1 апреля 1916 г. в Ставке под председательством Верховного главнокомандующего императора Николая II состоялось Совещание высшего генералитета. Совещание, на котором присутствовали главнокомандующие фронтами, должно было утвердить оперативно-стратегическое планирование на летнюю кампанию 1916 г. В любом случае, основы плана уже были заложены в докладе начальника штаба Верховного главнокомандующего ген. М.В. Алексеева на имя царя, от 24 марта. В докладе утверждались несколько ключевых моментов, которые, как представляется, не могли быть изменены:

— наступление на Восточном фронте, во имя исполнения союзнических договоренностей;

— нанесение главного удара севернее Полесья, где располагалась основная масса русских войск,

— ставка на численное преимущество, ввиду слабости в техническом отношении,

— как общий итог доклада: «К решительному наступлению без особых перемещений мы способны только на театре севернее Полесья, где нами достигнут двойной перевес в силах».

На Совещании 1 апреля были оглашены эти предварительные условия, после чего генерал Алексеев предложил всем главкомам высказаться по данному вопросу. Как известно, главкосев ген. А.Н. Куропаткин и главкозап ген. А.Е. Эверт решительно выступили против наступления в принципе. В качестве основных причин отказа от удара выдвигались недостаток тяжелой артиллерии, способной взломать оборону противника, мощь неприятельской обороны и, наконец, нежелание союзников оказать помощь России летом 1915 г. Именно последнее позволило Е.Э. Месснеру дать Эверту вышеприведенную характеристику относительно нежелания проливать русскую кровь ради интересов союзников. Е.Э. Месснер продолжает: «Слова генерала Эверта [на первоапрельском Совещании] — это русское офицерство, спрашивающее себя в негодовании на французов и англичан: в военном союзе надо ли быть честным в отношении бесчестных союзников? Ответом русской воинской чести на эти слова было повеление Верховного главнокомандующего: наступать».

Как уже говорилось, тремя месяцами ранее Эверт сам являлся сторонником помощи англо-французам, прекрасно понимая, что в случае падения Франции и крушения Западного фронта Российской империи долго не продержаться против австро-германской мощи. Теперь же, надломленный поражением у Нарочи, главкозап ссылается на поведение союзников в 1915 г. Представляется, что такое лукавство было призвано скрыть главную причину — нежелание наступать, ввиду уверенности в заведомом неуспехе. Характерно, что Куропаткина и Эверта поддержал бывший главкоюз ген. Н.И. Иванов, испытавший неудачу еще ранее, на Стрыпе. Иванов, став теперь советником императора по военным вопросам, что равнялось почетной синекуре, попытался переломить настроения сюзерена, поддерживавшего мнение Алексеева о необходимости наступления. И дело, конечно, здесь в верности союзническому долгу, от которого русское военно-политическое руководство не желало отступать, не ведая о коварстве союзников, жаждавших одновременно и уничтожить Германию и обессилить Россию.

Совещание 1 апреля грозило закончиться нерешительным компромиссом мнений, что грозило уничтожением любого плана кампании. Генерал Алексеев, умный, но недостаточно волевой полководец, не мог противиться мнению Куропаткина и Эверта в категорической форме, так как свято соблюдал воинскую иерархию, а эти военачальники некогда были его командирами. Планирование могло оказаться несостоятельным, что в перспективе вело к разрыву с союзниками. Однако новый главкоюз ген. А.А. Брусилов решительно поддержал Алексеева. Нет сомнений, что наступление, так или иначе, было бы решено, ведь этого требовали союзники — Франция и Великобритания. Поэтому необходимо было не спрашивать мнения главнокомандующих фронтами относительно наступления как такового, а ставить им задачи и требовать их исполнения. Вместо этого получился торг, где император играл роль безмолвного арбитра, а Алексеев смог доказать то, что следовало принять как данность, лишь при поддержке Брусилова.

Бесспорно, Куропаткин и Эверт были по-своему правы. Оснащение русской армии техникой весьма отставало от тех условий, что требовались для прорыва германского оборонительного фронта. Но поражение в Нарочской наступательной операции надломило волю главкосева и главкозапа до той степени, когда нежелание исполнять приказы Верховного главнокомандования вырастает до ступени саботажа. Ведь, невзирая на свое мнение, в конечном итоге и Куропаткин, и Эверт были вынуждены согласиться с принятым планированием, согласно которому Западный фронт ген. А.Е. Эверта получал задачу нанесения главного удара на Востоке в кампании 1916 г. Но вынужденное согласие в данном случае, к сожалению, предполагало ненадлежащее исполнение своих обязанностей двумя командующими фронтами из трех. Эверт взял на себя ответственность. Главкозап согласился с требованиями наштаверха и предписанной им роли. Однако поведение главкозапа в период летней кампании покажет, что ответственность эта оказалась всего лишь поверхностной мишурой. Перспективой же стал срыв стратегического плана Ставки.

Согласно плану Алексеева, основные детали которого обсуждались и были приняты на Совещании 1 апреля, а затем утверждены императором Николаем II, армии Западного фронта получали задачу главного удара. Северный фронт обязывался содействовать главному удару, а Юго-Западный фронт должен был наносить вспомогательный удар, имеющий целью недопущение переброски противником резервов на направление главного удара. В качестве приказа эти решения доводились до войск в виде директивы Верховного главнокомандования от 11 апреля за № 2017. В данной директиве Верховный главнокомандующий, в частности, повелевал: «Главный удар будут наносить армии Западного фронта. Армии Северного и Юго-Западного фронтов оказывают содействие, нанося удары с надлежащей энергией и настойчивостью как для производства частных прорывов в неприятельском расположении, так и для поражения находящихся против них сил противника».

