Лидер самого крупного бандформирования, относящегося к афганской вооруженной оппозиции Гульбеддин Хекматьяр ехал в лагерь, где готовились его и не только его люди, чтобы проверить — как идет подготовка. Только что ему выделили, безусловно, щедрый грант — десять миллионов долларов сразу и это только ему одному — для того, чтобы он совершил теракты в Ташкенте, Душанбе, Ленинграде и Москве. А для того, чтобы сделать это — нужны были опытные, очень опытные люди. Или — люди фанатичные, готовые умереть для того, чтобы покарать кяффиров в их городах. Первых в Афганистане не было — а вот вторых было в избытке. Именно для них сейчас в Аттоке создали особые курсы, где перебежчики, которые предали Родину и дезертировали — учли афганцев говорить по-русски, ориентироваться и жить в России. Это было заделом на будущее — первые террористические акты должны были совершить те, кто был отправлен на учебу в СССР, пообжился там, вернулся в Афганистан — а потом перешел на сторону моджахедов. Или те, кто УЖЕ ЖИЛ в СССР, направленный на обучение такими людьми, как Сулейман Лаек и иже с ними. Но таких людей было мало, считанные единицы — а здесь, в лагере Атток учились уже десятки, чтобы не затихало пламя джихада, чтобы ветер нес его дальше, нес по странам и континентам, поджигая там, где его, пламени, не было никогда.

Гульбеддин Хекматьяр, как и остальные участники Пешаварской семерки предпочитали проходимый по горам, не слишком большой и комфортный Мицубиси-Паджеро. Послушав умных людей в пакистанской разведке, которые курировали его, он купил четыре совершенно одинаковых автомобиля — доходы от наркоторговли это позволяли — и каждый раз садился в разные машины и на разные места, когда-то спереди, когда-то сзади — а на остальные места рассаживалась охрана. Темные стекла и такая вот постоянная смена машин снижали шансы на успех покушения в четыре раза.

Хекматьяр возвращался с «богомолья» если это можно было так назвать, только что он посетил знаменитое медресе Хаккания, где получил одобрение и разрешение на джихад против неверных. Там же ему дали несколько кассет с записями проповедей известных имамов, где они призывали к священной войне — кассеты надо было размножить.

В этот же день еще один лидер непримиримой оппозиции, профессор Бурханутдин Раббани вышел из ворот своего собственного дома, купленного на доходы от наркоторговли и с достоинством неся свое обрюзгшее от излишеств тело, впихнул его на заднее сидение джипа Митсубиши Паджеро. Дверь за ним закрыл Залмай, его телохранитель и фактотум.

Профессор исламского права Раббани родился в сороковом году, по национальности он был таджиком из племени яфтали. Родился он в религиозной семье, с детства проявлял повышенный интерес к религии, поэтому учиться его отдали в медресе Абу Ханифия в Кабуле. В пятьдесят девятом году Раббани заканчивает его и получает духовное звание, поступает на факультет теологии Кабульского университета. В шестьдесят третьем заканчивает факультет и остается на нем преподавать, именно тогда он попадает под влияние профессора теологии Г.М. Ниязи, преподавателя этого факультета — хотя еще с пятьдесят восьмого имя Раббани стоит в списках членов запрещенной организации Аль-Ихван аль-Муслимун — братья мусульмане, созданной в Египте и проповедующей вооруженное сопротивление законным властям. По окончании университета Раббани возглавляет молодежное крыло братьев — мусульман в Афганистане, организацию Джаванан-и-муслимен, мусульманская молодежь.

В шестьдесят пятом Раббани уезжает в Египет — гнездо братьев-мусульман и рассадник исламского экстремизма в те годы, поступает в религиозный университет Аль-Азкар и заканчивает его, проявив недюжинные способности. Вернувшись в Кабул, он возвращается на факультет теологии — и как раз в этом и следующие годы окончательно оформляется центральная подрывная организация исламского толка в Афганистане. Это именно Джаванан-и-муслимен, молодежная организация братьев-мусульман. Создается пятерка, своего рода высший совет, в который входят Г. М. Ниязи, Б. Раббани, М. Тавана, А. Р. Сайяф, и Г. Хекматияр и военная секция, которую возглавляют Г. Хекматияр и С. Нафатьяр. Именно деятельность Раббани заложит основы того, что станет потом знаменитой «Пешаварской семеркой», высшим советом лидеров террористических организаций афганских беженцев.

