Черная Волга, сверкая фарами подрулила к КП, преграждающему путь в крепость Бала-Хиссар, место дислокации и оплот четыреста сорок четвертого полка Коммандос, одного из самых подготовленных подразделений афганской правительственной армии, по уровню подготовки примерно соответствующему частям ВДВ. Следом за Волгой следовал автомобиль КамАЗ с советскими номерами…

Часовой, натасканный советскими военными советниками исполнять устав караульной службы, вскинул автомат

— Дреш!

Хлопнула дверь Волги…

— Открывай, сын ишака! Не видишь, кто приехал!

По уставу часовой — лицо неприкосновенное, в таком случае как этот он запросто может и пальнуть — и будет прав, потому что часового на посту нельзя оскорблять даже министру обороны. Но устав это устав… а Афганистан это Афганистан.

— Кто это? — спросил часовой, прикрываясь ладонью от слепящего света

— Едет джагран Назимутдин, открывай дверь, вонючее ишачье отродье

Да… Афганистан есть Афганистан и после Саурской революции здесь мало что изменилось. Ты бай — я дурак, я бай — ты дурак…

Перекинув автомат за спину, часовой побежал открывать шлагбаум перед начальником особого отдела части, майором госбезопасности Назимутдином. Как и в любом подразделении афганской армии — в полку четыреста сорок четыре был особый отдел и был особист от ХАД, здесь это был майор Низамутдин. То, что он был майором в двадцать девять лет было легко объяснимо — был из того же клана, то и президент, родился в том же уезде Танай, происходил родом из того же клана ахмадзаев. Немудрено, что находился и в таких чинах и на такой должности — и раскатывал на черной Волге, положенной лишь командирам корпусов и дивизий.

Следом проехал КамАЗ.

Автомобили остановились напротив штабного здания, под которое были приспособлены старые крепостные укрепления. Откинулся задний борт КамАЗа — и из машины посыпались боевики Президентской гвардии.

— Блокировать выезд! Блокировать оружейную комнату! Блокировать мехпарк! Выставить посты!

Навстречу выбежал дежурный офицер по полку, жиг туран Тери.

— Рафик джагран, что происходит!?

— Построить личный состав! Немедленно! Где офицеры!?

— Рафик джагран, рафик дагероль Каламтай ушел домой на джуму.

— Бардак! Это часть постоянной готовности! Собирайте личный состав! Всех, кто не ушел домой на джуму! Расстреляю!

Когда с майором проводили инструктаж в ХАД — ему сказали — давить, не отпускать ни на минуту, обвинять в измене, во всем, в чем угодно. Он — начальник особого отдела части, его должны уважать и бояться.

— Что здесь происходит!?

Русские слова прозвучали в темноте как выстрел. Где-то рядом грохотали сапоги — остававшиеся в месте дислокации офицеры выводили солдат, тех, которые были в казарме на построение.

— Что здесь происходит?!

Русский был одет лишь в сапоги, брюки и майку — что успел надеть, видимо поднялся впопыхах. В руках у него был пистолет Стечкина.

Проклятье… У русских советников выходной воскресенье, как они забыли…

— У нас чрезвычайное происшествие. Я получил приказ поднять полк и выдвинуться в Кабул. Немедленно, это приказ рафика Таная.

— Где этот приказ? Предъявите его, рафик майор!

Майор потянул из кармана трофейный, щегольской офицерский Кольт, который ему привезли как трофей с операции в Хосте. На близком расстоянии пуля такого Кольта отрывала конечность.

— Вот он!

Майор Назимутдин и сам не понял, что произошло — в следующее мгновение чисто выметенный асфальт вдруг поднялся на дыбы и ударил его в лицо, рука оказалась завернутой назад, а военный советник четыреста сорок четвертого полка по огневой подготовке, майор ВДВ Евгений Красин упирался ему коленом в спину, выворачивая руку. Второй рукой он держал Кольт, упирающийся ему в затылок.

— Это и есть приказ, майор? Кто послал, быстро! А то мозги на асфальт вышибу!

Коротко простучала автоматная очередь — один из боевиков Президентской Гвардии поспешил прийти на помощь командиру. Майор Красин без звука навалился на Назимутдина, ослабевшая рука выпустила Кольт.