Таким образом, ген. А.Е. Эверт, невзирая на откровенное нежелание наступать, не только обязывался к наступлению, но даже получил задачу нанесения главного удара на Восточном фронте в кампании 1916 г. Советский исследователь отмечает: «Даже случайный успех был проблематичен. Это все было ясно осторожному Эверту, уже не раз получавшему горький урок. Он всеми силами старался отделаться от наступления, но вопрос был поставлен свыше, как вопрос чести…» Получив заверения в готовности наступать и считая, что его убеждения сыграли свою роль, Алексеев с чистой совестью смог провести в жизнь передачу главного удара севернее Полесья, во-первых, потому, что этого требовали французы; во-вторых, потому, что здесь стояла основная масса русских сил, в то время как русский железнодорожный транспорт мог не справиться с перегруппировкой на Юго-Западный фронт. Именно это и стало главной ошибкой наштаверха — ни в коем разе нельзя было передавать главный удар на тот фронт, главнокомандующий которого не желал наступать. Но Алексеев знал ум Эверта, не сомневался в его полководческом таланте, а потому пришел к мнению, что наступление состоится так, как это следует сделать. Сместить же Эверта с занимаемого им поста, на случай гарантии успеха, Алексеев не мог, так как данное право являлось прерогативой Верховного главнокомандующего. Император же не желал менять свои кадры. Да Алексеев и не настаивал на этом.

Следовательно, как представляется, ошибкой ген. М.В. Алексеева, ограниченного в своих возможностях начальника, стала сама организация наступления. Зная, что главкосев и главкозап не желают наступать, генерал Алексеев, тем не менее, передал главный удар именно этим фронтам. Армии Западного фронта должны были наступать на Вильно, а Северный фронт — содействовать этому наступлению. В то же время Юго-Западный фронт, чей главнокомандующий ни на минуту не усомнился в необходимости наступления и его успехе, должен был проводить изолированную от соседей наступательную операцию. Да, такому подходу благоприятствовала география: разделяющее фронты Полесье является малопроходимым и труднодоступным районом. Однако же возможно было изначально перенести главный удар на стык не Северного и Западного фронтов, а Западного и Юго-Западного. М.В. Алексеев поступил с точностью до наоборот, возможно, считая, что ген. А.А. Брусилов еще не освоился на новом посту, а быть может, и не веря в успех наступления армий Юго-Западного фронта.

В итоге главный удар должен был быть нанесен в направлении на Вильно, приблизительно 28–29 мая. И проводить главный удар должен был главнокомандующий армиями Западного фронта ген. А.Е. Эверт. Этот момент стал пиком ответственности главкозапа, а значит, и его славы в случае победы. На деле же все обернулось сплошным негативом, который должен был бы предвидеть генерал Алексеев.

Как обычно, ген. А.Е. Эверт рьяно принялся за подготовку поставленной ему задачи. Даже не веря в возможность прорыва неприятельской обороны, как и в собственные силы, главкозап старался лично контролировать ход организации наступления. До начала удара с 1 апреля до 29 мая было еще два месяца, за которые следовало подготовить войска и местность к предстоявшему прорыву. В частности, при подготовке прорыва на виленском направлении «подготовка войск состояла в обучении частей атаке укрепленных позиций на учебных городках. Особое внимание было обращено на подготовку главной ударной группировки на молодечненском направлении. Главкозап Эверт лично входил в детали работ, посещал занятия, давал подробные указания. Ряд начальников штаба фронта командировался в войска и низшие штабы для поверки хода подготовки».

Методы управления войсками со стороны Эверта не могли не вызывать сомнений в их надежности и перспективности. Как уже говорилось, любой полководец, не уверенный в своих силах, старается предусмотреть все до малейших мелочей, чтобы в решающий момент операции заблаговременной подготовкой закрыть необходимость рискованной отваги. Соответственно, такой подход вел к широкому развитию канцеляризма, ибо подчиненные штабы, наряду с необходимыми и полезными приказами, заваливались массами бесполезных инструкций и советов, в которых они, разумеется, должны были отчитываться. Данный подход был особенно присущ главкозапу, который, и без того будучи склонен к канцелярщине, еще и не желал наступать. По мнению одного из критически настроенных участников войны, генерал Эверт «не обнаружил никаких талантов, кроме способностей к канцелярскому сидению».

Интересно, что бумажный стиль командования порицался в рядах офицерства, где прекрасно сознавалась его пагубность. Мнение офицерского корпуса доводилось до сведения Ставки, которая, в свою очередь, пыталась оказать влияние на штабы фронтов и армий. Например, 3 мая Алексеев написал письмо Брусилову, где со ссылкой на письмо одного из младших офицеров из армии обобщал настроения в армии. В одном из абзацев этого письма Алексеев пишет как будто бы об Эверте и методах его управления войсками: «Обилие приказов начальника трактуется войсками отнюдь не как желание принести пользу частям, а объясняется исключительно стремлением выслужиться перед старшими, проявить свою деятельность количеством исписанной бумаги… Стремление все регламентировать и указать войскам сверху, заваливают часто такой перепиской, что младшие начальники, с одной стороны, проводят в переписке все время. С другой стороны — связаны указаниями сверху настолько, что не смеют проявить ни своей инициативы, ни использовать собственный богатый боевой опыт». Под стать главкому были и его подчиненные. Тот же командарм–4 ген. А.Ф. Рагоза, к примеру. Смешно, но главный удар будет вновь передан генералу Рагозе.

