Эм

Лена с дочкой Марусей собирались на день рождения Нюси – дочери своей давней подруги Кати. Лена дружила с Катей еще со школьных времен, по зову девичьих сердец, а Маруся и Нюся подружились вроде как поневоле. Девочки были ровесницами и терпеть не могли друг друга настолько, насколько их матери ценили многолетнюю дружбу. Они пытались подружить детей еще с рождения, но с годами взаимная неприязнь у тех только усиливалась. Если поначалу девочки вырывали друг у друга соски, чуть позже – кукол и другие игрушки, то к четырем годам перешли в открытое противостояние. Они дрались, устраивали битву за самокат, который норовили разобрать на запчасти, обливали друг друга соком, пока мамы не видели. Уже в том возрасте стало понятно – Нюся упертая и наступает открыто, танком. Объявляет об атаке криком. Маруся – похитрее и поизобретательнее. Портит жизнь подружке исподтишка. Тихушница. Остро чувствует обстановку – начинает рыдать в нужном месте. Нюся дольше хранит обиду, Маруся – отходчивая.

Однажды на совместный Новый год Нюся была наряжена Лисичкой, а Маруся Снежинкой. Маруся оторвала Нюсе хвост, Нюся сорвала с Марусиной юбки снежинки. За право первой прочитать стишок Деду Морозу девочки еще раз подрались – одна осталась без лисичкиных ушей, вторая без короны снежинки. Если Лена покупала подарок для Нюси, Маруся требовала себе точно такой же, а то и лучше. Если Катя покупала подарок для Маруси, Нюся закатывала истерику. Если эти две девочки не дай бог оказывались в одной комнате, то ни к чему хорошему это не приводило. Они даже рисовать вместе не могли – тыкали фломастерами и рвали рисунки друг друга.

– Перерастут, – улыбалась Любовь Михайловна, Катина мама, бабушка Нюси.

– Нет, это органическое неприятие, – отвечала Лена.

– Да, у меня тоже так часто бывало с подругами, – замечала Любовь Михайловна. – Вот так терпеть не могла, что просто органически! Особенно Светку! Она до сих пор такая, язва. Как позвонит, так я лишаюсь жизни на сорок минут! Она ведь может говорить бесконечно! Ей даже собеседник не нужен! Вспоминает всякие сплетни давних лет. А я даже не была ей подругой! Она дружила с Настей. И я дружила с Настей. Настя умерла десять лет назад, и Светка в меня вцепилась. До сих пор выясняет, кто больше дружил с Настей – она или я. Я ее и тогда на дух не выносила, ради Насти терпела, а сейчас с ума схожу. Она просто вампир какой-то. Вцепится и душу вынимает. Еще и сплетни все помнит, кто что сказал пятьдесят лет назад, кто на кого неровно посмотрел. И не скажешь же ничего грубого! Она меня со всеми праздниками поздравляет. И ведь все помнит! Даже день моего рождения! И день рождения Кати! И даже день рождения Нюси. Вот я пью таблетки, а все равно ничего не помню. Хотела что-то вам сказать важное, и забыла. Катя, кажется, кто-то звонил сегодня, но я забыла кто.

Проблема заключалась в том, что Лена с Марусей никак не могли не пригласить в гости Катю и Нюсю, а Катя с Нюсей не могли не позвать на праздник Лену с Марусей. К тому же девочки обменивались нарядами на праздники в детский сад – у Нюси был костюм Осени, а у Маруси – Балерины. Поделки на конкурсы тоже шли на обмен. Катя шила иголочницу, а Лена ваяла снеговиков из пластиковых бутылок. Потом они обменивались, меняя только подписи под работой. Девочки рыдали и не желали расставаться со своими поделками даже на время. Велосипеды, самокаты, платья, ботинки, шапки, доставшиеся по случаю от подруг бальные платья, ободки с перьями – Лена с Катей менялись всем. Девочки разительно отличались не только характерами, но и телосложением, что приводило в изумление Любовь Михайловну. Нюся была плотненькая, крепко сбитая и невысокая, а Маруся – высокая и длинноногая. Лена с Катей никак не могли разобраться с одеждой. Миниатюрная Лена все время покупала Марусе коротковатые платья, а Катя с фигурой и ростом модели удивлялась, почему на ее коренастой дочке плохо сидят джинсы.

Вскоре всплыла еще одна проблема. У Маруси обнаружилась аллергия на собак. Так говорила Лена, чтобы не обидеть Катю, у которой жили две собаки. Совместные встречи в основном проходили у Кати в загородном доме. Так было удобнее. Любовь Михайловна пекла свой фирменный капустный пирог на кухне, Лена с Катей сплетничали в гостиной. Здесь же, под приглядом во избежание смертоубийства, Нюся с Марусей играли в тихие, спокойные игры. Точнее, делали вид, что играли. А на самом деле дрались за красную фишку в настольной игре или за юбку в игре «Одень принцессу». Или кто-нибудь из них засовывал кисточку, измазанную синей краской, в банку с красной, если вдруг красная краска понадобилась подружке.

Маруся вдруг стала бояться собак. И было совершенно непонятно, с чего вдруг. Впрочем, Лена тоже собак опасалась, но не шарахалась от них. Маруся так просто целый спектакль разыгрывала, когда приходила в гости к тете Кате и Нюсе. Отказывалась заходить в дом, плакала, цеплялась за ногу матери.

Собаки же были безобидные. Пес породы такса храпел и имел проблемы с кишечником. Дворняга без одной ноги переживала нервный срыв. Такса Мотя чаще всего спал, но мог подойти и вдруг цапнуть за пятку. Просто так, под настроение. А дворняга Жуля лаяла, кидалась на всех и никак не могла разобраться с психикой, которая у нее была расшатана. Мотя, приобретенный в питомнике и проживший долгую жизнь в довольстве, очень страдал от громких звуков. Катя говорила, что поэтому он и «прикусить» может – от раздражения. Он вообще предпочитал страдать, переживать и дуться на весь мир. А Жулю подобрали на ближайшей помойке. Она пыталась вести себя, как принято в приличном доме, но натура требовала лая, скандалов, криков и выяснения отношений. Впрочем, Жуля оказалась жизнерадостной собакой, которая умела приходить в восторг от малого и от счастья бросаться на людей.

– Они просто очень разные, – рассуждала после трех бокалов вина Катя.

– Это ты про кого? – уточняла Любовь Михайловна. – Про Нюсю с Марусей?

– И про них тоже, – отвечала Катя, хотя имела в виду собак.

– Мы тоже с твоим отцом были разные. И ничего, – говорила Любовь Михайловна.

– Мам, вы развелись через четыре года после свадьбы.

– Ну какое это имеет значение? – не понимала Любовь Михайловна. – Мы же остались близкими людьми! И между прочим, твой отец всегда считал наш развод главной ошибкой своей жизни!

– Поэтому женился еще три раза. Ты от него не отстанешь.

– Ну конечно! Мы так и не смогли обрести счастья на стороне! Представляешь, как мы оба были несчастны?

Больше всего от бурной личной жизни родителей, оставшихся друзьями, страдала Катя. Отец знакомил ее со всеми своими женами и их детьми. Мама тоже не отставала, приводя в дом не только мужа, но и его прошлую жизнь со всеми домочадцами. Катя готовила, устраивала семейные обеды и ужины, пыталась запомнить имена вновь образовавшихся родственников, отвечала на телефонные звонки, обрушивавшиеся с двух сторон. В их загородном доме постоянно кто-то гостил. То вторая бывшая жена отца с ребенком, который приходился Кате сводным братом – разница была почти в тридцать лет. То дочь нового мужа мамы с сыном, которому Любовь Михайловна вроде бы теперь считалась бабушкой. Браки распадались, а родственники, что удивительно, оставались. Катя продолжала привечать всех.

– Как все это Сашка терпит? – спрашивала Лена.

Сашка, муж Кати, привык к толпе народу в доме, не уточнял, кто кому кем приходится, и из равновесия его могло вывести разве что стихийное бедствие. И то – по высшему баллу десятибалльной шкалы. Во всех остальных случаях он приветствовал гостей и топал в бар, откуда возвращался с бутылками на все вкусы. Сашкин бар был залогом теплой атмосферы в доме и оплотом стабильности и здравого смысла.

