Темнело…

Зимой, в горах вообще темнеет быстро, световой день короток. Только трассеры режут ночь, да крики «Аллах Акбар!» действуют на нервы. Горы — как часовые вокруг. Чужие горы…

— Крупняка нет больше… — сказал кто-то.

Все отчетливо понимали, что это значит. Не было ни АГС ни крупнокалиберного пулемета. Они были отрезаны на этой высоте и кроме нескольких пулеметов, в основном РПК — у них ничего не было. Те, кто поопытнее понимали что будет дальше. Сначала минометный и ракетный обстрел — только мин побольше подтащат. А потом, уже ночью — атака до рукопашной обкуренных моджахедов смертников — если еще кто останется в живых после обстрела.

Вертолетов ночью не будет, корректировщика артогня кажется убили — по крайней мере артиллерии не видно и не слышно. Значит, точно крышка. Хорошо что молодые — а их и в этой гвардейской роте, той самой что брала дворец Тадж-Бек было достаточно — не понимают еще, что их ждет. А старики… а старикам просто холодно лежать среди камней на холодной земле…

— Здоровые… — сказал кто-то, понятно о ком — как звери. В черном все.

— Отставить разговоры! Следить по секторам! — старший на этом направлении, младший сержант Цветков пытался не показать, что страшно и ему — магазины добили?

— Так точно, тащ сержант — ответил из темноты кто-то.

— Не ссать! Наши уже выдвигаются!

А наши действительно уже выдвигались. Вопреки позднее распространенной информации — взвод не был брошен, информация о нем докладывалась командующему 103 дивизией ВДВ генералу Павлу Грачеву и даже командующему сороковой армией генералу Борису Громову. К высоте на усиление был направлен разведвзвод под командованием старшего лейтенанта Смирнова, выделена артиллерия. К сожалению, нелетная погода а затем и ночь не дали возможности поднять авиацию.

Сам Цветков не мог понять, что происходит впереди — Утес уже давно молчал, но молчали и духи, уже более получаса, только по другим секторам вели беспокоящий огонь, а его и вовсе оставили в покое. Он предполагал, что Утес уже захвачен духами и больше всего боялся, что он захвачен исправным или почти исправным, и сейчас ударит по ним. Если ударит — головы не высунешь.

Началось…

Дикий, истошный вой в темноте, похожий на волчий — душманы так парализовывали волю к сопротивлению — и тут же разрыв, тяжелый хлопок снаряда безоткатного орудия Б-10. А потом — на их позиции с трех сторон обрушился огненный шквал.

— К бою! — перекрикивая разрывы заорал Цветков и сам стал стрелять. РПК бил короткими, точными очередями, трассеры уносились в ночь, рикошетировали от камней. Духи были едва видны — только по вспышкам выстрелов, и по темным силуэтам на более светлом фоне посыпанного снегом склона. Эти уже не шли в психическую — поднимались в гору короткими перебежками, под прикрытием огня остальных…

— Слева!

Ствол пулемета разворачивается, очередь, еще одна. Хлопают гранаты, пока что впереди них. Склон не заминирован как это делают духи. Минировать нечем.

Перебежка — очередь. Опять перебежка. Пулеметчик всегда под прицелом. духи отчетливо понимают его опасность и переносят огонь вслед на ним, стараются выцелить. Перебегать приходится под пулями, они летят градом, отражаются от скал, уходят в небо…

В этот момент погибает гвардеец Андрей Кузнецов. Захлебываются пулеметы, рвутся гранаты, их уже почти не остается. Группе душманов почти в двадцать человек удается приблизиться к обороняемой позиции вплотную, рвутся с обеих сторон гранаты.

Уже в самом конце этой части боя, когда выведены из строя почти все пулеметы, погиб и сам пулеметчик Андрей Цветков. К тому моменту он оставался единственным выжившим пулеметчиком, остальных душманам удалось вывести из строя. Он вынужден был перебегать от одной позиции к другой, чтобы поддержать огнем, их атаковали с трех сторон одновременно, духи подошли почти вплотную. Вот тут то и разорвалась граната…

Граната разорвалась, когда Андрей был рядом с гвардии сержантом Борисовым, командиром отделения. Сам Борисов отбивался как мог, мрачно прикидывая, сколько еще осталось снаряженных магазинов. Патроны в принципе были, в Советской армии всегда выдавали на человека больше патронов, чем в любой другой — но они были в пачках. А снаряжаться времени не было, духи лезли уже напропалую. Пацаны бросали гранаты, выкрикивая кто из какого города, чтобы самим не забыть, что они еще живы…

После того, как взяли высоту, на которой был пулемет, духи взяли себе небольшую передышку. Прямо на этой высоте у пулемета присели, достали вяленое мясо, жесткое как подошва и с солью, но на небольшом куске такого мяса человек может жить целые сутки.

