Тельшяй / Тельц
В конце XIX века в Тельшяе жили 3088 евреев (49,8 % всего населения местечка).
Едем в Тельшяй. Останавливаемся у Райняйского леса. Райняй – то место, о котором много говорили мои друзья: пишешь о вине литовцев перед евреями, а ведь в Райняе наших замучили они, евреи…
Эфраим: Перечитаю свидетельства о том, что случилось с евреями в Райняе. Их согнали во временный лагерь – бараки в лесу.
В пятницу вечером раввин Блох попросил коменданта лагеря Платакиса, чтобы тот разрешил евреям помолиться. Раввин сказал: если останемся живы, всегда будем соблюдать три правила: шабат, кашрут и чистоту семейной жизни. Все евреи сказали “аминь” и перед началом субботы опорожнили свои карманы, потому что во время шабата им нельзя ничего с собой носить. Вечером женщин и детей отправили домой, а мужчины остались. Женщины поняли, что участь мужчин решена. Раввин попросил разрешения мужчинам надеть головные уборы и прочитать молитвы, которые произносят перед смертью…
Рута: А теперь моя очередь. Поговорим о райняйской трагедии наших.
25 июня 1941 года
Когда началась война, сотрудники НКВД и НКГБ стали считать расстрел заключенных способом эвакуации. В документах это называлось эвакуацией по I категории. […] В Тельшяйской тюрьме из 162 заключенных 76 были подследственными НКГБ. […] Красноармейцы вывели заключенных из камер в помещение охраны. Потом заключенных одного на другого уложили в грузовики. Уже на рассвете 25 июня машины с заключенными отправились в сторону Луоке, в Райняйский лес. Что происходило дальше, в точности неизвестно. В Литве это было, наверное, единственное убийство, после которого не осталось ни одного живого свидетеля. Свидетельствовали только исполнители казни. Домас Роцюс утверждал: “Расстрел производили красноармейцы. Из наших там были: начальник отдела НКВД Расланас Пятрас, оперативный уполномоченный Галкин и тюремный надзиратель Поцявичюс”.
Среди 26 сотрудников НКВД, участвовавших в арестах, допросах или убийствах тельшяйских заключенных – двое с фамилиями, скорее всего, еврейскими: Нахман Душанский, тельшяйский оперуполномоченный, и Даниил Шварцман.
Свидетельство Стасиса Кильчяускача, жителя Райняя:
Мученики лежали в ямах. Мы с Йонасом Чинскисом неожиданно обнаружили в Райняйском лесу свежевскопанную землю. […] Там лежали два мотора, валялась вареная капуста. […] Полчаса спустя в лес повалили люди, пригнали евреев. Многие копали руками.
Пранас Сабаляускас:
Я родился и вырос недалеко от Райняйского леса. […] Про убийства знаю из рассказов Антанины Роцене, которая вместе с мужем участвовала в убийствах. В исполнительный комитет пришли два чекиста и велели идти в тюрьму, взяв с собой веревки, гвозди, молотки и ножи. Привели из тюрьмы заключенных и велели пытать. Способы пытки указали чекисты: увечить, прорезая губы и заламывая руки за спиной. Когда вбивали гвозди в головы, заключенные стали сильно кричать. Чтобы не кричали, им отрезали половые органы и заталкивали в рот, потом несли в стоявшую снаружи машину.
Еще заканчивали пытать в лесу, где был приготовлен чан с капустой. В горячую капусту засовывали руки, и в яму укладывали еще живыми. Из верхней части ямы выползали из леса в рожь, в поле были найдены еще три трупа. Чтобы заглушить человеческие крики, были поставлены три машины с включенными двигателями. Я сам видел, что делалось в лесу.
Выкапывали трупы еврейские мужчины. Говорили, что, когда обмывали трупы, евреям велели пить эту воду, а кто не пил, того уводили и расстреливали.
Эфраим: Теперь снова моя очередь.
Несколько дней спустя после убийства литовцы нашли тела убитых узников. Епископ Стаугайтис и власти Литвы решили устроить похороны, которые стали бы символическим актом победы над Советами. Каждый день евреев приводили в Райняйский лес, на место казни узников, и заставляли откапывать тела, мыть их, лизать раны, ложиться радом с трупами в гробы. Многие этого просто не могли сделать. Тех, кто отказывался, расстреливали на месте. Церемония погребения была устроена только 13 июля. Евреев поставили неподалеку от кладбища, и каждый участник процессии мог, проходя мимо, ударить еврея или плюнуть ему в лицо.
15 июля все 700 евреев были убиты в Райняйском лесу. Перед расстрелом раввин Блох повернулся к литовцам и сказал: “Ваша страна пролила нашу кровь. Но наша кровь призовет вашу кровь. Наша кровь польет деревья. Ваша кровь зальет улицы”.
Рута: Вернемся к литовской трагедии в Райняе. Во время позднейших исследований этих убийств было установлено, что как в те времена, в начале войны, так и позже, райняйские события были и остаются политическим делом. Еврейский след усматривали в специфическом способе, которым пытали жертв, и в том, что в пытках участвовал Душанский, чьим излюбленным способом пытки якобы было калечить половые органы. Главный организатор райняйских убийств Пятрас Расланас бежал в Россию, не были осуждены ни участвовавший в убийствах Роцюс, ни Роцене. Душанский уехал в Израиль. Однако вся Литва еще и теперь убеждена, что райняйские убийцы – евреи-энкавэдэшники. По словам учителей, ученики, которым они рассказывают о Холокосте, говорят: “Ну и хорошо, что евреев расстреливали, они ведь наших пытали в Райняе”. То же самое мне говорили и некоторые мои знакомые. Один Душанский превратился в множество душанских, потому что так у нас есть основания ненавидеть их, евреев… Но ведь вы сами виноваты: Душанский бежал в Израиль и не был выдан Литве. Если вы, евреи, требуете, чтобы мы судили преступников Холокоста, почему тогда не выдали нам одного из главных виновников райняйских убийств?
Эфраим: Я встречался с Душанским в 1991 году, когда он бежал из Литвы. Его обвиняли в двух преступлениях. Первое – он участвовал в убийствах политических заключенных в Райняе вблизи Тельшяя. Второе преступление – в послевоенные годы он во время допросов пытал литовских партизан. Душанский уверял меня, что в райняйских убийствах не участвовал, потому что в тот день куда-то уезжал, кажется, в Алитус. Правительство Литвы попросило у Израиля юридической помощи в расследовании дела Душанского. Была собрана группа экспертов: Иосиф Меламед, представитель евреев Литвы в Израиле, Дов Левин, известный историк, и я. В Израиле существует закон: если просьба о юридической помощи продиктована антисемитизмом, мы эту юридическую помощь оказывать не обязаны. Так что Израиль решил: кроме Душанского в райняйской трагедии участвовали двадцать пять должностных лиц такого же или более высокого ранга, и дело не было возбуждено ни против одного из них. Это все, что я знаю о Душанском.
Рута: Оставим его в покое. Или не в покое, если он действительно виновен. Душанского уже нет, как и многих других преступников. Ни вы, ни я не знаем его вины. Однако знаем, что райняйские события заметно разожгли литовский антисемитизм.
Эфраим: И знаем, видим, что память семидесяти двух жертв райняйских убийств – литовцев – почтили, поставив у дороги большую часовню, а по другую сторону дороги посажен дубовый парк. Для семисот жертв райняйских убийств – евреев – не сделали ничего. Нет указателя к месту их гибели. Рядом с развалившимся забором у заново построенной фабрики стоит старый маленький советский памятник.
Рута: Значит, жизнь литовца оценивают в десять еврейских жизней, так? Она достойна часовни и дубов. Достойна десятка книг, написанных об этих убийствах. Ведь в Райняе погибли наши. Ваши погибли в двухстах двадцати семи местах Литвы, так что Райняй – совсем не уникальное место. И дубовой рощи нет, потому что дуб – неподходящее для евреев дерево. Под дубами мы их расстреливали.
Плунге / Плунгян
В конце XIX века в Плунге жили 2502 еврея (55,6 % всего населения местечка).
Эфраим: Приезжаем в Плунге, там встречаемся с Евгением Бункой, сыном последнего еврея Плунге, художника Якова Бунки. Отец Евгения умер совсем недавно, так что в Плунге, одном из главных еврейских городов Литвы, не осталось ни одного еврея… Яков Бунка учился в Тельшяйской иешиве – это называется мехина, школа для младших мальчиков, которые еще не могут быть приняты в иешиву. В советское время здание иешивы было превращено в сувенирную фабрику, и Яков на ней работал. Вот на стене бывшей иешивы – надпись: “Вниманию поступающих в иешиву. Когда в 1940 году Литва была оккупирована Советами, школа переехала в Кливленд”.
Рядом с иешивой была и синагога, одна из множества действовавших здесь. В этом здании теперь магазин окон и дверей. Я сам был в Тельшяе всего один раз, в 1991 году. Тогда здесь, кроме Бунки, жили только три еврейки, все они были замужем за литовцами. Их теперь уже нет в живых.
Евгений повез нас в гости к поне Ванде, одной из свидетельниц событий в Плунгеском уезде. Поня Ванда угощает нас разведенным черносмородиновым соком и рассказывает без запинки:
Уничтожал кто? В Альседжяе – Бальтеюс, кузнец. Было там сто тридцать четыре еврея. До войны мы все ладили между собой. Когда пришли немцы, Бальтеюс сразу шкуру переменил. Немцы здесь не расстреливали. У них только штаб был. После войны этот Бальтеюс уехал, оставив здесь жену и троих детей. Его в Польше поймали, и когда сюда привезли, у него рука была скрючена. Видно, есть справедливость. Он застрелил двадцать девять женщин. Мы прятали трех евреек, и одна служанка нас выдала. Еврейки были из Альседжяя. Служанка работала по хозяйству и заметила, что мы варим кашу, и мама куда-то ее несет. Евреек было три – швея Сара Браудене, ее дочка Браудайте лет двадцати и Брикманайте, совсем чужая, лет сорока. Они сами к нам пришли голые-босые и жили три года, если считать переезды. Полтора года у нас прожили, меня растили, мне два годика было.
По воскресеньям мой отец возил служанку в костел, а в одно воскресенье ей вздумалось вернуться. Приходит она домой, а тут три еврейки в комнате, меня на руках держат, брата на руках. Сколько отец ни просил – ничего не вышло. Она с полицейским дружила, который евреев расстреливал, молодая, глупая. Отец сразу тех женщин увез. Обыск сделали, отца забрали и продержали три месяца. Потом эти еврейки снова к нам приехали. Мы все смотрели в окно, если кто пойдет по дорожке – тут же прятаться в погреб. Приходят к отцу Бальтеюс и другие белоповязочники, отец на кухне их за стол усаживает, бутылку ставит, все пьют, а они со мной в погребе, рот мне рукой зажимают, чтобы не пикнула. Выпили, уехали, а мы только через несколько часов вылезли. Встретил Бальтеюс отца в местечке, говорит, знаю, ты, Карейва, евреев прячешь. Отец ему: пойдем, выпьем, поговорим. Пьют оба, Бальтеюс снова орет: ну, поймаю я тебя… Сосед рядом сидит, все слышит, вскочил на коня и жене сказал, чтобы мою маму предупредила. Всех евреев в Альседжяе расстреляли на Рождество. А те женщины, которых мы прятали, все живы остались. У моего отца, Пранаса Карейвы, есть эта медаль Праведника мира. Но спасали еще несколько людей, и ксендз спасал.