Лена любила бывать в гостях у Кати. Можно было спокойно посидеть, признаться в сокровенном, уплетая второй кусок капустного пирога. Можно было расслабиться хотя бы на пару часов, покурить на террасе, пожаловаться на жизнь, слопать макарони, которые покупались для Нюси с Марусей, но те никогда не могли поделить – кому клубничное, кому фисташковое, поэтому в наказание вообще лишались сладкого. Можно посмеяться над тем, как смешно храпит такса Мотя, ну прямо как бывший муж Лены. Один в один. Только Кате Лена могла рассказать, как до сих пор переживает скоропалительный развод, который ничто не предвещало. Как она ничего не замечала вообще и как теперь страдает – у Володи-то все хорошо. Счастливо женат, скоро снова станет отцом. А у Лены все плохо. То, что с момента развода прошло уже четыре года, рану никак не залечило. Лена все еще страдала, распаляя саму себя, а Катя ее успокаивала:

– Перестань о нем думать.

– Я не могу перестать, – отвечала Лена. – Не понимаю, как люди могут остаться друзьями после развода да еще дружить семьями. Мне все равно больно. Каждый день.

Любовь Михайловна советовала срочно «отомстить». Все четыре года советовала, но Лена никак не могла выбрать достойного кандидата для мести. Притом что кандидаты имелись. Лена приезжала к подруге и показывала фото из соцсетей. Катя смеялась, находила кандидата вполне себе и давала «добро». Но тут вмешивалась Любовь Михайловна.

– Подожди, я очки надену, – говорила она и забирала у Лены телефон. Фотографии она изучала, как криминалист следы преступления. Увеличивала, уменьшала, снова увеличивала и выносила вердикт: – Нет, мне он не внушает доверия.

– Почему?

– Взгляд у него… подозрительный, что ли. Будто что-то скрывает.

– Мам, обычный парень. Ну что он может скрывать? – хохотала Катя.

– Например, жену и троих детей. У него взгляд женатого человека!

Как ни странно, Любовь Михайловна оказывалась права – ошибалась только в количестве детей.

Следующего кандидата она обвиняла в эгоизме:

– Да ты посмотри на него. Он думает только о себе!

– Ну а Ленке-то какая разница? Ей же не замуж за него выходить, а просто закрутить красивый роман. Ты же сама ей это предлагала! – не понимала Катя.

– Мстить нужно так, чтобы не было мучительно больно. И чтобы наверняка. Так отомстить, чтобы… выйти замуж.

– Любовь Михайловна, я не хочу замуж, – вмешивалась Лена.

– Ну и зря. Нужно всегда хотеть замуж. Вот я не отказываю себе в этом удовольствии. Так приятно быть невестой.

– Мам, не надо, пожалуйста. Я не переживу новых родственников!

– Переживешь, еще как. Кстати, у меня даже есть кандидат.

– Мам, мы обсуждаем кандидата для Ленки! А ты всех отметаешь!

– Ну как только увижу достойного Леночки, сразу скажу. Надо найти такого, чтобы бывший – как его, Владимир? – чтобы он захотел застрелиться. Понимаете, девочки?

– Что-то мой папа не захотел стреляться после того, как ты снова вышла замуж, – заметила Катя.

– Это его характеризует не с лучшей стороны.

– Так с кем мне мстить-то? – тоже хохотала Лена.

– А ты со всеми по очереди, – предлагала Катя. – Мы не качеством отомстим, а количеством. Мам, так считается?

– Даже не знаю, девочки, – задумывалась Любовь Михайловна. – Вполне возможно, вполне. Но у меня не было такого опыта. К сожалению.

В тот вечер отмечали день рождения Нюси. Любовь Михайловна, помимо капустного, испекла пирог с мясом. Катя заказала в кондитерской торт и пряники. Но в кондитерской что-то перепутали, и на торте, кроме свинки Пеппы – любимого персонажа Нюси – уместились еще и Маша с Медведем, и Рапунцель. Опознать персонажей было сложно.

– Ну, я так и знала! – возмутилась Катя, разглядывая доставленный торт.

– Боже, какой ужас, а это кто? Свинья или медведь? – спросила Любовь Михайловна. – И что это за кондитерская?

– Частный кондитер. Там девушка в декрете сидит. Подруга подруги. Она решила начать печь на заказ. Подруга попросила ее поддержать, – объяснила Катя.

– А что внутри? Его хоть есть можно? – Любовь Михайловна ковырнула бок торта.

– Должно быть, тирамису или что-то вроде того.

– Попробуй сама.

Торт есть оказалось невозможно в принципе. От тирамису в начинке присутствовал только коньяк, причем в недетских дозах.

– А это кто? – Любовь Михайловна ткнула пальцем в пряники, на которых что-то было нарисовано мастикой.

– Скажем, что монстрики. – Катя задумчиво уставилась на пряники.

– Пойду, пока не поздно, пирожков с яблоками испеку. Тесто еще осталось, – разумно заметила Любовь Михайловна.

Катя откусила одного пряничного монстра и чуть не сломала зуб.

Тремя часами ранее Лена отправила подруге сообщение: «Мне на машине ехать или на такси?» Катя прислала фото бара, который пополнил Сашка – хорошее вино, коньяк, шампанское, – и написала: «А как ты думаешь?»

Думать было нечего – такси. В последний момент заупрямилась Маруся.

– Я не хочу ехать! – объявила она.

– Почему?

– Я боюсь Жулю, – объявила девочка.

– Ты же знаешь, что она только лает громко, но никогда не укусит.

– Откуда я могу это знать? – разумно заметила Маруся.

– Ну поехали, пожалуйста, тебя будет рада видеть Нюся.

– Откуда я могу это знать? – тем же тоном произнесла Маруся.

– Тебя ждут там подарки, – зашла на новый виток переговоров Лена.

– И не такие, как у Нюси? Другие? – уточнила Маруся.

– Точно другие. Обещаю.

– Хорошо.

Лена немедленно позвонила Кате и сообщила, что Марусе нужны новые подарки, другие, иначе они не приедут. Последние два года они заказывали абсолютно одинаковые подарки для девочек. Двойной комплект.

– Уже, – рассмеялась Катя. – Нюся тоже потребовала персональных подарков.

– И еще я переживаю из-за Жули, – призналась Лена.

– Я ее закрою в маминой спальне, – пообещала Катя.

– А кто еще будет? – спросила Лена.

Катя как-то нервно хохотнула и отключилась.

Когда Лена с Марусей добрались до загородного дома Кати, праздник уже обещал стать запоминающимся. Сломались ворота для въезда на территорию поселка. Домофон не работал. Будка охраны пустовала. Лена набрала Катин телефон, но тот был отключен.

– И что теперь делать? – спросила Лена сама у себя.

– Домой ехать, – обрадовалась Маруся.

– А зачем собирались и наряжались?

– Я сразу говорила, что незачем даже начинать.

Тут вдруг на тропинке появилась тень.

– Простите, вы нас не впустите? Тут дверь сломалась и домофон не работает! – закричала Лена. Фигура медленно приближалась к воротам. Лена смутно опознала в ней Катиного мужа Сашку. Судя по походке, Сашка был уже пьян, хотя Лена могла поклясться, что впервые видит его в таком виде.

– Саш, ты? Это мы! Открой! – закричала Лена.

Сашка приблизился к воротам и нажал на кнопку. Не с первого раза попал.

– Саш, ты чего? – удивилась Лена. – Что-то случилось? Ты чего такой пьяный?

– Я не пьяный, я уставший, – ответил Сашка и пошел по дорожке к лесу.

Лена с Марусей добежали до дома. Дверь была открыта. Маруся застыла на пороге. Жуля лаяла, как никогда раньше, чуть ли не в припадке. Лай доносился из дальней комнаты.

– Я боюсь, – объявила Маруся.

– Жулю? Сейчас она умолкнет. Давай хотя бы в коридор войдем и дверь закроем. Дует же.

– А с этим что делать? – Маруся показала на лежавшего поперек порога Мотю.

– Господи, ну перешагни, и все.

– Я не могу. Если кого-то перешагнуть, он расти не будет и скоро умрет, – объявила Маруся.

– Глупости какие. Предрассудки. Откуда ты это узнала?

– От Киры Владимировны.

Кира Владимировна была Марусиной воспитательницей в детском саду – женщиной доброй, милой, сердечной, но нашпигованной диким количеством примет, предрассудков и прочих знаков судьбы. Кира Владимировна верила в вербальную магию, в экстрасенсов, в Христа, в Будду, в генетику, и оставалось только удивляться, как все это уживалось и смешивалось в ее голове. Впрочем, Кира Владимировна задорно прыгала с детьми пингвинчиками, делала поделки из пластилина, аппликации из цветного картона, играла на аккордеоне и говорила на безупречном литературном языке. На то, что она плевала через левое плечо, обсыпала солью все, что только можно, включая макушки детей, можно было закрыть глаза.

Лена несколько раз перешагнула таксу туда и обратно. Мотя даже мордой не повел.

