закрыв за собой дверь. А я, оставшись одна, задумалась: ее настойчивость меня пугала. Кому я вообще могу доверять в этом доме? Кто эти люди? Зачем я здесь? Как я сюда попала? А самое главное – кто я?

Я заснула, но спала беспокойно. Проснулась от шума за дверью. Приглушенные крики, звуки борьбы, потом раздались щелчки. Все это привело меня в сильнейшее волнение. Я попыталась встать, но не смогла… Раздался женский крик. Вновь грянули выстрелы. Я закричала и все-таки встала с постели. Сделала несколько шагов и упала на пол. Поднялась и с трудом, держась за стены, добралась до двери. Я стояла, тяжело дыша, когда дверь внезапно распахнулась и на пороге возник тот самый светловолосый мужчина.

– Вы в порядке? – спросил он, увидев меня у двери. – Вам еще рано ходить.

– А что происходит? – Мой голос дрожал. – Кажется, я слышала… – Я прищелкнула пальцами. – Я слышала выстрелы.

– Совершенно правильно, мадемуазель, – кивнул мужчина. – Это были выстрелы. Меня радует, что вы уже ходите и говорите. Очевидно, сильный стресс способствовал тому, что резервные силы вашего организма вступили в бой с недугом. И судя по всему, побеждают его.

В его манере говорить было что-то от взрослого, который разговаривает с маленькой девочкой. И вдруг меня осенило: я же даже не знаю, сколько мне лет! Девятнадцать? Семнадцать? Двадцать пять?

Я хотела спросить его. Но поняла, что сейчас не время задавать вопросы.

– Давайте я помогу вам вернуться в постель. Все-таки вы не настолько окрепли, чтобы самостоятельно путешествовать по комнате.

– А что там… было?

– Расскажу как-нибудь после. Сейчас все, что от вас требуется, это крепкий сон для восстановления организма.

Он помог мне лечь и подоткнул одеяло.

– А вы… – Я хотела спросить: «придете ко мне завтра?» Но слова застряли в горле. Я поняла, что если скажу их, то расплачусь.

Он как будто бы угадал или, точнее, услышал мои мысли.

– Спите, завтра я к вам приду. – И погладил меня по руке.

Его рука была теплой, а моя – холодной.

Проснувшись утром, я обнаружила около себя другую сиделку. Это была высокая сухощавая женщина лет пятидесяти, из-под белой шапочки выбивались густые жесткие волосы. Она смотрела на меня, поджав тонкие губы.

– Смотрите, смотрите, мадемуазель Берд пришла к нам! – вспомнился мне вдруг чей-то смех. – Какая она важная…

Смеялись девочки в белых платьях – мои сестры. К ним подходила женщина, чем-то похожая на птицу – высокая, худая, с острым носом.

– Вы только поглядите! – не унимались они.

– Мадемуазель Берд, – проговорила я вслух.

Сиделка посмотрела на меня с недоумением, а потом сказала длинную фразу по-немецки. Смысл фразы сводился к тому, что мне нужно себя беречь и не перенапрягаться, никакой мадемуазель Берд она не знает, а если мне нужно есть или пить – она тотчас принесет.

Кормили меня здесь протертой пищей: пресной и безвкусной. Впрочем, я все равно практически не ощущала вкуса еды. Но вдруг мне захотелось сочных ягод – больших, ярко-красных. Как же они называются? Ах да, клубника!

– Я хочу клубники.

– Но у нас нет клубники, – сказала женщина, как мне показалось, с осуждением.

Я закрыла глаза и вновь уснула. И проснулась от того, что изумительный запах щекотал мне ноздри. Открыв глаза, я увидела рядом с собой вчерашнего светловолосого мужчину. Он сидел на стуле с тарелкой в руках, на тарелке лежала клубника, именно такая, какой я ее себе и представляла – яркая, налитая, сочная.

– Мадемуазель, вы просили клубнику.

– Да, – прошептала я.

– Тогда – прошу. На здоровье.

