Часть вторая
Путешествие с врагом

Литовские историки утверждают, что Холокост в литовской провинции – белое пятно, явление, за столько лет почти не исследованное. Жизненная логика подсказывает, что в Литве осталось очень мало людей, своими глазами видевших массовые убийства евреев. Тем, кому в 1941 году было десять лет, теперь уже 85. Тем, кому тогда было 7, теперь 82 года. Про свое личное обязательство, взятое после проекта “Быть евреем” – докапываться до истины не только в архивах и в книгах историков, но и поехать по местам массовых убийств и поговорить с еще живыми свидетелями, я не забыла. Ехать одной? С кем-нибудь? Но ни у кого не найдется на это времени, а нанимать кого-нибудь не на что.

Что остается? Путешествие с врагом? Путешествие в сторону правды… Удастся ли? Согласится ли враг Литвы на такую авантюру, или он и без путешествия знает, что в Литве все были убийцами?

Я написала письмо Эфроиму Зуроффу – предложила проехать через 12 городов и местечек Литвы. Половину из них может выбрать он – штетлы, где жили родители или предки, или города, которые были важнейшими центрами еврейской культуры. Вторую половину выбирала бы я – родные места моих родителей или предков, города, где я жила. Расходы на бензин – пополам.

Ответ пришел сразу же. Это было очень длинное письмо врага Литвы о его связях с Литвой.

С самых юных лет Литва очень много для меня значила. Здесь родился мой дед – зейде, как это называется у евреев, Шмуэль Лейб Зар (в Америке его имя почему-то превратилось в “Самуэль Л. Сар”). Дед очень во многом повлиял на мою жизнь – даже еще до моего рождения. На самом деле это он выбрал мне имя в честь одной из жертв Катастрофы в Литве. Это было решение, которое мистики сочли бы роковым для моей человеческой жизни.

Я все еще храню телеграммы, которые посылали друг другу отец и дед, когда я родился. “Эстер родила мальчика”, – написал мой отец тестю, который в то время занимался помощью пережившим Катастрофу евреям в европейских лагерях для беженцев. И мой зейде сразу же ответил: “Предлагаю имя Эфраим”. Скорее всего, тогда, в августе 1948 года, он уже был уверен, что самый младший из его братьев, Эфраим (один из шести), был убит во время Холокоста в Литве. Так вот, его предложение было принято, и родители вместо предполагавшегося Моше Даниэль назвали меня Эфраим Яков.

Дедушка не только выбрал для меня имя, но и решал вопросы моего образования, предлагая школы, которые я должен был посещать, и интересуясь моими успехами. Никогда не забуду открытку, которую он прислал мне из отпуска в Майами в ответ на мое письмо. В этом письме я хвастался, что чистил снег и заработал деньги. Он написал, что готов заплатить мне столько же, сколько я заработал бы, чистя снег, если я это время проведу за учебой. Он оказал огромное влияние на мою жизнь – еще и потому, что дедушка был одной из главнейших фигур Иешивы-университета в США – важнейшего современного ортодоксального учебного заведения.

Мои родители встретились тоже по замыслу деда. Он выбрал моего отца как одного из наиболее способных студентов, видя в нем и возможного зятя. Моему отцу едва исполнилось 24 года, когда он стал преподавателем. Так что в нашей семье дед был настоящим патриархом и примером для всей мужской части родни.

Мой дед гордился тем, что он литвак. Он был уверен, что литваки необыкновенно умны и талантливы. У него был явный комплекс литвацкого величия. Это сочетание – интеллектуальный анализ со стороны деда и “бубба майсес” (бабушкины сказки) с другой – очень сильно на меня повлияло.

Странно, но тема Холокоста в нашей семье не поднималась, и тот факт, что брат моего деда Эфраим был способным исследователем Талмуда, для нас значил больше, чем трагическая гибель в Литве его самого, его жены Бейлы и сыновей Гирша и Элиягу. Лишь намного позже я узнал подробности их гибели. В то время я уже втянулся в тему Холокоста в Литве и других местах. Новые для меня факты еще больше связали меня с Литвой.

