Вселенная на проводе
Аня была невыносима. И ее нельзя было не любить. Она свято верила в словесную магию, лунные циклы и прочие знаки Вселенной. Аня регулярно посылала Вселенной запросы. В определенный день определенного цикла то ли луны, то ли солнцестояния, то ли парада планет она писала записочки. Для подобных просьб у нее существовал блокнот – красивый, с птичками, бабочками и стразами. Просьбы требовали достойного оформления. Аня могла несколько часов просидеть над блокнотом, чтобы правильно сформулировать пожелание. За год она забывала про уже существующий блокнот, как и про запрос, и заводила новый. Блокнотов в ее письменном столе скопилось приличное количество. В одних была заполнена только первая страница, другие – исписаны почти до половины. Если Вселенная молчала и не отвечала на просьбу, Аня считала, что блокнот недостаточно хорош для космоса. И винила себя, а не Вселенную. Если желания вначале исполнялись, а потом вдруг переставали, Аня делала вывод, что новые желания требуют обновления – хотя бы блокнота.
Аня вообще была девушкой доверчивой, причем безоглядно и ко всему. Денежное дерево у нее на столе благополучно соседствовало с куклой-оберегом. А подкова, прицепленная на гвоздик в коридоре, вроде как приносящая счастье и удачу, соседствовала с репродукцией, изображающей водопад. Аня умудрялась верить в фэншуй и положительную энергию «ци», которая должна была распространять по квартире дешевая репродукция. В комнате стояли веточки вербы, принесенные со службы на Вербное воскресенье. В коробке с рукоделием и салфетками для декупажа лежала бутылка со святой водой с Крещения. При этом Аня верила в совсем уж неприличные для образованной девушки приметы. Так, например, она была свято уверена в том, что от сглаза, особенно для детей, лучше всего действует обряд «переливание через ручку», и регулярно устраивала переливания для единственной дочери Анфисы. Стояла с чашками у входной двери и трижды переливала воду. Могла задуматься и перелить не три раза, а пять. Аня пыталась передать свою веру многочисленным знакомым, подругам и приятельницам. Но те только хохотали. И Аня писала записки для Вселенной за подруг. Переливала через ручку за их детей.
Но больше, чем фэншуй и подкове, Аня верила Вселенной. И все свои неисполненные мечты списывала на то, что Вселенная просто перегружена. И как только ее график станет чуть свободнее, она немедленно ответит на Анины просьбы. Сразу на все. И в том, что Вселенная может ответить не всегда и не по тому запросу или вовсе не ответить, Аня винила исключительно себя – неправильно сформулировала посыл. И писала в новый блокнот свежую просьбу. Если дела совсем не клеились, Анфиса капризничала, а в магазине нахамила кассирша, Аня была убеждена – виноват Ретроградный Меркурий, и никто иной.
Аня, надо заметить, имела блестящее образование – консерватория. Теоретический факультет. Она могла работать концертмейстером, преподавать в музыкальной или общеобразовательной школе, трудиться в качестве музейного работника, быть репетитором, экскурсоводом… Да кем угодно! Но Аня не хотела работать, а мечтала быть домохозяйкой и воспитывать Анфису. Девочку, к слову, отдали на скрипку в очень раннем возрасте, и к семи годам она уже выступала на конкурсах, знала, что такое «переработать» руку и «подпиликать» малышам в ансамбле. Аня мечтала посвятить свою жизнь Анфисе, передать ей свои знания и вывести дочь на большую сцену. И тут тоже проглядывало удивительное свойство ее натуры. Нет, она ни в коем случае не хотела реализовать в дочке свои собственные амбиции. И в мыслях не держала! Просто Анфиса, так уж случилось, оказалась талантливее матери. В сто, нет, в тысячу раз. Аня играла на фортепиано, а Анфиса воротила от этого инструмента нос. Скрипку же полюбила с первого взгляда и первого «пиликанья», что для Ани стало настоящим потрясением. Она вспомнила, что просила у Вселенной другую судьбу для дочки, и вот – случилось. Скрипка. Не аккордеон, как у Аниной мамы, Марии Константиновны, которая всю жизнь отработала в детском садике музработником. И даже не домбра, на которой училась играть Анина свекровь, имевшая среднее музыкальное образование.
Анфиса отличалась от Ани кардинально. Если Аня считалась талантливой – быстро учила, быстро играла и стремительно все забывала, то Анфиса учила долго, но намертво. И не могла позволить себе ни одной фальшивой ноты. Аня играла эмоционально, иногда даже ярко, необычно. Дочь играла так, как нужно, без импровизаций, строго следуя партитуре. Анфису считали «классической» девочкой, которая доносит авторскую версию, что вдруг стало большой редкостью в наши дни.
С мужем Ане повезло. Макс с радостью и удовольствием делал то, что терпеть не могла она сама. Он изобретал соусы к салатам, пек затейливые пироги со сложносочиненными начинками, возился с дрожжевым тестом и мыл посуду по определенной схеме – замочить, натереть, ополоснуть, просушить, вытереть полотенцем, чтобы ни следа не осталось от капель. Аня готовить не умела и не хотела. Вид плиты приводил ее в состояние легкой паники. Конечно, она могла приготовить суп, оказывавшийся пересоленым, и мясо, получавшееся неизменно сухим. И она не переставала благодарить Вселенную за Макса, который мог в одиннадцатом часу вечера затеять печь яблочный пирог, да не простой, а на песочном тесте и с карамелизированными яблоками. Ему нравилось погружаться в процесс готовки, и Аня даже завидовала мужу – у нее такого увлечения не находилось.
Макс при этом работал урывками и временно. Аня никак не могла определиться с запросами к Вселенной – то она просила стабильную работу для Макса, то работу для себя, то внезапное, свалившееся на голову наследство, то еще что-нибудь. Анфисе требовалась новая скрипка – из маленькой она выросла, а хороший инструмент стоил дорого. Впереди маячили конкурсы, на которые тоже требовался бюджет. Аня мечтала, чтобы Макс вышел на постоянную работу. Она была готова обойтись без салатов из разных видов макарон – последнего эксперимента мужа.
Вселенная разрывалась и, можно сказать, пыталась угодить Ане.
Приступы рабочей активности у нее случались, когда Макс совсем уж погружался в секреты приготовления пасты или профитролей. Тогда она «через не могу» устраивалась на работу. Точнее так: Аню устраивали на работу знакомые и незнакомые, поскольку образование у нее было, деликатно выражаясь, приличным. Аня, можно сказать, стала редким специалистом на рынке услуг, но никак не хотела в это поверить. К тому же она неизменно находилась в хорошем расположении духа, имела чувство юмора, и ее все немедленно начинали любить, уважать и выписывать премии. Но Аня считала, что все это – работа, премии – должно достаться Максу, а не ей. На каждом новом месте она быстро делала карьеру, но так же быстро увольнялась – работа становилась ей в тягость, особенно если планировались командировки. Аня не хотела командировок – ведь тогда она была бы вынуждена оторвать себя от Анфисы.
Макс каждый раз удивлялся, когда Аня приходила и объявляла, что уволилась. Он совершенно был не против взять на себя функции «матери» – возить Анфису в школу, готовить ей завтраки и заплетать косы. Макс несколько раз предлагал Ане поменяться, так сказать, ролями, раз он со своим экономическим образованием никому не нужен, а она востребована и получает предложения о работе каждую неделю. Что, кстати, было правдой. Аня со всеми работодателями расставалась чуть ли не лучшими друзьями, и они периодически звонили и спрашивали, не хочет ли она вернуться.
