Несмотря на уход союзников, полковник Джонстон решил начать кампанию. Сначала мы пошли к Ред-Ривер, но оказавшись у ее истоков, мы повернули к верховьям Фальс-Уашиты и занялись охотой на диких лошадей, которая закончилась захватом множества прекрасных пони — именно таких, которые нам больше всего были нужны, ведь многие из наших собственных животных не были готовы к кампании. Нашу охоту, все же нельзя было назвать совершенно идеальной, поскольку после того, как мы занялись стадом, появились индейцы, и в связи с этим у нас возникли некоторые трудности.

Мы видели, как по прерии на полной скорости скачут дикари, но они не видели нас, а потом, выяснив, что их немного, мы спрятались за холмом, и стали прямо перед лошадьми, а после того, как стадо прошло дальше, мы бросились между ним и их преследователями. На первый взгляд нам показалось, что индейцы развернулись и ушли.

Для себя я заарканил прекрасную рыжую чалую кобылу с покрытым черными пятнышками белым крупом, но она — такая крупная и сильная — резко рванулась и унеслась прочь, унося с собой большую часть моего лассо. Мне нет надобности повторять здесь те слова, которые я в тот момент использовал, достаточно сказать, настроение мое тогда было не самым хорошим, и я боюсь, что употребил не сколько изящные, а скорее более крепкие выражения.

Мы много дичи нашли у Антелоп-Хиллс, Саут Канейдиан-Ривер и Пэн-Хэндл-оф-Техас, но после Канейдиан мы не видели никаких других диких животных, кроме бизонов. Их многочисленность свидетельствовала о том, что предсказания дружественного вождя не слишком правдивы. До сих пор у нас все шло хорошо, мы ни разу не испытали недостатка в воде, хотя иногда она была не лучшего качества и, таким образом, мы бодро продвигались вперед, следуя вдоль тропы Марси до знаменитой линии 36°30′, которая является северной границей штата Техас. Мы пересекли Канейдиан, и дошли до красивого, искрящегося чистой водой ручья. Бизоны были повсюду, и мы решили устроить охоту. Мы разделились на шесть или восемь отрядов и начали преследование. Спустя несколько часов вся окружавшая нас земля была усеяна мертвыми и умирающими животными.

Слегка утомившись от охоты, мы приступили к сохранению отборных частей бизоньего мяса — горбов для бифштекса, лопаточного мяса и филе — мы привязали их к нашим седлам и доставили в лагерь. Затем мы натянули веревки, нарезали наше мясо длинными тонкими полосками и подвесили его для просушки. Таким повсеместно известным способом охотники и индейцы сохраняют бизонье мясо — без всякой соли. Целый день оно висит на солнцепеке, а вечером, прежде чем падет роса, снимается и укладывается в мешки для хранения пищи. Спустя три или четыре дня из него уходит влага, а еще через несколько дней его уже можно есть.

От Свит-Уотер-Крик мы перешли к Норт-Канейдиан — реке, которая, по-моему, уже давно не дает покоя географам. Одни утверждают, что ее длина составляет 60 миль, а по мнению других, она намного короче. Свой путь она начинает в Пэн-Хэндл, на 23-м градусе долготы от Вашингтона. Она не очень широкая, чистая, кроме тополей, других растущих на ее берегах деревьев мы не встречали. Чем ближе к ней мы подходили, тем меньше трофеев приносили с охоты, когда мы перешли через нее, все следы диких животных попросту исчезли. В течение многих дней мы не видели ни ворон, ни даже хотя бы одной из тех маленьких коричневых птиц, которых так много в прериях.

Мы намеревались отправиться от Норт-Канейдиан к Сальт-Форк-Арканзас, но ошиблись в своих расчетах и вышли к Ред-Форк. Это был долгий и утомительный марш, все мы сильно страдали от жажды, а многие из нас и от голода. У Ред-Форк мы поровну поделили наши запасы и затем двинулись к Хард-Вуд-Крик, взяв курс непосредственно на Санта-Фе. Во время этого марша мы сильно страдали от голода. Река, у которой мы находились, является известным местом отдыха кайова, но они покинули ее и отправились на охоту в богатые дичью места. По обоим ее берегам можно было видеть множество свидетельств того, что еще недавно они — и очень большим числом — были здесь и стояли лагерем. Это очень необычная река — 8-ми футов в ширину и чистым дном у своего устья, но в то же время, в 3-х милях выше — 14-ти футов в ширину, прозрачная, быстрая и полноводная, а еще 3-мя милями ближе к истоку, такой же ширины и глубиной в 2 фута, а потом, на протяжении 5-ти дней марша вверх по течению, около 30-ти ярдов в ширину и, по крайней мере, 20-ти футов глубиной. Мы потратили на этот марш еще один день, но сказать, стала ли она еще больше, я не могу сказать.