Моджахеды вообще — надо отдать им должное — умели воевать и были истинными сыновьями этих гор. Они обходились малым, как пастухи, как кочевники, как странствующие дервиши. Большое, вытканное из грубой шести, пыльное и грязное одеяло — оно и одеяло, и постель, и маскхалат при необходимости, оно сливается с цветом гор и найти затаившегося под такой маскировкой опытного человека почти невозможно. Ночуют прямо в горах, три человека садятся спинами друг к другу, обертываются этими самыми покрывалами, а в центр живого круга ставят маленькую свечу. Этого хватает на всю ночь даже в двадцатиградусный зимний мороз. Пища — то же вяленое мясо, иногда сухпайки, сухари. Часто использовали кислое козье молоко, потому что в горах могли выжить и найти себе пропитание только козы — а оно в разы полезнее коровьего. Знали все травы, и лекарственные, и ядовитые. Метали гранаты с помощью пращи точно также, как раньше метали пращой камни.

Оружие — самое примитивное, то что есть под рукой. На первом этапе в основном старый британский Ли-Энфильд, потом как начались массовые переходы на сторону душманов (переходили целыми полками) и массовые поставки оружия доброжелателями из Лэнгли — основным стал автомат Калашникова. Чаще всего — нечищеный, ржавый, прицел заклинивали, чтобы стреляя на сто метров, лупили длинными очередями. По воспоминаниям британцев, тренировавших моджахедов — из крупнокалиберного пулемета — дашики — они лупили, даже не целясь и как можно дальше отодвинувшись от него — боялись. Самыми лучшими считались подразделения, которые перешли на сторону душманов от законной власти — их чему то учили, и большей частью — научили.

Почему мы так и не смогли ничего сделать с ними? Серьезный вопрос. В Афганистане по официальным данным погибло тринадцать тысяч восемьсот человек. Если приплюсовать умерших от ран — то будет тысяч двадцать. По данным Красного креста же, за время афганского конфликта 1980-89 годов погибли примерно полтора миллиона афганцев — каждый пятнадцатый! Даже по самым скромным подсчетам (а оружие в руки брали и женщины и дети) — как минимум полмиллиона из них — комбатанты, боевики, взявшие в руки оружие. Из этого числа надо вычесть убитых афганской армией, учитывая при этом что афганская армия везде и во всем старалась подставить армию советскую, но надо учесть и еще один факт. По неписанному закону Советской армии любой, погибший в ОКСВ оформлялся как погибший в ходе боевых действий, для того чтобы семье не пропала пенсия. Это при том, что случаев гибели по другим причинам было масса — начиная от двух случаев массового угорания в тоннеле на перевале Саланг и заканчивая банальными самоубийствами и отравлением некачественным спиртным — спиртное в Афганистане стоило дорого и пили все что не попадя. Вот и получалось, что реальное соотношение потерь в разные периоды конфликта было от 1/20 до 1/50 в пользу Советской армии. Это так, лирическое отступление.

А пока Зияутдин и другие муджахеддины полка смертников наслаждались заслуженной победой — еще одна группа попала в весьма неприятную ситуацию.

Штурм соседней высоты решили провести «тихо», поднявшись по склону на сколько можно, в идеале — на бросок осколочной гранаты. Но моджахеды, которые должны были проводить эту атаку было неопытны и обнаружены были достаточно. Высота ожила огнем.

Среди муджахеддинов — штурмовиков старшим был Зияутдин. Никто не назначал его старшим, старшим стал он сам застрелив пакистанского майора. Те, кто смог это увидеть — увидели, но никто, хоть пытай — об этом никому не скажет. Потому что его и сделали руководителем — безнаказанно застрелив командира он продемонстрировал силу и власть.