Впервые я прибыл в альте хайм – на родину предков, когда Литва еще входила в состав Советского Союза. Я уже с 1970 года жил в Израиле, и в 1985 году израильское правительство предложило мне поехать в Советский Союз и встретиться там с так называемыми “отказниками”, то есть евреями, которые хотели эмигрировать в Израиль, но советская власть им этого не позволяла. Люди, с которыми нам предстояло встречаться, были сионистами, преподавателями иврита. Организаторы искали людей, которые приехали жить в Израиль из западных стран, еще имели паспорта этих государств и, таким образом, могли поехать в Советский Союз, притворившись туристами. Я выбрал для себя Вильнюс, и мне разрешили поехать туда.

И вот осенью 1985 года я впервые приехал в Вильнюс. Мне очень хотелось съездить в Панеряй, где был убит брат моего деда Эфраим. Я знал, что мне не попасть в Линкменис, поскольку туристы с Запада не могли свободно путешествовать по стране. Однако Панеряй – это все еще Вильнюс. Накануне запланированной нами поездки в Панеряй мы столкнулись с КГБ.

Как в каждом городе СССР, в котором побывали, мы пошли в синагогу – евреям в Советском Союзе не запрещено было ее посещать. Конечно, среди молящихся всегда находился внедренный человек – агент КГБ. Когда мы в тот день пришли на вечернюю молитву, в синагоге были только старики и всего один молодой человек, он-то и вызывался показать нам еврейский Вильнюс.

Мы все вместе свернули с улицы Пилимо, где находилась синагога, на улицу Басанавичюса. Внезапно двое мужчин в гражданской одежде напали на нашего проводника и повалили его на землю. Потом велели нам немедленно вернуться в гостиницу, где на следующее утро нам предстоит разговор. На следующее утро мы спустились в вестибюль гостиницы “Литва” и стали ждать назначенного разговора. Никто так и не появился. Мы отправились в Панеряй – если им понадобится, они все равно нас найдут, где бы мы ни были.

Три десятилетия спустя, летом 2015 года, подав в Литве просьбу, я получил архивную справку КГБ, в которой было написано, что наш разговор в синагоге прослушивался – слушали и информировали КГБ сотрудники милиции. Были ли они в синагоге или слушали из стоявшей поблизости машины – этого мы уже не узнаем…

Двинемся дальше, во времена распада Советского Союза. Удивительная новость: Литва становится независимым государством, и это пробуждает у меня множество надежд. То, чего десятилетиями и представить себе было нельзя, теперь, в новых политических обстоятельствах, скорее всего, станет возможным. Я принялся писать статьи, в которых говорил о том, что свободная Литва должна добросовестно посмотреть на свое кровавое прошлое – на Холокост. “Будем ждать справедливости от Литвы” – эта статья, напечатанная в марте 1990 года в ежедневнике Jerusalem Post, была словно бы стартовым выстрелом для моей многолетней деятельности в Литве.

Первая моя встреча с независимой Литвой состоялась в июне 1991 года при довольно своеобразных обстоятельствах. Литва пригласила большую израильскую делегацию, в том числе и людей, переживших Холокост в Вильнюсе, на открытие нового монумента в Панеряе. На этом монументе уже не будет советских надписей, маскирующих происхождение и жертв (евреев), и палачей (большей частью литовцев). Уже не будет мелких памятников там, где были убиты около ста тысяч человек, из которых семьдесят тысяч – евреи. Однако только во время церемонии открытия этого памятника, под проливным дождем, я начал осознавать, с какими трудностями придется столкнуться евреям при решении связанных с Холокостом вопросов как в Литве, так и в других посткоммунистических государствах. Эти вопросы связаны и с поминовением жертв, и с преследованием убийц, и с документированием истории, и с образованием, и особенно со сложной проблемой реституции.

Главный оратор на этой церемонии, премьер-министр Литвы Гедиминас Вагнорюс, пытался умалить и масштаб трагедии, и роль литовских убийц в уничтожении еврейской общины в Литве. “Мы не должны забывать о том, что эта трагедия произошла не в одно мгновение, но продолжалась самое меньшее три месяца”, – торжественно произнес Гедиминас Вагнорюс, сократив три года убийств до трех месяцев.

