Находясь на лечении в тылу, Н.В. Рузский отнюдь не расстался с намерениями о дальнейшем прохождении службы. Оставив пост главнокомандующего армиями Северного фронта, он не отказался бы от нового назначения, причем, желательно, с большей перспективой. В этой связи интересно, что Рузский, ушедший с поста главкосева в декабре 1915 г. в связи с очередной болезнью, помимо всего претендовал на пост главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта. Судьбы М.В. Алексеева и Н.В. Рузского вновь и вновь пересекались: не сумев стать наштаверхом или военным министром, Рузский желал бы получить под свое командование тот фронт, что стоял напротив более слабого противника — австро-венгров. Известно, что генерал Рузский вновь станет главкосевом в августе 1916 г. Но ген. А.А. Брусилов вспоминал: «Главкосевом стал опять ген. Рузский, имевший особые счеты с наштаверхом и стремившийся стать помощником главковерха, т.е. сесть на шею Алексееву. Или же, если это не удастся, то стать главкоюзом мне на смену, так как по состоянию его слабого здоровья он плохо переносил климат Пскова и стремился к теплу».

Опасения А. А. Брусилова, занявшего пост главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта лишь 17 марта, имели под собой основания. Действительно, весной 1916 г. ген. Н.В. Рузский вполне мог стать главкоюзом или помощником царя в Верховном совете обороны, создание которого инициировалось определенными кругами в столице. Причем одним из кандидатов на должность этого помощника при царе, который, вне сомнения, имел бы больше веса, нежели М.В. Алексеев, являлся А.Н. Куропаткин. В первом случае Рузский с высокой долей вероятности получил бы определенную автономию от начальника штаба Верховного главнокомандующего, во втором случае — встал бы над ним. Как говорит биограф Рузского, императрица желала возвращения Рузского в 1916 г. на фронт в качестве противовеса влиянию Алексеева, и его назначение на Северный фронт устроил Г.Е. Распутин.

Разумеется, ген. М.В. Алексеев делал все от него зависевшее, чтобы не допустить подобного развития событий. После назначения нового главкоюза М.В. Алексеев писал по этому поводу А.А. Брусилову, опасавшемуся интриг: «До настоящего времени государь император даже намеком не выразил намерения учредить какой-то Верховный Совет, который ничего, кроме вреда и помехи, принести не может, если он вопреки логике появится на свет. Думаю, что это неправда; следовательно, и вопросы о новом назначении ген. Куропаткина — вздор. К области сплетен относится и слух о назначении г.-а. Рузского на Ю.-З. фронт. Еще неизвестно, насколько он действительно поправился, чтобы взяться снова за дело, которое дважды оказалось не по его физическим силам. И по поводу г.-а. Рузского Его величество ни разу не высказал своих намерений привлечь его снова к главнокомандованию. С занятием Вами поста главнокомандующего Вы сделались предметом с одной стороны зависти, а с другой — сплетен и выдумок. Думаю, что Вашей супруге еще не раз придется выслушивать как бы сочувственные разговоры о предстоящих для Вас переменах всякого рода… Моей жене и дочерям не раз приходилось отвечать на вопросы, когда я переезжаю в Смоленск за освобождением от возложенных на меня служебных обязанностей. К этому нужно относиться спокойно; без таких сплетен мы прожить не можем. Будем делать то дело, которое в данную минуту возложено на нас, делать со спокойствием духа, с ясностью ума, не задаваясь вопросом, что ожидает лично каждого впереди. Одно могу сказать, что если бы возник вопрос о Вашем перемещении, то, насколько я могу, буду определенно докладывать, что такое перемещение для дела вредно и не должно быть допущено. Убежденно говорю, что Вы не должны смущаться такими слухами: они неизбежны. Ведите всю работу по намеченному плану; слишком ответственно и велико наше дело, чтобы при выполнении его принимать во внимание сплетни. Киев — особенно склонен к такой деятельности. Я не позволил бы себе скрыть от Вас даже признаки, намеки на возможные перемены». Император доверял генералу Алексееву и не собирался менять его в преддверии летнего наступления. Даже спустя полгода, когда во время тяжелой болезни Алексеева будет выдвинута фигура ген. В.И. Гурко, царь убедится, что пока еще Алексеев незаменим. Поэтому при подготовке решительной кампании 1917 г. составление оперативно-стратегического планирования будет всецело находиться под влиянием генерала Алексеева.