– Видишь? Ничего не случилось, – сказала она дочке.

– Он что, умер? – спросила Маруся.

– С чего вдруг-то?

– Тетя Катя еще в прошлый раз говорила, что он такой старый, что в любой момент может умереть.

– Он спит. Просто крепко спит, – сказала Лена. – Давай проходи уже. Нас заждались.

– А ты проверь – умер Мотя или нет. – Маруся уперлась, и никакая сила ее бы не сдвинула с места.

Лена наклонилась над Мотей, но так и не смогла точно понять – дышит такса или нет. Она не умела определять степень трупного окоченения у собак и где считать пульс, тоже не знала. Но подержала руку на лапе Моти.

– Дышит, конечно, – сказала Лена дочке.

– Мам, я уже не маленькая. Мне кажется, он умер.

– Хорошо, давай мы войдем в дом и там разберемся, кто умер, а кто нет.

Лена аккуратно передвинула Мотю с порога. Собака не подавала признаков жизни.

Маруся нехотя разделась, поглядывая на Мотю.

– Катя, это мы! Кать! – позвала подругу Лена.

Катя выскочила из гостиной с выпученными глазами.

– Привет. Поздравляем. А чего Сашка вдруг напился? – спросила Лена. – У вас, кстати, дверь не работает и домофон тоже. Ты можешь Жулю успокоить? А то Маруся отказывается заходить.

– Сейчас.

Катя убежала, и, судя по звукам, Жуля получила внеплановое питание. Лай стих.

– Так, пойдем помоем руки, – предложила Лена Марусе.

Дверь туалета оказалась заперта.

– Ладно, можно и на кухне.

На кухне Лена обнаружила Любовь Михайловну, которая сидела на табуретке перед духовкой и неотрывно смотрела на пирожки.

– Любовь Михайловна, поздравляю вас с внучкой, – сказала Лена.

– А? Что? Да, спасибо, Леночка. Рада тебя видеть, – ответила та и снова принялась гипнотизировать пирожки.

– Мам, а кто эта девочка? Или это мальчик? – спросила Маруся.

Лена повернула голову и увидела рядом с мойкой ребенка. Действительно непонятно, то ли девочку, то ли мальчика. Ребенку на вид было года полтора, и он с жадностью пил воду из собачьей миски.

Лена бросилась отрывать ребенка от миски, наливать воду в стакан. Ребенок отказывался пить из чашки и тянулся к миске. Лена взяла ложку и напоила то ли мальчика, то ли девочку из ложки.

– Любовь Михайловна, кто это?

– А? Леня. Очень проблемный мальчик. У него явно есть признаки анемии, судя по кругам под глазами. У тебя, кстати, тоже.

Проблемный мальчик Леня шустро слез с коленей незнакомой тетки и вернулся к собачьей миске, в которой стал мыть руки.

– А мне ты так не разрешала делать, – ревниво заметила Маруся.

– Любовь Михайловна, у вас все хорошо? Что все такие странные? – Лена начала догадываться, что празднование детского дня рождения пошло не по сценарию.

– Мам, ты что застыла? Пирожки горят! – влетела на кухню Алла, старшая сестра Кати. – О, привет, Лен.

Алла открыла духовку, рывком вытащила противень и шмякнула на плиту. Любовь Михайловна так и сидела, застыв.

– Соня! Хватит жрать! Тебя скоро с гимнастики выгонят! – тут же переключилась Алла на свою дочь, которая тайком пыталась утащить пирожок. – Вы представляете? Я подошла к тренеру, хотела объяснить, что у нас слабый мышечный корсет, и что я услышала? Что у моей Сони спасательный круг на животе! И все засмеялись! Разве это смешно?

Любовь Михайловна захихикала, придя в себя. Лена тоже не могла сдержать улыбки.

– Я тоже буду считать, что у меня не живот, а слабый мышечный корсет. Прекрасная формулировка! – сказала Лена.

– То есть вы тоже находите это забавным? А то, что девочек заставляют голодать, это смешно? Тренер им сообщила, что она в пятом классе весила восемнадцать килограммов. И теперь все они хотят весить восемнадцать! Софа так весила в два года! У нее другая конституция! Мам, а ты чего смеешься? Могла бы меня поддержать! Каждый раз, как приезжаю, у вас дурдом творится!

Алла выскочила за дверь. Соня стянула еще один пирожок.

– Леночка, что мне делать? Я совсем запуталась. И знаете, просто удивительно, насколько разными бывают дети. Вроде бы одни родители, а дети – разные. Алла всегда была другой. Никогда меня не понимала. Она любила отца. У них была связь. А я ближе с Катюшей.

– А кто у вас туалет занял?

– Коля.

– Какой Коля?

– Муж Аллы. Мой зять. Он всегда был неразборчив в еде.

На кухню влетели Катя и Алла.

– Что он съел? – закричала Алла.

– Детский торт. Соня, между прочим, тоже его ела. Два куска схомячила. И ничего. Вон, еще и пирожком закусывает, – сказала Катя.

– Соня, положи пирожок немедленно, я сказала!

– Она все равно не будет олимпийской чемпионкой, пусть ест, – подала голос Любовь Михайловна.

– Мама! Ты специально меня довести хочешь? Коле плохо! Его тошнит!

– Ну, если бы я столько съела, мне бы тоже стало нехорошо.

– Ты опять заказала дурацкий торт! Ты хоть знаешь, что в него положили? – Алла продолжала орать на сестру. – Я же тебе говорила, что у Сони аллергия на сгущенку! Зачем ты дала ей блины со сгущенкой?

– Я забыла. Честно, – попыталась оправдаться Катя.

– Мам, а ничего, что этот мальчик, похожий на девочку, ест собачью еду? – раздался голос Маруси.

Все женщины вдруг замолчали и уставились на маленького Леню, который радостно жевал собачий корм.

– О боже, у него точно будет понос, – ахнула Любовь Михайловна.

– Тетя Катя, а Мотя лежит в коридоре и не дышит. Мама проверяла, сказала, что он жив, но я знаю – когда так говорят, то точно умер. Может, мертвого Мотю убрать из коридора? Он может испугать других детей и людей.

– Что? – ахнула Катя и кинулась в коридор. Вслед за ней бросилась Алла.

– Хорошая смерть. Во время праздника. Умер неголодным. Я его сервелатом накормила. Он за сервелат жизнь готов был отдать, – сказала Любовь Михайловна и стала перекладывать пирожки на блюдо. – Леночка, вам не кажется удивительным, что про ребенка все забыли, а к собаке все бросились?

Лена посмотрела на Леню. Маруся пыталась вырвать из его ручонки остатки корма. Тот пыхтел и из последних сил сопротивлялся.

– Любовь Михайловна, у вас есть что-нибудь детское?

– Каша овсяная. Я себе на утро запариваю.

– Давайте.

Лена добавила в кашу мед, развела молоком, усадила Леню на колени и принялась кормить. Леня ел как в последний раз. Послушно открывал рот и тянул к себе ложку, если Лена отвлекалась.

– Очень похож на своего деда, – заметила Любовь Михайловна.

– Марусь, иди найди Нюсю, поиграйте, – попросила дочь Лена.

– Нет, мне тут с вами интереснее. Туалет занят, в коридоре мертвая собака, торт съел дядя Коля, зачем мне туда идти?

– Очень разумная девочка, – улыбнулась Любовь Михайловна. – Аналитический склад ума. Не в тебя, Леночка, не обижайся.

– А чей внук Леня? – спросила Лена.

– Моего жениха, – ответила Любовь Михайловна и покраснела.

– Та-а-ак, Марусь, сбегай в гостиную, принеси какую-нибудь бутылку со стола, – попросила дочь Лена.

– Боже, Леночка, о чем ты просишь ребенка? – ахнула Любовь Михайловна.

– Вина или шампанского? – спокойно уточнила Маруся. – Или чего покрепче?

– Неси все, пока у Любови Михайловны не случилось инфаркта, – велела Лена.

Маруся радостно выбежала исполнять поручение, а Любовь Михайловна начала рассказывать.

– Леночка, деточка, ты веришь в любовь?

– Я не верю, а мама верит как маленькая, – объявила Маруся, появившись с бутылками вина и коньяка.

– Что там происходит? – уточнила Лена, наливая вина себе и Любови Михайловне.

– Звонят в ветеринарку, – равнодушно отозвалась Маруся. – Это надолго. Леню потеряли и искали. Но я сказала, что он ужинает на кухне. Нюся отстригает себе челку. Она давно мечтала о челке, но мама не разрешала. Еще один мальчик засунул в нос деталь от конструктора. Есть там нечего. Дядя Коля все еще сидит в туалете. Дядя Саша не вернулся. Стоит у ворот, чтобы встретить «Скорую помощь». Только я не поняла, для кого – для мертвого Моти или для пока живого мальчика. Рассказывайте уже. Я взрослая. При мне можно.