Из-за работы у нее случались конфликты с матерью. Мария Константиновна, музыкальный работник с сорокалетним стажем, всю жизнь отработала на одном месте, в детском садике «Звездочка», и с большой неохотой ушла на пенсию. Без работы она выдержала две недели, после чего нашла ближайший к дому развивающий центр для малышей и устроилась туда учителем музыки. Оказалось, что в центре и возможностей больше, чем в садике, и размах шире – Мария Константиновна организовала целый ансамбль. Малыши у нее стучали на ложках, били в бубны и дружно голосили «Антошка, Антошка, пойдем копать картошку». Мария Константиновна освоила старенький синтезатор и готовила музыкальные номера ко всем праздникам. Родители «несадовских детей» слушались ее беспрекословно, покупали кокошники и солдатские пилотки для выступлений. На Восьмое марта подарили новый синтезатор.
– Как? Как ты можешь не работать? – кричала Мария Константиновна под грохот ложек и бубнов.
– Не хочу. Просто не хочу, – отвечала Аня.
– Я говорила, чтобы ты выходила замуж за музыканта! Говорила? Тогда бы вам было хотя бы о чем помолчать! О чем можно молчать с твоим Максом? О салатах?
– Мам, у нас все хорошо.
– Ты должна работать! Это же такое счастье! Быть нужной! Подай пример своему мужу!
– Мам, мы не в старшей группе детского сада. Я уже не могу подавать ему пример.
– Можешь! Обязана! Человек должен трудиться!
Аня в очередной раз вздохнула и согласилась с матерью, клятвенно пообещав ей выйти на ту работу, которую предложат. Она вообще не любила спорить, тем более под грохот деревянных ложек. И скрепя сердце попросила Вселенную о переменах. Глобальных. Судьбоносных. Записала в блокнот. Убрала блокнот в тумбочку. Потом достала и зачеркнула пожелание. Ну зачем ей судьбоносные перемены? И так ведь все хорошо! Но, как показало будущее, Вселенная успела ее услышать.
Не прошло и дня, как Аню через знакомых попросили приехать в подмосковную музыкальную школу. Зачем – толком не объяснили. Но умоляли спасти положение. Кроме нее – никто. Какое положение? Директор школы объяснит на месте. Да, конечно, за деньги. И даже за повышенный гонорар. Всего один день работы. Аня согласилась съездить. Почему согласилась? Анфисе срочно требовалось новое концертное платье, да и туфли не помешали бы. К тому же в тот день, согласно Венере в Сатурне или в Юпитере, стоило принимать любые рабочие предложения, поскольку они сулили долгосрочную перспективу и нежданные подарки судьбы.
* * *
Ане понравилась дорога в этот городок. Сияло яркое солнце, электричка подошла так быстро, что просто удивительно. И поезд оказался чистеньким, новеньким – синие сиденья и образовавшееся будто специально для Ани место у окна. Да еще и соседи подобрались замечательные – милая дама читала Бальзака в обложке собрания сочинений советских времен. У Ани точно такой же Бальзак пылился на полке. Девушка рядом что-то отстукивала на коленке пальцами. Аня присмотрелась и по тактам узнала этюд Черни, который сама когда-то играла и сдавала на экзамене. Девушка путала третий палец со вторым, так же, как когда-то сама Аня.
Она шла от станции, и уже на подходе к музыкальной школе с ней стали здороваться прохожие. Около здания во дворе расположилась детская площадка. Горки, карусели – новые, а качели остались старые. Видимо, рука не поднялась вырыть и выбросить. Их кто-то повесил между двумя деревьями – самодельная перекладина и веревки. Аня не удержалась и присела. В детстве ее всегда на качелях тошнило. Она даже раскачиваться толком не умела, как ни старалась: ноги поджать, выпрямить, поджать, выпрямить. Сейчас ее тоже начало тошнить. Но как-то по-другому. Ком стоял где-то в области сердца.
Аня зашла в здание, с трудом справившись со старой дверью – тяжелой, скрипучей. В коридоре с ней здоровались педагоги, родители, дети. Отвыкшая от старомодной вежливости, не принятой в столице, Аня мысленно благодарила Вселенную за такую работу. Про школу она успела все узнать – некогда знаменитая и даже престижная, сейчас она дышала на ладан. Старые педагоги уходили на пенсию, им на смену приходили новые, не всегда талантливые и не всегда готовые работать за идею и репутацию. Новое поколение родителей мечтало, что их дети сделают карьеру, а потому рвалось в знаменитые школы к известным педагогам.
Аню встретила директор школы, София Ивановна. Аня едва подавила смешок – директриса была полной копией ее директора школы. Блузка с рюшами на пышном бюсте, брошь. Блондинка, начес, челка, установленная с помощью лака раз и навсегда. Алые губы, прорисованные выше естественного контура. Помадные следы на зубах.
– Дорогая моя, вы просто обязаны нас спасти! – с порога объявила София Ивановна.
– Хорошо, конечно.
– Тогда прямо сейчас! – Она потащила Аню назад, в коридор и на улицу.
Та слегка обалдела, но вопросов не задавала.
София Ивановна вытянулась на изготовку и явно кого-то ждала.
– Прохладно сегодня, – пискнула Аня, гадая, удобно ли попросить разрешения взять пальто в раздевалке.
– Что? – София Ивановна была погружена в собственные мысли.
Наконец около музыкалки затормозило такси, из которого вышел мужчина с маленькой девочкой.
– А мы вас ждем! Ждем, ждем! – пропела София Ивановна изменившимся голосом и чуть ли не кинулась на шею мужчине. – А кто это у нас? Машенька? – Директриса склонилась над девочкой.
– Меня зовут Марьяна. Я туда не пойду! – объявила девочка.
Аня едва сдержала смешок. Если бы над ней склонился такой бюст, то она бы тоже испугалась.
– У девочки виден характер, – хохотнула София Ивановна, хотя Аня готова была поклясться – директриса с огромным желанием засадила бы эту девочку часа на три за хроматические гаммы. Только за то, что она посмела пикнуть.
– Марьяна, пойдем, невежливо заставлять людей ждать, тем более на ветру, – сказал мужчина.
Аня отметила, что мужчина для отца староват. Дедушка – в самый раз. Видимо, поздний ребенок. Или все-таки дедушка?
София Ивановна взяла незнакомца под локоток и повела в здание. Аня с Марьяной поплелись следом. Аня, как и девочка, искренне не понимала, что должна делать, но, как всегда, доверилась провидению. Когда не знаешь, что происходит, лучше плыть по течению, туда, куда ведут обстоятельства. В данном конкретном случае – куда вела София Ивановна.
Они прошли в класс, где Марьяну усадили за инструмент. Девочка отбарабанила полечку, мимо ритма и мимо пальцев. Слуха у нее не было вообще. София Ивановна кивала и всячески изображала удовлетворение. Мужчина чуть не прослезился от счастья.
– Что вы скажете? Вам я верю, как никому! Только говорите честно, мне не нужна лесть, – сказал он.
– Ну о чем тут вообще можно говорить? – пропела София Ивановна. – Чудесная девочка. В умелых руках мы сделаем из этого изумруда бриллиант!