В преддверии готовившегося наступления следует обратить внимание и на характеристику главкозапа просто как человека и начальника. Журнал «Нива» поместил на своих страницах впечатления о встречах корреспондента с ведущими русскими военачальниками. В том числе и Эвертом: «Высокого роста, брюнет, с легкой проседью, в простой солдатской рубахе защитного цвета, с белым Георгиевским крестом на груди, в шароварах с желтыми лампасами сибирского казака, А.Е. Эверт производит впечатление человека железной воли, решительного характера. Каждое движение его говорит об уверенности и сознании своей духовной силы. Но, несмотря на все эти качества, составляющие отличительные черты его, Алексей Ермолаевич поражает всех своей необычайной простотой и доступностью. Он внимательно выслушивает каждого, какое бы тот ни занимал положение в военной иерархии. Как начальник, Алексей Ермолаевич требователен и настойчив, но требователен не только к другим, а и к себе, причем к себе еще более, чем к другим. Он пользуется неограниченным авторитетом и любовью у подчиненных. Будучи главнокомандующим армиями Западного фронта, имея у себя в подчинении миллионы людей, генерал Эверт своей скромностью более напоминает ротного командира, чем заслуженного и закаленного в боях вождя… служба в Сибири еще больше закалила дух вождя и создала для нашей армии незаменимого начальника, легко переносящего все невзгоды и лишения военного времени… Алексей Ермолаевич — солдат до мозга костей, и вопросы политики его интересуют лишь постольку, поскольку внутренняя политика содействует успешному выполнению задач, поставленных армии ее Верховным Вождем. Он всецело душой с армией и уверен в конечной нашей победе так же, как в этом уверена на фронте, в окопах, вся армия, от генерала до последнего солдата». Данная характеристика если и не исчерпывающа, то, несомненно, верна и достаточно объективна. Генерал Эверт был тем человеком, который не мог искренне и достойно исполнять дело, которое он считал невыполнимым в принципе. Поэтому «железная воля» и «решительный характер» А.Е. Эверта, отмечаемые корреспондентом, в такой ситуации играли против полученной главкозапом задачи. Штаб Западного фронта вел обширную переписку с подведомственными учреждениями, но личного контроля Эвертом не производилось. Кампания 1916 г. явилась вящим тому подтверждением. Выходит, «если в характеристике Алексеева мы отметили, что крупный военачальник не должен размениваться на мелочи и погрязать в этих мелочах, то в характеристике Эверта мы должны запомнить, что не только крупный начальник, но любой командир не должен отмахиваться от ответственности бумажной перепиской, а должен лично принимать участие в работе войск, в их подготовке и управлении ими в бою».

Как известно, главкоюз ген. А.А. Брусилов, чтобы облегчить действия на направлении главного удара, наносил свой главный удар 8-й армией ген. А.М. Каледина, стоявшей на стыке с Западным фронтом. То есть, во-первых, Брусилов оттягивал на себя часть тех неприятельских резервов, что могли быть посланы против Эверта. А во-вторых, всегда мог влить порыв своих войск в тот прорыв, что будет совершен армиями Западного фронта. Правда, генерал Брусилов не учел не только эвертовского нежелания наступать, но и взаимодействовать с ним, с Брусиловым.

Исполняя повеление Верховного главнокомандующего, откликнувшегося на просьбы Италии, где в середине мая австрийцы перешли в наступление, 22 мая армии Юго-Западного бросились вперед. Начало прорыва на неделю раньше предположенного всетаки позволяло рассчитывать, что за то время, пока Брусилов будет громить австрийцев, германцы окажут своему союзнику посильную помощь, что облегчит главный удар на виленском стратегическом направлении силами Западного фронта. Действительно, после того как за пять дней ожесточенных боев две австро-венгерские армии оказались уничтожены, а еще три потерпели тяжелое поражение, германское командование перебросило часть своих резервов в Ковель и под Черновицы, дабы закрыть разрывы оборонительного фронта в районах ударов русских 8-й и 9-й армий. Уже с 27 мая германские части появились перед соединениями генерала Каледина.

Однако этот же день стал переломным в кампании 1916 г. на Восточном фронте. Видя неимоверный успех соседа и желая отделаться от наступления, но в то же время не имея воли открыто отказаться от удара, ген. А.Е. Эверт просит об отсрочке начала наступления. И Ставка не сумела отказать главкозапу. Дело в том, что главнокомандующие фронтами напрямую подчинялись только императору, которым и назначались на свои посты. Начальник штаба Верховного главнокомандующего не мог собственными усилиями заставить главкомов жестко подчиняться уже принятым решениям. Следовательно, в условиях невмешательства главковерха в оперативно-стратегические проблемы генералу Алексееву приходилось действовать уговорами, а не приказами, на отдачу каковых он, собственно говоря, в отношении главнокомандующих и не имел права. Выходило, что, «являясь начальником штаба Ставки, Алексеев, по сути, осуществлял оперативное управление войсками, производил планирование операций и уже готовые решения и директивы предлагал императору на утверждение. И так как Верховный с готовностью принимал такую помощь начальника штаба, то весьма скоро Михаил Васильевич стал напрямую работать с командующими фронтами, флотами и армиями, принимая многие решения самостоятельно. С одной стороны, никто не мешал ему творить, совершенствуя на практике ранее обретенные знания и навыки в области стратегии, с другой — по своему положению он все же был ограничен в реализации выработанных им планов, так как последнее слово было за Верховным».

Директива Алексеева от 27 мая разрешала Западному фронту отложить удар до 3 июня (1 июня Эверт выпросит отсрочку до 6 июня). Таким образом, наносивший всего только вспомогательный удар Юго-Западный фронт должен был драться в одиночку не неделю, а уже все две. Между тем тяжелая артиллерия и резервы заблаговременно сосредоточивались на Западном фронте. Не имея этого, А. А. Брусилов не мог надлежащим образом развить успех прорыва и был вынужден сдерживать войска, понесшие большие потери в тактической зоне неприятельской обороны.