Рута: Похоже, здесь, в Жемайтии, люди намного больше друг другу доверяют, чем в других местах Литвы. Жемайты отличаются от всех? Они более сплоченные, верно? Если два жемайта, живущие в Вильнюсе, встречаются тридцать лет спустя, так даже если они представители элиты, непременно станут между собой говорить на жемайтском наречии. К тому же люди здесь живут не в деревнях, а на хуторах, так что соседей должны были меньше бояться, а кроме того, сосед здесь человек полезный и необходимый – мало ли что…
Эфраим: Евгений, а знаете ли вы, сколько литовцев участвовало в убийствах евреев? По моим данным, от двадцати пяти до сорока тысяч.
Рута: Вы, евреи, даже и здесь, особенно здесь, применяете, по меньшей мере, пятидесятипроцентный коэффициент…
Евгений: Я могу сказать только одно: в Плунгеском уезде таких было около семисот. Когда пришли немцы, эти люди подумали, что навсегда. Те, кто спасал евреев, тоже думали, что немцы пришли и останутся. Они знали, что, пряча евреев, берут на себя обязанность на всю жизнь. Они должны будут до самой смерти прятать этих людей у себя в подвалах. Они не только сами на себя взяли эту обязанность, но и взвалили ее на своих детей. Это не смелость. Это нечто большее.
Эфраим: Я ничего об этом не слышал. Никто мне такого не рассказывал. Но, с другой стороны, я ведь интересовался не праведниками Холокоста, а убийцами.
Рута: Но вы должны слушать. Даже если вы враг и нас не любите, вы должны слушать и слышать все, что мы говорим.
Эфраим: Я слушаю, слушаю. Евгений, как вы думаете, что объединяло тех людей, которые спасали евреев? Были ли они землевладельцами? Верующими? Чем они отличались от своих соседей, которые или оставались равнодушными, или убивали? Воздал ли Израиль должное тем людям, которые спасали евреев? Если нет, мы должны об этом позаботиться.
Евгений: Для них это не имеет никакого значения. Они спасали евреев, потому что это были их соседи, их знакомые. Может быть, одни из них работали в еврейских домах, растили еврейских детей. Другие торговали с евреями, ели в еврейских корчмах, покупали у них, получали товары в долг. Рассказывают, что одну литовскую женщину сосед-еврей попросил сохранить его ценные вещи, среди прочего изделия из золота. Он планировал уехать в Палестину, а когда он будет там, она ему прислала бы эти вещи. Женщина сказала: “Нет. Если у моих детей не будет еды, я продам твое золото, а потом уже не смогу тебе его вернуть”. Где теперь золото этого еврея? Думаю, убийцы его нашли и взяли себе.
Рута: Кто были убийцы из Плунге? Необразованные? Неверующие? Примитивные? Безработные?
Евгений: Всякие были… Среди них учителя, врачи, служащие…
Эфраим: Я об этом говорю двадцать пять лет. Сотрудничество с нацистами охватило весь спектр литовского общества. А правительство Литвы все двадцать пять лет утверждает, что это была лишь горстка подонков…
Евгений: Для многих убийц важно было еврейское богатство. Еще одно – у них что-то не так было с мозгами. В самом городе было около тридцати убийц. Один убийца, когда его спросили на суде, почему он убивал евреев, ответил: “Потому что евреи – мошенники. Я им продавал гусей, так они всегда торговались”. Одного еврея из Ужвентиса, Цика, схватили и держали под стражей. Он попросился выйти, а стерег их его друг. Этот литовец-охранник говорит Цику: “Беги”. Цик побежал в усадьбу на горе, и хозяин его спрятал. Продержал у себя всю войну. Самое страшное было, когда мимо той усадьбы вели евреев расстреливать, и Цик видел это через щель в стене дома. Потом он женился на дочери этого человека.
Евгений везет нас в Каушенский лес, где на средства фонда его отца создан большой мемориал. На стене выбиты фамилии 1200 живших здесь евреев. В отдельной могиле лежат восемьдесят четыре девочки-гимназистки из Плунге, убитые отдельно. Евгению пришлось заплатить самоуправлению штраф за то, что на территории парка сделал лестницу, ведущую к мемориалу – месту убийств. Штраф был невелик. Но он был. Когда Евгений стал дальше приводить в порядок территорию, где происходили убийства, один сотрудник самоуправления тут же приобрел там участок. Надеялся выгодно продать. Деловой парень. Продал – участок купил Евгений. И продолжает приводить в порядок территорию мемориала.
Плателяй / Плотель
В конце XIX века в Плателяе жил 171 еврей (28 % всего населения местечка).
Луг. Пригорок. Бокштакальнис совсем рядом с Плателяем. Лестница наверх, к памятнику. Здесь были расстреляны молодые сильные мужчины из Плателяя. Евреи. Рядом усадьба, старик с женой вяжут банные веники. Подходим. Они говорят на жемайтском диалекте, понять трудно, но я понимаю. Странные эти жемайты, немногословные, но каждое слово весомо. Может, оттого, что мало говорят, мало и выдавали?
Я спрашиваю: вы видели, кто расстреливал?
Я все видел. Мне было восемь лет. Я все помню. Нас было десять. Мы с горы смотрели. Приехала машина, вылезла такая красивая женщина, немка, и дала команду. Всех расстреляли, уехали, тогда один остался сторожить, пьяный. Спал, сидя неподалеку от дороги и от той ямы. Потом Норвилас пришел закапывать, Норвилас такой ловкий был человек, так он зубы вынимал. Я этого не видел, только отец рассказывал.
Ну, и один вылез из могилы, весь в крови, но не раненый. Дурачок, мог побежать в гору, побежать и добежать, так нет, он побежал к этому часовому. Так у этого гада еще один патрон оставался. И он выстрелил. Пьяный стрелял, а все равно. За ноги дотащил и бросил обратно…
А вы с еврейскими детьми до того дружили?
А как же, всех знали. Отец кузнецом был, так, бывало, колеса евреям оковывал.
Молодых мужчин расстреливали. По шесть или по пять ставили у ямы. Из винтовок стреляли. Ни один не кричал. Как обмершие были. Потом привезли хлорной извести и засыпали. Те, кто не стрелял, закапывали.
Вы сказали родителям, что видели?
Как не расскажешь. Не пускали идти смотреть. Говорили, куда вы лезете, еще застрелят. Жалел отец тех евреев, как не жалеть. Мы с ними ладили, уживались… Когда они еще живы были, я приходил в лавку, баранок домой приносил на пять центов, на руку накрутив. Пироги пекли, телят резали. И коптильня была, и бойня. Всех знали, но кто стрелял – не знаю, далеко было…
Две недели спустя расстреляли женщин из Плателяя.
В синагоге остались в заключении около ста человек. В конце августа Якис (начальник полиции безопасности Кретинги) прислал приказ командиру повстанцев, учителю Баркаускасу, их ликвидировать. Было созвано собрание, на котором наметили место, день и час и обсудили, как без шума собрать женщин, которые в то время служили у землевладельцев, и где взять достаточно повозок, чтобы везти детей и стариков. Среди собравшихся были Баркаускас, Жвинис, Зубавичюс, до войны работавший в городском управлении писарем. Когда все обговорили, пригласили двенадцать человек, полицейских и повстанцев. Среди них нашлись шесть добровольцев.
Когда евреев привезли к яме неподалеку от озера Плателяй и они ясно поняли, что их ждет, начались рвущие нервы крики и плач. Взрослых раздевали и аккуратно расстреливали по одному. По-другому поступали с детьми. Их расстреливали поодаль от ямы, а потом сбрасывали в нее. Всего детей в возрасте от одного до десяти лет было около двадцати. Всех их расстреляла жена Гришманаускаса Берта Гришманаускене. Расстрел продолжался всего около часа. Одежду участники поделили между собой. На следующий день Баркаускас послал отчет о выполненном задании.
Убийца Берта Гришманаускене была немкой. Словом, не наша.
Разговор с врагом
Плателяй – Клайпеда
Эфраим: У меня во время этого путешествия вызывает беспокойство одна вещь. Рута отбрасывает все свидетельства, которые я читаю, пока она ведет машину. Свидетельства о литовцах, которые очень жестоко поступали с евреями до прихода нацистов. Она не верит, что люди могли быть такими.
Рута: Да, вы мне читали, что по Плунге ходили изголодавшиеся еврейские девочки, а литовцы из окон бросали им, как собакам, объедки и кости. Как же.
Эфраим: Да, это рассказ свидетелей. Не вижу никаких оснований ему не верить. Вот один из главных источников напряжения, возникающего между нами в этом нашем путешествии. Рута явно старается показать события в Плунге как пример, будто бы в Литве было немало таких людей, которые не убивали, а спасали евреев. Возможно. Возможно, жемайты другие, и они не боялись соседей и осмеливались прятать евреев.
Рута: Почему я должна доверять свидетельствам, которыми пережившие Холокост поделились с израильскими издателями столько лет спустя? Люди по прошествии определенного времени чаще всего преувеличивают масштаб своих страданий. Пережитый ужас при рассказе вырастает вдвое или втрое, несколько литовцев, расстреливавших евреев, превращаются в весь литовский народ. Вся идея нашего путешествия была не в том, чтобы читать друг другу всякие свидетельства, а в том, чтобы ехать по Литве и обоим слушать, что рассказывают люди теперь – живые люди, те, кто видел, слышал сам или от своих родителей. Посмотреть этим людям в глаза, увидеть слезы в их глазах, услышать их интонации, их молчание…
Эфраим: Откуда мы можем знать, что люди говорят правду?
Рута: Так откуда же правда, раз они литовцы? Но мы ведь в Плунге поговорили, кажется, с пятерыми, и все эти люди рассказывали, что многие из местных старались помочь евреям. Почему мы не должны им верить?
Эфраим: Хорошо. Остаемся каждый со своей верой и своими сомнениями. Едем дальше.
Рута: Я бы хотела еще раз вернуться к разговору о мотивации убийц.
Эфраим: Может быть, на этот раз перестанем говорить о мотивации…
Рута: Нет, я хочу об этом поговорить. Вернемся в Плателяй. Помните, что говорил тот старик, что вязал банные веники рядом с Бокштакальнисом, рядом с местом убийства? Я у него спросила, почему эти сыновья землевладельцев стали расстрельщиками евреев. Хотели прибрать к рукам еврейское имущество? Были жестокими или просто пьяными, а может, хотели угодить немцам? Тот человек сказал: они хотели быть могущественными. Это новая мысль. Ведь скорее всего эти молодые и примитивные деревенские парни получали удовольствие, унижая евреев, потому что так они чувствовали себя более сильными и могущественными. Они ведь не кидались сразу расстреливать. Они становились белоповязочниками и полицейскими, ничем не рискуя. Впервые в жизни они получили ружья, повязки, а вместе с ними – право распоряжаться другими, иными людьми, делать с ними что угодно. “Мы им покажем” – вот тот менталитет, который заставляет одних деревенских парней на танцах драться с другими деревенскими парнями. Сила группы. Тупость группы. Жестокость группы. И еще: немцы для них означали силу, и, будучи заодно с немцами, они чувствовали себя сильнее.
Эфраим: Они стали частью структуры силы, так? Но евреи в литовском обществе всегда были теми “иными”. Антисемитизм был очень важным фактором. Эти люди наконец почувствовали себя сильнее евреев. Они всегда знали или чувствовали, что евреи в чем-то их превосходят. Евреи были образованными, успешными, они были по большей части промышленниками, они были лицами свободных профессий. В этом путешествии я понял одну важную вещь. Отчуждение между евреями и литовцами… Евреи, жившие в литовской провинции, несомненно, чувствовали свое превосходство над деревенскими людьми, и это вело ко все возраставшей враждебности. С литовской стороны.