Я приподнялась. Он поставил тарелку с клубникой на прикроватный столик, помог мне приподняться и подложил подушки под спину, теперь я могла сидеть на кровати.

– Так будет лучше.

Он снова протянул мне тарелку. Я взяла ягоду, надкусила, брызнул сок…

– Боже, какая же ты смешная! Даже клубнику ешь как медвежонок! – раздавались, звенели голоса девочек – моих сестер. Они были как феи – в светлых платьицах, веселые, красивые.

Я посмотрела на свое платье: на груди расплывалось пятно от ягоды. Мы сидели за столом в саду и ели клубнику, посередине стола был кувшин молока, сверху которого виднелась бледно-желтая пенка.

– И почему ты такая неаккуратная!

Алое пятно расплывается на груди, я пытаюсь стереть его салфеткой. Но делаю только хуже. Я ужасно смущена. Сестры качают головами, на их груди я вижу такие же алые пятна, которые расплываются, становятся все больше и больше… Их лица бледнеют, они падают на траву как подкошенные. Я бегу от них прочь и вижу, как навстречу мне идет женщина. И я понимаю, что это – моя мать. У нее озабоченное лицо, я бегу к ней, вся дрожа.

– Мама! – шепчу я. – Мама! – повторяя, зарываюсь в складки ее платья.

Она наклоняется ко мне, обнимает и шепчет:

– Что тебя напугало?

Я, не в силах вымолвить ни слова, вырываюсь, бегу дальше. Я выбегаю на берег. Море! Какое огромное! На горизонте большой корабль, который уплывает от нас… Я бегу в воду, я уже по колено в воде. Мне страшно идти назад, а впереди… ничего нет.

– Вам плохо? – Мужчина дотронулся до моей руки.

– Н-нет. Просто вспомнилось кое-что.

– У вас такой вид, будто бы увидели что-то страшное. Что вы увидели? Или вспомнили?

Он задавал вопросы небрежным тоном, но при этом не сводил с меня внимательного взгляда.

– Так, глупости. – Я не хотела ему ни о чем говорить.

На лице мужчины мелькнула не то досада, не то раздражение. Но он мягко поинтересовался:

– Как клубника?

– Вкусная… Но я ела вкусней.

– Когда? – быстро спросил он.

– Не могу вспомнить, – солгала я.

– А что вы помните?

Я покачала головой:

– Ничего. Как будто бы в голове пустая дыра…

– Жаль! Но вы обязательно поправитесь, и к вам вернутся воспоминания.

Дальше он сказал что-то по-французски. Я уловила только общий смысл.

– Вы думаете, что воспоминания будут для меня… болезненны?

Он колебался. Я это видела.

– Говорите!

– Не знаю, – неохотно произнес мужчина. – Существует даже специальная молитва против воспоминаний. Не всегда хочется вспоминать: иногда лучше забыть. Но не всегда это получается. Память – страшная вещь! Есть прекрасные строки:

– Чьи это строки? – спросила я.

– Есть такой поэт Николай Гумилев. Это его стихи.

– Наверное, я его не читала.

– Почему?

Я задумалась:

– Мне кажется, у меня была строгая мама.

Мой собеседник улыбнулся.

– Да, у вас была очень строгая мама.

– Но кто? – воскликнула я. – Вы знаете мою маму? Кто я? Как меня зовут? Почему меня здесь держат?

Его лицо посуровело.

– Вы еще очень слабы. Вот когда окрепнете…

– То, что тогда? Вы меня отпустите? И что я буду делать?

– Не все сразу, мадемуазель. Не надо торопить события.

– Вы обращаетесь со мной как с ребенком… Сколько мне лет?

Он некоторое время молча смотрел на меня и наконец проговорил:

– Чуть позже вы все узнаете.

По моим щекам текли слезы. Я была непонятно где, я не знала, кем я была в прошлом и что меня ждет в настоящем. Я отложила тарелку с клубникой на столик.