Тем не менее — в повседневной жизни Раббани никогда не отличался благочестием. По Кабулу ползут недобрые слухи — профессор исламского права участвует в пятничных «посиделках» у известного афганского купца, одного из богатейших людей страны Керим-бая, посиделки эти обычно заканчиваются изнасилованием детей. Помимо этого, профессор занимается и предпринимательством: экспортирует ковры в Пакистан, а оттуда ввозит контрабанду. И если король Захир — шах человек добрый, не обращает внимания до тех пор, пока все это не угрожает лично ему — то его двоюродный брат Мухаммед Дауд — человек более жесткий и решительный. Сразу после его прихода к власти начинаются облавы на исламистов. Раббани удается избежать ареста, он скрывается и бежит, сначала в зону племен, где правительство уже давно не имеет власти, потом в Пакистан. Это спасает его — если бы тот находился в стране, к примеру, в период правления Амина — скорее всего Раббани был бы схвачен и убит. Амин не терпел конкурентов и «зона племен» его не останавливала — людей заживо сбрасывали в шахты целыми племенами.

Попав в Пакистан одним из первых, Раббани попал на крючок и пакистанских и американских, возможно и британских спецслужб. Первоначально, именно его прочили на роль лидера объединенной оппозиции — но попытка провалилась, лидеры семерки были практически непримиримы не к советской власти, а между собой. Сам Раббани тоже не терял зря времени — ему удалось стать одним из крупнейших наркоторговцев региона, организовать собственные лаборатории в районах Дара Адам Хель и Черат. Большинство людей, которые входят в его банды — хронические наркоманы, вот почему им поручали самые жестокие и грязные дела. Профессор права отличался особой жестокостью — отправляя людей в Афганистан он приказывал отравлять колодцы, убивать учителей и врачей, взрывать больницы и школы. Творимое им было настолько ужасно, что монархисты во главе с Моджаддиди отвернулись от него, не желая иметь в Раббани ничего общего. Вот такой человек выехал сейчас со двора собственного дома, купленного им на имя Тафиль Мохаммад. В этом доме он устроил склад героина — налета полиции он не опасался — и содержал гарем, в котором были как мальчики, так и девочки, дети афганских беженцев. Гнева Аллаха профессор богословия тоже почему то не опасался.

А напрасно.

В районе военного госпиталя к белому внедорожнику, в котором ехал профессор Раббани, выдерживая расстояние в две-три машины, пристроилась кроссовая Ямаха с двигателем в четыреста кубических сантиметров, очень мощная и норовистая как конь, способная прыгать по ступенькам и чуть ли не ездить по стенам. На мотоцикле ехали два человека, оба в больших шлемах с забралами и кожаных мотоциклетных куртках. Ни водитель, ни единственный телохранитель Раббани — этих людей не заметили, да они и не старались показываться на глаза.

Сам профессор напряженно размышлял.

Не далее как вчера к нему пришли доверенные люди и сказали, что Хекматьяр получил на взрывы в Москве десять миллионов долларов, а он — только полтора. Это было оскорбление, принижение его по сравнению с другими воинами Аллаха и с этим надо было что-то делать. Миллион долларов был уже украден, переведен в ФРГ и положен на банковский счет на имя того же Тафиля Мохаммада, полмиллиона пока оставалось и надо было придумать, что ними делать — потому что найти людей, готовых взорвать Москву довольно просто. У Раббани было полно людей, которые за дозу героина взорвут что угодно, себя в том числе. Оставалось додуматься, как переправить их в Москву — но профессор полагал, что с полумиллионом американских долларов это не проблема. И надо потребовать с американцев еще — в конце концов у него что, в шесть раз меньше людей, чем у Хекматьяра? Кормить то всех надо и себя в том числе.