– Из алмаза, – не удержавшись, заметила Аня.
– Все делают из алмаза, а мы сделаем из изумруда! – не растерялась София Ивановна.
– Может, на скрипку? – задумался мужчина.
– Конечно! Можно и на скрипку! Марьяночка пойдет по отцовским стопам! Я ведь помню ваш дебют! Вас называли гением! Я была вашей страстной поклонницей! – София Ивановна прижала руки к груди и посмотрела в потолок. Аня уставилась в пол, Марьяна хмыкнула.
– Когда это было, когда это было… Таточка, моя жена. У него нет музыкального образования.
– Давайте наша замечательная Анечка проведет вам экскурсию по школе. А потом вы примите решение. Я удаляюсь. Я ведь все равно заинтересованное лицо. Я же помню ваш концерт! Это было незабываемо! Вам нужно независимое мнение, так вот, Анна вам его даст!
– Да, да, конечно, – ответил мужчина.
У Ани началась паника. Во-первых, она так и не поняла, что это за гость, хотя рылась в памяти, пытаясь вспомнить скрипача, который поражал публику лет тридцать-сорок назад. Вселенная молчала. Провидение не вело по нужному пути.
– Пить хочу, – заявила Марьяна.
– Конечно. У вас тут есть… э… буфет или столовая? – спросил мужчина.
– Конечно, – ответила Аня, искренне надеясь, что хоть какой-то буфет в музыкалке имеется. – Одну минутку.
Она вдруг увидела девочку с булкой.
– Ты где это взяла? – шепотом спросила у нее Аня.
– В буфете. А что, нельзя? – Девочка чуть не подавилась.
– Можно. Куда идти?
– Направо по коридору и вниз.
Уже с милой улыбкой Аня вернулась к гостю и его дочери и спокойно повела их в буфет, будто ходила туда каждый день. Марьяна принялась капризничать, выбирая между чаем и соком. Булочкой с маком или с яблоками.
– У нас тут носом не крутят, – строго сказала буфетчица.
Наконец мужчина с дочкой сели за дальний, около окна, столик.
– О господи, как же я их не узнала! Что ж теперь будет? Меня ж Софья предупреждала! – Буфетчица, пользуясь тем, что ее не слышат мужчина с дочкой, схватилась за сердце и принялась сплетничать.
– А что будет? – спросила Аня, ожидая кофе.
– Так это ж тот самый, музыковед. Вроде скрипачом был, да не сложилось. А я ж что, я – двадцатое место. Софии Ивановне не говорите, что я его дочку ругала за пирожок.
– Не скажу. Я сама здесь – двадцатое место. Не знаю, что и делать с ними. Меня Аня зовут.
– А я тетя Зина. Булочку возьми. Сегодня с утра напекла.
– Спасибо.
Так, благодаря тете Зине Аня узнала, с кем имеет дело – хотя бы приблизительно, поскольку ни сама она, ни тетя Зина не в силах были вспомнить фамилию музыковеда.
– Он же такой знаменитый… Ну вылетела из головы фамилия! – сокрушалась тетя Зина.
– Теть Зин, не волнуйтесь. Ну кто его знает? Я вот не знала, а я тоже, можно сказать, музыковед, – пыталась успокоить ее Аня.
– Ох, девочка у него капризная. Еще, говорят, жена молодая. В музыке вообще ничего не понимает. Дочку ему родила. А сын у него от первого брака вроде как композитор, талантливым считался, но там несчастье случилось. Спился мальчонка. Совсем молодым умер. Говорили, что сердечный приступ. А вроде и наркотики. Жена, первая, после этого умерла. Не пережила горе. А от второго брака дочка у него. Пианистка вроде. Но они не общаются совсем. Даже не разговаривают. Много лет. Хотя в одном городе живут. А эта девочка, последыш, – считай, подарок судьбы. Жена у него совсем дурочка, а он и купился. Вроде как последний шанс. И трясется над дочкой. Я тут столько детей перевидала. Сразу вижу, кто почем. Эта – не наша девочка. В мать пошла. Дурочка.
– Спасибо, теть Зин. Очень помогли.
– А ты вот наша, – вдруг объявила буфетчица.
– Нет, я только на сегодня, – улыбнулась Аня.
– Ох, ты мне еще расскажи, что я вижу, а что нет! – рассмеялась буфетчица. – Еще будешь мои пирожки домой забирать!
– Это уж вряд ли. Меня сегодня же и уволят.
– А при чем тут мои пирожки? – хохотнула тетя Зина.
* * *
Музыковед пил чай и с удовольствием ел пирожок. Марьяна, которая откусила кусок и бросила, убежала играть на улицу, на детскую площадку.
– Знаете, я всегда любил школьные буфеты. Такие вкусные пирожки только в школах пекут. Вот такие поварихи.
– Тетя Зина. Повариху зовут тетя Зина. Она же здесь и буфетчица.
– Да, я со своей первой женой, увы, уже покойной, в таком буфете познакомился. Она любила пирожки с маком, а я с мясом. Наш роман в столовых протекал да в буфетах. Чай и пирожок – вот и все разносолы. А мы были счастливы. Сын у нас был талантливым. Даже слишком. Мы молодые были, не уследили. Надо было по-другому. Он не хотел заниматься музыкой. И дочка от второго брака не хотела. Я заставил. Настоял. Сделал протекцию. Они не хотели, даже стыдились. Дочка девичью фамилию матери взяла. Но все же знают, чья она дочь. Она меня ненавидит за то, что ее со мной сравнивают. До сих пор. Теперь вот Марьяша. Жена говорит, что я должен ей помочь. А что я могу? Вы ведь ее слышали? Я люблю Марьяшу больше жизни, мне ничего не нужно, лишь бы она была рядом. Жена… она совсем еще ребенок. Не понимает, какой это путь. Сначала была против, потом заставила меня сюда позвонить. Мы рядом живем. У нас дом. Таточка… она то хочет, то не хочет… А я знаете, о чем думаю? Все студенческие годы ел пирожки с яблоками, они были дешевле, чем с мясом. И думал – возненавижу на всю жизнь. Нет. Люблю именно с яблоками. Повариха – тетя Зина ее зовут? – она еще и корицу добавляет. Хорошая женщина. Вот что мне делать? Что сказать жене?
– Марьяне не нужно заниматься музыкой, – отозвалась Аня.
– Да, я знаю, я же не слепой и не глухой, хотя мне бы хотелось, конечно… видеть Марьяшу за роялем… такое удивительное ощущение. Сын был талантливый, мы это сразу заметили. Сверх меры талантливый. Когда сверх – тоже плохо. Дочка – она средняя. Не сверх. Сейчас успешная пианистка. Моя жена, понимаете, она из другого теста, другое поколение. Они к музыке по-другому относятся. Ко всему – по-другому. Она просила меня сфотографировать Марьяшу с директором и за инструментом. Понимаете, о чем я говорю? Ей нужны фотографии. Мы были на концерте, играл мой коллега, друг студенческий, приехал из Берлина на гастроли. Таточка вышла на коде. Понимаете? Она вышла из зала на коде! Мне было так стыдно. А она вообще не поняла, из-за чего я злюсь. Но как я могу чего-то от нее требовать? Она родила мне Марьяшу.
– А вы как отец чего хотите для Марьяны?