Рута: Никогда об этом не задумывалась. Как евреи “транслировали” это сообщение – мы вас превосходим?
Эфраим: Прежде всего, они держались изолированно. Это евреям исторически было просто необходимо для того, чтобы сохранить самобытность и не ассимилироваться. Евреи верят, что они – избранный народ. И тогда верили. Литовцы это, несомненно, чувствовали. Это возводило огромный барьер между евреями и более примитивной частью литовского общества, особенно в провинции.
Рута: Исследования историка Римантаса Загрецкаса показывают, что половина литовцев, которых судили за то, что они расстреливали евреев, были неграмотными, четверть из них окончили несколько классов начальной школы. Правда, он изучил лишь несколько сотен дел из тысяч, хранящихся в Особом архиве.
Эфраим: Я склоняю голову перед историком, который это выявил. Это очень важное исследование. Однако все исследования, которые были или будут опубликованы в Литве, проблемы не решат, поскольку о них не пишут средства массовой информации, о них не говорят политики, они не попадают в учебники, по которым учится молодое поколение. Они не воздействуют на сознание людей.
Рута: Но вы согласны с тем, что такие исследования, которыми занимаются изучающие Холокост литовские историки, – шаг вперед?
Эфраим: Да, их исследования – это один шаг вперед.
Рута: Все, что нам надо сделать, – популярно рассказать о том, о чем историки написали в своих научных исследованиях. Сделать эти факты, эти открытия доступными и понятными каждому литовцу.
Эфраим: Существует большой разрыв между тем, что написано в академических исследованиях литовских историков, и тем, что знает ваша широкая публика.
Рута: Кто должен заполнить эту брешь?
Эфраим: Я думаю, что это должны сделать вы. Я надеюсь, что вы этой книгой пробьете стеклянный потолок и правда откроется. Я уже приводил вам классический пример с книгой “Соседи” польского историка Яна Гросса. Когда она вышла, поляки были шокированы: что, мы – убийцы? Да ведь мы – жертвы, мы всегда были жертвами. Эта книга в Литве может вызвать похожий эффект.
Рута: Однако подобный эффект должны были вызвать все книги, которые написали историки, исследующие Холокост: Арунас Бубнис, Альфонсас Эйдинтас, Валентинас Брандишаускас, Альфредас Рукшенас, Людас Труска, Саулюс Сужеделис, Рута Пуйшите, Римантас Зизас, Римантас Загрецкас…
Эфраим: Нет. Те исследования не прозвучали так, как надо бы. Никто не хотел, чтобы это произошло. Тем историкам повезло, что почти никто в Литве не читал и не обсуждал то, что они написали. У них есть безопасная работа, они делают академическую карьеру, и все это могут разрушить люди во власти, все еще пытающиеся скрыть правду. Чем меньше людей в Литве читает исторические исследования, тем удобнее им продолжать делать то, что делается теперь.
Рута: Те же самые историки признают, что, к сожалению, убийства евреев в литовской провинции почти не исследованы. Это белое пятно. Я бы сказала, что это, напротив, очень-очень черное пятно. И в истории Литвы, и в историографии. Самое наичернейшее. Руководительница Центра исследований геноцида и сопротивления жителей Литвы сказала журналистам, что исследования Холокоста неполные, потому что просто-напросто не хватает людей для того, чтобы их проводить. Но нет недостатка в людях для исчерпывающих исследований антисоветского сопротивления. Исследований, посвященных нашим, своим.
Таураге / Тавриг
В конце XIX века в Таураге жили 3634 еврея (54,6 % всего населения местечка).
1941 год
Я, Антанас Швегжда, изъявляю желание добровольно поступить в полицейскую охрану. Я поступаю в полицию с единственной целью – получить больше прав, благодаря которым моя жизнь будет постоянно улучшаться, поскольку я буду иметь больше возможностей получить все, что мне требуется.
Антанас Швегжда в 1939 году поступил в учительскую семинарию в Таураге. 15 июня 1941 года учащихся семинарии распустили на летние каникулы. Антанасу было девятнадцать лет.
25 или 26 июня ко мне зашли два друга и предложили вступить в отряд добровольцев. Они сказали, что, если я вступлю в этот отряд, мне будет легче жить. […] Будучи в полиции, я носил гражданскую одежду, был вооружен винтовкой, на левую руку надевал белую повязку из белой ткани, на которой своей рукой написал “Ordnungdienst”, что в переводе означает “Служба порядка”.
В конце августа 1941 года я трижды принимал участие в расстреле евреев. Нас было 50 человек полицейских. Во время первой операции я лично застрелил 10 евреев. Из города в лес их конвоировали кадровые полицейские. Возили их рано утром, чтобы не видели жители местечка. Мы изымали у них деньги и ценности, а одежду складывали в кучу, а потом увозили на склад, а со склада раздавали людям, пострадавшим от войны, также и моей маме. Мама принесла мне со склада одно новое синее шерстяное пальто.
Кроме того, у евреев, привезенных на расстрел, я находил крупные суммы денег. Т. е. когда партию евреев привозили к яме, выкопанной для расстрела, я предлагал им отдать деньги мне, поскольку их все равно ждет смерть. Тогда они мне отдавали различные суммы денег, на которые я купил себе шляпу за 50 рублей, в Каунасе купил скрипку за 700 рублей, а другие деньги проел. За весь период я взял у убитых евреев около четырех тысяч рублей. За весь период своей деятельности я расстрелял примерно 50 евреев.
В охранном подразделении я прослужил приблизительно три месяца, т. е. с 26 июня до конца августа, а с 15 сентября снова начал учиться.
Антанас Швегжда в послевоенные годы работал хористом в Шяуляйском городском театре. В 1948 году был арестован и приговорен к 25 годам заключения.
2015 год
Краеведческий музей Таураге. Есть ли какие-нибудь сведения о жившей здесь еврейской общине, о четырех тысячах убитых евреев из Таураге?
Нас встречает дружелюбный сотрудник музея, ведет по музейной экспозиции. Нет, про четыре тысячи убитых евреев у нас ничего нет. Но зато мы очень гордимся другими разделами экспозиции. Осматриваем коллекцию одноцентовых монет Соединенных Штатов Америки. Юноша говорит, что многие посетители удивляются, увидев такую большую коллекцию монет в один цент. Другой стенд посвящен писателю Оноре де Бальзаку, который некогда проехал через Таураге и даже останавливался здесь.
Разговор с врагом
Таураге – Юрбаркас
Рута: Объехав так много мест массовых убийств, я уже знаю, в каком лесу их искать. Уже узнаю “пригодный” для убийства лес. Он должен быть большим, густым, недалеко от города и дороги. Должна быть поляна, на которой удобно копать ямы и есть достаточно места, чтобы поставить расстреливаемых людей и самых расстрельщиков. Вот, например, здесь лес подходящий. А вот и знак – евреев убили здесь.
Эфраим: Здесь убиты три тысячи человек.
Рута: Литва такая красивая страна… И вы это признаёте… Мы можем думать о ней, как о чудесной молодой девушке, чье цветущее тело усеяно ранами, хорошо спрятанными от людских взглядов. Двести двадцать семь ран – двести двадцать семь мест убийства. Мы можем до хрипоты провозглашать, что девушка здорова и раны давно зажили, но от этих наших речей они не заживут. Мы должны что-то сделать с этими ранами. Историк Альфонсас Эйдинтас в 2001 году говорил в Сейме: “Надо открыть раны и дать им очиститься от гноя…” У Литвы нет никаких других запущенных, гнойных ран – только эта…
Старое еврейское кладбище, рядом с его оградой – место массовых убийств. Две тысячи евреев Юрбаркаса – вся еврейская община Юрбаркаса, расстрелянная 3 июля 1941 года.
Эти убийцы были милосердными – они убили людей рядом с могилами их предков, а не где-нибудь у болота или в кустарниках… Давно умершие деды и отцы слышали вопли своих детей и внуков. Дети, перед тем как их убьют рядом с могилами их отцов или дедов, может быть, успели подумать, как подумала бы я, встречая смерть в тридцати метрах от могилы своего отца: “Папа, помоги мне…” О чем думали люди перед смертью? Какие молитвы читали, какие псалмы пели – или встречали выстрел молча?
Эфраим: Есть очень много историй о евреях, ожидающих смерти. Я слышал о четырех разных песнях, которые евреи чаще всего пели, перед тем как погибнуть от пули. В одной очень известной песне говорится о еврейской вере в приход Мессии. “Я буду ждать его прихода каждый день, и даже если он опоздает, я все равно буду ждать”. Другая песня называется “Атиква”, раньше она была гимном сионистского движения, а теперь стала гимном Израиля. В этой песне высказано желание еврейского народа вернуться на родину и создать независимое государство. Третья песня – “Интернационал”, а четвертая – гимн Чехословакии. Многие евреи из Чехословакии были патриотами, и, когда их вели в газовые камеры Аушвица, они пели этот гимн.
Рута: Когда я писала книгу о проблемах ухода за старыми людьми, много читала о смерти. Я видела многих людей на смертном одре – своих и чужих. Мне кажется, смерть довольно милосердна. Перед тем как забрать человека, она помрачает его сознание. Перед смертью ты уже больше не мыслишь, не видишь, почти не чувствуешь. Впадаешь в бессознательное или полусознательное состояние. Скорее всего, в это время действует определенный механизм самозащиты. Надеюсь, что все те евреи, которых вели на расстрел или ставили на край ямы, были в таком состоянии. Зная, что смерть уже совсем рядом, они были словно парализованы. Их разум был помрачен. Ведь многие убийцы в своих рассказах утверждают: евреи перед расстрелом были тихие, застывшие, словно парализованные, словно наполовину умерли…
Эфраим: Во многих случаях евреи не знали, что их ведут расстреливать. Убийцы говорили им, что их ведут на работы, на собрания, на митинги, и даже делать прививки. Наверное, евреи до самого конца верили, что есть возможность спастись, и потому, когда их вели, не пытались бежать и не сопротивлялись. Если бы они побежали, точно были бы застрелены. Я все думаю о том, почему евреи почти не сопротивлялись, хотя иногда их стерегли и конвоировали совсем немного охранников. Может быть, их воля была сломлена унижениями и мучениями, испытанными во временных лагерях и гетто? Или здесь действовала еврейская традиция мученичества? Веками евреи чтили мучеников, которые предпочитали смерть отречению от своей веры. Во времена инквизиции многие евреи отказывались принять крещение и умирали “ал кдушшат ха-Шем” (прославляя имя Божие). Это могло быть одним из факторов. Другая важная вещь – евреи везде, где жили, были меньшинством, бессильным меньшинством. Когда складываешь все эти факторы в один, понимаешь, почему евреи так редко осмеливались сопротивляться.
Рута: Это удивляет всех свидетелей. Всех убийц. Во время допросов они говорили, как поражались тому, что евреи были кроткими будто овечки. Евреев партиями по четыреста человек, одну за другой, несколько километров вели из Каунасского гетто в IX форт восемь бойцов Первого национального трудового охранного батальона. Ни один еврей даже не попытался бежать. Ни один из десяти тысяч. Правда, один ребенок одиннадцати лет потом сбежал из ямы – так сказал зубной техник, “любитель убивать людей” Пранас Матюкас. Мальчика звали Юдель. Детей тогда немцы расстреливали из автоматов.