Тем не менее интриги велись, будучи реальной угрозой для вооруженных сил. Представляется, что Алексееву стоило значительных усилий расстроить планы тех лиц, что пытались продвинуть наверх таких кандидатов, как Куропаткин или Рузский. Очевидно, что при новом помощнике Верховного главнокомандующего М.В. Алексеев был бы отстранен от фактического руководства действующей армией. Но дело даже не столько в армии, сколько в расстановке фигур на доске высшего российского истеблишмента.

Начальник штаба Верховного главнокомандующего по своему положению являлся вторым лицом в государстве. Если при великом князе Николае Николаевиче Н.Н. Янушкевич был простым канцелярским работником, исполнителем воли главковерха, то при императоре Николае 11 начальник штаба оказывал громадное влияние на внутреннюю жизнь страны. Теперь приезжавшие в Ставку министры отчитывались не столько перед монархом, сколько перед генералом Алексеевым. Ведь большинство министров являлись членами Особого Совещания по обороне государства, председательствуя в его составных частях. Например, министр земледелия, отвечавший за продовольствование вооруженных сил и страны в целом, был председателем Особого совещания по продовольствию. Эти функции напрямую затрагивали вопросы обороноспособности государства, почему отчет приходилось держать перед наштаверхом.

Конечно, царь пытался оставить за собой все ключевые прерогативы, а потому не осмелился передать полномочия диктатора — Верховного министра государственной обороны (на создании этого поста М.В. Алексеев особенно настаивал) — своему начальнику штаба. Усеченное диктаторство получил премьер-министр Б.В. Штюрмер, которому недаром царь передал и пост министра иностранных дел. Таким образом, генерал Алексеев не мог допустить, чтобы кто-либо иной из высокопоставленных генералов получил чрезмерное влияние на царя. Одно дело — занимать официальный пост начальника штаба Верховного главнокомандующего, и совсем другое — безответственное положение при главковерхе.

Впрочем, царь и сам понимал это, а потому, к своей чести, не собирался создавать ненужной креатуры. Давление на императора провалилось, хотя велось оно не без помощи императрицы, опасавшейся связи ген. М.В. Алексеева с оппозицией. Другое дело, что, по иронии судьбы, преемником Алексеева мог стать человек, в еще большей степени связанный с Государственной думой. По свидетельству М.Д. Бонч-Бруевича, Н.В. Рузскому протежировал Г.Е. Распутин, хотя генерал, разумеется, желал сохранять все это в тайне. Однако же вновь вернуться на свой фронт генералу Рузскому удалось. Как только встал вопрос о направлении не оправдавшего ожиданий Ставки ген. А.Н. Куропаткина в Туркестан на подавление восстания, его преемником стал не кто иной, как Н.В. Рузский. Бонч-Бруевич пишет, что «через несколько дней, когда высочайший рескрипт о назначении Рузского был подписан, Распутин сделал попытку встретиться с ним, но Николай Владимирович отклонил переданное ему через третьих лиц предложение и уехал в Псков».

Н.В. Рузский стал достойным преемником А.Н. Куропаткина на посту главнокомандующего армиями Северного фронта. В ходе кампании 1916 г. Северный фронт не предпринял ни одной хотя бы армейской операции, но зато главкосев Куропаткин занимался ненужным прожектерством, как, например, в отношении предполагаемого десанта в тыл германским войскам, примыкавшим к побережью Рижского залива. При том составе войск, что назначались в десант, и при том уровне согласования, что был между моряками и штабом Северного фронта, такой десант не мог закончиться ничем иным, как провалом. Заняв должность 1 августа 1916 г“ ген. Н.В. Рузский немедленно отменил подготовку десантной операции. Однако же и сам ничего придумывать не стал: помощи армиям, дравшимся южнее Полесья, на севере оказано не было.

С другой стороны, начальник штаба Верховного главнокомандующего и сам отказался от намерения сдвинуть с места Северный фронт — слишком много времени было упущено. В этот момент уже было известно о предстоящем вступлении в войну Румынии, а потому все резервы должны были отправляться на юг от Полесья. Поэтому войска с Северного фронта перебрасывались на Юго-Западный фронт, а 17 августа ген. М.В. Алексеев сообщал ген. Н.В. Рузскому, что «войска, расположенные севернее Полесья, нужно рассматривать как резерв, из которого мы можем черпать подкрепления южному фронту для достижения им, сообразуясь с обстановкой, существенной важности задач, которым определится судьба текущей кампании, а может быть и войны. К северу от Полесья нужно прочно сохранить свое положение, улучшить его чем можно при помощи частных ударов, а главное — копить силы и средства как для содействия южному театру, так и для перехода в наступление, когда создастся благоприятная обстановка». Таким образом, Ставка сама обозначила пассивность армий Северного фронта во второй половине 1916 г.