– Не хочу ждать! Можно мне хотя бы зеркало?

– Хорошо. Вам принесут зеркало, только ненадолго.

– А почему я не могу смотреться в зеркало? Я что, увижу вместо своего лица Медузу Горгону?

– Вы помните, кто такая Медуза Горгона? – с интересом спросил мужчина.

Я задумалась.

– Нет, но я знаю… – Я выделила последнее слово. – Знаю, что когда-то видела ее.

Беседа меня очень утомила, я откинулась на подушки и закрыла глаза. Когда я их открыла, мужчины в комнате уже не было. Зато вошла сиделка и подала мне маленькое зеркальце.

О, с какой жадностью я схватила это зеркальце. Мне казалось, что сейчас я найду все ответы на свои вопросы. Руки мои дрожали, и я боялась выронить его.

Увиденное меня разочаровало. Припухшее лицо, глаза-щелочки… Неужели это я? Я так всегда выглядела? Сколько мне лет? Двадцать? Двадцать пять? Тридцать? Разве это я? Я не могу быть такой!

Я отдала зеркальце сиделке и отвернулась к стене.

Прошло несколько дней. Тот мужчина больше не приходил ко мне, из чего я сделала вывод, что он, наверное, уехал. Но кто он? И почему так внезапно исчез? Мне хотелось спросить о нем у сиделки, но казалось, что это не совсем прилично. А может быть, и опасно.

Но наконец он вновь появился. Я невольно обрадовалась.

– Здравствуйте!

– Добрый день, мадемуазель! Вы выглядите намного лучше, отдых идет вам на пользу.

– Я чувствую себя разбитой.

Он никак не отреагировал на мои слова.

– Я кое-что вам принес. – И положил мне на одеяло книгу.

Я посмотрела название. «Мифы и легенды Древней Греции».

– Мне кажется, у меня была такая…

– Возможно. Откройте книгу и прочтите хотя бы полстраницы. Можете ли вы читать?

Я открыла и начала читать. Буквы легко складывались в слова и предложения. Книга была на русском.

– Вы почти полностью восстановились.

Я покачала головой.

– Я по-прежнему ничего не помню.

– Ну не все сразу, – улыбнулся мужчина.

Сердце у меня упало. Что значит «не сразу»? Восстановится ли моя память вообще когда-нибудь? Или я обречена на полное беспамятство? И зачем, спрашивается, мне тогда жить? Я захлопнула книгу.

– Скажите, пожалуйста… – Мой голос упал до шепота. – А когда-нибудь вообще моя память восстановится?

Мужчина смотрел на меня, словно раздумывая, что мне сказать. Какую часть правды.

– Сейчас трудно утверждать что-либо определенное. Думаю, что скорее да, чем нет. Но преждевременных надежд я бы вселять не хотел.

Вот так: коротко и понятно!

Кажется, он не лгал. Этот мужчина внушал мне чувство неосознанной симпатии. Внезапно я подумала, что при других обстоятельствах я могла бы в него влюбиться. А вдруг я уже испытывала муки любви? Вдруг мое сердце когда-то уже было разбито? Могу ли я знать наверняка?

Мужчина внимательно смотрел на меня. Я почувствовала невольное смущение, почему-то захотелось натянуть одеяло до подбородка.

– А как… как вас зовут? – решилась спросить я.

Мужчина, казалось, не удивился этому вопросу.

– Я все ждал, когда вы спросите об этом. Можете называть меня Рихард.

В моей голове было множество вопросов, но я не смела задавать их. Мне хотелось знать: кто он. Что здесь делает и как долго будет около меня. Но еще больше меня мучили другие вопросы: кто я и что ждет меня дальше?

– Я вижу, вы несколько утомились. Я зайду к вам завтра.

– До завтра, – прошептала я и закрыла глаза.

Рихард пришел лишь через два дня. Он кивнул мне, кратко поздоровался и спросил:

– Как дела?