Джагран неуклюже барахтался на плацу как раздавленный червяк, пытаясь встать — пока сильная рука не схватила его. Второй офицер ХАД держал под прицелом остолбеневшего дежурного, белого как мел. Он понимал — что такое убийство советского венного советника и что за это будет.

— Рафик… джагран. Это же шурави. Вы… убили шурави!

— Решением ЦП НДПА шурави на афганской земле с этого времени объявлены вне закона, офицер! Идите на плац.

— Нас расстреляют…

Почему-то дежурный сказал именно «нас», хотя он то в убийстве никак не участвовал.

— Это я вас расстреляю за невыполнение решений партии! Идите!

Из темноты подбежал еще один офицер ХАД, автомат у него был в руках, а не на плече.

— Рафик джагран, караульные посты выставлены! Солдаты выстроены и очень волнуются! Они слышали выстрелы!

Тот, кто знал про подготовку коммандос — не слишком бы успокаивался, зная о постах. Здесь было много халькистов, они могли вытворить все что угодно. Действовать надо быстро, одному Аллаху известно, сколько солдат скрылись от построения и разбежались по территории части. Если тянуть — они могут голыми руками снять посты и прорваться в оружейную комнату.

И тогда…

Заговорщики скорым шагом направились направились к плацу. Тело военного советника, шурави мушавера — пинками столкнули в тень.

— Товарищи партийцы! Офицеры и коммунисты! К вам обращаюсь я, майор Назимутдин, вы все знаете меня, я был с вами и на боевых операциях, и на партийной учебе! Сегодня мне поручено довести до вас решение закрытого пленума ЦК НДПА, о дальнейшей судьбе Афганистана и прочей революции! Вот уже восемь с лишним лет на афганской земле льется кровь! Вот уже восемь с лишним лет мы убиваем друг друга как звери! Когда это все началось? Это началось все тогда, когда шурави вошли в Афганистан! Они пришли в Афганистан и убили товарища Амина, а потом оболгали его — хотя никто их не просил делать это! Никто не уполномочивал их на то, чтобы убивать лидера Афганистана. Потом они посадили на трон свою марионетку Кармаля, а он извратил политику партии начал гражданскую войну, он начал проливать кровь афганцев в угоду шурави. Пока не было Кармаля и шурави, пока были товарищ Амин и Тараки — никакой войны не было! Как только появился Кармаль — началась война!

Потом шурави убрали Кармаля потому что он много пил! Шурави давали ему водку, а он ее пил! Он совершенно не занимался управлением Афганистаном, и поэтому управлять вынуждены были другие люди, такие как рафик Наджиб, который тогда был начальником разведки. Рафик Наджиб видел, что творят в Афганистане шурави, и это ему не нравилось, он не раз приходил к Рафику Кармалю и говорил: рафик Кармаль, так нельзя, это предательство интересов революции, мы должны сами решать что нам делать, а не слушаться шурави. Но рафик Кармаль говорил ему: отстань, сам разберусь, ты не генеральный секретарь партии и ничего в этом не понимаешь! А потом он начинал пить водку, которую приносили ему шурави!

Потом шурави увидели, что рафик Кармаль пьет так много, что в партии уже пошли разговоры о недостойном поведении рафика Кармаля. Тогда шурави поняли, что так дальше нельзя и сняли рафика Кармаля, а вместо него поставили рафика Наджиба, потому что видели, что рафик Наджиб умеет много работать и болеет душой за Саурскую революцию. Но они не знали о том, что рафик Наджиб не хочет, чтобы шурави управляли Афганистаном, а рафик Наджиб им этого не сказал, потому что он знал, что если скажет — то он не будет избран генеральным секретарем, потому что это запретят шурави!