Дожевывая мясо, Зияутдин спросил

— Кто разбирается в оружии шурави?

Встал один из моджахедов.

— Я, амир. Я учился этому у шурави, да простит мне Аллах.

Амир ткнул пальцем в искореженный пулемет русских. Утесов у душманов еще не было, два удалось добыть, но их сразу отобрали, один направили в США, другой — в Китай для изучения. Правда китайцы пообещали, что как только изучат — наладят производство и дадут такие же пулеметы им. Но верилось с трудом — особенно после мучений с клинящими китайскими ДШК.

— Починить сможешь?

— Нет эмир. Слишком сильно покорежен пулями братьев, надо запасные части, а их у меня нет.

— Это плохо…

Амир огладил отросшую бороду

— Есть кто-то из этих мест? Кто-то знает местность?

Молчание подтвердило худшие опасения. После гибели пакистанского майора или по сути никто не командовал, и они могли даже сбежать — но они не делали этого, потому что впереди были шурави. И была высота…

— Тогда делаем вот что — амир глянул через плечо на плюющуюся огнем высоту — наступаем только с одной стороны. С этой. Ты — сможешь достать отсюда русских?

— Нет, эфенди… — покачал головой снайпер — слишком темно.

— Но по вспышкам бить сможешь?

— По вспышкам бить смогу, и да направит мою руку Всевидящий.

— Омен. Остальные — атакуем плотной группой. Поднимаемся следом за этими — но поднимаемся осторожно, не стреляем. Потом, как эти дрогнут — идем на прорыв. Только с этой стороны нам важно подавить шурави и ворваться на их позиции. Кто хорошо кидает гранаты?

Трое подняли палец.

— Ты, ты и ты. Вам братья, нужно действовать гранатами. Мы все отдадим вам весь запас, оставив у себя по одной. Как только мы подберемся — остальные открывают огонь и прикрывают вас. А мы — кидаете гранаты. Ни гранат ни патронов не жалеть. Если мы возьмем позицию — смоем вину кровью и вы снова станете муджахеддинами а я вашим эмиром. Все понятно? Аллах с нами!

— Аллах с нами…

Волчьей цепочкой они спустились в распадок, залегли. Там стонали раненые, никто им не помогал — все равно тот кто погиб на пути Аллаха становится шахидом. а шахада — ничуть не менее ценна. чем победа. Если доживут до той поры, пока бой кончится — Аллах так решил, если же нет — тоже такова воля всевышнего.

Оттуда, из распадка они поползли. Это были совсем не фанатичные малолетки, желающие умереть за Аллаха и оказаться в раю — это были опытные, пролившие немало крови боевики, за многими из которых было личное, персональное кладбище. Они ползли — и одного клюнула случайная пуля, вырывая из рядов живых, он ткнулся лицом в снег и замер. Остальные на это не обратили внимания, они продолжали ползти…

Девятая рота триста сорок пятого полка не была ни брошена ни забыта. Разведвзвод старшего лейтенанта Смирнова, находившийся ближе всего от точки, где сложилась критическая ситуация, выдвинулся на помощь по приказу штаба операции Магистраль. О происходящем на высоте было доложено генерал-полковнику Громову, командующему сороковой армией. Знал об обстановке и генерал Павел Грачев.

В числе защитников высоты был и Иван Бабенко. Он не относился к составу триста сорок пятого полка, не служил в доблестной девятой роте — он был приданным корректировщиком огня. В последнее время роль артиллерии в обеспечении действий сороковой армии и частей специального назначения, подчиняющихся ГБУ Экран сильно возросла. К восемьдесят восьмому году душманы научились эффективно если и не бороться с вертолетами, то противодействовать им. У каждого пастуха была рация, по которой он сообщал о пролете вертолетов, пастухи вообще были осведомителями боевиков поголовно. За площадками вертолетов, пунктами дислокации советских частей двадцать четыре часа в сутки велось наблюдение. Против вертолетов все более массированно применялись Стингеры. Посылать к обнаруженной разведывательной группой цели пару крокодилов становилось все опаснее и опаснее, душманы начали практиковать засады на вертолеты. В результате — все большее и большее значение приобретала артиллерия, в войсках появились первые управляемые снаряды — Килотов, Краснополь и минометная мина Смельчак, позволяющий поражать цели с небывалой точностью и за горизонтом, по целеуказаниям лазером.