– Чего я хочу? Вот этого. – Мужчина посмотрел в окно, где на качелях раскачивалась его дочь. – Хочу, чтобы у нее было детство, чтобы она была счастлива. Качалась на качелях. С утра до вечера. У вас есть дети?
– Есть. Дочь.
– Она занимается музыкой?
– Да, скрипка.
– И зачем? Вы какой факультет окончили?
– Теоретический.
– Муж музыкант?
– Нет. Экономист.
– Вы любите свою профессию?
– Нет.
– Тогда почему хотите, чтобы ваша дочь… страдала?
– Потому что я думала, что смогу ей помочь. И она не обязательно должна страдать. Возможно, она будет удачливей меня. И талантливей. Она уже такая.
– Послушайте пожилого человека. Если ваша дочь захочет бросить музыку, дайте ей такую возможность.
– Хорошо.
Аня проводила музыковеда и зашла в кабинет Софии Ивановны.
– Ну что?
– Кажется, Марьяна не будет у вас учиться.
– Жаль, очень жаль. Почему-то я так и подумала, когда вас увидела.
– А вы хотели, чтобы девочка училась?
– Я хотела, чтобы ее отец написал про нас статью. Желательно хвалебную. Вы же видите – школа нуждается в ремонте, в новых инструментах. Нам нужен попечительский совет родителей. Да нам все нужно! А родителям сейчас подавай громкие имена. Они идут «на звезд» – спасибо всяким телешоу.
– У девочки нет слуха, даже ее отец это понимает. И желания нет.
– Ну и что? Позанималась бы год, мы бы хоть парты новые в класс сольфеджио купили! Все, зайдите в бухгалтерию и получите гонорар за консультацию.
* * *
Прошло несколько недель. В солидном журнале вышло эссе знаменитого критика о давно забытой школе. Он писал про особую атмосферу, удивительный преподавательский состав и честность при отборе детей.
В это же время Аня советовалась с друзьями-музыкантами, кому отдать на дальнейшее обучение свою Анфису. И все буквально в один голос твердили – Эмилии Леонидовне. Правда, преподает она не в Москве, надо возить. Но дело того стоит. К ней почти все из Москвы учеников возят.
– Куда возить? – спросила Аня.
Оказалось, что легендарный педагог преподает в той самой школе, от которой Аня отвадила знаменитого музыковеда. И в тот момент она решила, что вот он – знак свыше. И те самые долгосрочные перспективы, которые обещала Венера. Правда, друзья предупредили – Эмилия Леонидовна берет только тех, кого хочет. И понять ее выбор не всегда представляется возможным. Возраст сказывается, так сказать. Восемьдесят два года. Плохо видит и плохо слышит. Однако попасть к ней в класс считается чудом.
Аня повезла Анфису на прослушивание. Но сначала завела дочку в буфет.
– О, здрасьте вам! – тут же узнала ее буфетчица тетя Зина. – Я же говорила, что еще встретимся! Какими судьбами? Насовсем или как?
– Не знаем. Приехали на прослушивание. Может, и не возьмут, – улыбнулась Аня. – Рада вас видеть, тетя Зина.
– Так, девочка, тебя как зовут? Анфиса? А меня – тетя Зина. Возьми пирожок с вишней. Он волшебный. Если съешь, точно возьмут.
– А вы волшебница? – Анфиса принялась тут же, не отходя от стойки, запихивать в рот пирожок.
– Конечно! И я пеку счастливые пирожки! – подбоченилась буфетчица.
Анфиса средненько сдала специальность и завалила сольфеджио.
– Это моя девочка, я ее забираю, – объявила Эмилия Леонидовна.
– Почему? – не поверила собственным ушам Аня.
– У девочки есть голова. Руки есть у многих, голов мало попадается, – ответила легендарный педагог.
Аня стала возить дочь на занятия в подмосковную музыкалку. Четыре раза в неделю.
Анфиса начала делать успехи, Ане нравилось сидеть в старой школе и слушать, как занимается дочка. Ей было хорошо. В тот момент она была практически счастлива и перестала следить за днями, отвечающими за словесную магию и положение планет.
У нее появилась подруга, Рита, с которой Аня коротала часы ожидания. Их дочки занимались в одной группе. Рита, переживавшая развод, докладывала Ане о перипетиях своей личной жизни. Муж ушел к другой, но по-хорошему. Приезжает к дочке Нине, забирает на выходные, ходит на родительские собрания, платит не алименты, а столько, сколько попросит Рита.
– Так и в чем проблема? – спросила Аня.
– Мне больно. Я все время о нем думаю. Смотрю его фотографии в соцсетях. Просто зависимость развилась. Каждый вечер сажусь и высматриваю, где он, с кем, что делает, что ест. Когда мы были женаты, я им так не интересовалась!
– Просто не думай о нем, – посоветовала Аня.
– Как это, не думай? – опешила Рита.
– Просто не думай. Зачем?
– Но он нашел себе… эту… она красивая… и молодая. Она худая, – чуть не плакала от отчаяния Рита.
– Ну и что? Я вот понимаю, что никогда не буду худой, красивой и молодой. Зачем по этому поводу нервничать и переживать?
Рите хотелось убить Аню на месте, но она уже к ней очень привязалась.
– Как ты вообще живешь? – удивлялась Рита. – Без планов на будущее, без стратегии?
Рита после развода почувствовала себя деловой женщиной и все держала под контролем, решительно отвергая даже намек на жизненные импровизации.
– Нет, хватит, один раз я позволила чувствам возобладать над разумом и вышла замуж за отца Нины, – говорила она. – Ну как ты можешь так спокойно на все реагировать?
– Я переживаю по мере поступления неприятностей, – улыбнулась Аня. – Сейчас же все хорошо.
– Ты можешь предотвратить проблемы! Заранее к ним подготовиться! – пыталась перевоспитать свою новую подругу Рита.
– Это невозможно. Ты же не можешь предотвратить ливень или снегопад.
– Я могу взять с собой зонт или одеться потеплее!
Аня улыбалась. Рита хмурилась.
Девочек, Анфису и Нину, было решено отправить на зарубежный конкурс. Конкурс не так чтобы важный, но для опыта выступлений – в самый раз. К тому же главное действо должно было состояться в церквушке XVIII века. Рита взяла на себя опеку над Аней и Анфисой, а также организационные вопросы.
– Я вообще не понимаю, как при своей безалаберности ты умудряешься хоть куда-то доехать, да еще вовремя, – укоряла она Аню.
Рита сверяла графики выступлений, время отъезда и выезда, места сбора и места проведения. Она прокладывала маршруты, причем с вариантами, на случай непредвиденных обстоятельств – на поезде, на общественном транспорте, на такси. Она составляла инструкции на все случаи жизни – телефоны организаторов списком, время завтрака в гостинице, «тайминг», как она сама это называла, передвижения – сколько минут потребуется на то, чтобы дойти до станции, сколько – доехать до места выступления. Сверившись с гугл-картой, она ознакомилась с местонахождением ближайших магазинов, больницы, аптеки. В таблицу эксель были занесены телефоны экстренных служб, включая пожарных и полицию.