Любовь Михайловна, шестидесяти девяти лет, заслуженный педагог, преподаватель русского языка и литературы с более чем сорокалетним стажем, мать двух взрослых дочерей и бабушка троих внуков, влюбилась в соседа по даче. Точнее, ответила на его ухаживания. Неожиданно для себя. И вот теперь сидела над пирожками и пыталась разобраться в собственных чувствах. Ее возлюбленный, которого она хотела представить дочерям, сидел в гостиной, а его внук напился и наелся из собачьей миски. Любови Михайловне было прежде всего страшно. Так страшно, будто случилась первая любовь. Наверное, это и была первая любовь, ведь она уже и забыла, как это – любить и быть любимой. С первым мужем у нее никогда такого помутнения рассудка не случалось. Или она просто забыла? Как давно это было. Страшно сказать, как давно. В прошлой жизни. Со вторым мужем… Там и вспомнить толком нечего. У Любови Михайловны от воспоминаний начинала кружиться голова.

Но страшило и другое – сосед по даче, Петр, Петечка, ее Петечка, был на целых десять лет младше. Разве так бывает? Разве позволительны такие чувства в ее возрасте?

Первой перемены в жизни Любови Михайловны заметила ее старшая дочь, тридцатидевятилетняя Алла. Мама как-то глупо хихикала в телефонную трубку и на вопросы о здоровье отвечала невнятно. И вообще была неадекватна. Алла примчалась к матери, обогнав вызванную неотложку. Врачам она так и описала симптомы приступа: «Глупо хихикает. Гипертония». Неотложка ничего страшного, кроме легкого алкогольного опьянения, не обнаружила. Алла еще долго говорила, что это же по-настоящему страшно, поскольку мама позволяла себе бокал вина только по большим праздникам, а вот так, вечерком, без повода – никогда.

Младшая дочь Катя забила тревогу, когда бабушка отказалась посидеть с любимой внучкой Нюсей, сказавшись занятой. И именно ей мать рассказала под страшным секретом о «своем Петечке». Считалось, что Катя лучше понимает маму. Говоря откровенно, свою старшую дочь Любовь Михайловна просто боялась. Поэтому, глупо хихикая, призналась Кате, что Петр предложил ей не просто сожительствовать, а пойти замуж и даже венчаться. И пообещал удочерить ее дочерей и относиться к ним как к родным. Катя сказала: «Лишь бы ты была счастлива, мамочка», – и немедленно позвонила сестре.

– Она совсем сошла с ума? – закричала Алла.

– А может, это любовь? – предположила Катя.

– Ну какая любовь? Престарелый альфонс, вот он кто! – заявила Алла.

Алла хотела познакомиться с Петром, так сказать, официально и «посмотреть ему в глаза, задать пару вопросов и вывести на чистую воду». Но Любовь Михайловна заламывала руки и тоже что-то твердила про любовь.

– Так не бывает, – говорила Алла.

– А как же мировая художественная литература? – восклицала мама-педагог. – Почему ты отказываешь нам в праве на счастье?

Мама уже говорила «нам», что было плохим симптомом.

– Потому что счастья нет. Где оно, счастье?! – выкрикнула Алла чуть не плача, но было уже поздно спорить.

Катя, как конфидентка, сообщала сестре, что мама часто не ночует дома. И дело идет к свадьбе.

Алла предприняла последнюю попытку воззвать к материнскому разуму:

– Вспомни свою маму, нашу бабушку.

Катина и Аллина бабушка вышла замуж в семьдесят два года. По большой любви. Муж был младше на пятнадцать лет. Любовь Михайловна тогда сделала все, чтобы помешать их счастью, и поставила мать перед выбором – или новый муж, или она, Люба, и внучки – Катюша и Аллочка. Мать выбрала мужа. Любовь Михайловна больше ни разу и не поговорила с матерью. Девочкам сказала, что бабушка уехала жить в другой город. Навсегда.

– Я была не права тогда, – сказала старшей дочери Любовь Михайловна. – Ведь она была счастлива.

– Только ее муж очень быстро женился снова. Через месяц после того, как умерла бабушка. И дачу, она же переписала на него дачу! Нашу дачу! Ты забыла, как тогда плакала? Ты после этого веришь в светлые чувства?

– Она же была счастлива. Пусть несколько лет, но была! У меня все будет по-другому! – твердила Любовь Михайловна.

– Я не хочу тебя потерять. – Алла заплакала, как маленькая девочка, которая не знает, как ей поступить. Она всегда была старшей в семье. Пока мама читала ученикам «не по программе» Цвейга, а сестра плакала над Буниным, Алла работала – машинисткой, секретаршей, кем угодно. Не поступила в педагогический, как мечтала мама, а пошла в юридический. После института опять работала – по девятнадцать часов в сутки. Мама сокрушалась, что дочь совсем перестала читать книги. Алла читала исковые заявления. И не верила в Бунина. Вышла замуж, родила, узнала, что муж изменяет и хочет разводиться, усадила его за стол переговоров и популярно объяснила, что будет дальше – и про алименты, и про совместно нажитое имущество, и про время общения с ребенком. Муж Коля тут же пошел на попятный. Алла его шпыняла как хотела. Родила второго. Коля уже даже не рыпался – жена расписала в красках, что ему при дележе квартиры в лучшем случае достанется ванная. После рождения второго ребенка Алла стала делать адвокатскую карьеру, а Коля страдал колитами, гастритами и прочими заболеваниями желудочно-кишечного тракта. Алла не верила в любовь, а верила в силу аргументов. Коля лечился еще и от простатита. Почему Алла не развелась? Ни Любовь Михайловна, ни Катя объяснения не находили.

Любовь Михайловна мечтала о замужестве и венчании. В белом платье и фате. Обязательно в белом. Первый муж, отец Кати и Аллы, был против свадебного наряда и традиционного торжества. Да и денег не было. Второй муж вообще предпочел бы не расписываться, но Любовь Михайловна настояла. Брак продлился три года и завершился так же, как и начался – в канцелярии загса, быстро и официально: печать в паспорте, росписи.

Сейчас имелись пусть и не очень значительные, но сбережения, да и Петя хотел настоящую свадьбу, но радости такие планы не приносили. Любовь Михайловна знала, что Алла будет в ярости, Катя встанет на ее сторону. Но платье и уж тем более венчание дочери не одобрят. Алла так и вовсе потребует подписать брачный контракт, а Любовь Михайловна даже в своем почтенном возрасте и со своим богатым опытом продолжала верить в искренние чувства и человеческую порядочность.

Она все чаще стала оставаться в своей московской квартирке, где поселился и Петр. Алла не могла поговорить с матерью. Когда к телефону подходил Петр, она клала трубку, не желая с ним общаться. Если трубку брала Любовь Михайловна, то уже она прерывала разговор, опасаясь начинать диалог с дочерью. Катя призналась сестре, что, несмотря на счастливую, пусть и пока неофициальную семейную жизнь, мама начала быстро сдавать. Ей пришлось вернуться к репетиторству, поскольку денег не хватало – Петр, оказывается, не работал.

– Она его любит. По-настоящему, – рассказывала Катя. – Я никогда не видела ее такой. Она светится изнутри.

– Пока светится, а дальше что? – переживала Алла. – Лучше бы она была с нами – здоровая, спокойная и без свечения.

– Я не знаю, как лучше, – отвечала Катя. – Мама говорит, пусть хотя бы год, но с Петром, чем десять – в одиночестве. А мне что делать? И она совсем забыла о внуках.

Да, Катя привыкла, что мама всегда с ней, водит внучку на кружки и секции. И, откровенно говоря, не хотела, чтобы какой-то Петр менял сложившийся график.

– Поговори с ней. Или с этим Петром. Ты же адвокат! Выведи его на чистую воду! Ты же можешь! – просила Катя сестру.

– И я опять останусь во всем виноватой, – отвечала Алла. И плакала. Она очень хотела поверить в любовь.

– Леночка, детка, отнеси пирожки в гостиную, – попросила Любовь Михайловна. – И посмотри, пожалуйста, как там Петр. Мне так неловко, что я скрываюсь на кухне. Алла наверняка ему устроила форменный допрос с пристрастием, или как там это называется.

Лена взяла тарелку с пирожками и пошла в гостиную. В коридоре на полу сидела Катя и задумчиво разглядывала бездыханное тело Моти. Из дальней комнаты раздавался истошный лай Жули.