Еще того хуже – он попытался охарактеризовать участие местных жителей в массовых убийствах евреев как действия преступной группировки, хотя факты свидетельствуют о том, что с нацистами сотрудничал весь спектр литовского общества – от ксендзов и интеллигентов до криминальных элементов и хулиганов. Так вот, по мнению Вагнорюса, подвиги литовцев, спасавших евреев во время Холокоста, и общие усилия евреев и литовцев по восстановлению независимости Литвы куда важнее для истории, доброго имени страны и совести нации, чем действия преступной группировки.

Таким образом, в самом начале независимости, на самом высочайшем уровне, Холокостом пренебрегли, провозгласив ложную симметрию между небольшим числом тех, кто спасал евреев, и тысячами тех, кто активно участвовал в истреблении практически всей еврейской общины Литвы. Так вот, если кто-то надеялся, что литовцы открыто взглянут на кровавое прошлое страны и действительно попытаются привлечь к ответственности нацистских преступников, то, слушая Вагнорюса, он должен был понять, что его надежды рушатся.

После церемонии в Панеряе мне удалось добраться до местечка Линкменис – штетла, где родились мой дед и пять его братьев. Мой дед Элиягу совсем молодым утонул в озере, и вдова, моя бабушка (буббе) осталась одна с шестью сыновьями. Это была очень волнующая поездка, прежде всего потому, что в местечке не осталось никаких признаков, свидетельствующих о том, что целыми десятилетиями, а может, и столетиями здесь жили евреи. Путь на землю моих предков был открыт и достижим, но никто там уже не помнил прошлого моей семьи.

Это я пишу теперь, когда после того посещения Литвы прошла четверть века, когда страна вновь обрела независимость и получила возможность впервые в своей истории взять на себя ответственность за свое прошлое. Я стремлюсь к этому все двадцать пять лет своего общения с Литвой, общения со страной, в которой родились и выросли мои предки и с маминой стороны, и со стороны отца. Четверть века я стремлюсь к тому, чтобы память жертв почитали, привлекая к ответственности убийц, чтобы историческая правда об участии литовцев в Холокосте была раскрыта и стала известна и в Литве, и за ее пределами. Мне было очевидно, что эта задача – не из легких и что мои старания в Литве оценены не будут. Однако мне казалось, что, выполняя эту миссию, я не должен стремиться ни к компромиссам, ни к популярности. Враждебное отношение литовцев ко мне и к тому, что я делал, было ценой, которую мне придется заплатить, и я об этом знал.

Теперь, двадцать пять лет спустя, я не жалею о том, что выбрал этот путь, но признаюсь, что недооценивал все те трудности, с которыми пришлось столкнуться. Я не мог себе представить, что спустя четверть века Литва еще больше отдалится от правды и станет, будто слово Божие, распространять по миру искаженные факты о Холокосте и двойную теорию геноцида. Согласно этой теории, геноцид, осуществленный Сталиным, и Холокост равнозначны. Все равно я не думаю, что моя борьба за правду окончена, и уверен, что ложь, распространяемая властью и организациями, которые она финансирует, не будет всемогущей. Однако “победы”, наверное, удастся добиться лишь в отдаленном будущем, когда историки Литвы и другие известные люди бросят вызов рассказу, впервые сфабрикованному после начала независимости. А я могу утешать себя хотя бы тем, что не предал жертв Холокоста в Литве и не принизил их память.

Человек, вдохновивший меня выбрать такой жизненный путь и упорно по нему идти, – это прославленный охотник за нацистами Симон Визенталь, чьим именем назван наш центр. Когда его спросили, почему он после окончания войны отказался от карьеры архитектора и стал охотиться за нацистами, Симон ответил: “Я не религиозен, но верю, что существует не только этот мир. Я уверен, что после смерти мы все попадем на небо и встретимся там с жертвами Холокоста. Они сразу скажут нам: «Вам повезло, вы выжили, вы сберегли свою жизнь и сохранили много ее даров. Как вы распорядились этими дарами? Что сделали со своей жизнью?» Некоторые из нас ответят: «я стал бизнесменом», другие – «я стал юристом», третьи – «я стал учителем». Я хочу ответить им так: «Я не забыл вас».”

