Моменты, которые кардинально меняют жизнь, начинаются обычно буднично и просто – без фанфар и потрясений. Момент, который изменил его судьбу, тоже начался обычно.

В то утро Николая вызвали в одно заведение, где на страже у крыльца стояли львы – насмешливо и равнодушно взирая на проходивших мимо. Нужный кабинет находился на втором этаже. Хозяин кабинета был ему знаком, хоть не близко, был знаком и второй человек. Николай поздоровался в легком недоумении, терзаясь вопросом: зачем его пригласили? Но напустил на себя равнодушный вид.

Никто не торопился заговорить первым. Несколько минут, пока длилось молчание, Николай ловил на себе цепкие внимательные взгляды. Наконец, хозяин кабинета проговорил:

– Николай Степанович, позвольте поинтересоваться, как ваши дела? Вы ведь, как мы знаем, поэт?

Гумилев отметил про себя это державное «мы», хотя, возможно, речь шла о людях или группе людей, от имени которых выступал хозяин кабинета.

Каждый раз, когда его спрашивали о стихах или интересовались, что он сейчас пишет, Николай стискивал зубы и отвечал нарочито грубо. Словно его уличали в чем-то недостойном. Никто не знал, что так он преодолевал мучительную робость. Обыватели порой доводили его до бешенства. Это позже он наденет маску известного поэта и неуверенность и робость отступят.

Но в этот раз он не мог отделаться банальным, даже если бы и хотел. Требовалось дать ответ.

– Поэт, – ответил он по-военному четко и кратко. – Пишу на разные темы. В том числе и любовные. Разбитое сердце и прочее…

Он почувствовал, что краснеет, и разозлился на себя. Только этого не хватало, краснеть, как уездная барышня. Неужели даром он воспитывал в себе сурового воина, которому все нипочем? Разве человек, который покорил себе Африку, может краснеть, вспоминая о любовных неурядицах?

Его первая поездка в Египет, скрытая почти ото всех, поездка отчаяния, для обретения нового дыхания, нового мужества… Тогда он понял, что счастье не для него, что он всегда будет одинок.

Николай хотел именно в Египет – околдованный, одурманенный древней цивилизацией, причудливыми богами, хранящими тайное знание. Озирис, плывущий в ладье через тысячелетия, странные звериные боги, послание неведомых жрецов… Франция пробудила в нем тоску по Египту. Он понял, что никогда не будет певцом Европы. Его влекло к себе варварское, первобытное, несущее печать тех времен, когда слово, смысл и дело совпадали. Все было ясно и понятно, еще не было отравлено ядом цивилизации.

Тоска по простым, еще добиблейским временам была еще и смутной тоской по единственной женщине, которую он желал. Николай знал, что ему не дано ее переделать, подчинить себе. Но как сладко было мечтать и видеть во всех этих образах и ликах ее одну. Анну. Божественную Анну. И любовь их он видел в шатре, под звездным небом – без нелепостей, капризов и ненужных объяснений.

Анна отказала в очередной раз, и он рванул в Египет – с отчаяния, как раньше мужчины отправлялись на поле брани, чтобы сложить голову за родину и любимую. Во время путешествия его раздирали противоречивые чувства – с одной стороны, он находился в тоске, раздражении, с другой – восхищался увиденным, был заворожен. Особую сладость придавала скрытость, он помнил, что первая заповедь мага – знай и молчи. И собирался выполнять ее неукоснительно, потому что понимал: ему следует все отчеканивать в светоносные и медоносные слова, не расплескивать увиденное и услышанное всуе. А для этого необходимы молчание и тайна.

Николай знал, что если бы отец узнал о его путешествии, был бы недоволен. Он вообще смотрел на его жизнь с неодобрением. Но Николай был упрям и понимал, что если не сможет осуществить задуманное, то не станет настоящим поэтом. Египет – это была мудрость, древние знания, таинственные и глубокие.

Но его тоска по Африке была не тоска по знаниям, а тоска по глубине. У него вспыхнуло желание прикоснуться к прародине, даже не к мудрости, а к тому, что было еще до всего. До цивилизации, до языка, до всех условностей. Ему хотелось ощутить сухость и жар раскаленной земли. Земли, на которой человек чувствовал себя лишним, ненужным. Ведь от его исчезновения ничего не менялось: все так же полыхали закаты, ветер гонял облака, сияли звезды.

Он поехал в Африку, чтобы не сойти с ума от невозможности быть с Анной. Но приобрел гораздо больше. И теперь даже то, что Анна стала наконец его женой, не имеет значения. Возможно, поэтому их семейную жизнь нельзя назвать счастливой.

Мужчины смотрели на него внимательно. Продолжая оценивать.

– Что ж, вы нам подходите, – произнес хозяин кабинета.

Николай даже растерялся:

– Простите, господа, а можно узнать: в чем, собственно говоря, дело?

– Василий Семенович, будь добр, объясни…

То, что Николай услышал, его ошеломило. Он не подал виду, насколько был удивлен и даже потрясен тем, что ему предложили. Он понимал, что такие предложения каждый день не делаются, и вообще глупо отказываться от возможностей, которые предлагает жизнь.

Он вышел на улицу и вновь вспомнил свою первую поездку в Египет. Ему нагадали, что он рано умрет. В первую минуту не поверил, рассмеялся. Сама мысль, что он может вот так запросто умереть в расцвете сил, когда еще столько не сделано, не сотворено, не написано, была нелепа и абсурдна. Ведь мир лежал перед ним, как океан, и, не познав эти воды, умереть было невозможно. Но вслед за этой мыслью, за ее ненужностью и нелепостью был второй отклик – интуитивный. Как будто бы с легким хрустом разломили спелый гранат. Каким-то шестым чувством Николай понял, что, возможно, это правда. Он вскинул глаза на гадалку. Та была невозмутимо спокойна – настоящий египетский сфинкс. Она пробормотала по-французски: гадание предполагает, но не определяет. И он вздохнул с облегчением: это всего лишь возможная вероятность событий. Все можно переиграть и отменить в последний момент. Но когда он вышел из тесной маленькой комнатушки, где было нестерпимо жарко, и направился к морю, где закат как огромный занавес опускался на воду, постепенно тускнея, – это зрелище вдруг показалось Николаю знамением его краткой яркой жизни. И тогда он понял: ему так многое нужно успеть сделать. И странная жажда охватила его – нужно было немедленно, не упуская ни одного момента, торопиться, спешить… Он вдруг понял странную хрупкость жизни, которая в любое мгновение может рассеяться без следа.

И вот теперь – это предложение. Он не мог и не имел права отказываться. Это его шанс. Он должен согласиться. Николай вздернул вверх подбородок и решительно зашагал вперед – он настоящий рыцарь, конквистадор.