Сиделка обычно при его появлении вставала и уходила. Так было и на этот раз. Иногда она выходила немного раньше, это означало, что между ними была связь, и она знала, когда Рихард придет.

– Читаю, – показала я на книгу.

– Хорошо. Сегодня мы переезжаем в другое место.

Я хотела спросить куда, но слова застряли у меня в горле. Слово «переезд» дало толчок воспоминаниям. Передо мной возник низкий деревянный дом и мои родители – расстроенные, печальные. И сестры…

У нас больше не было ни сада, ни лучезарного настроения, ничего не осталось.

– Пе-ре-езд, – по слогам повторила я. – Куда? Зачем?

– Я пока не могу вам ответить, – твердо сказал Рихард.

– А если я откажусь?

– Тогда мне придется применить силу, чего мне очень не хотелось бы.

Мое сердце сжалось.

– Вы хотите меня убить? – вырвалось у меня.

– Почему вы так решили? – спросил Рихард.

– Не знаю. – Я отвернулась и мрачно проговорила: – Я не хочу переезжать.

– Все будет хорошо, мадемуазель. Вы должны довериться мне.

– Я никому не могу доверять. Никому, – с тоской произнесла я. – У меня никого нет. Я осталась совсем одна. – И я сама испугалась своих слов. Откуда я знаю – что теперь одна? И куда делись мои родители, сестры?

Рихард молча смотрел на меня. Я прекрасно понимала, что у меня не было никакого выхода. Я была пленницей и должна была подчиняться обстоятельствам. А обстоятельства требовали переезда.

– Потому что мне все равно, что со мной будет, – выдавила я.

– Не говорите так. У вас все… – И он замолчал.

– Вот видите, – слабо улыбнулась я. – Утешитель из вас плохой.

– Нет. Просто я не хочу внушать вам ложных иллюзий, и все же я уверен, что все… – он запнулся, – все наладится. Вы только не должны пугаться и нервничать.

– Когда отъезд? – спросила я.

– Я же сказал – сегодня. Сейчас к вам придет сиделка и принесет необходимые вещи. Как вы себя сегодня чувствуете?

– Как всегда, – с горечью сказала я.

– Это уже хорошо. Я должен вас покинуть на некоторое время, но скоро вернусь за вами.

Сиделка принесла мне одежду, помогла облачиться в платье, плащ, шляпу. Без ее помощи я бы не смогла одеться. Руки были как ватные, ноги не слушались. Куда меня отведут? И не будет ли это ловушка? Все равно! Зато я выйду на улицу!

Вдруг я поняла, что не знаю, что такое «улица». Я слышала это слово много раз, но не могла вспомнить, что оно означает. Спросить об этом не могу, буду выглядеть смешной и жалкой. «Улица» – что-то очень популярное, а я не представляю, как это выглядит. От огорчения мне хочется плакать. По моим щекам бегут слезы. Сиделка смотрит на меня, но ничего не говорит. Хмурится. Мне хочется услышать слова одобрения или утешения, но она по-прежнему молчит.

Мы выходим из дома. На голове у меня шляпка. Я поправляю ее дрожащей рукой. От порыва ветра шляпка чуть не слетает, и я внезапно смеюсь, однажды порывом ветра унесло когда-то шляпку моей мамы. И я бежала за этой шляпкой по зеленой лужайке…

– Идите, не останавливайтесь, – говорит мне сиделка.

Мы выходим из дома, по тропинке направляемся к воротам. Сбоку – калитка, мы проходим через нее, и, повернув голову вправо, я вижу около забора черный автомобиль.

– Вам туда, – говорит сиделка.

Я не могу сделать ни шагу, ноги становятся тяжелыми, непослушными. Кто в этом автомобиле? Рихард? Или кто-то другой? Сейчас меня увезут неизвестно куда. Я останавливаюсь.

– Пожалуйста, поторопитесь, – настойчиво говорит мне сиделка. – Идите к машине. Прошу вас!