Это путешествие с врагом – важная часть книги “Свои”, и вместе с тем своеобразное примирение, а может, даже и прощание с Литвой, передающее факел памяти о Катастрофе литовцам, в том числе – и автору книги Руте Ванагайте, которой хватило смелости признаться, что и ее родственники участвовали в Холокосте. “Свои” – это попытка открыто сказать, что убийства местных и привезенных из других стран евреев были трагедией Литвы, и эта трагедия будет бросать тень на прекрасную страну до тех пор, пока ее не осознают и не признают. Только тогда, когда вы, литовцы, поймете, что мой народ, убитые евреи, хоть они и были другой веры, с другими традициями, вели другой образ жизни, тоже были своими для вас, – только тогда в вашей стране начнется настоящий процесс исцеления. Я на это надеюсь и об этом молюсь.

Итак, Эфраим Зурофф прибывает в Литву – путешествие с врагом состоится. Идеей заинтересовался один из телеканалов, они предлагали себя в попутчики, но я с этим замыслом не согласилась – была уверена, что камеры и микрофоны принесут вред нашей книге: люди в Литве попросту испугаются.

Однако перед тем как начать планировать путешествие, нам надо было поговорить и кое-что выяснить. Так что первый не очень дружеский разговор состоялся сразу после приезда Эфраима Зуроффа.

Рута: Многие мои знакомые, узнав о том, что я задумала “Путешествие с врагом”, меня предостерегали. Говорили, что вы – человек агрессивный и опасный, и лучше с вами не связываться. Первое, что средства массовой информации и люди говорят о вас: Зурофф ненавидит Литву. Он не успокоится, пока на Земле будет жить хотя бы один литовец. Это и правда так?

Эфраим: Да, в мире действительно есть пережившие Катастрофу люди, чьи близкие погибли от рук литовцев. Некоторые из них думают: если бы на Литву упала атомная бомба, этого было бы еще недостаточно. Есть и другие люди, такие, как я, которые убеждены, что преступники должны ответить за свои преступления, но их детей и внуков обвинять нельзя. С тех самых пор, как я начал свою деятельность в Литве, я всегда говорил, что не испытываю ни малейшей ненависти к странам Балтии. Напротив, то, чего я добиваюсь, со временем будет для Литвы очень полезно. Ваша страна должна оглянуться на свое прошлое, добросовестно оценить то, что произошло во время Катастрофы. И тогда она встанет вровень с другими демократическими странами Запада. Вы должны это сделать. Сделать не для меня или для какой-нибудь еврейской организации, чтобы нам угодить. Вы должны это сделать ради самих себя.

Рута: Спрошу вас по-другому: вы можете сказать про Литву что-нибудь хорошее?

Эфраим: Я бы сказал две вещи. В глазах евреев Литва – главнейшая из стран Балтии. В начале нацистской оккупации в Литве жили двести двадцать тысяч евреев, в Латвии их было семьдесят тысяч, в Эстонии – всего тысяча. Второе – литовская природа необыкновенно красива. Моя проблема в том, что я, когда вижу ваши леса, говорю себе: увы, в этих прекрасных лесах несколько сотен мест массовых убийств. Эти убийства резко противопоставлены красоте литовской природы. И еще одна вещь, которую я должен признать: я стараюсь не реагировать на Холокост слишком эмоционально, однако я старею и все больше думаю про брата моего деда, Эфраима, и его семью, убитых в вашей стране. Их убили ваши.

Рута: Вы любите свой народ. Я люблю свой. Ну хорошо, представители моего народа убили людей из вашего народа. Так что я понимаю, что вы не считаете наших людей людьми – ни убийц, ни тех, кто равнодушно наблюдал за убийствами. Мы враги, и это неизбежно. Вы – представитель жертв, я, хотя бы в ваших глазах, представляю нацию палачей. Если я отправляюсь в путешествие с врагом, то в первую очередь для того, чтобы понять, что случилось с моими людьми, с литовцами, которые убивали. Почему они это делали? Ведь они не были ни роботами, ни извергами… Что расскажут мне об этом их соседи, еще оставшиеся в живых? Хочу понять, что случилось с моим народом и, если однажды это уже случилось, может ли случиться снова?