Здесь конечно же ничего такого не было. Была батарея обычных Д-30, старых добрых гаубиц, которые прошли с советской армией считай всю ее послевоенную историю, и из которой опытный человек мог попасть в зев пещеры с десяти километров. Еще был бинокль и свисток.

В качестве второго номера ему был придан Зураб Ментешашвили, стрелок — автоматчик. Его задачей было прикрывать корректировщика, но он так и норовил вырваться вперед, рискуя даже попасть под огонь собственной артиллерии. Снарядов было достаточно, артиллеристов передали непосредственно им в подчинение, целую батарею, и лупили изрядно. Фактически Бабенко вызывал огонь на себя, рассеивание снарядов было в пределах пятидесяти метров, на такое же расстояние, а кое-где и ближе подошли душманы. Но он корректировал огонь — и ни один снаряд не лег на головы наших солдат — а вот духов он выкосил изрядно. По итогам боя корректировщика почти что забудут, ведь корректировщик — не проявляет особого героизма не бросается в атаку с криком «за родину». Но без него, без богов войны, прикрывавших их непрерывным огнем около двух часов — высоту было не сдержать. Слишком неравны были силы.

По приказу командующего сектором подполковника Востротина к атакуемой высоте выдвинулся резерв — тот, который у него был, больше не было. Не было потому, что людей не хватало и существующими силами, при таком рельефе местности, да еще и в темноте они могли плотно закрыть разве что треть их сектора ответственности. Но последнее, что смог — подполковник выделил, к атакуемой высоте ушел разведывательный взвод под командованием старшего лейтенанта Алексея Смирнова.

Два с лишним десятка человек идут по стылой, каменистой тропе — снег на ней не держался, снег сдувал, смахивал ветер. У каждого в РД, на плече в цинке — боеприпасы, не только для себя, но и для тех, кто сейчас сражается, стоит насмерть там. Грохот выстрелов все ближе, да каких там выстрелов — сплошной треск очередей, прерываемый уханьем артиллерийских разрывов. У всех только одна мысль— успеть, дойти до того как сомнут.

И — страшно.

Духов они увидели внезапно — вышли им во фланг. Сам Смирнов увидел — голый склон, камни, снег — и мирно сидящий десяток душманов, готовящихся вкусит то, что послал им в своей великой милости Аллах. Для душманов встреча была так же неожиданна, как и для десантников. Но десантники очухались все же раньше…

— Взвод! К бою!

Команда потонула в грохоте автоматных очередей.

— Шурави! Ай, шурави!

Зияутдин, только что раненый, но легко, был вынужден принять на себя командование, после того как погиб Самсор. Самсор был смелым, он почитал Аллаха и никогда не уклонялся от боя с неверными, это был тот амер, за которым Зияутддин пошел бы в огонь и в воду. Но и его вырвали из жизни пули шурави, Аллах даровал ему шахаду — а у Зияутдина впервые в его жизни начали закрадываться сомнения в вере. Если Аллах всемогущ, почему он не дарует им, истинным муджахеддинам, идущим по пути джихада победу? Разве он не волен на всеми вещами, в том числе и над оружием неверных? Почему в таком случае, он не прикажет ему замолчать, чтобы его воины могли бы добыть оружие и захватить высоту? Разве они это делают не во имя Аллаха?

Самсор пошел в атаку и Самсор погиб. Муджахеддины стащили их вниз, Самсор и залитого кровью Самсора, но не так сильно раненого как казалось Зияутдина, и теперь Зияутдин впал в уныние.

Один из сидящих рядом пуштунов начал разводить огонь.

— Нужны шайтан-трубы. Много шайтан-труб — сказал второй — иначе мы все здесь умрем.

— Ты боишься принять шахаду? — спросил Зияутдин?

— Я воин. Я не боюсь смерти, но и не тороплю ее — с достоинством ответил пуштун — если ты желаешь умереть, почему ты сидишь здесь, с нами? Иди и умри, на этой горе, пусть Аллах вознесет твою душу в рай.