У Хард-Вуд-Крик наша провизия полностью закончилась, а что касается роты капитана Фицхью, то ей нечего было есть еще за два дня до нашего прибытия к Ред-Форк-оф-Арканзас. По пути к Санта-Фе, в течение нескольких дней, мы видели столько свидетельств присутствия здесь индейцев, что после должного обсуждения офицеры решили вернуться в Форт-Белнап. Шансы вновь увидеть наш дом выглядели довольно жалко, если учесть, что нам предстояло преодолеть 400 миль, идя по тем местам, где, как мы знали, совершенно не было дичи, и я полагаю, здравомыслящий читатель вряд ли будет утверждать, что впереди нас ждало только хорошее.

От Хард-Вуд-Крик мы перешли к Мескиту — одному из притоков Саут-Канейдиан, там мы почувствовали себя в большей безопасности, поскольку следов пребывания здесь дикарей нашлось очень немного и все они были оставлены ими довольно давно. Мы стали лагерем в большой роще красивых молодых тополей, недалеко от 30-ти футового мыса, один из каменных уступов которого, настолько далеко отдалился от основной его массы, что образовал нечто вроде полупещеры. Под ним мы нашли скелеты человека и огромного медведя — возможно, гризли. Кости рук и ребра этого мужчины были искрошены на мелкие куски, и в то же время, рядом валялись обломки винтовки, куски ее изуродованного дула и большой нож — «Арканзасская зубочистка». Судя по расположению костей, человек стоял на земле и стрелял в стоящего на скальном выступе медведя, но хищник, хотя и смертельно раненый, прыгнул вниз, и после отчаянной борьбы убил охотника. Как долго они тут лежали — загадка, но одно несомненно — вполне возможно, что и несколько лет. Ни на винтовке, ни на ноже имени не было, да и вообще не имелось ничего такого, что помогло бы выяснить, кем был этот неудачливый охотник, но после тщательного изучения костей хирург объявил, что они принадлежали белому человеку.

Во время марша по берегу этой реки одного из наших мулов укусила громадная змея, и никто из нас не знал, что в таких случаях следует делать. Но уже в лагере шауни Джек осмотрел рану, а потом землю вокруг себя. Вскоре он нашел нужное ему растение, достал свой нож и выкопал его — ему нужен был его корень. Корень этого растения удлиненный, своей формой и размером несколько похож на клубень сладкого картофеля. Джек тут же откусил от него кусочек и жевал до тех пор, пока не сделал его очень мягким, после чего вложил его в рану — очень тяжелую — каждый зуб рептилии пропорол в коже мула пятидюймовые борозды, и одной ночи влияния замечательной живительной силы этого корня оказалось вполне достаточно, чтобы животное поправилось и снова стало таким же, как и прежде.

Мы голодали и постоянно искали что-нибудь такое, что могло удовлетворить наши желудки, но до самой Саут Канейдиан — Ривер — в том месте, где в нее вливается Мескит, ничего съедобного нам на глаза не попадалось. А вот там мы вышли к гряде покрытых зарослями дикого винограда песчаных холмов, — и никакой другой растительности, даже травы — молодых, пышных и обильно усыпанных плодами — я никогда раньше такого не видел. Воистину, Бог послал его нам, даже дети Израиля не ели манны так страстно и жадно, как мы этот виноград, потом, после насыщения, мы взяли с собой столько, сколько его могло вместиться в наши сумки и походные котелки. Как эти виноградные лозы смогли там взрасти — большая тайна, а если учесть, какая там была земля — над ответом, почему их плоды были такими крупными и сочными, я бьюсь до сих пор.

Перейдя на южный берег Канейдиан, мы перешли через Драй-Ривер, которая, как, оказалось, была единственным источником воды в этих местах. На берегах этой реки мы обнаружили небольшую рощу мескита и каркаса. Некоторые наши люди так оголодали, что и в самом деле пожирали сухие плоды мескита — такие же жесткие в это время года, как и плоды гикори — с жадностью. Ну, и я тоже был в их числе. От Драй-Ривер мы пошли к речушке под названием Уайт-Фиш-Крик, чего я никак не ожидал, поскольку я не уверен, что в ее водах хоть когда-нибудь плескалась рыба — если в ней и вправду когда-то была вода. В то время, по крайней мере, он была совершенно сухой и дно ее покрывал слой мелкого и белого песка.