Эфраим: Мне неприятно вам такое говорить, но это может случиться снова. Потому что один раз уже случилось. Если бы в 1930 году кто-нибудь начал предсказывать, что тысячи литовцев станут убивать своих соседей, этого человека заперли бы в сумасшедший дом. Но как раз это и произошло. Я вот что хочу сказать: мой многолетний опыт показывает, что 99,99 процентов тех, кто участвовал в Холокосте, были нормальными людьми. Они не участвовали в преступной деятельности ни до Катастрофы, ни позже. У них были семьи, они жили нормальной жизнью.

Рута: Один из нацистов во время Нюрнбергского процесса отрицал, что он преступник. Он сказал, что в полицейской школе давали определение преступления. Преступление должно включать в себя четыре компонента: это субъект, объект, намерение и действие. Поскольку он, подсудимый, убивать не намеревался, то не было и преступления. Так и те молодые литовцы, которые вступали в батальоны самообороны, чтобы служить своей родине, не намеревались убивать евреев. Их просто приводили или привозили на предназначенное для этого место и приказывали охранять евреев, конвоировать их или… да, расстреливать. Шаг за шагом их втягивали в убийства. Попавший в такую ситуацию человек оказывается под огромным давлением, и требуется невероятно много сил, чтобы отказаться делать то, что велено, и что делают все. Ты ведь не в саду у тетушки, ты в армии.

Эфраим: Прежде всего, нам всем известно, что можно было отказаться стрелять. Так говорил не один преступник во время допроса. Можно было не принимать участия в том, чтобы изолировать евреев или вести их на место расстрела. Сколько литовских мужчин воспользовалось этой возможностью? Сколько представителей власти отказалось помогать нацистам организовывать изоляцию и убийство евреев? К сожалению, большинство делало то, чего от них ожидала власть. То есть – участвовало в массовых убийствах или создавало условия для того, чтобы эти убийства совершались.

Рута: Но вы прекрасно знаете, как велика сила инерции. Идешь в армию. Получаешь оружие. Соглашаешься охранять территорию или собранных на ней людей. Охранять от чего? Или для чего? Ты ведь не знаешь… Если уж начал, обратной дороги нет.

Эфраим: Вот почему международное право признает личную криминальную ответственность. Никто не говорит, что эти юноши – преступники того же уровня, что Антанас Импулявичюс. Никто не говорит, что они руководили убийствами. Однако они стреляли. Они совершили преступление. Холокост никогда не достиг бы такого масштаба, если бы те люди этого не делали. Они должны взять на себя вину.

Рута: Я не могу не испытывать жалости к этим юношам, которых ввели в заблуждение…

Эфраим: Ваша жалость просто неадекватна. Если бы убийство было однократным действием, то, что человека ввели в заблуждение, было бы сильным аргументом. Но убийства совершались одно за другим. Скажем, люди Импулявичюса или бойцы Особого отряда – они-то прекрасно знали, что делают, и все равно это делали.

Рута: Власть независимой Литвы вроде бы и побуждала их это делать, поощряла, командиры им приказывали, Церковь молчала, все остальные в отряде это делали и, в конце концов, Бог допускал, чтобы это совершалось – что тут может поделать человек? Поймите меня правильно – это они так думали, а не я. Будем реалистами: большинство этих людей образования не получило, половина из них были неграмотными или едва умели читать. Они не слишком задумывались о нравственных ценностях. Некоторые из них – просто недалекие деревенские парни…

Эфраим: Пойдите к людям, чьи близкие были убиты во время Холокоста, и скажите им: “Извините, но, знаете ли, наши, которые это сделали, были не очень образованными”. Убедительно ли это звучит?

Рута: Нет. Но я все равно думаю о роли Церкви, важнейшего нравственного авторитета в тогдашней Литве. Или, проще говоря, о роли Бога. Невероятная, даже абсурдная мысль, но то, что большинство убийц были верующими, ходили в церковь, исповедовались, позволяло им чувствовать себя менее ответственными за то, что они делали. “Почему Бог допускает такие ужасы?” – сказал один убийца из батальона Импулявичюса. Если Бог это допускает, что может поделать ничтожный человек?