Зияутдин не успел ответить — на правом фланге душманов, совсем рядом грохнули очереди, и пуштун, только что отвечавший ему так, как будто Аллаха и в самом деле нет над нами, забулькал горлом и стал падать прямо на Зияутдина, прикрывая его своим телом…

Аллах велик!!!

Аллах, милостью своей, спас его, решив, что еще не время ему для шахады — а вот осквернивший рот свой хулой на всевышнего пуштун мертв. Мертв!

— Шурави!

Стреляли уже со всех сторон, Зияутдин никак не мог выбраться из-под убитого пуштуна, он был ранен и одна рука его была привязана к телу. Зарычав как волк, попавший в капкан, он начал выбираться из-под тела убитого, как вдруг услышал крики. Это был язык шурави, он хорошо знал эту ненавистную речь!

И тут же бой начал смещаться выше. Шурави уходили…

Когда Смирнов с подмогой и боеприпасами прорвался к высоте — у ее защитников осталось по одному магазину. У кого по два. Следом, по приказу командования на высоту выдвигался еще один разведвзвод, под командованием гвардии старшего лейтенанта Меренкова. Они так же несли на себе двойной боекомплект. Впереди был еще один, решающий штурм.

Решающий штурм начался примерно в три часа ночи уже восьмого числа — а до этого была артиллерийская подготовка — боевики обрушили на высоту огонь минометов и гранатометов с предельных дистанций, постоянно меняя позиции они уклонялись от ответного огня. Потом поднялись в атаку…

По воспоминаниям очевидцев, тех кто выжил в этом бою, она была наиболее страшной. Приняв наркотики — а они были у каждого муджахеддина, использовались как обезболивающее — боевики рванулись вперед, они шли в атаку волна за волной, дико воя, почти не пытаясь скрыться за камнями, в складках местности, они шли даже через минные поля, подрывались, но упорно шли вперед. С дальней дистанции продолжали бить гранатометчики и снайперы, на высоты были брошены последние резервы — уголовники, смертники, Черные аисты — все.

Перелом наступил, когда Зияутдин понял, что пулеметчик остался один, хотя их первоначально было двое. Он понял это, когда увидел, как перебегает серая тень там, где засели шурави и там где она падает — огонь усиливается. Поймав момент. душман взревел во всю глотку

— Аллах акбар!

— Аллах акбар! — громыхнуло на склоне.

Все моджахеды, ядро штурмовой группы открыли со своих шквальный огонь как это им было приказано — а трое избранных принялись швырять осколочные гранаты.

Шурави заметались, это было видно. Заглох пулемет — Зияутдин так и не понял, то ли пулеметчик был еще жив, то ли его удалось убить — но пулемет больше не стрелял. Гранаты продолжали рваться, вздымая комья мерзлой земли и разрывая мир осколками.

— Аллаху Акбар! Москва — смерть!

Боевики бросились вперед, уже предвкушая рукопашную — и напоролись на новую лавину огня…

Борисов не видел, откуда выстрелили — позади громыхнуло, осколки впились ему в руку и в ногу, сильно обожгло болью. От этих же осколков погиб и Цветков — каска не спасла, осколки угодили аккурат под нее, точнее — один осколок. Хватило — и он повалился, не выпуская из рук пулемета. А пулемет продолжал стрелять, пока не кончились патроны в магазине.

Боевики, потеряв на высоте тридцать два — тридцать четыре больше двухсот только убитыми — отступили. На место ночи — пришел рассвет.

Те, кто еще оставался жив, перетащили Цветкова к раненым, Борисов, раненый уже трижды из боя не вышел. Сам Цветков был жив и в сознании, все время твердил как заклинание, как мантру — мужики, держитесь. Он проживет еще три дня и врачи скажут, что спасут его.

Увы — не спасли.

Окончательно стемнело.

После этого боя Андрей Мельников, пулеметчик, погибший первым станет Героем Советского союза. Андрей Цветков будет представлен к ордену Боевого красного знамени — но по какой-то причине его не наградят вообще. И лишь после обращения ветеранов — афганцев к А.В. Руцкому, вице-президенту страны на тот момент, Андрей Цветков будет награжден Орденом Мужества, потому что других уже не останется. Это будет награда не той страны, за которую воевал пулеметчик Цветков… а может быть и той. Ведь Россия — она одна.