Потом, когда рафик Наджиб был избран генеральным секретарем — он сказал шурави: хватит лить кровь в Афганистане, надо вести дело к миру. Но шурави не захотели вести дело к миру, они хотели и дальше воевать, чтобы афганцы убивали друг друга. Рафик Наджиб добился того, чтобы было объявлено о том, что афганцы и власть, поставленная саурской революцией не хочет больше воевать, и во главе этого дела поставил своего друга и товарища по партии, рафика Сулеймана Лаека потому что это хорошо известный и всеми уважаемый человек. Рафик Лаек вел переговоры с ашрарами о том, чтобы они переставали лить кровь и приходили на афганскую землю только с миром. Рафик Лаек говорил им: вот вы живете на чужой земле, вам там плохо, вас там не считают за людей и не дают землю чтобы обрабатывать ее, а вместо этого дают автомат и посылают вас убивать афганцев таких же как вы сами. Зачем вы это делаете? Разве это правильно? Не лучше ли жить в мире и дружбе, так чтобы жить на своей земле и чтобы никто никого не убивал? Так говорил рафик Лаек и моджахеды из Пешавара прислушивались к его словам, потому что рафик Лаек мудрый и уважаемый человек как по тут сторону границы, так и по эту, он происходит из уважаемого рода и все знают это. Но шурави видели, что делает рафик Лаек и мешали ему делать это, как только он договаривался о том, что какая то банда моджахедов должна была сложить оружие и перейти на сторону властей — так шурави начинали бомбить ее, чтобы разозлить, и чтобы дальше проливалась кровь простых афганцев, хотя рафик Лаек и рафик Наджиб сказали, что ее и так пролилось очень много, и нам всем не будет прощения за это!

Когда рафик Наджиб увидел, что шурави мешают Афганистану жить в мире — он сказал шурави, что им надо уходить из Афганистана и больше не мешать афганскому народу жить в мире! Что они неправильно поступают, что постоянно провоцируют войну, и даже сами убивают друг друга! Что это не по-ленински и не по-коммунистически! Сначала шурави сказали, что они согласны уйти и дать Рафику Наджибу добиться мира для афганской земли. Но потом оказалось, что шурави опять солгали! Вчера рафик Лаек пришел к рафику Нажибу и сказал, что его шурави вызвали в Москву и сказали: убей Рафика Наджиба и будешь генеральным секретарем партии, и опять будем вместе воевать с ашрарами! Рафик Лаек не сказал нет, потому что знал, что если он скажет нет — то его тут же убьют! Он сказал, что подумает, а как только снова приехал в Кабул — то, как честный человек и член партии сразу пришел к рафику Наджибу и сказал ему, о чем с ним говорили шурави!

Рафик Наджиб, зная, что шурави будут против, договорился все равно о том, что будет мир, и вместо шурави в Афганистане будут китайцы, которые тоже коммунисты, но шурави их ненавидят, потому что китайцы не хотят им подчиняться и пустить шурави к себе, чтобы там тоже воевали, и чтобы лишиться своей земли из-за войны. Он договорился с американцами, что они не будут поддерживать больше ашраров, а вместо этого помогут Афганистану, чтобы он жил в мире.

Шурави, узнав о том, что делает доктор Наджиб, решили разорвать землю Афганистана на части, что бы мы так и дальше воевали друг с другом. Люди шурави пришли к известному бандиту и врагу саурской революции Ашмад Шаху по прозвищу Масуд и сказали ему — помоги нам, и мы оторвем от Афганистана часть земли, и присоединим ее к своей земле, а ты будешь там амиром. Масуд согласился, потому что он враг Саурской революции и желает зла Афганистану. Когда он согласился — шурави обрадовались, пошли к рафику Танаю и сказали — помоги нам убить рафика Наджиба и рафика Лаека — и тогда ты будешь править в Кабуле. Рафик Танай давно мечтал о власти, но народ ему не давал, товарищи по партии не доверяли ему, зная о его жестокости. Рафик Танай хотел власти и поэтому сказал шурави — хорошо я сделаю так, как вы скажете!

Когда рафик Наджиб узнал все это — он собрал чрезвычайное заседание Политбюро нашей партии и пригласил на него рафика Таная, чтобы он дал отчет в своих делах, как он предавал революцию вместе с шурави, желая захватить власть, как он воровал деньги и как он расстреливал честных членов партии, хотя рафик Наджиб ему не разрешал делать этого. Рафик Танай сказал — я не пойду, потому что я не признаю власти партии, и твоей власти тоже не признаю, я сам по себе. Тогда Политбюро собралось без рафика Таная и исключило его и группу других товарищей из партии за такие высказывания и антипартийную деятельность вместе с шурави.