Но я стою как вкопанная, и она чуть ли не силой тянет меня за руку. Внезапно дверцы машины распахиваются, и я вижу Рихарда. Он подбегает ко мне, подхватывает на руки и несет к машине. Я утыкаюсь носом в его шею. И шепчу:

– Лизбетта гуляла с Гансом…

– Какая Лизбетта? – также шепотом спрашивает он. – О чем вы?

– Не знаю. – Я снова утыкаюсь в его шею. – Откуда-то вспомнилось… Наверное, детская считалочка.

Мы уже в машине. Он усаживает меня на заднее сиденье, а сам садится на переднее. Оборачивается:

– Как вы?

От свежего воздуха и от недавней близости мужчины я прихожу в расслабленное состояние.

– Хорошо. – Мои глаза слипаются, и я проваливаюсь в легкую дрему.

Просыпаюсь от толчка.

– Приехали, – говорит Рихард. – Выходим быстро. Под руку. Как будто бы мы пара.

– Хорошо, – соглашаюсь я.

Он открыл мне дверцу, и я ступила на асфальт. Свежий ветер ударил мне в лицо, и нахлынули запахи. Все эти запахи, о которых я забыла, а сейчас вспомнила! Горечь осенних листьев, запах легкого дыма, свежего хлеба, человеческого тепла. Запахи пьянили меня, кружили голову…

Я стояла, оглушенная запахами, звуками.

– Что с вами? – озабоченно спросил Рихард.

– Не знаю, – честно ответила я.

Он взял меня под руку, и мы быстро вошли в подъезд дома серого четырехэтажного дома. Но мне хочется обратно. Теперь я вспоминаю, что то место, где мы только что были, и называется «улица»…

– Лизбетта гуляет с Гансом… – говорю я. – Мне хочется пройтись по улице.

– Нельзя! – тихо отвечает Рихард.

– Почему?

Он молчит. Мы поднимаемся пешком на третий этаж. Он достает ключ, открывает дверь. Я вхожу в коридор. Впереди комната с тяжелыми темно-коричневыми шторами.

– Я теперь буду жить здесь?

– Да.

– Долго?

– Я не могу на это ответить.

– Вы не можете ответить, кто я, не можете ответить, где я, не можете ответить, как долго я буду здесь… На что вы вообще можете ответить?! – кричу я.

Но он зажимает мне рот рукой.

– Не кричите! Это опасно.

– Опасно? – шепотом спрашиваю я. – Почему?

– Вас могут убить! – говорит Рихард.

– А может, лучше – смерть, чем такая жизнь?

– Вы еще не знаете жизни, чтобы судить о ней.

Я молчу, я и вправду не знаю жизни…

– Сейчас придет женщина. Она будет с вами. К окнам подходить нельзя, вас могут увидеть с улицы.

– А гулять?

– Гулять тоже нельзя… Пока. Потом все будет можно!

– Правда?

Я усаживаюсь в кресло – темно-кремовое глубокое кресло – и утопаю в нем. Я чопорно складываю руки на коленях.

– Это правда? Вы меня не обманываете?

– Нет, – отвечает Рихард.

– Я вам верю.

– Почему?

– Вы не похожи на обманщика!

– В вашей жизни было слишком много обманщиков, и вы хорошо разбираетесь в них? – с улыбкой спрашивает Рихард.

Мы оба смеемся. И вдруг я понимаю, что это – первый мой смех за долгое время. Я давно не смеялась.

Я резко замолкаю. Рихард смотрит на меня с недоумением:

– Что-то не так?

– Все так! – вздыхаю я. – Все так…

В моем поведении проявляется странная чопорность, как будто бы меня воспитывали в строгости и сдержанности. Я выпрямляю спину, мой подбородок поднимается вверх. Я поворачиваю голову и смотрю на Рихарда.

– Боже мой! – восклицает он. – Как вы похожи на… – И резко обрывает себя, виновато отводя взгляд.