Все, вопреки ее ожиданиям, шло хорошо. Гостиница оказалась хоть и маленькой, но очень милой. Постельное белье чистое, вода – горячая. В день перед выступлением Рита расслабилась, предварительно убедившись, что концертное платье отутюжено и висит в портпледе, вода и сухой паек для девочек приготовлены, будильник заведен, место, где будет завтра ждать автобус, заказанный организаторами конкурса, известно. Рита дошла до ближайшего супермаркета и купила вина, чтобы избежать дополнительных трат в баре отеля. И в номере они с Аней напились так, как… Нет, Аня была устойчива к алкоголю еще со времен консерваторской юности. А Рита напилась до потери сознания. Скорее всего, сказались нервное напряжение последних дней и общая усталость от непомерной ответственности. Рита уснула таким спокойным сном, каким со времен своей некогда счастливой семейной жизни не спала.
Утром она подскочила от того, что было тихо. Подозрительно тихо. И светло. Тоже подозрительно. Нина сладко спала. Рита посмотрела на телефон, потом на часы, потом еще раз на телефон, и если бы не лежала в кровати, то упала бы в обморок. А так даже падать было некуда. Будильник не сработал. Они опоздали. Везде. И на заказанный автобус, и на поезд, которым предлагалось воспользоваться в экстренном случае. Они даже на такси опоздали, поскольку поезд шел быстрее, чем такси, учитывая особенности дороги и расположение городка, в котором должен был состояться конкурс. Рита, надеясь, что она все еще пребывает в кошмарном сне, ворвалась в номер Ани и Анфисы. Те, конечно, спали.
– Просыпайтесь скорее! У меня будильник не сработал! – закричала Рита. – Почему он не сработал? – причитала она, показывая Ане телефон.
– Потому что ты пыталась поставить будильник на калькуляторе, – спокойно улыбнулась Аня и сладко потянулась. – Какое чудесное утро.
Рита с ужасом смотрела на телефон, который действительно показывал на калькуляторе цифры – 715.
Потом они бежали на станцию, искали поезд, который делал крюк, но доходил до места назначения. Чудом они влетели в последний вагон. Пока Рита мучилась головной болью и сверялась с листочками расписания выступлений, звонила организаторам и предупреждала о задержке, заламывала руки с криком «что делать?», Аня разглядывала в окно пейзажи. Рита несколько раз хотела ее убить. До того момента, как обнаружила, что забыла концертные туфли для Нины.
– Не может быть, просто не может быть. Туфли, – прокричала она и снова чуть не упала в обморок. От похмелья ей и так было плохо, а забытые туфли стали «последней каплей».
В тот момент, когда Рита хватала воздух ртом и собиралась выброситься из поезда, Аня отвлеклась от созерцания пейзажей и спокойно сказала:
– Значит, так было нужно – чтобы мы поехали на поезде, а не на автобусе и не на машине. Может, у них там что-то случилось. А у нас – нет. – Аня улыбнулась и опять уставилась в окно.
– Аня! Очнись! У них все хорошо! Они едут организованно в теплом автобусе и не нервничают! Их довезут до этой, прости господи, церкви, прямо ко входу, а нам ее еще искать и топать от станции не пойми куда. Я изучала карту! Я не понимаю, куда идти! Я забыла туфли! Впервые в жизни я что-то забыла! Как Нина будет выступать? В кроссовках? В церкви восемнадцатого века?
– Правда, удивительно? – Аня отвлеклась от созерцания полей. – Церковь восемнадцатого века. Наверняка там удивительная акустика.
– Какая, на хрен, акустика? У меня Нина в кроссовках! Нам срочно нужно выйти! Я должна купить ей туфли.
– Согласна. Можно и выйти. Смотри, какие замечательные места. – Аня показала на чистое поле, простиравшееся за окном.
– Да, на ближайшей станции. Найдем какую-нибудь деревню, магазин и купим туфли. Хоть в супермаркете. Должны же здесь продаваться туфли!
Совершенно очумевшая от волнения Рита вытащила всех из поезда. Еще полчаса они топали куда-то вверх, туда, где должна была находиться деревушка. Люди не встречались. Навигатор в телефоне, естественно, ничего не ловил. На поле паслись коровы. Рита комкала карту и не переставала причитать. Аня собирала полевые цветы в букет.
Наконец они добрались до какого-то центра деревенского масштаба. Девочки плюхнулись на первую попавшуюся лавку. Аня достала засохший бутерброд и преспокойно принялась кормить голубей. Рита бегала в поисках местных жителей. Наконец кто-то указал ей дорогу к магазину, где должны продаваться туфли. Единственному на ближайшие несколько населенных пунктов. Они добрели до этого магазинчика, петляя по улочкам. Судя по вывеске, магазин специализировался на ортопедической обуви для пенсионеров. В магазине сидела хозяйка и пила кофе. Одна покупательница примеряла черные туфли на устойчивом каблуке. Обе с ужасом уставились на Риту с Аней и девочек.
– Нам нужны белые туфли. Для девочки, – сверяясь с гугл-переводчиком, сказала Рита, – срочно и быстро. Размер тридцать второй.
Хозяйка магазина осторожно поставила чашку на блюдце. На полках стояли черные туфли разных фасонов, разной ширины колодки и разной величины каблука. Над полками, повыше, высели шляпки. Тоже черные. Некоторые с вуалями. На специальных подставках – стояли сумочки. Конечно же, черные. На вешалках висели платья. Естественно, черные.
– У нас одежда для похорон, – объяснила хозяйка. То есть она пыталась это сказать, но Рита отказывалась понимать. Хозяйке пришлось воспользоваться языком жестов: она сложила руки на груди и закрыла глаза.
– О боже, – ахнула Рита. – А у вас есть детский магазин?
– Есть, конечно.
– Где? Далеко?
– Нет, совсем рядом. В соседнем городе. Всего двести километров от нас.
Рита, кажется, впервые в жизни не знала, что делать. Она так побледнела, что хозяйка предложила ей и Ане кофе, а девочкам – домашнее печенье.
Аня с улыбкой взяла чашку и вышла на улицу.
– Смотри, какая красота, просто чудо, что мы здесь оказались.
– Никуда с тобой больше не поеду, – объявила Рита – И пить с тобой больше никогда не буду. Вообще не буду пить. Как ты можешь быть такой спокойной? Нет, я тебя убью. В Москве точно убью.
– Все так, как должно быть, – улыбнулась Аня. – Парад планет. Удивительное совпадение, что мы оказались здесь. Именно в это время. Не волнуйся.
– Сама ты – парад планет! – заорала Рита.
В этот самый момент муж хозяйки вынес на улицу стулья, пледы, раскладной столик, бутылку домашнего ликера, две рюмки, стаканы и домашний лимонад в графине. Рита застонала.
– Нет, нет, не надо! А когда следующий поезд? – Она размахивала руками, как раненая птица.
– Через два часа, – ответил хозяин. – Каждые два часа ходит. Садитесь, пожалуйста.
Девочки в это время по очереди тискали хозяйскую кошку и пили лимонад с печеньем.
Рита взяла рюмку и выпила одним глотком. Еще через сорок минут, после шестой или седьмой рюмки, она восклицала:
– Как тут красиво! Какие виды! Это же просто с ума сойти!
Аня улыбалась.
Еще через сорок минут они вернулись на станцию, нагруженные едой – домашними сэндвичами, печеньем, конфетами. Конечно, хозяин положил в пакет и бутылочку настойки, которая так понравилась гостьям. За это время Рита успела рассказать про конкурс, про опоздание на автобус, про забытые туфли, а девочки даже исполнили скрипичный дуэт для хозяйки магазина, ее мужа и трех соседок.