Узнав об этом, рафик Танай испугался того, что ему придется отвечать перед партией за свои дела и побежал на север, в Баграм, где стоят самолеты шурави и скрылся там, под их защитой. Когда шурави узнали, что сделал рафик Наджиб, они сказали ему: одумайся и верни рафика Таная в партию, потому что он честный человек. Рафик Наджиб сказал: я не буду этого делать, потому что он предатель и вредит делу мира в Афганистане. Тогда шурави сказали: если ты не сделаешь этого — мы придем в Кабул и сами это сделаем, потому что мы сильнее тебя. Рафик Наджиб не испугался и сказал: у Афганистана тоже есть армия.

Товарищи! Офицеры и солдаты, коммунисты! Судьба Афганистана в ваших руках! Мы и только мы должны определять будущее Афганистана! Шурави предавали нас до этого и хотят предавать еще раз! Мы не хотим воевать с шурави! Мы не хотим убивать их! Мы хотим — чтобы они просто ушли! Просто ушли — разве это много? Ответьте мне!

Тишина. Только с гор — подувает ледяной ветерок да поднимается к небу пар

— Нет… — негромко сказал кто-то

— Нет! Ты прав, нет, мы не много хотим! Русские гости в нашем доме, это так — но они злоупотребляют гостеприимством. Мы просто должны сказать им — уходите! Мы должны поблагодарить их и с миром проводить из нашего дома. Мы, афганцы! Мы, пуштуны, узбеки, таджики — все, кого приютила эта земля — должны решить ее судьбу так?

— Так… — закричали нестройно — но уже несколько человек

— Рафик Наджиб и рафик Лаек — те, кого выбрала партия. Те, кого выбрали мы все! Они сказали: Афганистан сам решит свою судьбу! Афганистан сам придет к миру! Афганистан сам решит, с кем ему дружить! Мир, товарищи!

— Мир! — закричали уже многие и громко

— Афганистан!

— Афганистан! Афганистан! Афганистан!!!

А вы думаете, как получается, что целые дивизии переходят на сторону душманов? А вот так вот — все и получается. Просто удивительно, насколько афганцев легко завести и распропагандировать. Тем более — если подобрать правильные слова. А эти слова писали умные, очень умные люди. Здесь ни слова не говорилось об отступлении от завоеваний Саурской революции. Здесь лишь мельком прозвучало о дружбе с США и ни слова не сказали о том, что уже достигнута принципиальная договоренность с группой монархически настроенной оппозиции — за эту договоренность отвечал Лаек со стороны компартии и Себгатулла Моджаддиди — со стороны вооруженной оппозиции, которому удалось создать твердую четверку — четверку партий, готовых пойти на примирение в случае установления в Кабуле устраивающей их власти. Никто не проговорился о том, что один из вариантов плана предусматривает одновременно нападение на русские гарнизоны боевиков вооруженной оппозиции, частей, верных заговорщикам и отрядов китайского и пакистанского спецназа. Никто не проговорился о том, что монархическая оппозиция намеревалась вернуться в страну и занять в ней высокие посты — а ведь все они были крупными землевладельцами после их возвращения неминуемо бы начался передел земельной собственности с большой кровью. Авторы этого послания били по самому больному — по нестабильности власти, по частым, неоправданным сменам власти, по грызне в высших эшелонах власти. Коммунистический режим был плох тем, что воображал, будто народу нужно знать только то, что ему нужно знать — а что не нужно, то не нужно и нечего выдумывать. Получается же на деле наоборот — если ты не выступишь и не расскажешь свою точку зрения на произошедшее, которая будет, по крайней мере, выглядеть правдиво — за тебя это сделают другие, такого надуют людям в уши, что хоть стой хоть падай. Вот и надули — желающие всегда найдутся.

— Рафик Назимутдин?

Заместитель командующего полка по политической части досадливо обернулся. Из темноты к нему бежал командир первой роты Шараф, верный и исполнительный.

— Тебе чего?

— Я хочу с вами посоветоваться. Если вы говорите, что рафик Лаек и рафик Наджиб в опасности — то почему вы приехали поздно ночью? И где командир пока, разве он не должен быть здесь?