– Уходите! – прошу я. – Уходите и оставьте меня одну…

Это выше моих сил! Я так мечтаю узнать: кто я на самом деле, а он знает и не хочет мне сказать. Это поистине невыносимо!

Рихард уходит, кивнув на прощание. А я подхожу к окну, и только я собираюсь открыть шторы, как сзади меня раздается:

– Этого делать нельзя. Отойдите, пожалуйста, от окна.

Я оборачиваюсь. В дверях стоит молодая женщина. Она красива какой-то холодной кукольной красотой. У нее темно-каштановые короткие волосы и большие голубые глаза. Гладкое лицо, без единой морщины – ровное, розово-белое.

– Отойдите от окна. – Она говорит эту фразу по-немецки, потом – по-французски.

Неохотно я отхожу обратно к креслу.

– Вы хотите есть?

– Пока нет. Только пить.

Она приносит мне стакан сока, и я жадно пью. Женщина двигается: легко, грациозно – как кошка.

Мои зубы стучат о стакан.

– А когда придет Рихард? – говорю я и тут же спохватываюсь.

На лице женщины недоумение. Ах да, она же не понимает русский!

– Как вас зовут? – задаю я вопрос по-немецки.

– Мария.

Я с облечением выдыхаю. «Не Лизбетта», и мне почему-то становится весело.

И все-таки мне было не по себе от своей новой сиделки-телохранительницы. Она была слишком вызывающе красива, и это меня смущало. Я прекрасно понимала, что не могу сравниться с ней, а еще больше меня смущало, что я вообще об этом думаю. Но и не думать – не могла.

Рихарда не было три дня, и все эти дни я отвратно себя чувствовала: сильно болела голова, тошнило, я постоянно ощущала головокружение. Все дни я пролежала в кровати, глотая таблетки, которые приносила мне Мария.

Когда он пришел, я, наверное, была похожа на полуживой труп и только могла, что кивнуть головой в знак приветствия.

– Как мы себя чувствуем? – спросил он, наклонившись надо мной.

– Не очень, – призналась я.

– Вижу, да, действительно вы выглядите не лучшим образом. И что теперь делать?

Мария стояла рядом и озабоченно смотрела то на меня, то на него.

– Не знаю, – прошептала я.

– И я не знаю, – проговорил он и вдруг спросил: – А не прогуляться ли нам в парке?

Я не верила своим ушам, но Рихард словно в подтверждение сказанного кивнул:

– Да. Я не шучу. Одевайтесь, мадемуазель, мы с вами идем на прогулку.

Мария что-то сказала Рихарду на незнакомом мне языке. Но по интонации женщины мне показалось, что она возражала. Между ними вспыхнул довольно бурный спор, который, впрочем, закончился победой Рихарда, потому что он посмотрел на меня и повторил:

– Одевайтесь, я буду ждать вас на кухне.

Я думала, что надену то, в чем приехала, но Мария подошла к шкафу и распахнула его. Там висели всевозможные наряды – шубы, длинные пальто, накидки, платья. Она выбрала мне платье и длинное пальто. Потом причесала меня и даже подала коробку румян, пудру и тюбик помады. Я припудрилась, нанесла немного румян и накрасила губы. Красивая одежда, прическа и приукрашенное лицо меня преобразили.

Я вышла на кухню. Рихард сидел и читал газету. При виде меня он довольно произнес:

– Очень хорошо. – А потом подошел и поцеловал руку.

У меня навернулись слезы, а он ободряюще сжал мне руку и сказал:

– Идемте, мадемуазель.

Мы вышли на улицу. Наверное, до самой своей смерти я буду помнить эту прогулку. Стройные здания, серый камень мостовых, немногочисленные прохожие и нежное небо в шаловливых облачках, которые словно стайка резвых барашков паслись на голубой лужайке, гоняясь друг за другом… Стояла осень, мне было прохладно в пальто, но все равно я наслаждалась прогулкой. Неяркое солнце, деревья с желто-бурыми листьями, пронизывающий ветер – меня все радовало.