– Как же замечательно мы провели время, – сказала Аня, усаживаясь в вагон. – Специально такое не придумаешь и не увидишь.
– Ага, это все из-за тебя, – буркнула Рита и сладко уснула. Девочки тоже задремали.
Наконец они добрались до нужного городка. Протрезвевшая Рита снова стала деловой женщиной и начала названивать организаторам. Никто не отвечал ни по одному из номеров.
– Ладно, пойдем сами. Думаю, здесь близко, – решила она.
На стоянке около железнодорожной станции одиноко стоял микроавтобус.
– Подождите, я пойду уточню, куда идти.
Водитель микроавтобуса, узнав, что девочки – скрипачки и будут выступать в местной церкви, согласился довезти их бесплатно.
Ехали они минут пять.
– Мы наверняка опоздали. Может, на заключительный номер попадем, – твердила Рита.
Около церкви не было ни души.
– Ладно, пойдем внутрь.
– Нет, – вдруг сказала Анфиса.
– Что – «нет»?
– Я не могу пойти внутрь.
– Почему?
– Мы, кажется, забыли концертное платье.
– Чтоооо? – закричала Рита.
– Мам, мы ведь забыли платье, да?
– Да, – пришлось признать Ане. Она точно помнила, что взяла с собой два платья. И повесила их в ванной, чтобы отпарить. И только сейчас поняла, что портпледа нет. И не было. Платья так и остались висеть в ванной гостиничного номера.
– Ладно, у тебя нет платья, а у Нины – туфель. Пойдемте! – отрезала Рита.
Они вошли в церковь. Судя по графику, концерт должен был идти уже как минимум час. Но ни зрителей, ни ансамбля скрипачек, ни жюри не наблюдалось.
Рита снова начала названивать организаторам. И выяснила, что автобус, в котором ехали конкурсанты, застрял на полдороге – что-то с колесом или двигателем. И когда они прибудут и прибудут ли вообще – неизвестно.
– Вот, я же тебе говорила, что это провидение. Значит, мы не должны были ехать в том автобусе, – сказала Аня.
– И что теперь делать? – Рита была в ступоре.
– Пойдем в церковный двор. Смотри, там прекрасный сад. Выпьем.
Они сели на лавочку в церковном дворике, достали сэндвичи, наливку и начали есть. Девочки носились по саду и качались на качелях.
– Вот они! Они здесь! – услышали они голоса.
Во двор вошли их знакомые – хозяева магазинчика, еще несколько жителей, которые привели с собой друзей и знакомых из этого городка.
– Мы так хотели послушать девочек, что приехали. Еще волновались, вдруг вам не хватит еды, – сказала хозяйка магазинчика. Хозяин достал бутылку наливки.
Аня села за пианино. В церкви было прохладно, и одна из бабушек выдала девочкам вязаные платки. Девочки играли, Аня аккомпанировала, Рита щелкала фотоаппаратом. В удивительном свете, в белых накидках-платках девочки выглядели как настоящие ангелы. Играли они не просто хорошо, а великолепно, как на репетициях не играли. Да и Аня была в ударе. Зрители плакали. Общий концерт так и не состоялся – коллективный автобус не починился, и остальные скрипачи уехали назад в гостиницу.
– Все равно я с тобой пить больше не буду, – счастливо улыбаясь, сказала подруге Рита.
– Иногда это зависит не от нас, – ответила Аня.
– Да, да, твоя Вселенная лучше знает! – расхохоталась Рита.
Они стояли во дворе церкви и пили настойку из пластиковых стаканчиков. Во дворе зажглись огоньки, подсвечивавшие растения и цветы.
– Ой, смотри, молодая луна, – сказала Аня.
– Ну да, месяц. И что?
– Надо пошуршать. У тебя есть купюра?
– Что сделать?
– Если пошуршать купюрой на молодую луну, то будут деньги.
– Ань, ты с ума сошла? Или на тебя наливка так подействовала?
– Давай скорее. У меня только монеты.
– И давно ты шуршишь? – начала хохотать Рита. – А что говорить надо?
– Говорить можно все, что угодно – «прибавляйся», «умножайся». Я каждый месяц так делаю.
– И как? Успешно? – Рита хохотала, держась за живот.
– Ну не голодаем же. Не смейся, у меня была соседка в детстве – тетя Манана. Она всегда на молодую луну купюрой шуршала. И знаешь, всегда в достатке жила.
– А она работала?
– Нет. Но брала подарками. Вот не хочешь, а все равно ей что-нибудь принесешь.
– Хорошо, давай шуршать, раз подарками тоже можно! – Рита, даже подхрюкивая от смеха, достала две купюры.
– Если ты не веришь, то не сбудется, – строго сказала Аня.
– Боже, я с тобой с ума сойду. Мало того что стою пьяная во дворе церкви, так еще и купюрами шуршу! – Рита от смеха уже не могла дышать.
– Дай мне купюру, пожалуйста.
– Давай хоть до гостиницы доберемся, оттуда и помашешь. Здесь же неприлично! Вспомни, что ты образованная женщина!
– Нет, надо, чтобы окна не было.
Рита простонала и выдала подруге деньги. Аня начала «шуршать», вытянув руку. Рита тоже показала купюру месяцу.
– А как ты определяешь, когда можно? – спросила она.
– Ну, подставь указательный палец, если из пальца и месяца сложится «эр», то можно.
– А если я в евро или в долларах хочу? – Рита опять не смогла сдержать смех. – Мне все равно на рубль ориентироваться? Или искать значок евро? Лучше объясни мне, почему ты не работаешь концертмейстером? Ты же так играла!
– Не знаю. Мне всегда казалось, что другие играют лучше, – пожала плечами Аня. – Даже в консерватории я считала, что играю хуже всех, поэтому и не сделала карьеру. Всегда считала, что у меня не получится, что я не доработала, что недостаточно талантлива. Вот у Анфисы этого страха нет. Она, даже если выучила плохо, выйдет и вдруг сделает на отлично. Она не боится сцены и верит в себя. Слишком верит. У нее есть то, что у спортсменов называется «плюс старт», когда на выступлении делаешь в разы лучше, чем на тренировке, когда запал появляется. А у меня был не «минус старт», а минус в кубе.
– Так, быстро скажи своей луне и Вселенной, что ты будешь нашим концертмейстером. Я лично буду тебе платить за выездные концерты с девчонками. Обещаешь? Прямо сейчас дай мне слово и поклянись своим новолунием!
– Хорошо. Но только с нашими девочками. Хотя предупреждаю, вряд ли я еще раз когда-нибудь так сыграю. Просто был удивительный момент и настроение.
* * *
Добравшись до дома, Аня первым делом написала запрос Вселенной с просьбой избавить ее от концертмейстерства. Вселенная ее услышала – Рита перевела Нину в Москву, к знаменитому педагогу, к которому всегда мечтала попасть. Да и добираться было удобнее. Они с Аней созванивались первое время, а потом их пути разошлись.
Но прошло немного времени, и Вселенная снова ответила на Анину записку по поводу работы. У нее одновременно появились две ученицы. Как всегда, через знакомых, дальних, но очень милых, Аню рекомендовали как гениального преподавателя по сольфеджио. Детей надо было подтянуть перед экзаменами. Аня согласилась больше из вежливости – было неудобно отказать давним знакомым, которых она, откровенно говоря, смутно помнила. Родителям девочек Аня честно призналась, что их дезинформировали – она не гениальный педагог, но те упорствовали. И Аня снова не смогла отказать. Тем более что работа, на которую рассчитывал Макс, сорвалась. Он переживал так, что забросил пироги и увлекся секретами приготовления шоколадных десертов – муссов, пирожных-брауни, эклеров и маффинов.