Что касается самого главкосева, то узнать о его намерениях можно из дневника А.Н. Куропаткина, запись от 31 июля, когда в Петрограде он передавал командование Н.В. Рузскому: «На вид совсем поправился. Но согбенный. Глаза ясные, умные… сознает трудность задачи, принятой от меня. Выслушав о положении дел, тоже высказал, что наши начальствующие лица не хотят считаться с опытом войны и продолжают лезть на укрепленные позиции, как бы лезли в чистом поле, сказал, что десантную операцию считает делом очень рискованным… Согласился, что надо недоверие, некоторое, к начальствующим лицам и проверка того, что они хотят перед операцией делать».

Не желая более зависеть в своем военном творчестве от М.Д. Бонч-Бруевича, спустя десять дней после своего нового назначения Рузский, меняя своего начальника штаба (у Куропаткина начштаба был Н.Н. Сивере), пригласил на эту должность комкора–25 ген. Ю.Н. Данилова. Это — генерал-квартирмейстер Ставки первого состава, хорошо знакомый генералу Рузскому и также в свое время пользовавшемуся поддержкой Сухомлинова. Генерал Бонч-Бруевич остался на посту начальника гарнизона Пскова, где располагался штаб Северного фронта. То есть, в случае необходимости, Н.В. Рузский всегда мог воспользоваться услугами своего прежнего ближайшего помощника.

Итак, ген. Н.В. Рузский снова занял пост главкосева, причем в новых условиях, так как русская действующая армия теперь наступала, причем наступала в условиях позиционной борьбы. Новые условия требовали новых методов и приемов управления. Практика позиционной войны и невозможность выйти из заданных ею рамок потребовали от русских полководцев переосмысления опыта войны в русле плавного течения в параметрах этих самых рамок. Даже главкоюз ген. А.А. Брусилов после неудачных августовско-октябрьских боев Юго-Западного фронта был вынужден применяться к условиям, своею сущностью заведомо противоречившим методам маневренной войны. Известно, что в русской армии широко распространялся опыт союзников, которые вели позиционную борьбу уже с конца 1914 г. Однако же между Западным и Восточным фронтом существовала громадная разница во всем. Прежде всего — в техническом оснащении союзных армий, а также в инфраструктурном обеспечении. Потому далеко не всегда опыт французов мог быть использован на Восточном фронте. Так, наступление по французскому примеру тактикой «волн» не оправдало себя вообще, однако же в России следовали этому принципу даже уже после того, как сами французы от него отказались. Многие военачальники прекрасно понимали, что следует обобщать собственно отечественный опыт. В их числе был и главкосев ген. Н.В. Рузский, который наряду с прочими также высказывался о неприменимости французских брошюр ведения войны к русским условиям.

Оперативно-стратегические взгляды ген. Н.В. Рузского в последний период войны выявились на Совещании высшего генералитета в Ставке 17 — 18 декабря 1916 г. В отсутствие заболевшего и находившегося на излечении в Крыму ген. М.В. Алексеева высшие руководители действующей армии должны были решить два ключевых вопроса в преддверии намеченного на весну 1917 г. решительного наступления на Восточном фронте. Во-первых, было решено провести реорганизацию армии, что получило наименование «реформы Гурко». Во-вторых, составлялось предварительное оперативно-стратегическое планирование предстоящей кампании. Как известно, эти планы не получили в целом одобрения Алексеева, который их переработал. Интересно знать, что предлагалось главнокомандующим армиями Северного фронта ген. Н.В. Рузским.

Генерал Рузский предложил нанести удар на стыке Северного и Западного фронтов в общем направлении на Свенцяны. То есть, по сути, командующим армиями Северного фронта предлагался тот же самый план, что был принят и для 1916 г. Тот самый план, что был так «успешно» провален прежним главкосевом ген. А.Н. Куропаткиным, а затем вовсе не использован и самим генералом Рузским. Это что касается операции группой фронтов. В случае же принятия решения о проведении отдельных фронтовых операций главкосев настаивал на концентрации усилий армий Северного фронта в районе Рижского плацдарма, чтобы сразу приступить к сдвигу всего германского фронта с севера на юг.