– Может, ее выпустить, а то у тебя в доме будет два трупа. – Лена пыталась шутить.

– Почему у меня всегда так? Не как у людей? Сашка говорит, что устал от сумасшедшей жизни. Напился и ушел. Мамин жених там, за столом. Алла все хочет начать с ним серьезный разговор, но не решается. Из-за мамы. Да еще Коля со своим больным желудком. Мама уже две таблетки выпила от давления. Тайком. Но я же видела. Переживает. Почему у нас все время что-то случается? Почему мы не можем просто спокойно посидеть за столом, как в других семьях? Это же детский день рождения! Почему мы не можем отметить день рождения ребенка? Кстати, я тоже съела кусок торта. Не отравилась же! Что я делаю не так? Я ведь стараюсь!

К Кате подполз Леня, сел рядышком и уставился на труп собаки.

– Ну вот. Разве это нормально? – показала Катя на Леню, мертвого Мотю и на все сразу. Знаешь, почему Сашка напился?

– Почему?

– Зайди в гостиную. Там сидит эта его любовь всей жизни.

– Какая любовь? – не поняла Лена.

– Ну Эм!

– Как она здесь оказалась? – ахнула Лена. День рождения точно перестал быть детским праздником, а тянул на трагикомедию.

Катя пожала плечами.

– Ее муж – мой коллега по бизнесу. Смешно, правда? Я сама чуть в обморок не грохнулась, когда все поняла. Константин должен был прийти с женой и сыном. Ну кто же знал, что его жена – это Эм?

– А сын – тот мальчик, который в нос деталь от конструктора засунул?

– Ну да. Их сын. Антон. Ухохочешься, правда? Я уже сама готова пирожки жарить, лишь бы в гостиную не возвращаться, – призналась Катя.

– Сашка поэтому накидался?

– Ну да. Ушел и бросил меня тут одну. Еще и Мотя… нашел время. Как ты думаешь, он это… того? Даже странно. Я сейчас думаю о Моте, а не об этой Эм и мамином Пете. Это нормально разве?

– Мам! Мам! Маруся говорит, что Мотя умер! Скажи, что она врет! – влетела в коридор Нюся.

– Нет, он пока не умер. Мы ждем врачей, – ответила Катя.

– Он в коме? – уточнила Нюся.

– Можно и так сказать.

– Он будет ходячим мертвецом, – зловеще произнесла Маруся, появившись вслед за Нюсей, – будет ходить по ночам как привидение и лаять шепотом. И свою миску передвигать с места на место.

– Маруся, ты-то откуда этого ужаса набралась? – ахнула Лена.

– Любовь Михайловна нам сказала, – спокойно ответила Маруся. – Любовь Михайловна говорит, что привидения в каждом доме живут и ищут спокойствия.

– Так, девочки, Мотя еще не умер. Приедут врачи и его спасут, – объявила Катя.

– А того мальчика они тоже спасут? Или он будет еще один привидением в нашем доме? – уточнила Нюся.

– О господи, где же «Скорая»? Лен, сходи к воротам, вдруг Сашка ушел, а открыть некому?

Лена отправилась к воротам, где действительно наткнулась на две бригады врачей – ветеринарную и детскую. Сашки поблизости не наблюдалось. Лена привела врачей к дому. Мальчику, которого звали Антоном, быстро оказали помощь и вытащили из носа деталь конструктора. Моте помочь уже было нельзя. Ветеринарный врач спросил, не хочет ли Катя усыпить Жулю.

– Я бы согласилась, – сказала Маруся.

– Я бы тоже, – поддержала ее Нюся.

– Девочки, разве вы не любите Жулю? – ахнули Лена с Катей.

– Нет, – дружно ответили девочки.

– Девочки, так нельзя говорить! Жуля переживает из-за Моти, поэтому так лает! Разве у вас нет чувства сострадания?

– Нет, – отозвались девочки в унисон.

В этот момент из ванной вывалился Коля, и ему тоже оказали первую помощь. Алла кружила над мужем, как орлица над орленком. Побежала заваривать крепкий чай. Коля капризничал и отказывался от чая и помощи. Алла чуть ли не силой уложила его на диван и уговаривала выпить таблетки. В туалет тут же выстроилась очередь.

Любовь Михайловна объявила, что пора накрывать стол к чаю, чтобы вечер наконец закончился. Ее жених повез внука к бабушке, своей бывшей жене, с которой якобы не виделся и не общался последние лет двадцать. Оказалось, что очень даже общался, буквально накануне. Леня покорно подставлял ногу, чтобы побыстрее одеться. Его бабушка висела на трубке и напоминала, чтобы не забыли бутылочку с водой, творожок и банку яблочного пюре. И чтобы по дороге Петр снял деньги и привез наличные.

– Да, конечно, не волнуйся, – лебезил Петр. – Да, помню про шарфик. Шапочку на лобик натяну. Да, завтра приеду, погуляю с Леней.

Любовь Михайловна смотрела на своего жениха другими глазами. Ее мечты о белом платье и венчании рухнули в один миг. Быстрее, чем на страницах книги. Катя заскочила на кухню и рывком опрокинула в себя рюмку коньяка. Она плакала. Тихо, но надрывно. Хватая воздух ртом. Лена подошла и обняла подругу.

– Я больше не могу. Не выдержу. А они сидят и не уходят. Почему они не уходят? – Катя не кричала, а шептала. Но лучше бы она закричала.

Лена слышала про Эм часто. Это было еще в то время, когда Катя встречалась с Сашкой. Эм стояла за ними невидимой тенью. И Сашка подробно рассказывал Кате про свою бывшую пассию, любовь всей своей жизни, женщину-мечту, воплощение всех лучших черт. Катя слушала, кивала, но была уверена – Сашка женится на ней. Так и случилось. Про Эм Сашка рассказывал всем, включая Лену и Любовь Михайловну. Кате было совершенно наплевать на эту Эм и на Сашкины истории.

– Почему ты так спокойно реагируешь? – удивлялась подруге Лена.

– Ну, если честно, я думаю, что все это надо делить на пятьдесят, – рассмеялась Катя. – Эта его Эм получается не женщиной, а персонажем из книги. Это его фантазия. То она у него женщина-вамп, то невинная лань, то покорительница Эвереста, то болезненная недотрога. Я, если честно, даже не верю в ее существование после таких описаний. Мало ли кого я себе в постели представляю!

– Но ведь Сашка не будет любить тебя так же сильно, как эту Эм. Он это прямо говорит.

– Зато он щедрый, добрый, хочет детей. И он легкий, понимаешь? Мне с ним будет легко жить.

– Сашка легкий? Да он зануда, каких поискать! – спорила Лена.

– Со мной он легкий, – пожимала плечами Катя. – Мне он подходит. Для жизни. Понимаешь? Одному нужна жесткая подушка, другому мягкая, третьему – средняя, а четвертый вообще без подушки спит. Вот Сашка – моя удобная подушка.

Если собрать все Сашкины рассказы, получалось, что Эм была его жизнью, его женщиной с большой буквы. У нее не находилось недостатков. Умная, красивая, терпеливая, трепетная, начитанная. Она была идеалом. Сашка сходил с ума. Когда он говорил об Эм, его дыхание прерывалось. И любые попытки вернуть его на землю оборачивались скандалом.

– Неужели такая безупречная? – вежливо интересовалась Любовь Михайловна, которая всегда любила посплетничать и перемыть кому-нибудь кости.

– Как вы можете сомневаться? – немедленно заводился Сашка. – Вы ее не видели! Вы просто не представляете, какая она!

Пока Катя выбирала свадебное платье и пробовала начинки для свадебного торта, Сашка продолжал страдать от любви. Эм была настолько идеальна, что Сашка то и дело впадал в истерику. Да, он женится на Кате, будет ей хорошим мужем, потому что Эм он не соответствует, зачем он ей, он ничего не может ей дать, недостаточно хорош для такой женщины. О своих несовершенствах Сашка готов был говорить с той же страстью, с какой описывал достоинства своей экс-возлюбленной. Он сидел на кухне у Кати и с каждой стопкой водки становился все более несовершенен. И с той же скоростью у Эм появлялись новые достоинства – удивительный профиль, редкой красоты тело, пронзительный взгляд, потрясающей длины ресницы и столь же потрясающей длины ноги.