Главкоюз, понимая, что его удача может захлебнуться, требовал отСтавки давления на штаб Эверта, чтобы побудить его наступать как можно быстрее. При этом Брусилов даже пытался обвинить Эверта в «предательстве», как нарушении интересов стратегического наступления, что повторил впоследствии и в мемуарах. В свою очередь, Эверт не желал «работать во славу Брусилова». Подобного рода «выяснение отношений» между генералитетом было делом обычным, скорее можно было бы удивиться, если б их не было. Английский ученый пишет так: «Когда идет большая война, кажется, можно не придавать значения… мелким ссорам между генералами, подобному свидетельству того, что им тоже не чужды зависть и злоба. Единственное, что имеет или должно иметь значение — результативны их действия или нет? Могут ли они предлагать мудрые решения и прилагать все силы к тому, чтобы побеждать в сражениях ценой минимальных потерь человеческих жизней?»

Давление Брусилова на Эверта не было беспочвенным. Ведь генерал Брусилов, помня о планах Ставки, старался действовать, прежде всего, во имя помощи наносившему главный удар Западному фронту. Поэтому главкоюз отказался от переноса удара на Рава-Русскую, для развития успеха против австрийцев, предпочитая увязнуть под Ковелем, чтобы развивать наступление совместно с армиями Западного фронта. Главкозап же не торопился с операцией. Успех прорыва под Луцком побудил А.Е. Эверта обратиться к Алексееву не только с просьбой об отсрочке начала наступления, но и о переносе района этого наступления. Впоследствии Брусилов с негодованием вспоминал: «Я хорошо понимал, что… весь вопрос состоит в том, что Алексеев хотя отлично понимает, каково положение дел и преступность действий Эверта и Куропаткина, но, как бывший их подчиненный во время японской войны, всемерно старается прикрыть их бездействие и скрепя сердце соглашается с их представлениями… Будь другой Верховный главнокомандующий — за подобную нерешительность Эверт был бы немедленно смещен и соответствующим образом заменен, Куропаткин же ни в каком случае в действующей армии никакой должности не получил бы. Но при том режиме, который существовал в то время, в армии безнаказанность была полная, и оба продолжали оставаться излюбленными военачальниками Ставки».

Более того: 30 мая ген. А.А. Брусилов просил командарма–3 ген. Л.В. Леша оказать помощь в атаке на ковельский укрепленный район. 3-я армия входила в состав Западного фронта, и, казалось бы, раз уж наступление фронта откладывается, то тем более частный удар одной армией станет полезен для успеха общего дела. На следующий день 3-я армия атаковала одним корпусом. Но и только. В итоге главкоюзу пришлось постоянно думать о своем «провисавшем» правом фланге, который так и не был прикрыт штабом Западного фронта. Таким образом, 3-я армия, которая выполняла на Западном фронте роль прикрытия южного фланга, не помогла 8-й армии Юго-Западного фронта на его северном фланге, оставаясь пассивной. Очевидно, что такая позиция была занята под указаниями генерала Эверта, ибо, разумеется, Леш не мог не доложить ему о просьбе Брусилова 30 мая.

Юго-Западный фронт выполнил свою задачу и перевыполнил. Противостоявшие австро-венгерские армии были разгромлены, а то и уничтожены, и против 8-й и 9-й армий потекли германские резервы. Теперь следовало бить севернее Полесья, однако сроки наступления откладывались. Выходило, что Западный фронт, который должен был наносить главный удар, бездействовал, позволяя противнику наращивать свое сопротивление против Юго-Западного фронта. Выхода было два: немедленно передать на Юго-Западный фронт главный удар (максимум) или развернуть армии Брусилова на Рава-Русскую и Львов, прикрывшись со стороны Ковеля 8-й и 3-й армиями. Тем не менее, всячески оттягивая сроки перехода в наступление, А.Е. Эверт всячески стремился поощрить движение войск Брусилова именно на Ковель. То есть — на помощь Западному фронту. Но при этом Западный фронт оставался в бездействии.

Желая совершенно увильнуть от атаки, Эверт сообщил Алексееву, что, в связи с поразительными успехами Юго-Западного фронта, лучше будет перенести направление главного удара с Виленского на барановичское. Что это значит? Если войска 4-й армии А.Ф. Рагозы с начала апреля готовились наступать на виленском направлении, и соответственным образом готовили местность, то теперь вся подготовка переносилась южнее, где все следовало начинать заново. А именно: строительство наступательных плацдармов и артиллерийских батарей, перегруппировка сил и средств, образование тыловых складов и запасов боеприпасов. Наконец, перебрасываемые на новое направление войска должны были освоить местность.

Учитывая, что на подготовку фактически совершенно иной операции требовалось время, главкозап просит Ставку о новой отсрочке. При этом Эверт ясно намекнул, что провал атаки на виленском направлении очевиден и несомненен, в то время как на барановичском направлении, находящимся по соседству с районом атаки 8-й армии Юго-Западного фронта, можно получить успех. Не решившись спорить с Эвертом, Алексеев дал свое согласие на перегруппировку. Есть и мнение что, напротив, это Алексеев убедил Эверта «передать Брусилову еще два корпуса и перенести направление главного удара от Вильно к Барановичам».