Ясно, что, предлагая удар на Ригу, ген. Н.В. Рузский требовал для своих войск 3–4 армейских корпуса с соответствующей артиллерией и щедрую обеспеченность боеприпасами. При этом четыре корпуса позволили бы, по словам генерала Рузского, занять разве что Митаву, а дальше — нужны будут еще резервы. Таким образом, мысль главкосева не выходит далее пределов отдельной наступательной операции его Северного фронта, хотя итоги кампании 1916 г. отчетливо показали, что разрозненные действия русских фронтов позволили австро-германцам маневрировать своими немногочисленными резервами и в результате, отбив все атаки, удержать фронт.

Как представляется, мотивом для подобной точки зрения служили два веских соображения. Прежде всего, Северный фронт ни в каком разе не мог получить задачи главного удара в наступлении 1917 г. Это значит, что, так или иначе, но главные победные лавры достанутся кому-то другому. Во-вторых, этим «кем-то другим», вернее всего, окажется главкоюз ген. А.А. Брусилов. Ведь конечный план Ставки наметил нанесение главного удара именно Юго-Западным фронтом, при поддержке Румынского фронта. Также этот план, в общем, поддержал Алексеев, существенно переработав его и уточнив. Поэтому-то Рузский, как и главкозап А.Е. Эверт, настаивали на том, чтобы главный удар был бы нанесен севернее Полесья, усилиями Северного и Западного фронтов.

Невзирая на утвержденные решения Совещания, и зная о позиции Алексеева, распорядившегося перенести главный удар на Юго-Западный фронт, Н.В. Рузский пытался качнуть весы еще раз. Еще до того, как оперативно-стратегическое планирование кампании 1917 г. было утверждено императором Николаем II, 19 января 1917 г. главкосев представил на суд Алексеева свои соображения. Главкосев утверждал, что главный удар следует наносить севернее Полесья, ибо именно там стоят основные силы главного противника — Германии. Помимо прочего Рузский отметал предположения о сильном укреплении противником Восточной Пруссии, справедливо подметив, что Луцкий прорыв привел к гораздо большим потерям, нежели предшествовавшие усилия по овладению Восточной Пруссией. Правда, главкосев не упомянул, что Юго-Западный фронт все же имел грандиозный по сравнению со всеми прочими сражениями успех, в то время как Пруссия всегда, на протяжении всех предшествовавших кампаний, успешно отстаивалась немцами. Ведь и сам генерал Рузский в начале 1915 г. умудрился потерпеть там тяжелое поражение 10-й армии Сиверса. Нельзя не сказать, что в завершение своей записки главкосев все-таки пытался выглядеть объективно: в крайнем случае, он предложил вариант совместного наступления Западного и Юго-Западного фронтов в Польшу.

Все главнокомандующие фронтами на Совещании и впоследствии, в записках на имя М.В. Алексеева, отметили, что преимущество противника в маневре, достигаемом использованием внутренних операционных линий, чего были лишены русские после потери железнодорожной сети приграничных районов, представлялось несомненным. Поэтому, например, главкоюз ген. А.А. Брусилов справедливо говорил о немцах, что «мы можем парализовать их преимущество в этом отношении лишь в том случае, если будем действовать одновременно на всех фронтах». В свою очередь, по поводу транспортной проблемы Н.В. Рузский указал, что за три месяца распутицы возможно совершить любые перегруппировки. Однако тут же главкосев заявил: «Нам необходима рокадная линия вдоль Двины… противник, пользуясь железными дорогами, может сосредоточить ударную группу и прорвать наш фронт где угодно, мы же, не имея рокадных путей, не в состоянии даже поддержать наши части».

Таким образом, можно вполне удостовериться, что Н.В. Рузский даже по прошествии 2,5 лет войны все еще находился в плену рутинных тактических представлений о незыблемости собственной позиции и линии войск. Вместо собственного массированного контрудара по собственному почину в избранном направлении генерал Рузский прежде всего беспокоится о подаче подкреплений на атакованный противником участок общего фронта, предоставляя врагу инициативу действий и ограничиваясь лишь парированием ударов немцев. Такие взгляды были неудивительны в 1915 г., когда русские армии отступали перед подавляющим материально-техническим превосходством противника, но после Брусиловского прорыва, где русские впервые после 1914 г. диктовали неприятелю свою волю, вряд ли были уместны. Ведь недаром же, если на Совещании 1 апреля 1916 г. два главкома из трех отказывались наступать, то теперь, год спустя, никто даже и не думал об обороне; разница заключалась лишь в задачах и назначении главного удара. Уже ив 1915 г. воплощение в жизнь таких тенденций приводило к фронтальному распылению резервов и вовлечению их в общее отступление, результатом чего становились излишние потери. К 1917 г. русские армии пополнились численно и материально, впервые после 1914 г. вновь получив реальную возможность на равных помериться силами с противником.