Эфраим: Все равно мы должны требовать, чтобы каждый человек сознавал: то, что он делает – самое страшное преступление, какое только можно вообразить. С каких пор необразованность или глупость избавляет от ответственности? Мы говорим не о каком-нибудь неудачнике, один раз нечаянно нажавшем на спусковой крючок и убившем одного человека. Мы говорим об убийствах тысяч людей – мужчин, женщин, детей, стариков и больных. Человек должен быть совершенным аутистом, чтобы делать это, не сознавая, что делает. В таком случае в Литве действительно было два рода преступников. В маленьких городках были люди, которые стреляли один или два раза. Но есть и такие, которые служили в Особом отряде, в летучем отряде Хаманна или в батальоне Антанаса Импулявичюса, которые убивали целыми часами, месяц за месяцем, год за годом.

Рута: Я думаю и об этих людях. Некоторые из них говорили, что стрелять трудно только в первый раз, а потом тупеешь, стреляешь автоматически и ничего уже не чувствуешь. Ведь те, кто стрелял, даже не видели лиц тех, кого убивали, жертв ставили спинами к ним на расстоянии десяти метров или укладывали в ямы ничком…

Эфраим: Вы словно пытаетесь любой ценой их оправдать или уменьшить их вину. Не хочу говорить о трагедии своей семьи, но думаю об Эфраиме, брате моего деда, ни в чем не повинном, чудесном, талантливом человеке, о его маленьких детях. Кем они могли бы стать? Сколько чудесных людей потеряли мы, потеряли вы – сколько они могли бы дать вашему государству?

Рута: Понятно, я думаю как литовка. Но я думаю и о том, что кто-то из тех почти неграмотных, запутавшихся, нетрезвых деревенских парней, может, быть, расстрелял какого-то будущего ученого, который нашел бы лекарство от рака и спас бы сестру этого парня… Но он нажал на спусковой крючок, а потом хватил еще водки.

Эфраим: Превосходно подмечено. Но так думает человек, которому не хочется признавать вину своих.

Рута: Я не могу принять всех обвинений, которые вы обрушиваете на головы моих соотечественников. Я раскрыла присланную вами книгу, свидетельства евреев из литовской провинции, – и меня едва не стошнило. На каждой странице ужасающие обвинения, обвиняют всех литовцев: литовцы грабили, насиловали, пытали, расстреливали, разбивали детям головы… Нигде не сказано, что это были бойцы батальонов или полицейские, просто литовцы. Книга пронизана ненавистью ко всему моему народу. Я бы хотела, чтобы во время этого путешествия с врагом и вы попытались бы понять, что бывают разные люди, разные судьбы, не одни только убийцы, равнодушные или спасители. Я и сама хочу увидеть более полную картину – это ведь мои люди, это история моей родины.

Эфраим: Послушайте, так ведь большинство литовцев и составляли равнодушные – не убийцы и не праведники. Совершенно очевидно, что вы своими аргументами стараетесь хотя бы отчасти оправдать убийц.

Рута: Нет, точно нет.

Эфраим: Вы в этом уверены?

Рута: Нет, не вполне.

Эфраим: Хорошо, что вы хотя бы честно это признаете. Но все равно стараетесь смягчить удар. Стараетесь, чтобы литовцам было легче примириться со своим прошлым. Но если вы хотите примириться с прошлым, вы должны принять его таким, каким оно было, а не приукрашенную, продезинфицированную его версию. Принять факты такими, какими они были. Это ваш долг перед собой, перед своей страной. Не передо мной. Я здесь не живу. Я поеду домой. И моя страна этого не делала.

Рута: Я знаю, почему вы ненавидите Литву. Потому что она вас отвергла. Вы приехали к нам в 1991 году, мы тогда только что завоевали независимость. И сюда вы приехали для того, чтобы сказать нам: вы убийцы. Вы приехали, чтобы испортить свадебный пир, испортить наш праздник. Вы должны были начать медленно и осторожно, издалека, шаг за шагом. Дать нам больше времени.

Эфраим: Как вы думаете, сколько времени должна была продолжаться эта свадьба?