Трагедия случилась у госпиталя. Совсем рядом от американского консульства, его охранники видели что произошло — но не поняли и не сумели задержать убийц. Там постоянно пробки, центр города, а ездят все как хотят и хаотичное броуновское движение машин в сопровождении какофонии клаксонов и злобных ругательства на десятке языков и вовсе лишают стороннего наблюдателя надежды понять, что происходит. Пока водитель Раббани, барабаня по ступице руля и злобно ругаясь пробирался вперед, мотоциклисты, улучив момент, рывком оказались рядом. Никто — ни телохранитель, ни сам Раббани не успели ничего понять. Профессор недовольно посмотрел налево — раскатистый треск мотоциклетного двухтактника сильно действовал на нервы — и успел увидеть только автомат с толстой трубой глушителя в руке пассажира мотоцикла, прежде чем град пуль пригвоздил его к сидению.

Опустошив магазин чешского Скорпиона излюбленного оружия для террористических акций левых террористов — автоматчик хлопнул по плечу водителя и они, прорвавшись через хаос перекрестка умчались по направлению к Артиллери Роад. Никто не успел не то что задержать их — но даже запомнить, чтобы потом дать полиции хоть какое-то описание.

Машина с Гульбеддином Хекматьяром выскочила на так называемое «национальное шоссе номер один» — дорогу «Пешавар-Кабул», которая так называлась, по крайней мере, в Афганистане — но почти сразу съехала с нее, запрыгала по камням. Потянулись с обеих сторон лагеря беженцев — в голом поле, на безжизненной, промерзающей зимой и изнывающей от жестокого зноя летом земле стояли палатки, часто обложенные камнями, тут же играли дети, кое-где стояли привязанные тощие лошади. Тот, у кого была лошадь — считался богачом.

Хекматьяр хладнокровно размышлял. Ему пообещали пост премьер — министра страны, но он его не устраивал. Этот подонок и бачабоз не имеет и трети людей от того количества, какое есть у него, но как ему сказали — Раббани политически приемлем. Это Раббани то! Которого изгнали из Кабульского университета не за антиправительственные взгляды, как он любит говорить — а за то, что он насиловал детей! Это Раббани то, у которого все его люди — наркоманы, бачабозы, подонки, отравляющие колодцы и вырезающие школьных учителей. Это Раббани, который торгует наркотиками больше, чем он, Хекматьяр и который сам является наркоманом!

Политически приемлемый…

Вообще, ситуация складывается опасная, конец кабульского коммунистического режима близок, и надо думать, что будет потом — кто и с против кого будет блокироваться. И кому добивать правительственные войска, проклятых коммунистов. К гадалке не ходи — это все попытаются возложить на него. У него — самая сильная группировка, каждый третий моджахед подчиняется ему, Хекматьяру. Поэтому — все будут блокироваться против него. Моджаддиди возглавит монархическую группировку, его зять Лаек — член Политбюро ЦК НДПА, как бы не получилось так, что Лаек, собрав коммунистическую армию, перейдет на сторону Моджаддиди. Тогда не стоит и думать ни о втором ни о первом посте в государстве — уцелеть бы. Моджаддиди и монархисты, если воцарятся в Кабуле — начнут на их охоту, сам Себгатулла лично пошлет убийц за ним, между ними — кровь. Надо что-то решать, и как можно быстрее.

Хекматьяр достал плейер Сони, вставил в него одну из кассет, которые ему дали в Хаккании — удобная штука, ходишь, и слушаешь, жалко, американцы не дали денег чтобы закупить такое для каждого моджахеда, сказали — это лишнее. Американцы — как дети, они не понимают, что вот это-то как раз не лишнее, что человека невозможно заставить воевать в горах, на морозе, только на кислом молоке и черствых лепешках, схватываться с советским спецназом и ждать налета советских вертолетов за деньги. Нет, нет, и еще раз нет — только вера, искренняя вера заставит этих молодых парней, которые еще и девушки то не видели — идти на смерть с именем Аллаха на устах. Купить за собственные деньги? Нет, это форменная глупость, он воюет за деньги американцев и пакистанцев, а если за собственные покупать…

Мысли — недобрые, тревожные. Гульбеддин сорвал с головы наушники, выключил кассету.