Таким образом, думается, что Н.В. Рузский стал «достойной» сменой А.Н. Куропаткину на посту главнокомандующего армиями Северного фронта: Ставка наметила широкомасштабное наступление на всех фронтах, чтобы закончить войну в 1917 г., а генерал Рузский думает об обороне и строительстве соответствующих железных дорог для обороны. Бесспорно, что такая дорога была нужна, но ее строительство в любом случае не успевало к весеннему наступлению. Зачем же тогда указывать на это в своем мнении М.В. Алексееву? Но если А.Н. Куропаткин никогда не пользовался славой крупного полководца вообще, то в отношении Н.В. Рузского дело чуть ли не до сих пор обстоит как раз наоборот. Участник войны вспоминал, что Н.В. Рузский — это «болезненный, геморроидальный старик, не обходившийся без сестры милосердия еще в Японскую войну. Он считался хорошим стратегом и сделал блестящую карьеру в большую войну, где под конец командовал Северным фронтом». Сам же император, поменяв одну стратегическую бездарность на другую, разменял преданного себе лично монархиста на сторонника буржуазной оппозиции. Вот и не говори после этого, что Николай II не копал себе могилу собственными руками!

Как бы то ни было, план кампании 1917 г., составленный ген. М.В. Алексеевым, был утвержден Верховным главнокомандующим императором Николаем II 24 января 1917 г. Согласно утвержденному плану, русские войска наносили главный удар силами Юго-Западного фронта в общем направлении на Львов. Северный и Западный фронты проводили ряд вспомогательных операций на Шавли (Северный фронт) и Вильно (Западный фронт). Румынский фронт обязывался занять Добруджу усилиями 1-й и 2-й румынских армий при поддержке русской 6-й армии. Прекрасно зная Рузского и Эверта, генерал Алексеев более не доверил им главного удара, ограничив их действия ударами севернее Полесья вне связи с Юго-Западным фронтом. В то же время, чтобы не позволить двум фронтам ограничить себя локальными задачами, заведомо обреченными на неуспех, наштаверх решил связать их задачи воедино. Алексеевым предусматривались совместные действия Северного и Западного фронтов в наступательных операциях севернее Полесья по сходящимся направлениям после прорыва обороны противника. Для этого бывший генерал-квартирмейстер Генерального штаба (перед войной) и Ставки первого состава ген. Ю.Н. Данилов составил «соображение о комбинированном наступлении армий Северного и Западного фронтов» по указаниям главкосева Н.В. Рузского.

Надо отметить, что главкосев твердо держался принципов повышения властных прерогатив главнокомандующих фронтами, независимых от Ставки Верховного главнокомандования. Продолжая свою линию псевдоинициативности, начатую с началом войны, когда командарм–3 не пожелал исполнять распоряжений начальника штаба Юго-Западного фронта ген. М.В. Алексеева, генерал Рузский заявил на Совещании 17–18 декабря, что обстановка на фронтах виднее самим главнокомандующим фронтами. По его мысли, Ставка якобы не имеет возможности обнять всех мелочей, а потому может лишь давать задачи, предоставляя право их исполнения всецело в руки фронтового командования («иначе мы не командующие»).

Действительно, вопросы урегулирования взаимозависимости между штабом Ставкой и фронтами так и не были отрегулированы до конца войны. Подчиняясь напрямую лишь самому императору Николаю II, не вмешивавшемуся в стратегию, главкомы всегда имели возможность пролонгировать указания начальника штаба Верховного главнокомандующего. Видя это, и не имея воли и решимости настаивать на своем перед царем, ген. М.В. Алексеев был вынужден скрепя сердце наблюдать, как фронты губят его планы. Самый яркий пример — действия штаба Западного фронта в кампании 1916 г. Отсюда и принцип ведения компромиссных уговоров, а не твердых и даже жестких приказов.