— Ваш командир полка убежал с гнусным предателем дела Саурской революции Танаем.

— Почему? — недоуменно сказал Шараф — еще час назад он был дома.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю и все, рафик майор. Он точно был дома еще назад, я это точно знаю, слово коммуниста!

Шараф и впрямь знал, что командир четыреста сорок четвертого полка был дома. Два часа назад он, используя свои навыки коммандос, которые ему дал шурави, лез через забор, чтобы поговорить со старшей дочерью в семье, красавицей Аминой. Если бы отец узнал… было бы плохо, потому что это на словах афганцы были сторонниками новых, коммунистических ценностей — посягательство на семью, на семейные ценности, на право мужчины вершить суд в семье любой афганец воспринимал очень остро.

— Что-то ты слишком много знаешь, Шараф — недобро сказал Назимутдин — может быть, ты тоже сторонник Таная?

Рафик Шараф все понял — все-таки он был слишком молод, а как все молодые — и доверчив. Сам рафик Назимутдин на партийных занятиях говорил им: если что-то не понимаете, подходите и спрашивайте у меня. Если вы услышали что-то на базаре, даже плохое — не шепчитесь по углам — а скажите вслух, не бойтесь. Если это плохое — коммунистическая организация полка разъяснит и поправит вас, не даст вашим мелким ошибкам превратиться в непоправимые. Сейчас Шариф понял, что предатели не шурави не Танай — а предатели те, кто сейчас стоят перед ним, они хотят поднять полк на мятеж, пойти против закона. Он шарахнулся в сторону, срывая с плеча автомат — но не успел. Офицер ХАД с удавкой оказался быстрее.

— Ты видел?

— Что?

— Рафика Шарифа убили.

— Нет… Ты что-то не понял…

— Что вы там шепчетесь! — окрикнул офицер ХАД, ехавший с ними в одной машине. Он и в самом деле не слышал, что они сказали — сидел у самого заднего борта, напряженно всматриваясь во тьму. Гудел мотор, шумела под колесами дорога, и услышать тихий разговор двух сослуживцев у самой кабины было невозможно.

— Ничего, рафик офицер! — ответил второй — рафик Моманд говорит, что он давно подозревал, что Танай гнусный предатель! Он знает — все халькисты только и ждут, чтобы ударить революции ножом в спину!

— Тише там! — сказал офицер, но не зло, скорее, с грубоватым одобрением сказанного

Первый, который затеял разговор, и которого звали Моманд помолчал, потом начал опять.

— Я видел. Я же первым шел. Рафика Шарифа тащили за ноги.

— Кто?

— Эти! ХАД!

— Ты что-то перепутал…

— Нет, не перепутал. Если хочешь идти на убой как баран — иди. А я не пойду!

Офицер опять оглянулся, друзья замолчали

— Я не верю, что шурави нас предают! Помнишь, как в прошлом году шурави прислали вертолеты и нас спасли!? Предатели так не делают.

— Но они не хотят мира…

— Это наши правители не хотят мира! Они грызутся друг с другом, а теперь затеяли мятеж! Вот он провалится и нас расстреляют!

— И что ты хочешь делать?

— Бежать надо! Домой!

Второй подавленно замолчал. И того и другого набрали по партийному призыву, они пошли сами — и тем самым отличались от обычного афганского солдата, которых перевозили до места службы со связанными руками, чтобы не убежали. Для солдат полка коммандос принять решение на побег было намного сложнее, чем для обычного афганского сорбоза.

— Не убежим. Видишь… — второй показал на офицера ХАД

— Да не сейчас. Когда приедем. Ты со мной?

— Даже не знаю…

— Решайся! А то за мятеж расстреляют!

За брезентовым бортом машины проплывали уже постройки Кабула…

Несколько УРАЛов — новеньких, только полгода назад сошедших с конвейера в Миассе, коммандос доставалось самое лучшее — прошли «шайбу», завернули на Дар-уль Амман, достигли советского посольства, тяжело дохнув, остановились…

— Из машин! Быстрее!