При всем том штаб Западного фронта не желал, чтобы Юго-Западный фронт переносил свой удар южнее, требуя наступления по-прежнему на Ковель. Иными словами, ген. А.Е. Эверт надеялся, что армии Брусилова возьмут ковельский район, прорвутся в тыл стоящей против Западного фронта неприятельской группировке, после чего наступление станет делом сравнительно легким, ибо противник будет больше думать об отходе, а не о сопротивлении. В тот же самый день, когда армии Западного фронта должны были наступать на Вильно после первой отсрочки, 3 июня, главкозап сообщил Алексееву, что пока на Западном фронте будет проходить переброска войск на барановичское и ковельское направления, необходимо, чтобы Юго-Западный фронт «теперь же развивал удар на Ковель». Характерно, что Эверт требовал развития наступления Юго-Западного фронта после овладения ковельским укрепленным районом не в Галицию, а дальше в Западную Белоруссию, на крепость Брест-Литовск. Это означало, что в случае успеха 8-я армия Юго-Западного фронта создаст все необходимые условия для отступления противника под Барановичами без боя на запад, после чего Западному фронту останется немного нажать, и все победные лавры легко упадут в руки генерала Эверта. В свою очередь, преследуя общестратегические цели, Алексеев поддержал главкозапа, в тот же день 3 июня телеграфируя Брусилову: «Ближайшей задачей фронта является сосредоточение сил и нанесение удара теперь же на Ковель…»

Разумеется, совершенно по-иному восприняли известие о перемене направления главного удара в штабе Юго-Западного фронта. Стало ясно, что львиная доля усилий выпадет и на без того уставшую и обескровленную 8-ю армию Каледина, хотя в то же самое время, когда эта армия штурмует Ковель, армии Западного фронта стоят на месте. А ведь резервы Ставки находились в распоряжении главкозапа. Да, на Юго-Западный фронт уже пошли первые подкрепления, но с большим по сравнению с противником запозданием и, главное, в недостаточном количестве. Поэтому, узнав о переносе удара на барановичское направление и, следовательно, новом переносе сроке наступления Западного фронта, А.А. Брусилов справедливо телеграфировал М.В. Алексееву, что в этом случае успехи прорыва Юго-Западного фронта «ограничатся лишь тактической победой и… на судьбу войны никакого значения иметь не будут». Брусилов считал, что даже самый факт наступления всех фронтов разом, пусть даже и без определяющего успеха, уже не даст противнику возможности продолжать переброску своих немногочисленных резервов под Ковель.

Тем не менее генерал Эверт вплоть до провала операции под Барановичами считал свой удар главным. А потому он не отказывался ни от резервов, ни от запасов боеприпасов, ни от любезных услуг Юго-Западного фронта, вынужденного пока что наступать в одиночестве, в то время как перенасыщенный войсками Западный фронт все еще «готовился» к наступлению. Единственным плюсом стало лишь то, что, получив информацию о переносе русского удара на барановичское направление, немцы перебросили в этот район 13 дивизий, но и те в основном были взяты из той группировки, что ранее готовилась отбить атаку на Вильно.

Как бы то ни было, но наступать все равно пришлось бы. Директива Верховного главнокомандования от 3 июня, помимо разрешения о переносе направления главного удара, категорически указывала: «На переброску войск и организацию подготовки удара на левом берегу Немана назначается от 12 до 14 дней, считая с вечера 3 июня, по истечении коих удар должен быть произведен обязательно…».

Для того чтобы «отделаться» от главкоюза, генерал Эверт передал в состав Юго-Западного фронта свою 3-ю армию. Кажется — каков прибыток! На самом же деле Брусилову достались только штаб и один корпус — 31-й армейский. Все прочие войска были выведены Эвертом в район сосредоточения ударной группировки. Следовательно, Юго-Западному фронту достался один корпус с зоной ответственности и протяженностью фронта на целую армию. Это лишь ослабило мощь ген. А.А. Брусилова, так как подкрепления запаздывали. А в литературе еще и до сих пор можно прочитать о «неблагодарном» Брусилове, получившем якобы целую армию, и еще недовольном таким «подарком».

Для производства прорыва в район Барановичей (сам город находился по ту линию фронта) было переброшено управление 4-й армии ген. А.Ф. Рагозы, после чего сюда стали прибывать войска. Всего для атаки только в 4-й армии Эверт сосредоточил 19,5 пехотных и 2 кавалерийские дивизии общей численностью в 325 тыс. штыков и сабель при 1324 пулеметах, 742 легких и 258 тяжелых орудиях. Со стороны противника район Барановичей оборонялся армейской группой Р. фон Войрша общим числом более 80 тыс. штыков при 248 орудиях. Простое сравнение: в начале Брусиловского прорыва ген. А.А. Брусилов имел в четырех армиях 168 тяжелых орудий. Здесь же только в одной армии находилось 258 единиц. Каков же успех должен был бы последовать при надлежащем использовании этих сил?

Иное дело, что штаб Западного фронта не пожелал воспользоваться успешным опытом соседа. Практика Первой мировой войны за два года показала, что прорвать эшелонированную оборону противника на одном избранном участке практически невозможно. Обороняющийся всегда успевал подтянуть к месту прорыва резервы и технику, после чего сражение превращалось в мясорубку, где наступающие несли несравненно большие потери. В результате прорыв захлебывался еще в тактической зоне обороны. Понимая это, главкоюз ударил в нескольких местах, причем свой прорыв вела каждая из четырех армий Юго-Западного фронта, да еще на двух-трех участках. Скованный по всему фронту противник, не имея резервов, был вынужден сдавать назад. Прорыв развивался там, где обозначался наибольший успех.

Такой подход дал великолепную победу. Впоследствии ряд участников войны укоряли А.А. Брусилова, что он разбросал свои силы и потому нигде не мог развить прорыв в оперативные масштабы.