Сашка, говоря откровенно, был из тех мужчин, которые могут восхищаться только собой. И собственными талантами. Он был самовлюбленный до крайности, средних способностей, обычный мужчина. Не красавец. Не дон жуан. Не рубаха-парень. Даже не ловелас. Такой самый средненький мужчина, который отчего-то до идиотизма уверен в собственной привлекательности и таланте. Как уж Катя его терпела, Лена не знала. Она бы Сашку давно прибила скалкой. Да и вообще бы за такого эгоцентриста замуж не вышла. Но Катя его, кажется, любила. И была уверена в том, что их семейная жизнь станет счастливой. С тем же идиотическим упрямством, с каким Сашка продолжал вещать про свою ненаглядную Эм, Катя строила свою счастливую семейную жизнь.

Они поженились, Катя ходила беременная, и ее, кроме собственного жуткого токсикоза, ничего не волновало, а Сашка продолжал вспоминать Эм. Порция воспоминаний доставалась или Лене, тоже страдавшей токсикозом, или Любови Михайловне, которая слушала краем уха. Сашка впал в депрессию и требовал простых, пусть неискренних, комплиментов.

– Саш, ты такой добрый, ты умный, щедрый, – говорила Лена, поедая третий кусок пирога Любови Михайловны.

– Да, я такой, – соглашался Сашка.

– Ты хороший, верный, искренний, – продолжала петь дифирамбы Лена, ожидая своей очереди в туалет, где уже пятнадцать минут «полоскало» Катю.

Сашка, кстати, очень быстро перебрался в Катин загородный дом из своей однушки, оставленной родителями. И очень быстро стал считать трехэтажный особняк собственным домом.

Если честно, Лена не понимала эту Эм. Впрочем, Любовь Михайловна тоже не понимала эту Эм, как и собственную дочь. Ну что такого этакого она нашла в Сашке? Нытик, истерик, самовлюбленный эгоист. Сашка был идеальным, безупречным эгоистом, впрочем, не чуждым широким, театральным жестам. За любые проявления щедрости Сашка требовал благодарности в виде долгих продолжительных аплодисментов, переходящих в овацию.

– Леночка, мне кажется, я знаю, почему моя Катя вышла за Сашу, – говорила с потаенной тоской Любовь Михайловна. – Он предсказуем. Он как омлет. Предсказуемо получается. А если взбить отдельно белки, то может даже оказаться пышным.

Сашка в то время купался в себе, в собственных чувствах и плевать хотел на всех остальных. Правда, Лена ему даже завидовала – его непогрешимой уверенности в себе. Конечно, он был прав всегда. Остальные – просто идиоты, раз этого не понимают. Он настолько талантливый, что не каждый может оценить такой талант. Люди – дураки. А он один – умный.

Он изменял Кате только в мыслях. В воспоминаниях. Считать ли это изменой и предательством? Непонятно. Катя не считала. Лена считала. Как и Любовь Михайловна. А Сашка был убежден, что рождение ребенка подвело черту под его отношениями с Эм, пусть даже и платоническими.

– Саша, давай поговорим о погоде… – намекала Любовь Михайловна.

Катя в это время кормила Нюсю грудью, страдала от мастита и недосыпа.

– Вы не понимаете! Я ее предал! – кричал Сашка. – Эм – другая! Все другое! Она никогда не посмеет разрушить семью, где есть ребенок.

– А ты, получается, готов бросить жену с грудным ребенком? – возмущалась Лена.

– Нет! При чем здесь я? Вы меня не понимаете! Я о другом!

Ну ладно, о другом так о другом.

– Саш, я подаю на развод. Хватит, – однажды вдруг спокойно сказала Катя.

Лена с Любовью Михайловной раскрыли рты. Сашка истерично хохотнул.

– Ты не можешь! – вскрикнул он.

– Еще как могу. Собирай вещи и уходи.

Сашка, чего и следовало ожидать, струсил и клятвенно заверил всех, что «больше не будет». Нюсю он все-таки обожал больше, чем Эм.

Он стал тем, кем должен был: идеальным мужем, отцом, щедрым, добрым, ласковым. Правда, приступы душевной теплоты сменялись периодами не страданий по Эм – Сашка научился прикусывать язык, – а причитаниями на тему упущенных возможностей и «другой жизни».

Жизнь продолжалась. Катя тоже была не из тех женщин, кто начнет крушить мебель, бить посуду и собирать чемодан неверного супруга, чтобы выкинуть его на помойку. Она была из равнодушных, что ли. Лена иногда восхищалась этим качеством подруги. Катя умела забывать, прощать и не принимать близко к сердцу. Ей было немного все равно. Если бы она хотела, то давно бы нашла эту Эм и узнала бы все подробности романа, но ей было просто лень. Зачем тратить на это время?

– Неужели тебе не интересно? – удивлялась Лена.

– Нет, – отвечала Катя совершенно искренне. – Только себе нервы трепать.

Да, Кате оказался свойствен душевный эгоизм, если есть такое понятие. Она оберегала себя от волнений.

– А ты тогда правда хотела развестись? – спросила Лена. – И сделала бы это?

– Да, конечно. Тогда да. Сейчас уже нет.

– Все равно не понимаю. Неужели ты совсем не переживаешь?

– Да я бы с ума сошла, если бы переживала! – смеялась Катя. Бурная личная жизнь родителей научила ее ничему не удивляться и все решения оставлять «на потом» – вдруг проблема рассосется сама по себе. Впрочем, часто так и происходило.

Катя варила суп, гуляла, подолгу выбирала модель коляски и марку памперсов, читала статьи про раннее развитие и правильное питание, коллекционировала рецепты креативных завтраков – когда из блина нужно сделать туловище слона, а из сосиски – осьминога. Когда яичница не яичница, а привидение. Катя почти не слушала признания мужа, что он погружается в «семейное болото», а жизнь проходит мимо. И так больше продолжаться не может. Она кивала, не отвлекаясь от размышлений, как правильно разрезать маслину, чтобы получились глаза у ежика. Да, не может. Решайся. Я тебя не держу. Лишь бы тебе было хорошо. Собрать чемодан? Рубашку погладить?

И Сашка тут же сдавал назад. Кричал, что Катя ничего не понимает, его не понимает! Как она может спрашивать про вещи и чемодан? Как она вообще может мыслить такими примитивными категориями? Ведь речь идет о жизни!

Катя снова кивала, изучая рецепт рыбных котлет. Нет, нельзя сказать, чтобы она уж совсем не любила мужа и ей было наплевать на свою женскую судьбу. Сашка стал для нее близким человеком. Как отец и мама, как сестра и ее муж Коля. Не отсечешь ведь. И Сашку не отсечешь. Главной же любовью для Кати стала Нюся. Ради Нюси Катя могла свернуть горы. И Нюсины сопли выбивали ее из колеи посильнее Сашкиной депрессии. У нее была Нюся, разве этого мало для счастья? Да пусть у Сашки будет хоть Эм, хоть Эл, хоть все буквы алфавита, главное, что он любит Нюсю. А Нюся обожает отца. Если было совершенно непонятно, почему Алла терпит Колю, то в случае с Катей все казалось очевидным. Она смотрела на Сашку, который с Нюсей на плечах играл в лошадку, и была счастлива. Простым женским счастьем, когда большего и не хочется желать. У Кати нашлось и еще одно редкое качество для женщины – она умела радоваться мелочам. Сашка рисует с Нюсей снеговика – это же радость. Нюся, высунув язык, клеит аппликацию для папы на 23 Февраля – разве не счастье? Какая разница, что будет завтра? Сейчас, в эту минуту, нет ничего важнее и значимее этой аппликации.

Катей Лена восхищалась по-настоящему. Она, в отличие от подруги, не умела так радоваться. Лена всегда жила с оглядкой на «завтра», на будущее. Еще со школы. Катя радовалась, что сегодня ее не спросили по математике из-за прозвеневшего на перемену звонка.

– Завтра все равно спросят, – говорила Лена.

– Сегодня же не спросили! – смеялась Катя.

– Лешка пригласил меня на свидание! – радовалась Катя в восьмом классе.

– Он не придет или отменит. Просто ему Лиза отказала, но собирается согласится, – возвращала подругу на землю Лена.

– Ну и пусть. Сегодня он пригласил меня! – невозмутимо отвечала Катя.

– Зачем тебе такое дорогое платье? – искренне не понимала Лена, отговаривая подругу от покупки свадебного наряда. – Ты его испачкаешь, а потом повесишь в шкаф и не вспомнишь.

– Ну и что! Смотри, какое оно красивое!

И Катя, и Лена лежали на сохранении во время беременности. Обеих отпускали домой «на время».

Дома Лена собирала книги, фильмы, вещи, лекарства, готовясь к очередной госпитализации. Катя носилась по магазинам, покупала детские вещи, делала прическу, маникюр и ела запрещенные продукты. Пила вино и танцевала.

– Ты с ума сошла? Нам же нельзя! – увещевала Лена.