Рута: Ммм… Может, лет двадцать. Может, десять. А потом пришло бы время похмелья. И это время уже пришло. Все немного затянулось, мы не сразу поняли, что веселая свадьба еще совсем не означает счастливого брака… И еще одна ваша ошибка. Вы взваливаете на нас слишком большой груз вины. Нам невероятно трудно признать, что мы, литовцы, сотрудничали с нацистами. Если бы это было единственное ваше обвинение, мы бы, может, и сказали: хорошо, может быть, мы посмотрим, поисследуем, как там было на самом деле. Но вы яростно нападали на нас, говоря, что мы начали убивать евреев задолго до появления нацистов. Это уж было слишком. И еще одна ваша ошибка. Вы приехали и попытались прикончить наших стариков – бывших преступников Казиса Гимжаускаса и Александра Лилейкиса, депортированных из США. Стариков, которым тогда уже было под девяносто…

Эфраим: Потому что они прикончили брата моего деда и его семью.

Рута: Но если вы прикончите брата моего деда, это не вернет к жизни брата вашего деда. Те два старика, которых вы старались дотащить до суда, были совсем дряхлыми. Лилейкис жил в Вильнюсе в соседнем доме, на улице Театро. Я несколько раз встречала его на улице. Выглядел жалко. Какой уж там суд… Вся Литва видела этих стариков по телевизору. Мы, литовцы, католики, глядя на разъяренного Зуроффа и на этих стариков, думали: ехал бы этот Зурофф туда, откуда приехал. Если эти старики и правда виновны, они попадут в ад, и очень скоро. Пусть Бог их судит, людям уже слишком поздно что-то делать.

Эфраим: Вы ничего и не делали. И не пытались. Пятнадцать военных преступников были депортированы и прибыли в Литву. Ни один не был осужден… Это очень плохое известие для всего мира. Если никто не был осужден, значит, и преступления не было. Евреи все выдумали, правда?

Рута: Почему вы всю свою энергию сосредоточили на преследовании двух стариков? Почему вы никогда не искали человека, который считается в Литве худшим из военных преступников? Я говорю о начальнике полиции Витаутасе Рейвитисе, по чьему приказу по всей Литве начали собирать евреев. Собирать для уничтожения. После войны Рейвитис эмигрировал в Шотландию, потом уехал в Америку и в 1988 году мирно скончался в Чикаго.

Эфраим: А вы знаете, когда я начал этим заниматься – охотиться за литовскими нацистскими преступниками? В 1991 году. Если Рейвитис умер в 1988-м, этим, наверное, объясняется, почему я его не искал. Но почему его не искали американцы? Это невероятно. Я шокирован. Не знал, что он жил в Америке. Все эти годы я делал все, что мог, чтобы найти военных преступников и добиться, чтобы их судили. Но я был один. Ни одно государство не ждало меня с распростертыми объятиями, готовое судить своих граждан, поскольку этого требует Зурофф. Кроме того, я всегда говорил, что прекрасно понимаю, как трудно Литве признать свою вину. Прошло пятьдесят лет, пока Франция признала свою вину. У Германии не было другого выбора. Но ради вашего собственного блага, ради блага ваших детей вы должны честно посмотреть прошлому в глаза. Чем скорее вы это сделаете, тем скорее заживет огромная рана Литвы.

Рута: Если Франция признала свою вину только через пятьдесят лет, так и Литве потребуется столько же.

Эфраим: Нет, Литве потребуется девяносто лет, потому что ваши преступления больше, а способность разделываться с проблемами слабее. Французы собрали своих евреев и отправили их за границу, чтобы там их убили. Убивали не они. В Литве евреев убивали сами литовцы. Ваши.

Рута: Наши, бедняги наши.

Эфраим: Можете рыдать до самого Судного дня, но факт остается фактом. Вы должны взглянуть правде в глаза. Вы, не я. Знаете, почему литовцы меня ненавидят? Потому что они знают, что я прав.

Рута: Так предоставьте мне убедиться в том, правы вы или нет. Предоставьте мне взглянуть правде в глаза. Сделаем это вместе. Отправимся в путешествие по Литве и посмотрим, что мы услышим от людей, которые помнят. Что мы увидим. Отправимся в путешествие с врагом. Бензин пополам. И еще. Я надеюсь, что мы не будем все время ссориться и путешествие не обернется кошмаром.

Эфраим: Хорошо. Пусть это будет путешествие с врагом, но без драк.