На углу улицы Рихард купил мне букетик цветов, и я почувствовала себя необыкновенно счастливой. Мы зашли в кафе, он заказал для меня кофе. Необыкновенно вкусный, с булочкой. Это был странный забытый вкус. На мгновение я задумалась, но отблеск воспоминания мелькнул и погас. В кафе играла тихая негромкая музыка.

– С вами все хорошо? – спросил Рихард, внимательно наблюдая за мной.

– Да, благодарю, вы так добры. – Я оперлась локтями на столик. – Прошу вас, Рихард, расскажите мне о себе. Ведь я ничего не знаю. Кто вы? Чем занимаетесь? Почему приезжаете ко мне?

Мой вопрос смутил его, но он быстро овладел собой.

– У меня свой бизнес. А сопровождать вас – моя почетная обязанность.

– Кто я, вы по-прежнему мне не скажете? – со вздохом заключила я.

– Пока, увы, не могу. – Он виновато улыбнулся.

На обратном пути я молчала, мне не хотелось возвращаться, хотелось гулять в парке, по улицам, пусть даже ветер треплет мои волосы и пронизывает насквозь. Но я понимала, что все хорошее заканчивается. Закончилось и на этот раз.

Когда мы пришли, Мария вопросительно посмотрела на Рихарда. Он кивнул. Я прошла в свою комнату, а они какое-то время тихо переговаривались на кухне. Я подошла к зеркалу и внимательно посмотрела на себя. Мои щеки окрасил румянец, глаза блестели. Я была ужасно хорошенькой, конечно, не такой красивой, как Мария, но все же…

В комнату заглянул Рихард:

– Спокойной ночи, мадемуазель!

– Спокойной ночи! – прошептала я.

В следующий раз Рихард пришел через неделю и велел мне быстро собираться. Я поняла, что мы опять куда-то переезжаем. Он ничего мне не объяснял, был хмурым и сосредоточенным. Мария помогла мне собраться. Мы вышли из дома, сели в машину и поехали. Я, как и в прошлый раз, сидела на заднем сиденье, а он впереди.

Рихард привез меня в какую-то маленькую квартирку и сказал:

– Какое-то время вам придется пожить здесь. К сожалению, то, что было запланировано вначале, придется отменить, а я вынужден уехать. Но когда вернусь, я обязательно все вам расскажу. Больше не будет никаких тайн. Я вернусь к вам очень скоро. – Он замолчал, а потом, глядя мне в глаза, сказал очень странную вещь: – Если что – запомните: вас зовут – Анастасия. Вы чудесным образом спаслись при расстреле. Вас ранили, вы потеряли сознание, и вас приняли за мертвую. Вас спас солдат по фамилии Чайковский, вместе с ним вы добрались до Бухареста, у вас был ребенок, Чайковский погиб в драке, ребенка вы оставили у родных. Потом вы приехали в Берлин, чтобы встретиться с родственниками… Запомните? Повторите…

Я повторила эти слова несколько раз, не зная зачем. А потом робко спросила:

– Но кто я? За что меня хотели расстрелять?

– Не сейчас. Я все открою вам после, – отрывисто сказал Рихард.

Он строго-настрого запретил мне куда-либо выходить. Я ждала до вечера, но он не вернулся, не было и Марии. Я осталась совершенно одна. Это было непривычно и страшно. Я выскочила на улицу. Где я, в каком городе, в какой стране, я не знала. Улицы были пустынны и незнакомы. Некоторое время я шла, не разбирая дороги, а потом у меня закружилась голова, и я упала…

Дальше все смешалось и было похоже на дурной сон. Какие-то незнакомые люди, подвалы, холод, голод, страх, одиночество… Я ничего не понимала и не знала, что должна делать. У меня остался лишь один выход, я решила уйти из жизни.

Я стояла на мосту, в моей памяти всплывали лица родных, какими я их видела в последний раз – скорбные, грустные. Они были как живые. Но разве они не были живыми?