– У Анфисы скоро диатез будет от шоколада. Испеки что-нибудь фруктовое, – призывала мужа Аня, но тот упорно крошил шоколад куда ни попадя. Аня решила, что надо дать ему время прийти в себя, и согласилась позаниматься с ученицами.
Перед каждым уроком Аня спрашивала у Вселенной, за что ей это. Ведь она терпеть не может преподавать. Да и сольфеджио терпеть не может. Знает, умеет объяснить, но ненавидит. Лучше бы теорию преподавала, честное слово. Но Вселенная, видимо, не очень разбиралась в музыкальных дисциплинах и не отличала теорию от сольфеджио.
Аня очень надеялась, что от нее скоро откажутся. Часто ведь так бывает – не сошлись характерами, нет очевидных успехов, ученицы то болеют, то ленятся, то капризничают. Но девочки оказались усердными, Аню как педагога они немедленно полюбили и стали делать успехи. К тому же не опаздывали, не болели и не уезжали на каникулы. Аня спрашивала у Вселенной, за что ей такое, но Вселенная молчала. Она довела учениц до экзамена, который обе блестяще сдали, и выдохнула. Родители сказали, что в случае чего будут звонить. Аня покорно улыбнулась.
Наконец наступило счастливое для нее время – она полностью посвятила себя Анфисе. Возила ее в школу, потом в музыкалку, ждала в коридоре, как обычная мама. Чередой шли конкурсы, на которых Анфиса успешно выступала, а Аня сидела в зале и радовалась за дочку. Опять же, как обычная мама. Вселенную она поблагодарила за исполнение мечты и снова попросила работу – не для себя, для мужа. Нужны были деньги на новую скрипку, Анфиса росла. Аня мечтала купить дочке хорошую, дорогую скрипку, о чем и сообщила в послании Вселенной.
И Вселенная немедленно откликнулась, но опять все перепутала. Аня сидела в коридоре музыкалки, потом решила прогуляться – книга, которую она читала, закончилась, а ждать Анфису предстояло еще часа полтора. И Аня пошла бродить по коридорам. Каким-то непостижимым образом она набрела на дверь в полуподвальном помещении. На двери было написано – музей композитора, ну, допустим, Иванова. Музыкальная школа носила имя этого замечательного и пусть не столь широко, но известного композитора, который, впрочем, никогда не был в этом городке и к этой школе не имел никакого отношения.
Аня толкнула дверь, оказавшуюся незапертой, и вошла в музей. Две комнаты. На стенах – выцветшие распечатки партитур, фотографии из Интернета, афиши оттуда же. Ни одного подлинного экспоната, естественно. Но здесь было тихо и на удивление тепло, хотя в коридорах всегда гуляли сквозняки. Аня присела на стульчик и взяла книжку – биография Иванова. Вдруг дверь осторожно приоткрылась, и в комнату, пятясь, вошла женщина. Поскольку такая попа была только у одной женщины во всей музыкалке, Аня без труда узнала директора Софию Ивановну.
– Ой, кто здесь? – воскликнула та.
– Здравствуйте, София Ивановна. Простите, я случайно зашла. Дверь была открыта. Тут тепло. И сквозняков нет, – начала оправдываться Аня.
– А я тут от родителей скрываюсь и чай пью, – вдруг призналась директриса. – Хотите чай с сушками? Сушки с маком. Мне конфеты нельзя, а сушки можно. Я их очень люблю. А все конфеты дарят. Ну почему нам, педагогам, дарят конфеты? Мы же не врачи. Вот лучше бы сушки подарили. Странно, что вы здесь оказались. Никто про эту комнату не знает.
– Вы меня не помните? Я Анна. Приезжала к вам, когда музыковед дочь привозил. Вы еще остались мной недовольны. А потом нас Эмилия Леонидовна взяла.
– Конечно, я вас помню прекрасно. Но не помню, чтобы была вами недовольна! Хотя у меня бывают скачки настроения. Не принимайте на свой счет. Проблемы с ногами. Варикоз. Язвы открываются. Мне тогда больно было. Даже стоять не могла. Сейчас опять приступ. Вот прихожу сюда – отсидеться. У меня сахар зашкаливает. Слышала вашу девочку. Очень хорошая девочка. Не сердитесь на меня за тот случай. Когда ноги болят, я сама себя иногда не слышу.
– Хорошо, – улыбнулась Аня. – А здесь на двери написано, что музей.
– Это музей? – Директриса сделала жест, означавший – посмотри на стены. – Я хотела сделать, но ни сил, ни желания, если честно. Устала я. Нехорошо так говорить, однако бывает. Надо операцию делать, а у меня времени нет.
– Но ведь можно здесь прибрать, расставить партитуры по-другому. Вот эти репродукции вообще лучше снять. Знаете, я была в музее Моцарта. Там стоит стул и подпись – стул времен Моцарта. Или стол времен Моцарта. Здесь можно так же сделать. Поискать предметы быта времен Иванова. Комната ведь большая, если шкаф выбросить.
– Гениально, – сказала, подумав, директриса. – Вот вы этим и займетесь!
– В смысле – я?
– В прямом! Вы ведь не работаете?
– Нет.
– Ну и какой толк без дела торчать в коридоре? Ждать просто так! Займитесь делом!
– Я не очень… хочу.
– Бросьте, мало ли я что хочу, что не хочу. У вас, напомните, какое образование?
Ане пришлось признаваться про консерваторию.
– Тогда я вообще ничего не понимаю! Нам не хватает концертмейстеров, преподавателей, а вы сидите в коридоре? Как вам совесть позволяет?
– Я не хочу работать… если честно. Постоянно тем более. Я всегда хотела быть мамой, заниматься дочкой.
– Но вы же все равно подрабатываете?
– Да. У мужа сейчас сложное положение, а Анфисе нужна новая скрипка.
– А я всегда мечтала стать балериной! Или великой пианисткой! А стала – администратором с больными ногами. Грымзой, которой учеников пугают. Вот что я вам скажу. Заняться музеем на благо школы, в которой учится ваша дочь, куда лучше бесцельного протирания стула в коридоре. К тому же я смогу вам платить – ставка свободна. Если с премиями, то хватит. Нет, не на скрипку, но на новое платье для дочки – точно.
Так Аня стала директором музея Иванова, официально, с зарплатой и записью в трудовой книжке. Она, как всегда, не смогла отказаться.
Работа, впрочем, оказалась непыльной. Хотя пыли как раз было много – она несколько дней только и делала, что отмывала комнату и выбрасывала хлам. Предметов мебели «времен Иванова» оказалось много даже у Ани на даче. В библиотеке музыкалки нашлись и сборники, старые, практически раритетные, списанные, но по счастливой случайности не выброшенные. Аня распечатала на цветном принтере фотографии, на которых Иванов играет собственные произведения.
София Ивановна заходила каждый день, пила чай и наблюдала за работой.
– Нет, плохо, – в конце концов заявила она.
– Что плохо? – не поняла Аня.
– Все плохо. Надо тут стены покрасить. Эти белые совсем мне не нравятся.