Бутримонис / Бутриманц
В конце XIX века в Бутримонисе жил 171 еврей (28 % всего населения местечка).
1941 год
В Бутримонисе была одна из старейших в Литве еврейских общин. Местной еврейской общине принадлежали каменная синагога, школа, где учили иврит, благотворительные общества, 52 (из 54) лавки, пивные, пекарни, другие мелкие предприятия.
Начальник полицейского участка Бутримонской волости писал в донесении руководству полиции уезда, что “еврейский вопрос очень актуален, поскольку в местечке проживает более двух тысяч евреев, которых в ближайшее время надо бы убрать”.
Восьмого сентября по приказу начальника полиции Бутримониса Леонардаса Каспарюнаса-Касперскиса все еще оставшиеся в живых евреи ночью были собраны в местной начальной школе. На следующее утро было запланировано убийство евреев Бутримониса.
Видно, ждали, пока 3-я рота Национального трудового охранного батальона, которой командовал Бронюс Норкус, закончит работу в Алитусе и “освободится” для работы в Бутримонисе. Ведь 9 сентября совершилось самое крупное убийство в Алитусе. Как написано в рапорте К. Ягера, в тот день бойцы под командованием Б. Норкуса в Алитусе “убрали” 1279 евреев: мужчин – 287, женщин – 640, детей – 352. Парни отдохнуть не успели – сели в автобус. Ждала работа, а потом – заслуженный отдых совсем недалеко, в Бутримонисе.
9 сентября 1941 года из Алитуса приехал автобус примерно с 20 солдатами мобильного отряда. После обеда местные полицейские и белоповязочники стали выгонять евреев из школы и строить в колонны. Евреям в хорошей одежде было приказано раздеться до нижнего белья. Колонны евреев погнали в деревню Клиджёнис, находящуюся в 2 км от Бутримониса. […] Расстрел закончился вечером. Тогда убийцы вернулись в Бутримонис и отпраздновали окончание “работы” в столовой местечка. 9 сентября 1941 года в Бутримонисе было убито 740 евреев (мужчин – 67, женщин – 370 и детей – 303).
Когда славившегося своей жестокостью Л. Каспарюнаса-Касперскиса осенью перевели в Бирштонас начальником полицейского участка, “уезжая из Бутримониса, награбленное имущество он вез на 14 или 15 больших возах. Видя это, местные жители говорили: «Едет еврейский король Касперскис»”.
2015 год
Вечером, перед тем как ехать с Зуроффом в Бутримонис, навещаю художника Антанаса Кмеляускаса – единственного оставшегося в живых из четырех детей, своими глазами видевших убийства 1941 года, чьи рассказы приведены в начале книги.
Антанас Кмеляускас все помнит так, словно это произошло вчера. Рассказывает то, о чем не упоминал в разговоре с приезжими из США в 1998 году:
Когда закончили убивать, мы, дети, которые за всем наблюдали из-за дома, подошли к ямам. Пришли и другие бутримонские. Мы видели, что некоторые люди в яме еще живы. Одному раненому, видно, кровь залилась в нос, так он, пытаясь вдохнуть воздух, зашевелился. Убийцы не хотели тратить пули, так вокруг ямы искали камень, чтобы этого человека прикончить. Но ведь не литовцы все это придумали, а немцы. Литовцев только втянули в эти убийства.
А можете вы нарисовать то, что видели тогда, спрашиваю я у художника.
Антанас Кмеляускас рисует…
Бутримонис – маленький городок. Пустой. Ищем какого-нибудь старого человека – как и во всех местечках, в которых побывали до сих пор. Вот в сторону магазина идет старый-престарый, совсем исхудавший и оборванный бутримонский старик, опирающийся на выломанную в лесу палку. Он соглашается за пачку сигарет показать нам массовые захоронения и в местечке, и в лесу у Клиджёниса.
Клиджёнис всего в нескольких километрах от Бутримониса. У самой дороги – то место, где художник Антанас Кмеляускас, которому тогда едва исполнилось девять лет, видел, как совершалось убийство. Здесь убивали старых мужчин, потому что молодых и сильных евреев из Бутримониса уже расстреляли в Алитусе.
А где второе место убийства, где, как говорит наш престарелый проводник, расстреляны двести детей? Идем через поля, через луга, без указателей, не понимая, куда нас ведут и сколько еще надо будет идти. Старик идет впереди, опираясь на палку, его легкие хрипят вовсю. Ужасный звук. Издалека слышно. У человека явно плохо с легкими. Наконец старик останавливается и говорит: “Не могу идти с вами дальше. Здоровья нет. Вы идите в ту сторону, найдете место, где убили детей”. Он остается ждать нас посреди поля. Жара тридцать пять градусов.
Мы идем полями дальше, но куда идти? В каком направлении? Налево от пасущегося здесь коня или направо? Ров. Эфраим останавливается. Я иду дальше. Я должна найти место захоронения детей.
И все равно не нахожу. Ну и хватит. Как-то очень жалко старика, который там на жаре стоит, опираясь на палку, и хрипло дышит. Возвращаемся. Старик извиняется за то, что не нашли место, жалуется – живет один, бедствует, потому что жена давно умерла, а сын убит в Италии. На прощание он еще показывает нам дом последней еврейки в Бутримонисе, Ривки, большое здание с заколоченными окнами в центре города.
Когда убили всех евреев Бутримониса, Ривка с сестрой спаслись и остались жить в своем доме. До самого 1977 года, потом обе перебрались в Вильнюс.
Эфраим: Ривка была из немногочисленных переживших Холокост евреев Бутримониса. Они с сестрой обе остались жить здесь, чтобы сохранить память о своих близких и о соседях. Это очень редкий случай, обычно евреи, пережившие Холокост, не оставались там, где родились и где были убиты их близкие. Двести двадцать еврейских общин в Литве были стерты с лица земли. Вся литовская провинция осталась без евреев. Евреи сосредоточились в нескольких городах – Вильнюсе, Каунасе, сколько-то осталось в Шяуляе и Паневежисе. Я встречался с Ривкой Богомольной в 1991 году. Она была первым человеком в Литве, который привлек внимание общества к неправомерной реабилитации преступников Холокоста в стране. Хотя в Литве был издан правильный закон – никто из принимавших участие в геноциде не должен быть реабилитирован, – закон этот просто практически не действовал.
Рута: Кто были эти люди – убийцы евреев Бутримониса? Ведь расстреливали бойцы знаменитой 3-й роты Национального трудового охранного батальона под командованием Норкуса, которых позвали в летучий отряд Хаманна, в то утро расстрелявший и евреев Алитуса… Но, по словам Ривки, в убийствах участвовали и местные, ее соседи из Бутримониса.
Эфраим: Да. Это были Юозас Красинскас и Казис Гринявичюс. Ривка рассказывала мне об этом в 1991 году. Потом литовский профессор Шмуэль Куклянский дал мне дела еще двенадцати реабилитированных в Литве преступников. “Нью-Йорк Таймс” опубликовала эту историю на первой полосе. По иронии судьбы как раз в этот день Литва стала членом Организации Объединенных Наций. Десятки тысяч людей, осужденных Советами, были реабилитированы, когда Литва вновь обрела независимость. Сколько из них участвовали в расстрелах евреев? То ли их дела не были расследованы должным образом, то ли преступления, совершенные во время войны, попросту игнорировали?
Рута: Насколько мне известно, в Литве реабилитированы приблизительно 26 тысяч человек. Среди них и один член Особого отряда. Почему? Не знаю. Ведь, по словам старшины Йонаса Тумаса, командовавшего этим отрядом, убивали все “особые”… Я видела бланк заявки на реабилитацию. Если хочешь, чтобы твой отец или дед, которого осудили Советы, был реабилитирован, чтобы вам вернули имущество и выплатили денежную компенсацию, надо заполнить бланк заявки. Там немного вопросов: где этот человек родился, какой был приговор, где и сколько времени отбывал срок. Генеральная прокуратура, получив эту заявку, за три недели принимает решение и дает ответ. В комиссии, которая изучает заявку, работает всего несколько человек. Заявок были тысячи. В делах осужденных иногда один том, а иногда – пять, семь или двенадцать, и в каждом томе несколько сотен страниц. В самом ли деле эти дела были основательно изучены, может, всего лишь прочитан приговор в конце – и только? И еще. Если человек был реабилитирован в ходе большой кампании по реабилитации, в первые годы независимости, можно ли теперь, двадцать лет спустя, пересмотреть эту реабилитацию? Стоит ли? Чего мы этим добьемся? Человек умер, возвращенное имущество уже не отберешь. А Литва будет плохо выглядеть в собственных и чужих глазах – и убийц упустили, реабилитируя, и убийц этих окажется больше, чем мы хотим найти… И сколько таких упущений – даже в Тускуленском мемориале, где лежат останки семисот узников НКВД, больше половины этих узников были осуждены за убийства евреев. “Смерть всех уравнивает”, – сказала вице-министр культуры на открытии мемориала. Убийцу приравняли к жертве. Наконец. Как на обложке этой книги…
Эфраим: Но литовцы утверждают, что люди, которых допрашивали Советы, признавались под пытками…
Рута: У литовских историков есть свое мнение. Прежде всего, Советы допрашивали не только обвиняемых, но и десятки их соучастников, свидетелей, и чаще всего показания совпадали даже в мелочах. Я сама читала эти свидетельства. Действительно совпадают, и из всех протоколов, которых в делах десятки и сотни, можно составить довольно точную картину преступления. Конечно, каждый из них уменьшает свою вину, число расстрелянных людей… Другая интересная вещь: когда речь идет о допросах, во время которых допрашиваемые Советами литовцы говорили о своей антисоветской борьбе, мы вовсе не думаем, что эти признания добыты под пытками. Мы им верим, на основании их создаем героев антисоветского сопротивления. А если человек говорит о том, что расстреливал евреев, у нас нет оснований ему верить: признался, скорее всего, под пытками. Человека прославляют за то, что он был антикоммунистом. Величайшим антикоммунистом в истории был Гитлер, верно?
Так что нам явно хочется выглядеть красивее, чем мы были в действительности… Иногда мы с друзьями в шутку говорим, что история Литвы в кратком пересказе выглядит так: с коня Витаутаса мы перескочили прямиком в НАТО, а было ли что в промежутке? Ну, ссылки и 13 января, героизм и страдания…
Паневежис / Понивеж
В конце XIX века в Паневежисе жили 6627 евреев (51,1 % всего населения города).
Эфраим: В Паневежисе до войны жили десять тысяч евреев. После Вильнюса и Каунаса это была третья по значимости еврейская община Литвы. Паневежская иешива была одной из главных в Литве. Брат моего деда Эфраим Зар в ней учился. В 1940 году Советы ее закрыли. Тогда раввины уехали в Израиль и там открыли новую Паневежскую иешиву, одну из самых прославленных в современном еврейском мире.
Рута: Почему Паневежская иешива была так важна?
Эфраим: По двум причинам. Первая – уровень преподавания. В иешиве преподавали лучшие раввины мира, и потому сюда приезжали учиться самые талантливые еврейские студенты. Приезжали отовсюду. Некоторые из них позже сами стали раввинами, другие – просто образованными людьми. И многие, понятно, погибли во время Холокоста. Теперь вернемся в 1941 год. Хотите вы или не хотите, я прочитаю вам опубликованные в Израиле свидетельства выживших.
Рута: Не хочу.
Эфраим: Читаю.