Это верно. Но другой-то подход, который восхвалялся критиками, вообще ничего не дал. На Западном фронте фактически наступала одна ударная армия — 4-я, имевшая массу людей и техники (например, ударная армия Юго-Западного фронта — 8-я — имела 225 тыс. чел.). В тылу ее стояли 5 резервных корпусов — по сути, еще одна армия. И дело кончилось ничем, так как противник, умело маневрируя людьми и огнем, своевременно подтягивал на угрожаемые участки атак под Барановичами резервы, которые отбрасывали русских в исходное положение. Таким образом, не сумевший отказаться от уже устаревших методов прорыва и имея перед глазами удачный опыт, главкозап не пожелал отказаться от неудачного образца и потому неизбежно потерпел поражение. Даже англичане, имевшие на Сомме 1700 тяжелых орудий, не смогли прорвать германской обороны. Чего же тогда хотел Эверт?

19 июня 1916 г. части 4-й армии Западного фронта, заняв исходное положение на малоподготовленном рельефе, бросились в прорыв. В первый же день атаки войска 9-го и 25-го армейского корпусов ворвались в первые линии неприятельской обороны. Гренадерский и 35-й армейский корпуса атаковали двумя днями позже. Все атаки были отражены немцами, а те русские подразделения, что все-таки вклинились в оборону, выбивались контратаками. Вот и что толку, что 4-я армия наносила удар при 4-кратном превосходстве в силах, имея в тылу массу резервов, если не удалось прорвать третью, а то и вторую линию германской обороны? К чему было вероятное оперативное развитие успеха, за отсутствие коего упрекали Брусилова, если Эверт не достиг и тактической победы? Для чего оказалось бесцельным сосредоточение громадных резервов Ставки, кроме умножения потерь?

На третий день наступления главкозап ввел в дело уже резервы — 3-й Кавказский и 3-я Сибирский корпуса. Сменяя друг друга, русские атаковали и атаковали, лишь увеличивая количество жертв, ибо неверна была сама организация наступления. Тяжелая артиллерия и атакующие корпуса были разбросаны по всему фронту, чем было уничтожено общее превосходство русских в силах: «Оперативная свобода русского Верховного Командования была скована позиционной формой войны и непониманием ее сущности. Стремление удержать везде достаточные для занятия всего позиционного фронта силы привело к тому, что больше 80% дивизий в момент решительного наступления сидела, ничего не делая, в окопах; правда, насыщенность фронта была… 10 км на дивизию». Ситуация с Нарочским наступлением повторилась точь-в-точь, с той поправкой, что тогда можно было свалить вину за неудачу на климат. 22, 24, 25 июня русские атаки продолжались с неослабевающей яростью. Результат остался прежним — поражение с громадными и бесцельными потерями.

Наступление продолжалось 1,5 недели. Итогом стали 80 тыс. потерь, при том что противник потерял вчетверо меньше. Во-вторых, противник получил возможность отправить новые войска как под Ковель, так и во Францию (новые переброски из Франции начнутся в конце лета, в связи с выступлением Румынии). В-третьих, Северный фронт, который вообще не решился наступать, и Западный фронт остановились совсем, послужив теперь в кампании 1916 г. простым резервуаром резервов для Юго-Западного фронта. Главкоюз получил главный удар, который ему следовало поручить еще 1 апреля, а проштрафившиеся военачальники оставались на своих постах.

Недоброжелатель А.А. Брусилова пишет: «Генерал Эверт в конце июня предпринял давно ожидавшееся наступление и получил давно им ожидавшийся результат: кровавую неудачу. Не изменником был он (как его считал Брусилов), не желавшим наступать, но прозорливым полководцем, видевшим, что наши тяжелоартиллерийские средства совершенно недостаточны для прорыва тяжелопозиционной системы противника, которую немцы (не в пример австрийцам) создавали с немецкой старательностью и разумением. Кроме больших потерь, результатом Эвертова наступления было то, что Ставка сочла возможным отказаться от выполнения французского диктата и основательно усилить Брусилова за счет Эверта и Куропаткина». Представляется, если генерал Эверт давно ожидал «кровавую неудачу», то почему же он не отказался от права главного удара? А еще лучше — от своего поста? Почему же Западный фронт продолжал требовать резервов Ставки и технических средств ведения боя, если «кровавая неудача» ожидалась штабом фронта как неизбежность? Почему все это не было передано на Юго-Западный фронт, не отказывавшийся наступать? А что касается «усиления Брусилова», то перегруппировка всех резервов южнее Полесья окончательно добила и без того слабый и разрушавшийся русский транспорт. Последней каплей станет вступление в войну Румынии.

25 июня главкозап, уже после провала наступления, вновь сообщил Алексееву о своей неготовности к новому прорыву. Теперь стало ясно, что ставка на генерала Эверта оказалась неверной — «подобный образец управления, продемонстрированный А.Е. Эвертом, можно охарактеризовать как “оперативный самотек”. Выделение минимальных сил для нанесения изначально спланированного сильного фронтового удара является явным свидетельством неспособности вести наступательные действия в условиях позиционной войны, желанием переложить ответственность на своих подчиненных». Нехватка воли побудила главкозапа переменить направление атаки, вынудив к этому и Ставку. Затем, не сумев ничего сделать, как того и следовало ожидать, и как того ожидал Эверт, он отказался от возобновления попыток наступления. Очевидно, Эверт полагал, что истинная сила полководца проявляется в том, чтобы отказаться отрешения потерявших смысл задач. Потому-то разочарование солдат и офицеров армий Западного фронта было велико. Об ожиданиях рядового состава войск летом 1916 г. говорят воспоминания в виде писем артиллериста-вольноопределяющегося 64-й артиллерийской бригады, дравшейся в районе Сморгони, советского писателя В.П. Катаева: «Дорогая Миньона, докладываю, что после боя 19 июня, о котором я подробно писал Вам, началась полоса боев. Ночи превратились в беспрерывный оглушающий грохот, блеск разрывов, пулеметную дробь, напряженную, сверх человеческих сил работу возле орудия и пр… [Командиры] ведут стрельбу всей бригадой, то есть всеми шестью батареями сразу, стрельба редкая, но ужасно методичная, упорная назойливая. Это, вероятно, последние приготовления перед прорывом немецкого фронта. Так называемая артиллерийская подготовка. Господи, только бы… Право, кажется, если бы нам удалось прорваться и отнять у немцев ближайшую цель нашего наступления — город Вильно, то не надо мне ничего: ни славы, ни здоровья, ни даже Ваших писем…» Но на прорыв А.Е. Эверт, как известно, так и не решился. После передачи главного удара Юго-Западному фронту Западный фронт остался в полосе рядовых стычек и активно передавал войска соседу.