– Сегодня можно! – хохотала Катя.

Как ни удивительно, на сохранение они попадали синхронно, несмотря на разный стиль поведения. Лена, которая ходила по стеночке и даже дома лежала, задрав ноги на подушки. И Катя, которая как ненормальная носилась по всей Москве, таскала продукты, устраивала вечеринки и двигала шкафы, затеяв перестановку.

Сашка, избежав развода, побыв идеальным мужем и решив для себя, что ему ничто не угрожает, вернулся в депрессивное состояние и опять начал вспоминать Эм. Он заходил на очередной душераздирающий виток своих страданий по поводу утерянной любви, изводя всех вокруг историями о том, что он больше ни дня не может прожить без своей Эм и прямо сейчас должен уйти к ней. Катя сохраняла спокойствие. Лена готова была разбить пару тарелок о Сашкину голову, а Катя, как ни в чем не бывало, собирала эти самые тарелки со стола, несла в раковину, мыла, вытирала, расставляла.

– Как ты это терпишь? Тебе не надоело? Сколько можно-то? – спросила Лена однажды.

– Привыкла. Он ведь только говорит, но ничего не делает. И не сделает, – пожала плечами Катя и аккуратно поставила на стол только что вымытую тарелку.

– Ты уверена, что они не видятся, не общаются? Что дальше слов дело не зашло? Пусть бы уж сделал что-нибудь! – возмутилась Лена. – Или ушел, или уже замолчал наконец!

– Да, – ответила со спокойной, ласковой улыбкой Катя, складывая в аккуратную стопочку розетки для варенья. – Ему придется это сделать.

Сашку по работе переводили на год в другой город. Катя не возражала. Спокойно собирала чемоданы, паковала посуду, управлялась и со сборами, и с дочкой. Сашка метался как заполошный. Он стал совершенно невыносим.

– Как я ее оставлю? Что мне делать? – кричал он, расхаживая по кухне.

– Оставайся со своей драгоценной Эм, – посоветовала Лена, приехавшая помочь подруге. – Разведись уже с Катей.

– Я же порядочный человек! Как я могу бросить Нюсю? – орал Сашка.

– Тогда не разводись и скажи Эм, что все кончено.

– Не могу! Я не могу! Физически! Морально! Как ты не понимаешь? Это сильнее меня! Господи, за что? – Сашка театрально заламывал руки. – За что мне такое? Эм этого не переживет! И Катя не переживет!

Лена молчала, хотя прекрасно понимала, что и Эм все переживет, и уж тем более Катя. Она и не такое переживала.

Сашка с Катей уехали. На новом месте Катя быстро сориентировалась и была счастлива. Впрочем, как всегда. Она неожиданно для самой себя устроилась на работу, нашла хороший садик для Нюси, записала ее и себя в бассейн. Купила подержанную машину и возила Нюсю на танцы.

– Ну ты как там? – спрашивала Лена у подруги. Они созванивались раз в три дня. Лена приглядывала за Любовью Михайловной, чтобы та ненароком не выскочила замуж.

– Отлично. Надо было давно переехать в маленький городок. Мне тут очень нравится. Все близко. Все знакомые. Соседка с радостью забирает Нюсю из детского садика. И Нюсе хорошо – у нее тут и социализация, и секции. Все время занята. Ты же знаешь, какая она активная. И я работаю. Представляешь? Оказывается, я не совсем отупела за время декрета.

– Ты не можешь отупеть с двумя высшими образованиями.

– Скажу тебе по секрету, я зарабатываю больше Сашки. И мне это нравится.

– Ты ведь вернешься в Москву? – рассмеялась Лена.

– Пока не собираюсь. Мама нормально?

– Да, тоскует, правда. Но я ее записала на скандинавскую ходьбу. Там группа для пожилых. В парке. Очень приличные люди собираются. Они даже соревнования устраивают, в масштабах парка.

– Тогда она точно замуж выйдет. Ну и пусть. А еще какие новости? – спросила Катя.

Лена так и не смогла признаться подруге, что Сашка оставил ей письма для Эм. Настоящие бумажные письма, запечатанные в конверты.

– Ты можешь отправлять ей раз в неделю? – попросил Сашка.

– Не могу. И Почта России не может. Они придут через год. Почему ты вообще меня об этом просишь? Я подруга твоей жены! У тебя совесть-то есть? Хочешь, напиши ей в соцсетях. Какие проблемы?

– Нет, ты не понимаешь. Она достойна настоящих писем. Написанных ручкой, чернилами.

– Сашка, ты совсем больной? – Лена искренне недоумевала. – А если я расскажу Кате? А я должна рассказать Кате, о чем ты меня просишь! Я дружу с Катей, а не с твоей Эм.

– Она знает. Если хочешь, можешь прочесть.

– Не хочу. Делать мне больше нечего. И ты совсем сошел с ума. Зачем ты делаешь больно своей жене? Нарочно? Это, в конце концов, жестоко. Катя ради тебя переезжает в другой город. Она думает о Нюсе, о семье, а ты?

– Знаешь, мне кажется, я написал роман в письмах. – Сашка ее даже не слушал.

– Вот и отлично. Я не буду их читать. И отправлять тоже. Иди на почту и сам отправляй.

О дальнейшей судьбе писем Лена не знала. Возможно, Сашка забрал их с собой и отправлял раз в неделю.

Катя же после переезда просто расцвела и с радостью смотрела в будущее. У нее началась новая жизнь. Лене казалось, что подруга будет даже рада, если из ее жизни исчезнет Сашка. Пусть бы он остался со своей идеальной Эм, а Катя смогла бы жить спокойно, растить Нюсю, работать…

Весь следующий год Сашка не переставал страдать. Порывался уволиться, вернуться в Москву, найти другую работу, не работать вовсе, а писать книгу. Он ныл без конца. Катя стала настолько независимой, что вообще перестала замечать присутствие мужа. Она работала, ее ценили. Нюся ходила на танцы и Катя по вечерам расшивала костюм для выступлений пайетками и даже этим была счастлива. Сашка беленился еще больше. Он то устраивал скандал на почве ревности, то изображал жертву, то мучился язвой, то мигренью. Катя освободила маленькую комнату, считавшуюся кладовой-гардеробной, купила раскладушку и перенесла туда все вещи мужа.

Сашка сидел в соцсетях, в которых Катя даже не была зарегистрирована. Лена получала одно сообщение за другим. Из писем следовало, что Эм не выходит на связь, и Сашка умолял Лену встретиться с Эм и выяснить причину молчания. Лена написала, что ни с кем встречаться не собирается. Сашка обиделся и замолчал.

Потом он заболел – сердце, тахикардия. Катя его выходила. Она продолжала работать, содержала всех. Сашка после болезни так до конца и не смог оправиться – часто проводил целые дни в кровати, писал письма, какие-то воспоминания, то брался за роман, то все выбрасывал и начинал писать «путевые заметки».

Потом вдруг его кидало к Кафке, и тут же, без перехода, он видел себя новым Маркесом или Набоковым. С работы его тихо уволили по собственному желанию, и в принципе не находилось больше оснований оставаться в том городе. Они могли вернуться в Москву. И Сашка этого хотел, а Катя – нет.

– Возвращайся, я останусь, – говорила она.

– Ты бросишь меня в таком состоянии? – Сашка был возмущен.

– У меня работа. Я не могу сейчас уволиться, ты же знаешь. Живи здесь, с нами.

– Это унизительно. Просто унизительно для меня как для мужчины.

– Ну что поделаешь? Придется поунижаться. Или давай разведемся.

– Как я могу тебя бросить одну с ребенком в чужом городе?

– Ты хоть определись, кто кого не может бросить – ты меня или я тебя. Все, я устала. Мне завтра рано вставать.

– Это упрек? Да? Потому что я не работаю?

– Саш, ты мне надоел, честно. Я тебя больше не люблю. И устала от тебя.

– А Нюся? Ты подумала о Нюсе?

– Я думаю только о Нюсе. Живу ради нее и брак сохраняю тоже только ради нее. Если ты этого до сих пор не понял, то мне жаль. И тебя жаль. Посмотри вокруг. Найди себе новое дело! Займись уже чем-нибудь!

– Я пишу роман.