Когда евреев загнали в гетто в самом убогом квартале города, над ними постоянно издевались. Евреев каждый день таскали по городу и били. Собиралась большая толпа горожан посмотреть, как мучают несчастных. Многие еврейские интеллигенты были арестованы, их терзали особенно жестоко. Мужчин из гетто водили работать на цементный завод. Там были большие ямы с известью, и известь в них все еще кипела. Евреям было велено лить воду в ямы, чтобы известь лучше варилась. Тогда евреям было приказано прыгать в ямы и плавать в кипящей воде.
Рута: Это уж точно слишком. Никто не может плавать в кипящей воде…
Эфраим: Как всегда думаете, что это свидетельство – выдумка? Читаю дальше.
Один еврей пытался держать голову над водой, и убийцы решили, что так он хочет спасти свою бороду… Они ударили этого несчастного по голове прикладом ружья, и он нырнул. Когда другие евреи его вытащили, у него глаза были обожженные, совсем белые. Потом всех евреев увезли расстреливать в лес Паюостес.
Рута: Послушайте, всему есть предел. Как же, он плавал себе в кипящей воде и еще думал, как тут спасти бороду… А потом, поплавав, они вылезли на берег, и тогда их повезли расстреливать… Может, я могу предложить вам попробовать? Как вернемся, нагрею для вас котел воды. Как бы я ни уважала свидетелей Холокоста, всяким нелепостям есть предел.
Эфраим: Не было предела пыткам, которым здесь подвергались евреи. Просто не было.
1941 год
Один из самых моих близких и чудеснейших людей – муж тети Гене, подполковник Антанас Стапулёнис, в конце июня 1941 года командовал повстанцами в Паневежисе. Когда пришли немцы, повстанцы сделались полицейскими или помощниками полиции, белоповязочниками. Антанас Стапулёнис, который был комендантом города и округа, стал начальником штаба местной охраны Паневежиса. Когда на службу вернулись все прежние служащие самоуправления, за исключением бургомистра, Стапулёнис назначил временного бургомистра, так и шла служба до самого окончания немецкой оккупации. Штаб местной охраны заботился о порядке в городе, издавал законы, запрещающие грабить оставленное чужое имущество. Насколько начальник штаба должен был оказывать содействие, когда евреев сгоняли в гетто, то есть содействовать выполнению приказа ортскоменданта? Начиная с 11 июля евреи были загнаны в один квартал, из которого выселили литовцев. Оставленные евреями дома разорило паневежское простонародье. Штаб охраны не мог это остановить… Из 4423 поселенных в квартале евреев только у 3207 была крыша над головой, остальные 1216 жили во дворах под открытым небом. Обсуждали, что, когда из занятых евреями домов вынесут шкафы, столы и диваны, можно будет вселить туда хотя бы половину этих оставшихся без крова евреев.
Была ли у друга моей мамы Лиле, десятилетнего Ицика, крыша над головой те полтора месяца, которые ему оставалось жить? Знала ли моя мама, где он и почему тем летом не приходил во двор играть?
23 августа – день самого большого убийства паневежских евреев в лесу Паюостес. В тот день и в Паневежис, и в Бутримонас наведался летучий отряд Хаманна. В рапорте К. Ягера написано: “23. VIII.1941 «убрано» 1312 еврейских мужчин, 4602 еврейки, 1609 детей”. Детская могила отдельно. В ней, наверное, лежит и Ицик с разможженной головой.
Тяжелой работой занимались люди Хаманна… Из рапорта К. Ягера:
Прибывая на некоторые места акций и возвращаясь оттуда, нашим мужчинам приходилось проделывать путь в 160–200 километров. Лишь толково планируя время, удавалось совершать до 5 акций в неделю.
Антанас Стапулёнис сохранял свою должность до конца августа 1941 года. Потом, кажется, был переведен на работу в структуры самоуправления. Городскому самоуправлению пришлось ликвидировать имущество убитых евреев. Наиболее ценную мебель и прочие ценные вещи забрали себе немцы, вещи похуже были переданы Паневежскому драматическому театру, женским гимназиям, приютам и больницам, другие были проданы жителям города. Не все удалось продать, так что жители города Паневежиса получили бесплатно: “2636 пар мужских штанов, 7644 простыни, 127 751 предмет белья, 8235 наволочек для подушек, 10 254 полотенца, 2536 детских пальтишек и 4827 других детских одежек и тысячи других предметов, от матрацев до тарелок и чашек”.
Раскрыв список предметов, отданных жителям, и взяв калькулятор, я подсчитала все, что осенью 1941 года паневежцы получили задаром: всего им раздали больше 80 000 предметов. По данным самоуправления, после того как расстреляли 4423 паневежских еврея, в городе в конце августа жили 25 540 человек. Так что при большой дележке имущества каждому жителю этого города бесплатно досталось по 3–4 предмета принадлежавшей евреям утвари или ношеной одежды. Взяла ли себе что-нибудь и моя бабушка? Носила ли что-то из той одежды моя четырнадцатилетняя мама?
2015 год
Мы с врагом уже в Паневежисе. Ходим по городу, ищем иешиву. Сотрудница информационного туристического центра чуть ли не за руку привела нас и показала. На иешиве написано: “Торты и булочки. Принимаем заказы”. Теперь здесь цех и магазин кондитерской “Эгле”. Женщины, торгующие пирогами, не знают, что здесь было раньше.
Идем дальше. Бывшая Паневежская синагога – во дворе театра, от нее не осталось и следа. Другая еще стоит. Это собственность городского управления, теперь агентство Remax предлагает ее в аренду под офисы и магазины.
Находим одно-единственное еврейское здание – бывшую женскую гимназию. Здание возвращено паневежской еврейской общине. В нем тоже размещаются предприятия помельче и покрупнее, и даже штаб одной из партий. Евреи крутятся как могут… Один коридор заполнен шумными людьми. Что здесь происходит? В комнате, за уставленным яствами столом, сидят посол Израиля в Литве, несколько евреев и несколько паневежских политиков. Произносятся речи. При виде Зуроффа, охотника за нацистами, все остолбенели. Одни бросаются его обнимать, другие совсем не рады непрошеному гостю. Посол уперся взглядом в тарелку и ни слова не произносит. Может быть, израильская власть не любит Зуроффа, зачем он портит им отношения с литовской властью? Зурофф произносит речь. Все с ним фотографируются. Когда обед наконец заканчивается, политики садятся в черные машины с водителями и венками и отправляются в лес Паюостес почтить память жертв Холокоста. Следом едем и мы в “Шоамобиле” – так Зурофф называет мою машину.
Охранники посла зорко наблюдают за окрестностями места убийства. Посол произносит речь. Он удивляется (а может, совсем не удивляется) – почему власти Литвы, власти Паневежиса предоставили поддерживать порядок на месте массового захоронения добровольцам-школьникам?
Мэр Паневежиса тоже здесь. Он произносит несколько фраз о Холокосте: что очень жаль, что вечно будем помнить, и так далее. Возлагает букет цветов. Кортеж отбывает. Мы остаемся на месте убийства, остаемся втроем с одной паневежской учительницей, чьи ученики и приводят в порядок место гибели евреев Паневежиса.
Учительница: Одна знакомая, местная жительница, 23 августа 1941 года видела из окна школы, как в лес Паюостес везли детей. Когда грузовик остановился, одни дети из него не вылезли, а другие выскочили и побежали к ямам. Палачи были пьяны в стельку. Все литовцы. Потом этих детей расстреляли и засыпали негашеной известью, чтобы не было запаха. Насыпали совсем немного. Эти дети все в крайней траншее. Мы с детьми эту общую могилу каждый год приводим в порядок, а несколько лет назад мои дети, сгребая листья, нашли золотой зуб. Были сильно потрясены.
Правда, один расстрельщик евреев похоронен в Паневежисе, и его могила по сей день без креста – близкие ставят, а кто-то его валит. Все знают, что он расстреливал евреев…
Эфраим: Это еще один из множества виденных нами старых, в советские времена установленных монументов. На нем ничего не написано по-литовски, и даже по-русски с ошибками. Однако здесь хотя бы трава скошена, и это, оказывается, сделали школьники. Но если нет никакой надписи на литовском, никто, если забредет сюда, не поймет, кому поставлен памятник и что здесь произошло. Никто не узнает, что большая насыпь на краю территории обозначает общую могилу паневежских детей.
Рута: Не поймет, разве что тоже найдет золотой зуб… Поскольку школьники приводят в порядок место массового захоронения, властям незачем вмешиваться. Они могут приезжать с цветами, как сегодня, когда сопровождали израильского посла. И если бы мы спросили прибывшего вице-мэра или мэра, почему город ничего не делает, чтобы почтить память погибших здесь семи тысяч человек, ответ был бы один: мычание или молчание. И одно, и другое означало бы то, что мы и так знаем: “Они ведь не наши, они нам не свои… На то есть евреи, пусть они и ухаживают за еврейскими могилами”. Или школьники, если хотят. Ведь это гражданское воспитание, правда?
Учительница провожает нас до краеведческого музея в центре города. Прощаясь, напоминает, чтобы мы нигде не называли ее имени и фамилии. Конечно, не назовем. Еще прицепится кто-нибудь… Музей совсем рядом с другим музеем – специальным, посвященным истории “Саюдиса”, устроившимся в доме убитого еврея. В краеведческом музее нет никакой экспозиции, связанной с паневежскими евреями или с массовыми убийствами. Нет, и всё. Ближе к концу нашего путешествия у Эфраима, кажется, остается все меньше терпения, и он ни с того ни с сего припирает к стенке молодого дежурного музейного сотрудника.
Эфраим: Паневежис был один из главных центров еврейской жизни и культуры в довоенной Литве. Вы это знаете?
Сотрудник музея: Все может быть. Но, я думаю, обо всем этом вам надо разговаривать с нашей еврейской общиной.
Эфраим: Конечно, я уже был у них. Но, я думаю, если вы работаете с городской историей, а немалую часть местного населения составляли евреи, которые способствовали развитию города и культуры, которые прославили Паневежис во всем мире… Знаете вы это? И знаете, почему название Паневежиса известно во всем мире? Потому что здесь была иешива. Ее теперешний адрес – улица Саванорю, 11. И по сей день в Израиле есть иешива, которая так называется. Это важно? Неважно? Или вы хотите мне сказать, что история еврейской общины – это не история Паневежиса? Это были “не свои”, а другие, чужие вам люди?
Сотрудник музея: Думаю, вы могли бы подать жалобу в правительство. Вернее сказать, напишите местным властям. Они – наши учредители, и они решают, что показывать и чего не показывать в этом музее.
Эфраим: Но я хочу спросить у вас, дала ли что-нибудь городу эта община?
Сотрудник музея: А я – у вас. Сколько людей в мире знает Паневежис из-за того, о чем вы говорите?
Эфраим: Четыре миллиона.
Сотрудник музея: Вы так думаете?
Эфраим: Я это знаю. Паневежис был уникальным.
Сотрудник музея: Хорошо, я об этом подумаю. Я рад, что услышал это, потому что теперь смогу рассказать об этом и посетителям музея. Всего хорошего.
Социальный портрет осужденных, участников Холокоста, в Паневежском округе (исследование Римантаса Загрецкаса):
Профессии:
Из 47 человек 22 – землевладельцы, профессии остальных: 5 – учителя, 3 – сторожа, 2 – портные, 2 – сельскохозяйственные рабочие, а также страховой агент, почтальон, счетовод, кузнец и торфокоп.
Образование:
из 47 человек 24 неграмотных или закончивших не больше трех классов начальной школы.