Против него будут все. Все захотят победить за его счет въехать в Кабул, а потом предать. Раббани, который клянется ему в верности — предаст его сразу, как только въедет в Арк. Предаст и прикажет убить — этот наркоман и бачабоз особенно жесток, ему нет равных по жестокости. Моджаддиди его ненавидит лютой ненавистью, за ним — все монархисты, к ним может присоединиться и Халес — он тоже его ненавидит. Ахмад Шах Масуд — говорить нечего, в свое время он пытался убить Масуда и потерял половину личной охраны при той попытке. Масуд об этом помнит и отомстит при первом удобном случае. Он сидит в Пандшере, ему все равно против кого воевать — и у него опасные контакты с шурави. Как бы не получилось так, что они войдут в Кабул — а Масуд, Достум, еще несколько племенных князьков — снюхаются с Советами, получат оружие, инструкторов и будут воевать против них. С них станется!

Американцы — играют в свою, непонятную игру. Его люди в Кабуле доносили — что Наджибулла почему то слишком спокоен, спокойно и все руководство афганской разведки. Уж не получится ли так, что американцы снюхаются с кабульским режимом — и они, моджахеды, добывшие кровью эту победу — окажутся между двух огней.

Американцам на них плевать, Хекматьяр это давно уже понял. Американцам плевать на ислам, на Афганистан, на пуштунов — им плевать на все, они их презирают. Американцы играют в свою игру — они собрали в Пакистане бандитов со всего Востока и создают террористическую группировку для того, что вести против Советов террористическую войну. Все эти подонки, которые собрались в Пакистане — у них нет ни земли, ни имущества, ни родины, ни чести. Они изгои, им на кого укажи — того они и будут убивать. Они не воюют за землю, они воюют за деньги, это долларовый ислам, ислам, щедро подпитанный бальзамом зеленых банкнот.

Сам Хекматьяр запрещал миссионерам из Саудовской Аравии у себя проповедовать. Понимал, что стоит их только пустить — и все, его люди станут уже не его людьми. Но просто так — саудиты это тоже не оставят, у них деньги.

А как зарабатывать ему? Когда уйдут коммунисты, когда у американцев пропадет в нем нужна — как ему зарабатывать деньги?

Наркотики… Первым делом — ему надо захватить как можно больше плодородной земли. Нечего воевать за Кабул, там ничего не найдешь кроме смерти. Пусть псы грызутся за брошенную им кость. Пусть Раббани, если он так глуп — въезжает в Арк. Мало кто, из тех, кто воцарялся в Арке — умер своей смертью. Раббани не будет исключением, Моджаддиди — если он станет правителем Афганистана — переругается со всеми, в том числе со своими же монархистами. А ему надо — создать себе базу, захватить землю и наладить там производство героина. Белая смерть, белое оружие! Американцы еще не оценили его по достоинству. Они собираются посылать на север убийц, террористов и проповедников — но они ничего там не найдут кроме своей смерти. А он будет — посылать на север героин, все больше и больше героина! Пусть шурави травятся, пусть их дети становятся рабами белого порошка, пусть светлоглазых демонов, на руках которых кровь стольких воинов Аллаха — будет все меньше и меньше. Пусть они болеют и умирают — а он, Хекматьяр — будет богатеть.

А ведь — можно поставлять все это и американцам, ему наплевать на американцев, они ничуть не лучше шурави…

Водитель тормознул у ограды нового, недавно построенного лагеря, раздраженно ударил по клаксону. Охрана — двигались как сонные мухи.

— Уз! Уз! — раздраженно закричал водитель

В лагере, который создал Гульбеддин — готовили совершенно особенных воинов. Там готовили не боевиков — там готовили террористов, способных проникать в города и убивать щурави там. Бить в самые больные места. Убивать беззащитных.

Как только Хекматьяр вышел из машины — к нему подошел Алим. Бывший майор афганского ХАД, перешедший на сторону моджахедов недавно, когда начался процесс национального примирения — он быстро стал одним из доверенных лиц Хекматьяра.

— Для чего ты меня сюда вызвал? — недовольно спросил Хекматьяр

— Есть очень важная информация, эфенди. Мы поймали человека, который собирался покушаться на вас.

— Этого не может быть.

— Это так. Спросите сами.

— Веди…

Сопровождаемые автоматчиками, они зашли в одно из низеньких строений. Там, под охраной двух автоматчиков, на цепи сидел бача — подросток. Худенький, грязный, избитый до крови — ему не было и четырнадцати на вид.

Увидев эмира, один из пехлеванов, охранявших мальчишку, сильно ударил его ногой.