– Да, я в курсе. Только я не твоя Эм. Боюсь, не смогу оценить. А пока – просто не трепи мне нервы. Или помогай, или уезжай. Я серьезно. Но если ты сейчас останешься, то я больше не хочу слышать ни про твою Эм, ни про твое творчество. Машина есть. Таксуй по ночам или кашу Нюсе вари. Делай хоть что-нибудь! Хватит лежать и таращиться в потолок! И да, если уж совсем начистоту, я хочу, чтобы ты уехал. Я справлюсь. И с Нюсей все будет хорошо. У нас все будет просто отлично. Ты меня слышишь? Я тебе гарантирую, что я буду самой счастливой женщиной в мире, а Нюся – самой счастливой девочкой. Но если ты не уедешь, сделай так, чтобы я тебе поверила. Попробуй завоевать меня. И теперь только я буду решать – что мне делать дальше, где жить, с кем жить. Это понятно?

– Ты изменилась, – буркнул Сашка. – С тех пор как мы переехали, я тебя не узнаю.

Естественно, он остался с Катей. Его одержимость Эм то сходила на нет, то вспыхивала с новой силой. Стоило ей ответить сдержанным «спасибо» на его письмо с поздравлением с днем рождения, как Сашка считал, что это – знак. Она его помнит, все еще любит и скучает. Эм не поздравила его с Новым годом, что Сашка счел «концом всего». Со временем Эм превратилась в его воображении в нимфу, бестелесную, неземную, и сообщение о том, что она выходит замуж, он воспринял как вселенскую трагедию. Мир для него рухнул. Со временем он придумал себе легенду, в которую сам и поверил – его Эм так и не смогла смириться с разлукой, не пережила расставания с ним и, чтобы заглушить боль, выскочила замуж за первого попавшегося, наверняка совершенно определенно – в этом нет никаких сомнений, – никчемного и недостойного человека. В представлении Сашки муж Эм был бородат и туп. Бесконечно туп. Надо признать, что муж Эм не был ни бородат, ни туп – умный, милый молодой человек, причем на семь лет младше Эм.

Тут Сашка чуть не слег с очередным сердечным приступом. Его задело не то, что муж Эм был достаточно умен, чтобы содержать ее и иметь достойную работу. А то, что он был моложе. И, по мнению Сашки, наверняка был альфонсом, который только прикидывался богатым и щедрым. Или современным рантье, который сдает квартиру умерших родителей и живет в свое удовольствие. Сашка слал проклятия рантье-альфонсу и Эм – за то, что так быстро его забыла и променяла на проходимца.

Надо признать, что Сашка при всех своих страданиях-переживаниях снова стал отличным отцом и вполне приличным мужем. Он варил по утрам кашу Нюсе, отводил ее в садик, возил по секциям, а в перерывах таксовал. Катя продолжала делать стремительную карьеру. Сашка готовил ужины, пылесосил, мыл посуду и время от времени дарил Кате цветы. И даже перестал упоминать Эм. Все свои мысли и чувства он изливал Лене, которую счел своей «конфиденткой» и ниточкой, которая связывала его с Эм. Естественно, Лена рассказывала обо всем Любови Михайловне – они так сплетничали. Но истории про Сашку и Эм перестали быть реальностью. Лене казалось, что она пересказывает новую главу любовного романа, а Эм и Сашка – всего лишь персонажи. Ни Любовь Михайловна, ни Лена Кате, естественно, ничего не рассказывали. Хотя она и так все знала.

Прошел год. Эм родила сына от рантье-альфонса, который продолжал обеспечивать семью, возить их на курорты и перевез в новую квартиру. Сашка снова начал биться в истерике и брызгать слюной на клавиатуру. Уж он-то все понимал в детях. И не сомневался, что ребенок от этого мерзавца будет больным, косым, убогим, тупым и носителем дурной наследственности. А когда Лена сообщила ему, что ребенок милый и умненький, судя по фото в соцсетях, Сашка, не моргнув глазом, тут же объявил, что удивляться нечему – восхитительная и идеальная Эм могла родить только идеального ребенка.

– У тебя есть идеальная дочь. Красивая и умная, – пыталась образумить Сашку Лена.

– Ну, естественно, она же моя копия, – неизменно отвечал Сашка.

Лена закатывала глаза. Нюся была копией Кати. От макушки до пяток. Даже характер материнский, что стало проявляться все очевиднее по мере взросления девочки. Она была веселой и хозяйственной. Любила шить, клеить, сооружать домики для кукол, печь с мамой печенье. Ее любили в детском саду – Нюся всегда была в хорошем настроении, не отказывалась помогать нянечке накрывать на стол и убирать посуду, редко плакала и не сооружала замки из снега. Она строила квартиру, лепя не круглые комочки, а квадратные: комочек – телевизор, еще комочек – тумбочка. Пока другие мальчики и девочки рыли рвы перед снежными замками, Нюся в своей персональной снежной квартире прорывала коридоры. Воспитательница Яна Петровна чуть не плакала от умиления и всячески поддерживала в Нюсе «бытовой» подход к действительности.

Все эти годы Лена очень хотела увидеть эту Эм. И Любовь Михайловна тоже хотела, чтобы уже сложившийся в голове персонаж обрел реальные черты.

Прошло еще два года. Катю перевели работать в Москву. Она содержала семью. Сашка занимался хозяйством, которого в загородном доме всегда хватает. Он чинил трубы, косил газон, возил Нюсю в школу, забирал, отвозил на кружки. Ездил в магазин, закупал на неделю продукты, готовил ужин, следил за состоянием бара. У них с Катей даже наладились отношения. Сашка был мил с Любовью Михайловной, заваривал чай, как она любила. Делал с Нюсей поделки на школьные конкурсы. Все знакомые говорили, что он очень изменился – наел живот, стал спокойным. Вынужденный отъезд пошел ему на пользу. Он перестал выпивать и делал утреннюю гимнастику. Следил за питанием и принимал витамины. Больше не носился со своей исключительностью, поскольку полностью зависел от Кати. Теперь уже Сашка изучал рецепты шарлотки и паровых котлет. Он следил за домашними заданиями Нюси и ее школьной формой, гладил, стирал и вроде как нашел себя в жизни. Кате он пек вафли в форме сердец и делал смузи из сельдерея.

И вот сейчас Лена должна была увидеть эту Эм. Она вошла в гостиную. За столом сидела неухоженная и некрасивая женщина. Лена видела ее впервые. Сразу решила, что это Катина соседка по загородному комплексу.

– А где все? – спросила Лена.

– Ушли, – ответила женщина. Она перекладывала салат из одной салатницы в другую. Потом принялась за нарезку колбасы, которую сложила к рыбе. Все бы ничего, если бы эта женщина не держала свой палец в салате. Потом она облизнула остатки майонеза и принялась за колбасу, которую перекладывала не вилкой, а тоже пальцами. Лену затошнило. Она еще подумала, что хорошо, что здесь нет Кати – она бы убила эту соседку. Катя всегда трепетно относилась к приборам и чистоте блюд. А уж класть оливье с винегретом не позволила бы ни за что.

– Марина, – представилась соседка.

– Лена. Вино осталось?

– Да, там бутылка.

– Вам налить?

– Нет, я пью ром с колой.

Лена опять поморщилась. Ром с колой. Откуда взялась эта дамочка?

Она была полной, даже тучной. Маникюр несвежий и немодный. Лена отметила и непрокрашенные корни волос, и юбку неудачного фасона. Сумка, висевшая на ручке стула, была дорогой, но безвкусной.

– Пойду узнаю, как там дела, – сказала Лена, но женщина на нее не отреагировала. Она делала себе бутерброд, намазывая масло чужим ножом, цепляя пальцами с блюда кусок красной рыбы.

Лена вышла в коридор. Катя сидела над Мотей. Над ней нависли Нюся с Марусей.

– О, хорошо, что ты пришла. Девочки хотят похоронить Мотю.

– В смысле?

– Устроить похороны как положено. Поможешь мне? Там, в кладовке, найди тряпку, коробку из-под туфель, и в углу стоят детские лопатки.

– Кать, а кто эта женщина в гостиной? Соседка?

– Ты не поняла? Это же Эм, – спокойно ответила Катя. – Девочки, одевайтесь.

Лена несла коробку с мертвым Мотей, Катя рыла яму под деревом в дальнем углу участка. Лена расплакалась.

– Ты чего? Из-за Моти? – удивилась Катя.

Лена плакала не из-за Моти. Она оплакивала собственные фантазии, надежды и жизнь. Много лет она представляла себе другую женщину, со слов Сашки нарисовав себе образ роковой ослепительной красотки, которая сводит с ума мужчин. Ну ничего, ничегошеньки в ней не было особенного, уникального и удивительного. Даже имя. Марина. Обычная Марина. Не Марианна, не Мария-Луиза какая-нибудь, даже не Мариэтта. Марина. Где те ресницы, где те глаза и тот взгляд? Где те ноги, про которые Лена столько слышала? Эм ела из общего блюда салат и пила ром с колой.