Разговор с врагом
Вильнюс – Каунас
Эфраим: Мы еще не говорили об антисемитизме в Литве…
Рута: Хорошо, давайте поговорим. Не могу утаить, что некоторые мои приятели и знакомые – изрядные антисемиты. Только поколение моих детей – уже нет. Я этих своих знакомых понимаю. Мы почти все родом из деревень. В Вильнюсе до войны литовцев было, может, всего несколько процентов. И в других городах, за исключением Каунаса, не больше. Наши деды и прадеды были не очень образованными, так что они, естественно, переняли все истины, которые насаждала Церковь, а вместе с ними – и предрассудки. Когда наши родители перебрались жить в города, там уже не было евреев. Я имею в виду литовских евреев, литваков – образованных, людей высокой культуры. Книжных людей. Мое поколение не знает литваков, может, мы даже ни одного из них не встречали. Они были убиты или в советское время уехали из Литвы за границу. На место литваков после войны явились другие, не похожие на них евреи – с территории СССР, русскоязычные, часто просоветские, не очень образованные. Они получили квартиры и работу, поскольку официальным государственным языком в то время был русский, перед ними открывались все двери. Мы с этими евреями, само собой разумеется, не общались. Мы их не уважали, думаю, и они нас тоже, поскольку они не интересовались нашей культурой, не учили наш язык. Эти советские евреи окончательно убили наше желание интересоваться еврейской культурой и еще больше укрепили застрявший в наших головах стереотип жида-коммуниста. Так можно ли обвинять нас в том, что мы – антисемиты? Наш унаследованный от прадедов антисемитизм усилило послевоенное нашествие советских евреев.
Эфраим: Но вы учились в университетах и должны были встречать преподавателей-евреев, которые открыли вам глаза на более широкий мир истории, философии…
Рута: Что вы говорите? Мы ведь выпускники советских университетов, где большинство преподавателей открывали нам глаза на мир марксизма-ленинизма. Только единицы, которых не выловила советская госбезопасность, были другими. Может, среди них и был какой-нибудь еврей, но мне о таком слышать не доводилось. Я сама училась в Москве и встречала много необыкновенно интересных евреев, потому что Москва была центром еврейских интеллектуалов, ученых, художников. Однако в Литве этого не было. Мы, литовцы, так и не познакомились с культурой своих евреев. И чем меньше мы знаем, тем больше места для предрассудков, тем крепче наш старый добрый антисемитизм.
Эфраим: Это очень интересный аргумент. Он многое объясняет, например, почему немало ваших родственников или знакомых, с которыми вы говорили об этой книге, смотрят на нее отрицательно. Это, наверное, умные и образованные люди, однако все, что связано с еврейской тематикой, для них неприемлемо. Как если бы в их сознании была одна наглухо закрытая дверь.
Рута: Я не вышибу эту дверь, чтобы прорваться в сознание таких людей. Никто не вышибет. Дверь откроется тогда, когда откроется, когда придет время для этого. В этом смысле мы, скорее всего, потерянное поколение. И уже не изменимся.
Эфраим: Скорее всего, вы правы. Потерянное поколение. Люди, с которыми я говорил в Литве все эти двадцать пять лет, и были представителями этого поколения.
Рута: Они смотрели на вас и думали: ясно, этот еврей тоже просоветский, кроме того, он делает деньги на Холокосте. Это его бизнес.
Эфраим: Что мне надо было сделать, чтобы мнение ваших обо мне изменилось?
Рута: Дайте нам денег. Поделитесь.
Эфраим: Нет. Вы слишком коррумпированы… А что, по вашему мнению, отношение людей этого поколения к евреям говорит о сегодняшнем литовском обществе?
Рута: Вы сами знаете, что оно говорит. Говорит, что мы должны обвинять Советы в куда большем количестве вещей, чем думали до сих пор. В нашем антисемитизме виноваты тоже они.
Эфраим: Но литовцы были антисемитами еще до прихода Советов. После этого положение только ухудшилось.
Рута: Да. Советы ухудшили положение. И теперь мы очень плохие.
Каунас / Ковне
В конце XIX века в Каунасе жили 25 548 евреев (35,9 % всего населения города).
2015 год
Двор гаража “Летукис”. Здесь 27 июня 1941 года произошло одно из первых и самых жестоких убийств евреев в Литве. На глазах у толпы любопытных металлическими штангами были насмерть забиты, кажется, пятьдесят два каунасских еврея. Убивали, как рассказывают, выпущенные из тюрьмы, где их пытало НКВД, узники-литовцы. Один из них позже сказал, что сделал это, ослепленный злобой, и потом очень раскаивался.
Впервые нас сопровождает не литовец, а еврей, известный старый знаток еврейского Каунаса Хаим Баргман. Его имя, слава богу, не надо скрывать, как имена других сопровождавших нас людей… Он не боится.
Эфраим: Мы стоим напротив памятника жертвам убийства в гараже “Летукиса”. Надпись на памятнике свидетельствует о том, что здесь были убиты несколько десятков евреев. Но кто их убил? Вулкан, цунами, землетрясение?
Рута: Я читала свидетельство одного из участников убийства. Это был унтер-офицер литовской армии, отбывавший заключение в каунасской каторжной тюрьме. Он заговорил лишь несколько десятилетий спустя. Цитирую: “Я из тех, кто совершал экзекуции. Выйдя из тюрьмы, я был охвачен жаждой мести, и, когда эти евреи стали нам сопротивляться, у меня нервы не выдержали”.
Хаим: Я опираюсь на рассказ свидетеля Вацловаса Водзинскаса. На одном из семинаров, организованных университетом Витаутаса Великого, Водзинскас рассказал, что он – тогда шестнадцатилетний юноша – ехал на велосипеде мимо гаража “Летукиса” и увидел группу арестованных еврейских мужчин, которых вели из Желтой тюрьмы. “Желтой” называли каунасскую каторжную тюрьму, потому что ее здание было выкрашено в желтый цвет. В VII форт, где был устроен концентрационный лагерь, евреев сопровождали всего четыре или пять охранников.
Во дворе гаража “Летукиса” до прихода немцев держали красноармейских коней. Нацисты велели сторожу вычистить двор гаража, потому что он был завален конским навозом. Этот сторож увидел, как мимо ведут колонну евреев, подбежал к охранникам и сказал, что евреи – друзья русских, так пусть они и убирают навоз русских коней. Охранники привели евреев во двор гаража. Вот почему все то, что произошло, произошло здесь.
Водзинкас прислонил велосипед к дереву, влез на дерево и смотрел, как евреи убирают территорию гаража. Они собирали навоз руками. Другие дети тоже залезли на деревья и за всем наблюдали. Тем временем во двор въехал грузовик с четырьмя немецкими солдатами. Грузовик тоже был грязный, и потому кто-то притащил моечный шланг и пустил воду, чтобы евреи могли сполоснуть руки и вымыть грузовик.
Эфраим: Что там делала толпа людей?
Хаим: Евреев убивали очень жестоко. Люди на улице услышали крики и пришли посмотреть, что происходит.
Эфраим: Правда ли, что евреев убивали двумя способами – одни из них были насмерть забиты металлическими штангами, другие погибли еще более страшно: жертву заставляли открыть рот и из моечного шланга лили внутрь воду до тех пор, пока внутренности не разрывались…
Хаим: Это все неправда. Водяные шланги притащили для того, чтобы евреи могли вымыть испачканные в навозе руки. Один еврей, когда ему было приказано голыми руками убирать конский навоз, ударил литовских охранников и убежал на еврейское кладбище по ту сторону забора. Он бежал быстро, но пуля летела еще быстрее. С этого все и началось. Охранники стали избивать евреев металлическими штангами. Забили всех до одного. Собравшиеся у гаража наблюдали за этим до самого конца. Водзинскас тоже. Позже он сказал, что бойня его нисколько не потрясла, потому что “евреи еще не таких бед натворили”.
Рута: Эфраим, но ведь вы тридцать лет всему миру рассказываете, что в гараже “Летукиса” литовцы убивали евреев, закачивая воду им во внутренности. Это неправда. Вы тридцать лет лжете.
Эфраим: Я читал свидетельство фотографа немецкой армии. Он рассказывает о том, что видел. У этого человека не было никаких оснований лгать. Это свидетельство беспристрастного наблюдателя.
Рута: Удивительная новость: охотник за нацистами больше всего верит свидетельствам нацистов! Хорошо, сжалюсь над вами. Я слышала рассказ одной литовской женщины-врача: она была здесь, когда происходили убийства, и видела то, о чем рассказывает нацист, которого вы цитируете. Вода, которую льют в рот, и все прочее.
Эфраим: Правда ли, что, когда бойня закончилась, толпа запела гимн Литвы? Так сказал тот немецкий фотограф.
Хаим: Ничего подобного. Когда все евреи были убиты и лежали на земле, со стороны железнодорожного вокзала подошли двое бездомных. У одного из них была гармошка. Кто-то из охранников попросил: “Сыграй им марш евреев Слободки”. Старые каунасцы очень хорошо знают этот марш, хотя бы его мелодию.
Рута: Тот немецкий фотограф не знал, что это за песня, спросил у стоящих рядом людей, они и подшутили над ним.
Хаим: Да, по миру странствует легенда о том, что после убийства толпа запела гимн Литвы. Евреи и распространили эту легенду – они не знали марша евреев Слободки, это была антисемитская песенка, полюбившаяся каунасскому простонародью.
Рута: Эфраим, вы еще и эту ложь тридцать лет распространяете по всему миру – про литовцев, поющих гимн после бойни “Летукиса”. И это вам доказала не я, литовка, а еврей, из ваших… Спасибо вам, Хаим, от имени всего литовского народа за то, что развеяли ложь.
vii форт каунаса
Каунасский VII форт не пустует. Здесь действует детский летний дневной лагерь. Юноша, один из вожатых этого лагеря, ведет нас к месту массовых убийств на территории форта, у самой ограды, за которой жилые дома. Яма, заросшая высокой травой. Торчит мемориальный столбик, которым отмечено место убийства. Когда, кто, сколько погибших?
Спрашиваем юношу, что сейчас устроено в форте. Здесь работает Музей холодной войны. А в других зданиях – химические лаборатории. Занимаются дети.
Здесь, в Каунасском VII форте, Временное правительство в июне 1941 года решило устроить первый в Литве концентрационный лагерь и выделило деньги батальону, охранявшему согнанных сюда каунасских евреев. Здесь, в VII форте, 1-я и 3-я роты Национального трудового охранного батальона 6 июля убивали людей. Убивали, экономя время: с вечера расстреливали, поделив на группы, на следующий день всех оставшихся загнали в одну яму, уложили в ряд и расстреливали полтора часа. Стреляли до тех пор, пока все в яме не перестали шевелиться. Сколько людей были всего лишь ранены, мучились, пока – может, только через полтора часа – пуля какого-нибудь зубного техника Матюкаса или другого бойца батальона их прикончила?
В советское время форт был военным объектом, так что ни посещать его было нельзя, ни проводить расследование, ни почтить память жертв. За двадцать лет независимости Литвы здесь ничего не расследовали и память жертв ни разу не почтили. В 2009 году Каунасский VII форт был приватизирован. Со всеми пятью тысячами похороненных здесь евреев, убитых бойцами Национального трудового охранного батальона. Собственник начал приводить в порядок территорию в семь гектаров, и, пока он этим занимался, в 2012 году произошла вот какая неожиданность. Рассказывает Владимир Орлов:
Разгребая свалку со стороны улицы Гервечю, мы вывезли не один грузовик мусора. В яме под ним оказался слой извести, из которой высовывались словно бы какие-то палки. Это были кости убитых людей.