— Вставай, сын шакала!

— Нет! — резко сказал Алим

Пехлеваны смотрели на Хекматьяра, они не любили Алима, потому что тот был из ХАД — но Хекматьяр всем своим видом показывал, что в действия подчиненного вмешиваться не собирается.

— Уйди. И ты тоже.

Пехлеваны, ворча, повиновались.

— Где его взяли?

— Здесь. Его прислали к нам.

Алим присел на корточки.

— Ном шома чист?

Избитый бача не ответил.

— Ном шома чист, бача!

Сначала Хекматьяр даже не понял, что он слышит. Какое-то гудение… почт и не неслышимой для человеческого уха частоте. Потом — он различил отдельные слова и понял, что это пацан, бача, больше некому. Он пел «Аллах Акбар», пел постоянно, повторяя это раз за разом каким-то горловым, едва слышным пением — и почему-то становилось страшно.

— Прекрати это! Хватит! Я не хочу слушать!

Алим ударил пацана ногой по голове — и тот затих.

— Что это такое? Во имя Всевышнего — что это такое?

— Давайте выйдем, эмир. Выйдем на воздух… здесь нечем дышать.

Они вышли на воздух — морозный воздух гор освежил голову, Хекматьяр расстегнул куртку, сделанную из шкуры барана мехом вниз. Эта куртка — была очень теплой.

— Кто этот бача? Почему ты думаешь, что он собирался покушаться на меня?

— Дадалла! — крикнул Алим

Дадалла, одноглазый моджахед, личный телохранитель, верный как собака, потому что Алим спас его от смерти по приговору шариатского суда, взял себе — сноровисто подбежал, поклонился в пояс.

— Слушаю, эфенди.

— Идти в мою комнату, под столом есть мешок. Принеси его мне. Мешок, завязанный — под столом. Принеси — только не вздумай уронить или дотрагиваться до того, что внутри.

— Слушаюсь эфенди…

Примерно в километре от лагеря — на горе, на горном склоне, на подстеленном шерстяном одеяле — лежал человек. Еще одно одеяло — накрывало его целиком сверху, его и его оружие.

Он лежал тут уже девятый день, хотя в это сложно было поверить, мало кто из людей мог выдержать хотя бы одну ночь на продуваемом жестоким ночным ветром горном склоне, в пакистанской Племенной зоне. Зимой здесь — пронзительно-холодный ветер и обжигающе холодное солнце, под которым можно загореть даже зимой, здесь голая, выметенная ветром земля и сухой, не тающий снег. Мало кто может выжить в этих горах — и мало кто пойдет в эти горы, ведь здесь нет ни зверя, ни птицы для охоты, ни дерева, чтобы срубить его на дрова, ни земли, чтобы бросить в нее зерно. Только горы, ветер, и жестокие люди, учащиеся убивать и умирать под гортанные выкрики «Аллах Акбар». Но он пришел сюда — потому что здесь был его враг, и ему, наконец, разрешили пойти и убить его.

Вместе с ним было его оружие. Длинная и тяжелая американская винтовка, которую надо было заряжать по одному патрону — но для пуштуна большего и не требовалось. Еще англичане знали, сколь метки пуштунские стрелки — а вот теперь это предстояло узнать и врагу капитана Мирзы, лучшего снайпера афганской армии.

Когда он увидел, как один за другим четыре белых одинаковых внедорожника въехали в ворота лагеря — он не обрадовался, потому что радоваться было нечему. Месть в жизни пуштуна — это не столько радость, сколько необходимость, позволяющая ему оставаться пуштуном и уважаемым в племени человеком. Он долго ждал этой мести, несколько лет он охотился за убийцей своего отца и братьев — и вот, наконец, время пришло. Никто и никогда не избежит мести пуштуна, и за умершего ответят его сыновья, месть свершится, пусть для этого пройдет и сто лет. Пуштун, свершивший кровную месть над своим врагом через сто лет, сказал — я поспешил…

Машины остановились, и из машин выскочили вооруженные автоматами пехлеваны, охраняя своего амира — но капитан Мирза никак на это не отреагировал. Время придет, он чувствовал, что время придет, надо только подождать. Пуля, пущенная из этой винтовки, летит к цели несколько секунд и у него будет только один выстрел. Поэтому, надо подождать, пока цель будет стоять. Тогда — он выстрелит.