– Конечно, было бы замечательно, – радостно поддержала Аня, представив себе цвета «пена капучино», «ириска» или даже «коньячный».
– Деньги я найду. Цвет выберу. Надо сделать контрастные, я считаю, – размышляла вслух София Ивановна.
– Конечно, – опять обрадовалась Аня, представив себе контрастные стены в мягких шоколадных тонах или цвета мореного дуба.
– Так, сегодня и куплю. А ты – на неделю уходи в отпуск, – распорядилась директриса. Аня отметила, что София Ивановна резко перешла на «ты».
Дня через два Аня не выдержала и позвонила Софии Ивановне, поинтересоваться, какой будет цвет стен в музее.
– Одна стена – «пьяная вишня», другая – «цветущая яблоня».
Аня немного расстроилась из-за того, что не высказала свои пожелания по поводу оттенков цвета беж, но решила, что «пьяная вишня» – тоже вполне ничего, а «цветущая яблоня» – очень нежно и нейтрально.
– Завтра жду! – София Ивановна позвонила поздно вечером ровно через неделю. – Красота!
Аня бежала на работу. И с трепетом открывала дверь музея, предвкушая… Она не поверила своим глазам. Закрыла дверь и снова открыла, но картинка не исчезла. У нее было ощущение, что она попала в фильм про Гарри Поттера, причем сразу в кабинет Долорес Амбридж, к инспектору школы Хогвартс, которая отдавала предпочтение розовому цвету. Музейная комната была того цвета, который так любила Анфиса, как любая девочка, и который ненавидела Аня. Комната оказалась не просто розовая, а с переливами всех оттенков розового. Кусками мелькал цвет фуксии, от которого у Ани немедленно начиналась головная боль. В такую комнату не портреты Иванова стоило повесить, а тарелочки с изображениями котиков. Много тарелочек и много котиков. Остро не хватало занавесок с рюшами и английского чайного сервиза. Аня еще раз вздрогнула и представила себя в розовом костюме.
– Ну как? – ворвалась в комнату София Ивановна.
– Кошмар. Просто ужас. – Она решила сказать правду, да и не смогла бы солгать при всем желании.
– Согласна, – неожиданно ответила София Ивановна. – Знаешь, так было красиво, когда я палитру смотрела, а здесь… Я себя какой-то зефиркой чувствую. И что делать?
– А почему вы мне сказали, что красота?
– Ну, знаешь, это же твой музей, тебе здесь находиться. Я подумала, а вдруг ты любишь розовый? Ох, я не знаю, о чем думала. У меня нога болит нестерпимо. Уже по четыре таблетки болеутоляющих пью, не помогает. Сильные препараты врач не прописывает, боится привыкания. А я уже скоро как доктор Хаус буду – мне все равно, что глотать, лишь бы работать.
– Я сама перекрашу, – сказала Аня.
– Вот, вот! Я об этом тебя и хотела попросить. Тетю Зину дам тебе в помощь.
Аня с поварихой перекрасили комнату. Тетя Зина оказалась мастером на все руки и так смешала краски, что розовый не пробивался. Ну, почти.
В один из дней, когда Аня решила для себя, что вести дела музея не так уж и хлопотно, в комнату влетела директриса и даже отказалась от чая с сушками.
– Пойдем! Быстро! – София Ивановна явно была не в себе.
– Что случилось? – не поняла Аня. – Вам плохо?
Судя по виду, директрисе стоило вызвать «Скорую».
– Чудо! Случилось чудо!
Аня побежала за Софией Ивановной, удивляясь, как эта женщина с таким весом умудряется бегать настолько быстро. В кабинете директора сидел мужчина. Обычный мужчина, ничем не примечательный с виду.
– Вот! Это директор нашего музея! – объявила София Ивановна и вытолкнула вперед Аню.
Мужчина улыбнулся.
Дальше Аня готова была свалиться со стула и мысленно велела себе позже спросить у Вселенной, за что ей такое наказание.
Мужчина оказался внучатым племянником композитора Иванова. Племянник давно жил за границей и не собирался возвращаться в Москву. Но случилось так, что умерла то ли пятая, то ли шестая по счету жена композитора. Овдовела она года через два после замужества, но квартира и все наследие композитора по закону принадлежали ей. Вдова пережила супруга на двадцать пять лет и вот – скончалась. Ближайшим родственником оказался как раз внучатый племянник. Он приехал в столицу, в которой не был последние лет двадцать пять, и решил, что министерство культуры или кто-то еще захочет сделать музей-квартиру великого композитора. Все-таки в тех стенах были написаны лучшие произведения, принесшие ему мировую славу. Но никто из чиновников интереса не проявил, и риелторы посоветовали внучатому племяннику продать квартиру. Деньги хорошие, и даже очень, – дом в центре города. Племянник, не имевший к музыке никакого отношения, нанял эксперта и оценил наследство – рукописные наброски, воспоминания, первые варианты партитур. Эксперт разделил все по нескольким «кучкам» – ценное, не очень ценное, совсем неценное. Внучатый племянник хотел побыстрее освободить жилплощадь от имущества, чтобы выставить квартиру на продажу и как можно скорее уехать из города детства, который ему совсем не понравился. «Очень ценное» племянник уже переправил за границу и собирался выставить на аукцион. «Не очень ценное» продавал в столице. А «совсем неценное» девать оказалось решительно некуда. Не на помойку же выбрасывать.
Из Интернета, к своему величайшему изумлению, племянник узнал, что в подмосковном городке есть целая музыкальная школа, которая носит имя его великого родственника. И он приехал с вопросом – не возьмут ли они совершенно неценные, но очень милые предметы? Например, очки композитора. Или его рабочий блокнот для разных мыслей. Его шляпу, пальто, концертный костюм. Некоторые фотографии из семейного архива. Палочку, подаренную Иванову другом-дирижером, партитуры с пометками, смычок, любимую галстук-бабочку, кое-что из писем.
Директриса не верила своим ушам и чуть не плакала от счастья. Аня понимала, что ее ненастоящий музей прямо в эту минуту превращается в настоящий. И теперь начнется серьезная работа. Оставалось только спросить у Вселенной, почему вдова решила умереть именно в тот момент, когда Аня отмыла от пыли и грязи музейную комнату.
Аня перевезла экспонаты и расставила в комнате. София Ивановна велела сделать новую дверь и прикрутить новую табличку. В вестибюле появилось объявление, что в музыкальной школе открылся музей. По случаю открытия устроили конкурс – победители были удостоены чести играть в музее Иванова в окружении уникальных экспонатов. Анфиса тоже играла среди экспонатов. Грамоты вручал сам внучатый племянник, смахивая скупую мужскую слезу. Заметка о музее, учрежденном конкурсе имени Иванова и фото плачущего наследника обошли все газеты, включая центральные. Наследник выделил грант на обучение талантливых детей. София Ивановна хваталась то за сердце, то за больную ногу.
К очередному новолунию или полнолунию Аня осталась равнодушна – она была так поглощена подготовкой к конкурсу и изучением экспонатов, что перестала следить за движением планет. Ей нечего было желать – лучшей работы нельзя и придумать, Анфиса получила новую скрипку (точнее, скрипку получила школа, а София Ивановна выдала инструмент Анфисе, как лауреату конкурса), а из кухни доносился запах варившейся капусты – Макс переключился на капустные салаты, пироги, засолил в тазу капусту с морковкой и в данный момент колдовал над голубцами.