Выкачав заполнявшую яму воду, я сунул в нее руку и нащупал огромное количество костей, слой мог быть толщиной в несколько метров.
О находке были информированы полиция, департамент культурного наследия и еврейская община. Никто никаких действий не предпринял, и владелец форта сложил кости в три мусорных мешка и так и оставил.
Когда средства массовой информации обнародовали этот факт, Каунасское городское самоуправление создало комиссию с замысловатым названием “О перенесении останков участников сопротивления и других лиц, убитых в период оккупационного режима в Литве, и увековечении мест погребения”. Комиссией руководил устроитель фестиваля Kaunas Jazz, бывший министр культуры Йонас Ючас. За два года обсуждений комиссия собиралась два раза.
Только в 2014 году кости вернулись обратно в свою могильную яму – из трех мешков были перенесены туда, где и были найдены.
На сайте в интернете Каунасский VII форт представлен как “природный и исторический оазис”. В оазисе устраивают празднование Йонинес – Иванова дня, детские дни рождения и корпоративные вечеринки. Каунасцы или гости города (не иначе евреи), разозленные шумными сборищами, обратились к каунасским хранителям культурного наследия, а те, в свою очередь, обратились к собственникам форта с просьбой не устраивать в форте праздников, игр и подобных развлекательных мероприятий. Собственники ответили, что все устраиваемые здесь мероприятия носят просветительский характер.
Сейчас сайт Каунасского VII форта предлагает проводить там детские дни рождения и приглашает на разные образовательные мероприятия, среди которых есть и мероприятие под названием “Поиск клада”. Оно охватывает все семь гектаров территории.
Семьдесят пять лет назад в одной большой яме, полной убитых, “клад” искал убийца, любитель золотых предметов Пранас Матюкас, который позже, после войны, работал зубным техником в Йонишкелисе. Сколько золота, выдранного изо ртов убитых, было перелито и вставлено в рты жителей Йонишкелиса? А может, один-два золотых зуба все же остались в Каунасе, в яме форта, и стоит заплатить три евро за образовательный “поиск клада”?
Вильнюс / Вильне
В конце XIX века в Вильнюсе жили 63 996 евреев (41,4 % всего населения города).
Последний день путешествия. Остался только Вильнюс. Мой город. И их город, город евреев – литовский Иерусалим.
Чеслав Милош пишет:
Сегодня с изумлением размышляю о навсегда исчезнувшем еврейском Вильнюсе. Это был город огромной сосредоточенной энергии, издательств, выпускавших книги на иврите и идише, столица, местопребывание литературы и театров. С этой точки зрения с Вильнюсом мог конкурировать только Нью-Йорк.
Начнем с окрестностей Вильнюса, которые буквально усеяны еврейскими захоронениями. Особый отряд и здесь поработал, не только в Панеряе… Совсем рядом с Вильнюсом, в окрестностях Новой Вильни, есть Лысая Гора, около которой Особый отряд 22 сентября 1941 года расстрелял 1159 евреев. До того как расстрелять, евреев несколько дней держали взаперти под охраной в Велючёнисе, в колонии.
Где этот Велючёнис? Какая еще колония? Какая Лысая Гора? Пятьдесят лет живу в Вильнюсе, ничего про эти места не слышала.
Немало поплутав по дороге, видим указатель к Велючёнису, а рядом – надпись: “Еврейское кладбище – 2 км”.
Колония в Велючёнисе – старое усадебное здание, не видевшее ремонта, наверное, с царских времен. Спрашиваем у одной встретившейся нам деревенской женщины, у другой, у третьей, где это еврейское кладбище и только ли это кладбище или место гибели евреев. Ни одна из этих женщин не понимает по-литовски. У всех почему-то беззубые или наполовину беззубые рты. “Не знаем, спросите у охраны колонии”, – говорят они по-русски.
Колония учреждена еще в 1900 году, теперь она называется Детским центром социализации. Здесь находятся те дети, с которыми не справляются в приютах. В царское время сюда привозили мальчиков от десяти до шестнадцати лет из Виленской, Ковенской, Гродненской и Минской губерний, написано на страничке центра в интернете. После Первой мировой войны здесь действовала земледельческо-ремесленная колония для еврейских мальчиков. Во время Второй мировой войны здесь был устроен еврейский детский лагерь. “Куда их увозили, деревенские старожилы не знают…” – так написано.
А увозили недалеко. Точнее говоря, за один день увезли всех, поскольку Особый отряд и с бóльшим количеством управлялся всего за день. Деревенские старожилы не знают, но, скорее всего, их отцы слышали, что еврейские мальчики и еще тысячи других были расстреляны в километре или нескольких километрах отсюда. Этого места расстрела и вам не найти. Мы попусту бродили по тропинкам, которые заканчивались кустами, и наконец в усадьбе рядом с железной дорогой увидели человека. Упросили его сесть в машину и показать нам место гибели евреев, которое почему-то названо кладбищем. Этот человек – заядлый грибник, вот когда-то, ища грибы среди кустов, он и нашел это место с маленьким памятником. Потом он туда, может, лет пять не забредал. Видно, место не грибное.
Дороги нет. Нет и тропинки. Пробираемся через крапиву выше человеческого роста, но путь нам преграждает канава. Приходится вернуться, пытаемся зайти с другой стороны. Там тоже крапива, да еще огромная куча мусора. Согласно европейской директиве, по всей Литве такие мусорные свалки ликвидированы, закрыта и эта, но наш грибник говорит, что местным по барабану, они все равно мусор сюда везут, как привыкли. “Это символический памятник погибшим евреям”, – говорит Эфраим, показывая на смердящую кучу отбросов… Что ж, враг есть враг.
Грибник упрям. Упрямы и мы с врагом. Примерно через час наконец находим, что искали. В зарослях у откоса – маленький советский памятник, установленный в 1951 году. 1159 погибших.
Один из убийц, от чьей руки в этом захолустье погибли и еврейские дети, в 1978 году писал в тюрьме своим детям об ожидающей его смерти:
Не ждите не дождетесь
Отец не вернется
Потому что желтый могильный песок
Засыплет мне глаза.
Боялся смерти человек. Очень детей любил.
Грибник берет плату за труд, пять евро. Вздыхает, что колония слишком близко, все страдают, потому что воспитанников стерегут и не могут устеречь пожилые женщины, так те всё сбегают, магазин грабят, а недавно несколько из них одного своего друга убили. Закопали живьем в карьере совсем рядом с могилой евреев.
Мы в пятнадцати километрах от Вильнюса. Возвращаемся молча. Надо купить какую-нибудь мазь для рук, обстрекались, когда лезли через крапиву. Возвращаемся из зарослей в цивилизованный мир, туда, где мы еще не были, но куда непременно должны добраться. На последние полдня мы оставили дом погибшего тезки Зуроффа – Эфраима Зара – на улице Шопена, рядом с железнодорожным вокзалом. Дом № 3, квартира 19.
Эфраим Зар руководил иешивой в Восточной Польше, когда ее в 1939 году оккупировали Советы. Вильнюс тогда перешел к Литве. Евреи – раввины и учащиеся двадцати трех иешив, которые были в Польше, – поняли, что Советы закроют все учебные заведения, и тогда стали массово перебираться в Вильнюс. В 1939 году здесь поселились 2660 студентов и 171 раввин из Восточной Польши. Эфраим Зар был одним из них. Его очень любили студенты, его лекции собирали полные аудитории и в Польше, и в Литве. В 1959 году Вильнюс стал городом, где были лучшие в мире иешивы.
В июле 1941 года, 13 или 14 числа, раввин Эфраим Зар вышел из своей квартиры на улице Шопена и свернул на улицу Пилимо. В тот день белоповязочники искали раввинов, которых узнавали по бородам, и забирали их. Забрали и Эфраима. Увезли. Говорят, что в Лукишки, однако мы искали его фамилию в тюремной книге Лукишкской тюрьмы, которая хранится в Центральном государственном архиве, и не встретили ее. Скорее всего, Эфраима Зара с улицы Пилимо увезли прямо в Панеряй и там расстреляли вместе с первыми обреченными на смерть вильнюсскими евреями. В дневнике Казимежа Саковича записано, что расстрелы в Панеряе начались 11 июля. Следом за Эфраимом несколько дней или недель спустя в Панеряй, только, может быть, уже в другую яму, прибыла и его семья: жена Бейла и два их сына – Гирш и Элиягу.
2015 год
Во дворе дома № 3 по улице Шопена застаем парочку. Дом ремонтируется, здесь трудятся молодой мужчина и женщина, от обоих попахивает. На руках у женщины – девочка нескольких месяцев от роду. Они устроят, чтобы нас пустили в подъезд. Кому-то звонят, договариваются. Наконец через окно лестничной клетки высовывает голову какой-то дядька. Злобно смотрит на Зуроффа. “Чего ему здесь надо?” Говорим – человек приехал из Израиля, хочет посмотреть, где жил брат его деда, убитый в Панеряе. “Врет, – говорит мужчина. – Не того ему надо. Я его знаю, видел по телевизору”. Некоторое время поупиравшись, он все-таки впускает нас в подъезд, где на четвертом этаже находится квартира № 19. Мужчина стоит рядом с нами, злобно бубнит: “Пусть не рассказывает, не было здесь никакого деда и никакого брата. Чего он тут ищет?”
Выйдя из подъезда, хотим отблагодарить парочку с малышкой. “Может быть, купить что-нибудь вашей дочурке?” – “Я не знаю, что она ест, – говорит мать. – Мы ее только забрали из детского дома, не знаем, что и давать. Ее у нас отняли, когда дом сгорел, и теперь дали только на выходные. Может, памперсов купите?”
Последний объект путешествия – Панеряй. Здесь семью раввина Эфраима Зара ждала пуля Особого отряда в голову и полная трупов яма.
Панеряйский музей – всего один домик, всего одна большая комната. На стенах комнаты несколько еврейских фамилий, почему-то всего несколько из семидесяти тысяч убитых здесь. Несколько десятков фотографий, на одних – евреи, на других – поляки, и еще советские военнопленные и погибшие здесь литовцы. Почему-то на экране крутят фильм про японского дипломата Сугихару. Плата за вход в домик – три евро.
Никак не обозначена и дорога, по которой приводили и привозили обреченных на смерть. Спрашиваем людей у магазина, может, кто знает. Нет, никто не знает. Никто не говорит по-литовски. Идите, говорят, там есть мама Риал, там и спрашивайте. В каком доме живет эта мама Риал? Нет, не мама Риал, а мамариал. А, мемориал… Наконец у гида мемориала все и выясняем. Дорога смертников, оказывается, совсем не та, по которой теперь приезжают в Панеряй. Она идет сбоку от железной дороги. А на каком месте стояла будка железнодорожника Янковского? Где был дом Саковича, из которого он, спрятавшись, видел совершавшиеся совсем рядом убийства? Где был двор Сенюца, из которого страшная сука Мышка вечерами прибегала к яме и ела тела убитых, а однажды утром, вернувшись, притащила кишки?
Домов здесь всего четыре. Идем от одного к другому. Некоторые – нежилые развалюхи, другие уже отремонтированы. Людей нигде нет. Лают собаки. У самых ворот бывшей “базы” стоит разрушенный сарай. Из него выходит большой черный пес. Не лает. Медленно идет к нам, за ним волочится цепь. Пес останавливается. Смотрит на нас, смотрит очень странно, словно сквозь нас, не видя. Глаза голубые, без зрачков. Пес слепой. Черный пес панеряйского ада. Мы оба подумали об одном и том же.
Наше путешествие закончено.