Капитан Мирза начал готовиться к выстрелу…

— Я принес, эфенди…

Улыбающийся Дадалла — он был искренне рад тому, что ему удалось правильно выполнить поручение хозяина — подбежал с мешком.

— Иди…

Дадалла отбежал в сторону — но майор Алим знал, что он будет неподалеку, он никогда не выпустит его из вида. Прикажи — и он застрелит Хекматьяра и пойдет за это на дыбу со словами благодарности хозяину.

Вот какая здесь верность!

Майор развязал мешок, запустил в него руку и вытащил что-то вроде пояса. Матерчатый, шириной сантиметров десять, довольно толстый. В одном месте — виделся провод — но сам пояс был довольно аккуратным, было видно, что он прошит на швейной машинке.

— Что это такое?

— Это пояс, эфенди. В нем взрывчатка и металлические шарики. Что-то вроде мины, но она носится на человеческом теле.

Хекматьяр поежился. Он вспомнил, как у Масуда отловили смертника с миной в обуви. Но до этого — он никогда не прикладывал подобное к самому себе.

— Как он приводится в действие?

— Петлей, эфенди. Веревка с петлей — дернул, и…

Талибан! Больше некому! Фанатики, собравшиеся тут со всего Востока, подонки и уголовники. Правильно — он сделал свое дело, он им больше не нужен. Он воевал с шурави — а они хотят пожать плоды победы. И американцы — наверняка они с Талибаном, это их детище.

А если это не Талибан? Что если это бандиты из ХАД? Они пару раз уже использовали смертников, против того же Масуда.

Да нет, быть не может. Шурави никогда не позволят использовать для такого дела бачу. Такого просто быть не может.

Хекматьяр вспомнил непроницаемые, черные глаза муллы Асадуллы, с которым он разговаривал в Хаккании. Что-то он заподозрил еще тогда… ничего, они еще поплатятся. Проклятые лицемерные негодяи, они думают, что со своими проклятыми молитвами смогут победить воинов, закаленных пламенем Джихада. Да быть такого не может!

— Ты хорошо сделал, что показал мне это, Алим — сказал Хекматьяр — я прикажу наградить тебя из казны партии. Но будет нужно, чтобы ты сделал еще кое-что.

— Приказывайте, эфенди.

— Собери людей, сколько сможешь. Это должны быть люди с той стороны, желательно армейские офицеры или сотрудники ХАД… бывшие коммунисты, неважно. Главное, чтобы они были верными мне и не верили в Аллаха, понял? Наступают тяжелые времена и такие люди нам понадобятся, поэтому собери, сколько сможешь. Посули им жалование вдвое больше, чем оно у них сейчас, и скажи — что им не придется ходить на ту сторону. Потом скажешь — сколько человек ты собрал, и я дам вам оружие. И снова награжу тебя.

— Слушаюсь, эфенди.

Хекматьяр повернулся, чтобы идти к зданию, в котором была большая, мощная радиостанция, чтобы связываться с абонентами по всему Пакистану — и в этот момент смерть настигла его. Смерть пришла к нему в виде пули пятидесятого калибра, которая ударила его между лопаток и вырвала позвоночник. Лидер Исламской Партии Афганистана умер прежде, чем его тело упало на землю.

Алим — моментально упал на землю, покатился по ней — как учили передвигаться под огнем шурави.

— Ур! — крикнул он, но этого уже и не требовалось. С одного из постов открыл огонь ДШК, через секунду к нему присоединился еще один. Все новые и новые моджахеды выскакивали из строений, с криками бежали и стреляли в сторону гор. Одна из очередей — ударила по Алиму, моментально убив его — один из его врагов решил, что в этой суматохе — самое время свести счеты.

Пули ложились намного ниже, капитан Мирза полз назад, прижимая к себе сделавшую свое дело винтовку. Это были его горы, в них жил его народ — и он обязательно найдет укрытие среди своих, а потом переправится через границу. Если же нет… тогда он спокойно примет смерть, потому что он сделал то, что должен и рассчитался по всем долгам своей семьи. И значит — ему не будет стыдно смотреть в глаза отца, когда он вновь его увидит…