Получив отсрочку для подготовки нового наступления, Западный фронт получил задачу сковывания резервов противника на своем фронте. Приказ Ставки теперь говорил, что «цель ближайших действий армий Западного фронта поставить удержание находящихся перед ним сил противника, держа их под угрозой энергичной атаки или продолжения операции в барановичском направлении». Весь июль месяц прошел в не имевших определенной цели перегруппировках, так как генерал Эверт по-прежнему наступать не желал. Вместо организации наступления на Западном фронте «подтягивали» дисциплину. Так, 12 июля Эверт писал Рагозе, что значительная, но временная убыль солдат во время боя выпадает на исчезающих с началом атаки солдат из окопов, а затем постепенно возвращающихся. Причина — не только в «недостаточной воспитанности нижних чинов в чувстве долга и взаимной выручки», но и в «недостаточной налаженности военно-полицейской службы в ближайшем тылу боевых линий переда, во время и после боя». Главкозап требовал принять меры «вплоть до самого широкого применения военно-полевых судов с расстрелом виновных в дезертирстве на глазах нижних чинов их частей». С одной стороны, вроде как все правильно. С другой — следовало ли ожидать иного отношения к атакам со стороны солдат, видевших летний ералаш на Западном фронте с переменой направлений главного удара, атакой под Барановичами и проч.?

В свою очередь, Алексеев, хотя и передав главный удар Юго-Западному фронту, все еще надеялся, что Западный фронт будет наступать. С этой целью 3-я армия Л.В. Леша была вновь возвращена в состав Западного фронта, что позволило А.А. Брусилову всецело сосредоточиться на Ковеле. Под даваясь настояниям Ставки, согласно директиве штаба Западного фронта от 3 августа, новое наступление было назначено на 15-е число. Затем — на 23-е. Однако 22 августа, после проведения артиллерийской подготовки, новая операция была вновь отменена, на этот раз под предлогом наступающей осенней распутицы. 27 августа армии фронта произвели частный удар на Червищенском плацдарме, после чего фронт замер в мелких локальных стычках.

Впрочем, в августе и в Ставке уже не верили в Эверта, хотя в войсках ходили слухи о его назначении на должность военного министра. Надеялись, но не верили. Так, 10 августа Алексеев сообщал Эверту, что успехи войск Брусилова должны оттянуть немцев из районов, расположенных севернее Полесья, а неудача, напротив, развяжет противнику руки в деле решения дальнейших задач. М.В. Алексеев признал, что теперь театр военных действий южнее Полесья становится главным, а потому армии Северного и Западного фронтов будут иметь пассивные задачи, направляя свои резервы на юг, чтобы усилить Юго-Западный фронт и особенно 9-ю армию, действовавшую рядом с румынами. Оценивая же итоги русско-румынских переговоров в целом, Алексеев сообщал: «Центр тяжести Юго-Западного фронта теперь, с присоединением Румынии, полезно переместить более к югу… и будущую операцию предпочтительнее приурочить к Галицийскому театру, дабы доканчивать расстройство австрийцев… [таким образом, необходимо] севернее Полесья сохранить силы, достаточные для обеспечения нашего положения». «Достаточными силами» стали не менее чем в 2,5 раза превосходящие противостоящих немцев войска. Кто же выиграл более от бездействия армий Западного фронта?

С другой стороны, захлебнулся и Брусиловский прорыв. Громадные потери при небольших видимых результатах поразили страну и позволили готовившую государственный переворот оппозицию воспользоваться этим как козырем в борьбе против императора Николая II. Современники не сумели сразу оценить, что русские неудачи были не хуже неудач союзников, гораздо более богато оснащенных техникой. Завязанная русскими «мясорубка» на Восточном фронте, вывела из строя противника не меньше людей, нежели потеряли русские. Впрочем, эта точка зрения спорна, так как, например, авторитетнейший военный исследователь С.Г. Нелипович считает, что русские потери в 1916 г. были как минимум в 1,5 раза выше неприятельских. Однако же в целом, все было не так плохо, как представлялось оппозицией в миллионах листовок и тиражах буржуазных газет. Разочарование итогами кампании было столь велико, что 7 октября такой выдающийся офицер и военный теоретик, как А.Е. Снесарев, записал в дневнике: «Не надо нам гениальных, которые решают дивные задачи, а дайте нам средних, но храбрых, честных в труде и исполнительных. Дивизия, в которой будут такие, непобедима; она не будет, может быть, иметь ярких разгромов, но она обеспечена от поражений и осечки не даст».

Именно таков был генерал Эверт. Тот самый Эверт, который ни разу не был разбит, но и ни разу не победил. Тот самый Эверт, который своим бездействием провалил кампанию 1916 г. Исследователь полководческого искусства русских военачальников той войны говорит: «Его осторожность, которую следует считать нерешительностью, в конечном итоге высветила его как человека, боявшегося ответственности». Уж если такие офицеры, как А.Е. Снесарев, предпочли бы Эверта Брусилову, то надо отметить высочайшую степень недоверия войск к своим высшим руководителям. Безусловно, предпочтение верной пассивности риску дерзновения есть следствие боев на Юго-Западном фронте в мае — сентябре 1916 г. Но зато много ли это дает истощаемой стране, которая и до войны шаталась от революционных потрясений?