Вода манила и притягивала. Лучше было покончить со всем разом, окончательно и бесповоротно, чем дальше влачить скорбное существование на этой земле. Вода была мутной и грязной, но это было не важно. Важным было только то, что я сейчас расстанусь с жизнью и вознесусь на небеса. В тот момент я свято и исступленно верила в это, верила, что я наконец-то соединюсь со своими родными, которых горячо любила и по которым все время тосковала. Я перекрестилась, пытаясь набраться мужества перед тем, как покончить с собой, но чем дольше я стояла и смотрела в воду – тем быстрее таяла моя решимость.

Не колеблясь больше, я шагнула вперед и прыгнула. Вода была повсюду, она тянула меня вниз. Ко дну. Свет перед моими глазами тускнел, грудную клетку сдавливало все сильнее и сильнее… Жизнь разматывалась передо мной как лента, и я медленно, неотвратимо погружалась в темноту.

А потом – был свет.

Я открыла глаза, яркий свет ударил по ним, заставляя меня вновь зажмуриться.

– Она жива! – услышала я громкий мужской голос.

– Сумасшедшая, – сказал еще кто-то уже тише.

Другой голос возразил:

– Бедняжка!

Я прислушивалась к себе, пытаясь понять: что происходит, где я и как тут оказалась. И вдруг, словно горячая волна, на меня нахлынули воспоминания. Все, что моя память упрямо прятала, вдруг стало мне доступно. Я вспомнила, кто я. И слезы беззвучно потекли по щекам.

– Мы отправим ее в Елизаветинскую больницу, – услышала я все тот же громкий голос. – На Лютцештрассе. Быстрее, быстрее, дорога каждая секунда.

Я лежала, чувствуя, как меня куда-то несут, везут. Как люди разговаривают и суетятся вокруг. Но была словно в оцепенении. Меня раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, я была рада, что осталась в живых, с другой, понимала, что никакой радости мне эта жизнь отныне не сулит. Возможно, было бы лучше, если бы меня не спасли. Но судьба сделала выбор, и мне оставалось только покориться ей.

Дальнейшие дни я помнила весьма смутно…

Меня пытались расспросить: кто я и почему решилась свести счеты с жизнью. Я наотрез отказалась говорить о себе, несмотря на весьма настойчивые расспросы. Кто-то, не помню кто – все расплывалось, как в тумане, назвал меня по имени: «Анастасия». Но может быть, это был просто голос из прошлого… Однако я была взволнована. Меня узнали! Я не была отныне просто безымянной единицей, я становилась самой собой – Анастасией. Дочерью российского императора. Но думать, почему я здесь и почему одна, было слишком больно. Я помнила, но не хотела помнить. И тем более не хотела говорить об этом.

Тянулись дни… Не добившись никакой информации, меня отправили дальше – в психиатрическую больницу в Дальдорфе. Этот поворот в моей судьбе я приняла со смирением. А что мне еще оставалось делать? Отыне смирение должно стать частью моего «я». Могу ли я роптать на Господа Бога, что мне была уготована именно такая участь?

Мои мысли часто путались, сознание меркло, в голове яростно и громко шумели разные голоса. Я слышала то бесконечно родной и усталый голос матери, слова: «Ну вот и все», – сказанные с бесконечной грустью. Покашливание отца. Крики солдата. Тихий плач Татьяны. Слова доктора: «Теперь вы в безопасности». Все смешалось в моей голове.

Иногда я забывала, как попала в эту больницу. И что это за больница. Может быть, меня все-таки выкрали и поместили сюда для наблюдения? А если я скажу, кто я, – меня упекут в тюрьму или расстреляют. Я твердо решила молчать, но это было нелегким делом, мне часто хотелось поделиться с окружающими своей тайной, хотелось понять: как жить дальше…

Я стремительно худела, мое состояние ухудшалось. Я уже думала, что все-таки мой удел – быть среди мертвых, а не живых, но появилась женщина… Женщина, которая узнала меня…