Грохот сапог по асфальту, бряканье оружием. Все, что успели сделать шурави — это затворить двери посольства, прапорщик, охранявший ворота нырнул внутрь, ворота захлопнулись. Большая часть посольских живет не в самом посольстве, хотя там целый комплекс зданий, есть места, где разместиться — но все же предпочитали жить в специальных микрорайонах, построенных для советских.

— Пошли! Пошли!!

К досаде Моманда они встали прямо на Дар-уль-Амман, напротив дверей посольства. Улица широкая хорошо освещенная, один из главных проспектов Кабула. Ее уже привели в порядок — но оспины от разлета осколков на стене видны до сих пор.

— Строимся! Дистанция пять метров, спиной к посольству! Никого не пропускать! Да сюда вставай, сюда, сюда! Вот так! И стой!

Моманда поставили рядом с его другом, примерно в двадцати метрах от дверей посольства. Как и всех — спиной.

Стукнула калитка, наружу вышел человек в черном костюме, шерстяном, ГДРовского покроя и наброшенном на плечи плаще.

— Что происходит! Кто командир!?

— Я майор Назимутдин! Четыреста сорок четвертый полк, командир полка.

— Что происходит? Что за балаган посреди ночи?!

— Нас прислали на усиление охраны посольства.

— Чей приказ?

— Начальника ХАД, рафик. Получена информация о возможности новых терактов.

— Что за ерунда! Предъявите приказ!

Ложь!

Все ложь! Когда их выстроили — майор Назимутдин сказал, что это приказ самого рафика Наджиба. А теперь, когда его спрашивает шурави — он говорит что это приказ начальника ХАД! Он говорил, что шурави враги и надо попросить их вон — но вместо этого он теперь говорит шурави о том, что подразделения полка прибыли на усиление режима безопасности посольства! Точно мятеж, Назимутдин лжет. А их — расстреляют за мятеж.

Надо бежать…

Моманд сделал шаг в сторону. Потом еще шаг. Скосил глаза на друга и кивнул — мол, пошли. Пока Назимутдин говорит с шурави — надо бежать, только пересечь улицу и бежать…

— Стой! Ты куда!

Офицер ХАД, который заметил, как они говорили — все же не поверил словам о Танае — предателе и решил понаблюдать за подозрительным солдатом из темноты. Он был опытным человеком — не зря учился на краткосрочных курсах, организованных для органов безопасности молодой республики сотрудниками КГБ СССР — и знал, что если тебе что-то кажется подозрительным — скорее всего, так оно и есть.

— Стой!

Моманд в панике оглянулся, его друг стоял как вкопанный. Он бросился влево и вперед, чтобы ускользнуть от ХАДовцев — но тут наперерез ему выбежал еще один.

И здесь сыграли роль указания, которые были даны майору Назимутдину при подготовке переворота. Как одного из самых преданных людей, его поставили на один из ключевых объектов — советское посольство, кроме того — сейчас должны были подтянуться четыре из двенадцати БРДМ, которые имелись в президентской гвардии и взять под контроль дорогу к министерству обороны Афганистана — единственную крупную дорогу, министерства стояло как бы в тупике и это была единственная дорога к нему. Его строго предупредили, что посольство — это особо важный объект, он защищен дипломатическим правом, потому нельзя допускать инцидентов, и стрелять можно только в самом крайнем случае. Назимутдин передал это тем, кто был выделен ему в помощь, и как любой начальник — устрожил переданный сверху приказ, предупредив, что расстреляет собственноручно всякого, кто посмеет открыть стрельбу без его, Назимутдина приказа. Поэтому — по перебежчику не открыли огонь, а принялись ловить его руками.

Назимутдин пошел на сближение с ХАДовцем, планируя применить прием САМБО — но увидел, что на них бегут еще трое. Тогда — он резко изменил свои планы, и побежал прямо к воротам, на группу стоящих рядом с ними, с приоткрытой калиткой людей — там был советский дежурный, Назимутдин и советский прапорщик, охранявший ворота.

— Мятеж! Мятеж! — заголосил Моманд, изо всех сил стремясь добежать до калитки.

— Что? — глупо спросил Назимутдин.