Конец 1916 г. для Западного фронта прошел в локальных стычках и укреплении позиций. Например, телеграмма Эверта в Ставку 17 ноября показывала: «Вследствие отправления с Западного фронта войсковых частей на другие фронты, уменьшение состава войск Западного фронта создало настоятельную необходимость в возможно скорейшее время восполнить растянутое и потому слабое расположение войсковых частей соответствующим усилением укреплений войсковых позиций. Необходимость интенсивного укрепления особенно велика в тех болотистых районах, которые, будучи в летний период малопроходимы и потому недоступны для производства в них оборонительных работ, в зимнее время становятся доступными для действий противника». Просьба — не брать более саперов с Западного фронта на Юго-Западный и Румынский фронты.

Итак, решение войны откладывалось на будущий год. Верховное главнокомандование делало все от него зависевшее, чтобы кампания 1917 г. стала последней. В Действующую армию потекли новые пополнения. Накапливались запасы вооружения и боеприпасов. В тылу создавался отдельный 48-й армейский корпус ген. Ю.М. Шейдемана — Тяжелая артиллерия особого назначения. Союзники поставляли артиллерию и пулеметы. Готовились и военачальники. 10 ноября Эверт сообщил Алексееву, что операции кампании 1917 г., «если и не приведут войну к полному окончанию, то, во всяком случае, предрешат с очевидностью ее исход».

17–18 декабря в Ставке пройдет последнее Совещание высшего генералитета при царском режиме. На нем будут решаться две задачи — реорганизация действующей армии («реформа Гурко») и оперативно-стратегической планирование на будущий год. На этом Совещании, как ни странно, главкозап ген. А.Е. Эверт утверждал, что теперь, когда противник сконцентрировал против Юго-Западного фронта значительные силы, «едва ли наше наступление на этом фронте будет иметь большое развитие и значение». Еще меньше шансов на успех, по мысли генерала Эверта, имело бы наступление на Балканы через Румынию, ибо использовать для главного удара Румынский фронт ударом на Болгарию невозможно, так как уже теперь нельзя должным образом питать находящиеся там войска, вследствие единственной железнодорожной колеи, соединяющей армии Румынского фронта с Россией. А затем будет невозможно вывезти оттуда войска, буде противник нанесет контрудар на каком-либо оголенном участке другого фронта. Поэтому А.Е. Эверт опять выдвинул идею о проведении главного удара опять-таки армиями Западного или Северного фронтов. То есть, повторимся, погубив кампанию 1916 г., ничтоже сумняшеся, главкозап требует вновь передать ему главный удар. Для успеха наступления генерал Эверт испрашивал только для ударной армии около 2 тыс. орудий, в том числе не менее 700 — средних и тяжелых калибров. Последних — не более не менее как 258 штук.

Как все это оценить? Бесспорно, что для взлома обороны противника требовалась тяжелая артиллерия в больших количествах. Но где ее было взять? И если ты не веришь в успех, то зачем же требовать для себя главный удар? При всем том точность и четкость главкозапа в организации войсковой службы нельзя не отметить. Опять готовились войска и артиллерия. Сосредотачивалась новейшая по меркам Восточного фронта техника. Например, приказ от 29 декабря говорил о необходимости совместной артиллеристов и летчиков-наблюдателей — «особенно при помощи радиотелеграфа, которым будут снабжены все наши новые летательные аппараты». Но любая техника бессильна без человеческого фактора. Без людей, организующих работу техники, и подчиняющую ее целям, поставленным людьми.

Что же касается стратегии, то в кампании 1916 г. можно видеть все то же своеволие фронтов, что ив 1914 г. Каждый фронт действует по собственному разумению, зачастую игнорируя Ставку. Тем не менее можно объяснить это обстоятельство, раз перед глазами была масса самых отрицательных последствий, к которым приводила такая практика вождения войск. Действительно, аналогия с 1914 г., в смысле соподчинения и армейской иерархической системы, полная. Но теперь уже — не столько на уровне армий, сколько целых фронтов. А.Е. Эверт под Барановичами в 1916 г. напоминает Н.В. Рузского под Львовом 1914 г. Сколько его ни понукает вышестоящее командование, он не желает подчиняться, предпочитая синицу в руках журавлю в небе. Но Рузский хотя бы наступал, а не отделывался пустыми отговорками. Впрочем, как запоздалый поворот на север 3-й армии ген. Н.В. Рузского в ходе Галицийской битвы позволил австрийцам беспрепятственно отступить за р. Сан, так и запоздалый удар под Барановичами не сыграл ровно никакой роли для положения австро-германцев, уже надломленного Брусиловским прорывом Юго-Западного фронта.

Новый 1917 год для военачальников являлся годом новых надежд, так как весной предполагалось новое наступление с решительными целями. Приказ Эверта от 1 января 1917 г. гласил: «В день Нового года вместе с поздравлениями шлю вам, доблестные войска Западного фронта, свой сердечный привет и пожелания. 1917 год наступает для нас при благоприятных условиях: видя с каждым днем растущую боевую мощь нашу и наших союзников и опасаясь грозных последствий своего злого дела, враг заговорил о мире. И хотя еще много нужно нам положить труда, чтобы окончательно обессилить и разбить Германию и ее союзников, но мы уже знаем, что час их неизбежного поражения, а нашей победы — близится». Все эти надежды оказались втоптаны в прах Февральской революцией.