Белоруссия / Райсн
Могу ли я закончить книгу главой про Панеряй? И да, и нет. Не дают покоя приведенные в этой книге свидетельства двух бойцов батальона Антанаса Импулявичюса. Свидетельства тех, кого в 1941 году послали из Литвы в Белоруссию. Откомандировали убивать. Уезжая, они, как и остальные 475 бойцов батальона Импулявичюса, не знали, что до весны 1942 года они в пятнадцати местах убьют больше пятнадцати тысяч человек.
Мы должны туда съездить. Враг, который никогда не был в Белоруссии, тоже поедет.
Отправляемся по следам рассказа Юозаса Алексинаса. В городок Дукора.
Бойцы Импулявичюса, которых 6 октября торжественно провожали в Каунасе (“Везде и всегда показывайте себя достойными благородного имени литовского воина, ибо вы представляете весь литовский народ”), 8 октября уже были в Дукоре, маленьком городке в сорока километрах от Минска. Там всего две улицы.
Бойцы 2 (12)-го батальона полиции под командованием ротного командира лейтенанта Зенонаса Кемзуры прибыли на грузовиках. Вместе с ними на легковом автомобиле приехали четверо или пятеро немецких офицеров. Прибыв на место, бойцы батальона окружили городок Дукора и пригнали евреев на рыночную площадь. От площади смертников, построенных в колонны, под конвоем вели по Речной улице и мосту через речку Свислочь на луг за городом.
Идем по Дукоре в сторону реки. Мостовая старая, ей лет сто – тоже та самая, по которой только что прибывшие с родины молодые литовские мужчины вели четыреста городских евреев. Бойцов ждало первое в поездке убийство. Это была 1-я рота батальона, уже имеющая опыт убийства людей в VII форте. Испытанные убийцы, хотя в Дукоре их ожидало нечто новое: стрельба разрывными пулями. Как сказал солдат из этого батальона Юозас Алексинас: “Там были разрывные пули, они очень быстро разносят человеку затылок”. Первый раз это был только для командира роты Зенона Кемзуры. Как рассказал Ю. Алексинас, одежда и тела убитых горели, на горящих влезали другие смертники, на них снова другие, и так пока яма не заполнилась.
Мост через речку Свислочь тоже тот самый, очень старый. Луг тот самый, очень большой. Он заканчивается у кустарника. Когда разрывные пули разнесли 394 человеческих затылка, литовцы отправились искать тех, кто спрятался в лесу, нашли семерых и вместе с немцами тоже расстреляли. Не уезжали, пока не закончили работу.
В октябре 2015 года мы стоим на лугу рядом с кустами, рядом с советским памятником. Убитые люди, скорее всего, полегли в тех же самых кустах – там небольшое возвышение, там, видно, пригнанные литовцами жители Дукоры и закопали тела своих соседей. Соседей, с которыми, возможно, только вчера здоровались на улице или хлеб у них покупали. Две старушки из Дукоры, у которых мы спросили про убийства, сказали, что тогда на том месте земля целых несколько дней шевелилась и что никто не знает, кто убивал. Немцы, наверное. Откуда людям знать?
Из Дукоры едем туда, где в 1941 году свой первый и единственный выстрел сделал другой боец батальона Импулявичюса – Леонас Стонкус, его рассказ есть в этой книге. Руденск, городок рядом с железной дорогой. Сюда литовцы из второй роты под командованием лейтенанта Юозаса Крикштапониса прибыли в товарных вагонах 10 октября 1941 года, через несколько дней после первых расстрелов в Дукоре. Для роты это было первое такое задание. Прежде бойцы батальона в Каунасе охраняли здания и аэродром. Командир этой роты Ю. Крикштапонис до прибытия в Руденск еще никогда не отдавал приказа стрелять в людей: “Готовься! Целься! Огонь!”
Часть литовских воинов, выполняя приказы офицеров, окружила городок и охраняла его. Другие вместе с немецкой жандармерией обходили дома, где жили евреи, забирали оттуда мужчин, женщин и детей и гнали их на площадь рядом с почтой. Оттуда смертников погнали на место убийства у железной дороги, в гравийный или песчаный карьер (там были выкопаны ямы). Бойцы 2-й роты под командованием офицера расстреляли смертников. Примерно пятнадцать бойцов этой роты расстреливать отказались, им командир роты лейтенант Юозас Крикштапонис велел отойти в сторону.
Леонас Стонкус, видимо, был одним из тех пятнадцати отказавшихся. Он тогда выстрелил и ранил мужчину средних лет, а тот “видишь ли, не упал, он так клонился, клонился, клонился. Рядом унтер-офицер стоял, пульнул, так сразу упал”.
После этого выстрела Леонас отошел в сторону. Так ему велел командир роты Крикштапонис, после убийств в Руденске руководивший многими операциями в маленьких белорусских городах. Юозас Крикштапонис, племянник Антанаса Сметоны, позже партизанил в Литве. Так что теперь он уже герой Литвы, которому мы в Укмерге поставили памятник и чьим именем назвали площадь в центре города.
2015 год. Мы в Руденске, рядом с почтой, там, где тогда собрали городских евреев. Местный любитель выпить, ошивавшийся у магазина, садится с нами в машину и показывает карьер вблизи железной дороги, в самом городке. Идеальное место: крутой обрыв и глубокая яма. На обрыве стоит забор, за ним – огород местного жителя. На этом крутом обрыве тогда стояли литовцы, наши, Леонас и другие. В яме стояли, а потом упали в нее руденские евреи. Памятник есть, рядом с ним лежит венок из искусственных цветов, на котором написано: “Героям Великой Отечественной войны – от коллектива Руденского совхоза”. Кто убил руденских евреев? Любитель выпить говорит, что этого никто в городке не знает. Получив плату, 13 тысяч белорусских рублей – меньше евро, – любитель выпить пытается от нее отказаться, потому что он показывал нам место убийства не из-за денег, а потому что вообще никто это место не посещает.
Едем дальше. Туда, где 14 октября батальон Импулявичюса расстреливал людей, – в Свиловичи. Поскольку в Свиловичах убивали посреди города, в яме рядом с главной улицей, бойцы 3-й роты, по рассказам свидетелей, “смертников расстреливали неохотно и потому от расстрела были отстранены”. Третья рота до тех пор никогда еще не убивала. Ее командир Юозас Усялис – тоже нет. Несмотря на то, что все они были новичками в этом деле, несмотря на то, что расстреливали неохотно, от рук литовцев в Свиловичах, в самом центре городка, 14 октября 1941 года в яму упали от 1000 до 1600 местных жителей.
Одно место для нас особенно важно. Сегодня 28 октября, годовщина убийства евреев в Слуцке. Здесь расстреливал уже весь батальон Импулявичюса – работы было много. Как раз после Слуцка и писал своему начальству ошеломленный жестокостью литовцев гебитскомиссар Карл: “Умоляю исполнить одну мою просьбу – в будущем прошу держать этот батальон как можно дальше от меня”.
Место слуцкого убийства, как и другие белорусские массовые захоронения, найти невозможно – никаких указателей на дорогах нет. Темнеет. На местном рыночке уговариваем торгующую яблоками пенсионерку сесть с нами в машину и поехать на поиски того места в двенадцати километрах от городка, в деревню Селище рядом с березовой рощицей. Едем. Пенсионерка Женя пятьдесят лет назад работала в селищевской библиотеке и каждый год в День победы должна была организованно вести пионеров с венками к памятнику. Она не была там с 1965 года. Но место убийства и памятник Женя находит. За пятьдесят лет здесь мало что изменилось. На единственном возложенном к памятнику пластиковом венке – выцветшая надпись: “Героям-освободителям Великой Отечественной войны”. 27–28 октября 1941 года здесь были убиты 8712 будущих “героев-освободителей”. Не менее 2250 их, по словам историка Альфредаса Рукшенаса, за два дня “убрали” бойцы батальона Антанаса Импулявичюса. Некоторые евреи все же были похоронены заживо, и, как писал гебитскомиссар Карл, они могли выползти из засыпанных могил. Похоже, не выползли. Три тысячи евреев, на венках названных “освободителями”, были сожжены в находящейся рядом силосной яме.
На следующий день после слуцкого убийства бойцы отправились в Клецк, где их ждало еще больше евреев, около пяти тысяч. В Клецке евреев собрали якобы на митинг. Потом загнали в яму, где, согласно более поздним свидетельствам убийц из батальона Импулявичюса, они лежали ничком, один рядом с другим, на телах уже расстрелянных.
Едем в Клецк, там сотрудница краеведческого музея Ольга соглашается показать нам яму. Она сожалеет о том, что в музее нет ничего ни о евреях Клецка, ни об их гибели. Клецкая могила – посреди городка. Кто убивал? Скорее всего, фашисты, говорит Ольга. На пригорке, за оградой – большое, нарядное православное и католическое кладбище. По эту сторону ограды – только глубокая яма с останками пяти тысяч погибших. Две тысячи из них, по словам историков, 30 октября убили прибывшие из Минска литовцы. Наши. По свидетельствам, убивали добровольцы, а если достаточно добровольцев не находилось, военнослужащих назначали расстреливать.
Неужели, думаю, я – первый человек из Литвы, который в Руденск, Свиловичи, Слуцк и к этой яме в Клецке приехал, действительно зная, куда приехал и зачем? Неужели и последний? Ведь, насколько мне известно, даже литовские историки, пишущие о Холокосте, по этим дорогам не проехали. Нет на это средств у нашего государства.
В Минске нас ждет торжественно открытый Александром Лукашенко мемориал Малы Трасцянец. Здесь убиты 206 тысяч евреев – почти втрое больше, чем в Панеряе. Территория мемориала огромна. Много надписей. Нигде не упомянуто, кто погиб. Погибли просто люди. Мимо идет галдящая группа двенадцатилетних школьников. Не могу утерпеть и спрашиваю, что здесь было, что знают они. Мальчики один за другим отвечают: “Здесь фашисты убивали партизан и подпольщиков”. – “Евреев?” – спрашиваю я. “Нет, наших, белорусов”. – “А почему убивали?” – “Были сражения, потом взяли в плен и здесь держали”. – “А убивали только мужчин?” – “Нет, и детей держали. Кормили их свеклой и брали кровь. Учительница сказала”. – “А для чего эта кровь?” – “Для экспериментов”, – уверенно отвечают дети. Потом один поинтересовался, откуда мы, и прямо-таки просиял, услышав, что мы приехали из Литвы. “Круто там у вас?”
В Минском национальном архиве пытаемся найти больше материалов об убийствах, совершенных батальоном Антанаса Импулявичюса. Увы… Архивы КГБ с протоколами допросов в Белоруссии недоступны. В других государственных и региональных архивах – только общие сведения о фашистских палачах и их пособниках, которые убивали ни в чем не повинных советских граждан. Это официальная, старая и неопровержимая версия… Ни дети, ни взрослые в этой стране не знают, что на их земле погибли не мирные граждане вообще, не солдаты-освободители, а сотни тысяч простых евреев. Пятнадцать тысяч из них убили простые молодые литовские парни. Которых ввели в заблуждение. Втянули. Погубили. Когда я читала протоколы допросов этих парней, самым страшным было то, что многие из них даже не знали названий городков и местечек, где убивали, только вспоминали, когда их допрашивали, что был какой-то городок “на холме” или “рядом с железной дорогой”. В белорусских местечках, куда литовцев привозили на несколько часов, евреи жили столетиями, а погибли за несколько секунд. Последнее слово, которое все они услышали, перед тем как умереть, было литовское “Ugnis!” – “Огонь!”