Из всех, кто был там — первым сориентировался прапорщик — в конце концов, он бы военным и прошел дополнительную подготовку, чтобы стоять у этих ворот. Пока и афганский майор и советский дипломат пребывали в растерянности — он красивым ударом в подбородок в секунду выбил дух из подозрительного афганского майора, подхватил его, чтобы тот не упал — получилось так, что майор был у него как бы подмышкой, схватил другой рукой за руку советского дипломата, за которого он отвечал — и ломанулся к калитке, которая была специально приоткрыта для такого случая.

Мимо, топая как паровоз, проскочил Моманд, он был у самой калитки и не намеревался останавливаться. В калитку он ударил всем телом, не видел, закрыта она или открыта. Оказалось, что открыта, он проскочил внутрь — и в следующий момент упал от ударом приклада по голове, который нанес стоящий за воротами сотрудник КГБ. На Моманде была каска, если бы ее не было, дело бы закончилось черепно-мозговой травмой, но она была, и его всего лишь оглушило. Он остановился, как был, получивший удар кувалдой по голове — и тут на него бросились еще двое.

В следующую секунду, в дверь спиной вперед протиснулся прапорщик, просто чудо, как он сумел протащить афганского майора за собой, потом специально пробовал — не получалось. Он бы тоже получил удар по голове — но он знал волшебное слово, которое оговорил со стоящей у стены группой поддержки, и которое означало «свой». Он выкрикнул его, и по голове не получил — а следом, едва не упав. Влетел советский дипломат.

— Закрывайте! — успел проорать прапорщик

Сразу двое навалились на дверь — и вовремя, потому что с той стороны в нее с всего маха врезались афганцы. Все это безумие происходило без стрельбы, под выкрики с одной стороны, тяжелое сопение и мат — с другой. В дверь заколотили то ли прикладами, то ли ногами — но русские дверь удержали и как-то умудрились защелкнуть засов на ней. В конце концов — только недавно прошли чрезвычайные учения, и каждый знал, как действовать. В дверь барабанили уже со всей силы, тогда один из русский поднял автомат и шарахнул одиночным в небо. Удары с той стороны моментально прекратились…

— Закрыто!

— Вы… Вы… Дипломат, которого в суматохе сбили с ног, поднимался, успевая еще и отряхиваться — вы что себе позволяете?!

— Щас бы они вас…

— Вы сорвали…

Обиженного в лучших чувствах дипломата — есть такие, они и с людоедами будут вести переговоры, пока те связанные будут их до костра тащить, уже не слушали. К воротам сбегались военные, гражданские, все слышали выстрел. Рядом наконец-то связали Моманда, который активно сопротивлялся, подняли его на ноги

— Пашту? Дари? — громко кричал кто-то рядом

— Пашту. Пашту поежим.

— Переводчика с пушту сюда! Иван Тарасович!

— Тут я! Тут!

— Пропустите! Да разойдитесь вы…

Рядом с земли подняли Назимутдина, его не связали, но изрядно помяли.

— Держите кто-то ворота!

В центр столпотворения протолкался переводчик

— Говоришь на пушту? Это хорошо. Расскажи кто ты, и как попал в советское посольство.

— Я Моманд, сержант Моманд. Служу в афганской армии. Мятеж начинается!

— Где ты служишь?

— Четыреста сорок четвертый полк. Коммандос, я доброволец и коммунист.

— Это хорошо. Почему ты говоришь о мятеже?

— Вот этот! Он выстроил нас ночью и сказал, что надо выгнать шурави из Афганистана. А потом приказал садиться в машины!

— Кто этот?

— Да врет он все… — майору Назимутдину не дали договорить, угостив хорошим ударом поддых. Нервы у тех, кто бы во дворе окруженного посольства начинали сдавать.

— Кто этот человек?

— Это Назимутдин, майор, особист в нашем полку из ХАД. Он сказал, что шурави мятеж готовят и товарища Наджиба хотят свергнуть и убить. Надо этому помешать. Я не поверил! Я не поверил!

— И правильно не поверили, молодой человек…

— Расходимся! Расходимся! По местам! Кто не получил оружие — приказываю получить! Расходимся. Нечего толпиться.

Так, благодаря глупости сразу нескольких людей мятеж, толком еще и не начавшийся — пошел вкривь и вкось. Впрочем — от афганцев, которые толком не научились воевать без шурави и на седьмой год войны — другого и ожидать не стоило.