На берегах этой реки мы нашли ягоды каркаса и ягоды Читема — рейнджеры щедро угостились ими, но последние были непригодны в пищу, поэтому многие из них чувствовали себя очень неважно. Двигаясь по равнине, мы иногда натыкались на небольшие опунциевые рощи, и в такие дни мы питались исключительно ими, но когда их не было, нам приходилось голодать. Продолжая свой путь вдоль Уайт-Фиш-Крик, мы, наконец, дошли до Прейри-Дог-Форк-оф-Ред-Ривер.

Все время нашего марша вдоль реки я находился на крайнем правом фланге, а мой товарищ — Джон Сосье — индеец-чероки — на левом. Очень часто в течение дня я замечал наблюдавших за нами дикарей, и уведомлял об этом полковника через своего друга-чероки, а когда мы расположились лагерем на ночь, я сам лично еще раз сообщил этому офицеру обо всем, что я видел днем, а также о своих подозрениях, что, возможно, я видел и лагерь индейцев, хотя твердо уверен в этом не был. Полковник не поверил мне, и сказал, что в 50-ти милях от нас нет ни одного дикаря. Тем не менее, я настаивал на своем и предложил ему подготовиться к битве — этой или следующей ночью, но он предложил мне поспорить на что угодно, что между Уайт-Фиш-Крик и Белнапом мы не встретим индейцев, и на том наши пререкания закончились.

К этому времени мужчины наши люди вообще потеряли всякий интерес ко всему, кроме поиска съестного и полностью игнорировали все обычные для любой кампании правила поведения. Если бы в один прекрасный день, даже не очень большой отряд индейцев напал на нас, мы бы наверняка погибли, и поэтому нам очень повезло, что они не знали нашего фактического состояния. Тем вечером мы расположились лагерем на северном берегу реки, а напротив нас, на противоположном берегу, находился мыс — высотой не менее 60-ти футов, и довольно ярко поблескивающий, словно кусок слюды. Я взял бинокль и пошел к этому мысу, чтобы осмотреть эту песчаную страну, и особенно западное направление, поскольку мне казалось, что именно там я видел упомянутый мною в докладе полковнику индейский лагерь. Это была долгая и утомительная прогулка, и примерно на полпути к вершине холма я вышел на плоский его уступ, на котором обнаружил около пяти сотен маленьких шалашей — жилищ очень большого отряда воинов. Они были построены настолько недавно, что листья на ветках еще не засохли, в самом деле, их свежесть подтверждала, что эти ветки были срезаны тем же днем. Такая находка побудила меня отправиться на поиски этих бродяг, но я никого из них не встретил.

На вершине мыса я оказался как раз в тот момент, когда солнце начало уходить за горизонт, и там я имел прекрасную возможность хорошо рассмотреть окрестности. Прощальные лучи закатного солнца великолепно освещали землю там, где, как я полагал, были индейцы, а с помощью стекол моего бинокля я мог прекрасно и четко рассмотреть всю раскинувшуюся перед моим взором деревню. Рядом с ней, на равнине, паслось множество коров, лошадей и овец.

Она находилась у подножия горы и была очень большой — точно можно утверждать, что число ее обитателей — мужчин, женщин и детей составляло более 1500 человек. Это открытие мало чем могло смягчить суровость нашего отчаянного положения, и, поспешив назад, я сообщил о том, что видел, полковнику, у которого теперь больше не имелось причин для сомнений в том, что дикари совсем недалеко от нас. Согласно его приказам, мы сделали все возможное, чтобы как можно сильнее обезопасить себя, а потом легли спать, хотя и в полной уверенности, что на нас нападут до рассвета. К счастью, нас никто не обеспокоил, и, поскольку мы ничего не ели, а, следовательно, и не готовили, с первыми лучами солнца мы снялись с места и прошли вдоль русла реки около 12-ти миль и нашли родник чистой и свежей воды, у которого мы решили сами отдохнуть, и позволить нашим лошадям сделать то же самое. Вечером мы убили старого бизона — дряхлого и с трудом передвигавшего ноги — он стал нашей первой охотничьей добычей за последнюю неделю. Изнуренные и измученные, мы наслаждались жестким и невкусным мясом этого старика как изысканным деликатесом, а потом, после долгожданной трапезы, совершенно удовлетворенные улеглись спать. Между голодным человеком и человеком с полным желудком нет ничего общего. Мы выставили часовых, но чего же они желали теперь, когда внутри них было много мяса и вкусной, свежей воды? Чего они теперь хотели больше всего? Только одного — уснуть, и… они уснули.

Большая часть ночи прошла спокойно, но примерно за два часа до рассвета и как раз перед тем, как ушла луна, Пит Росс был разбужен грохотом конских копыт. Росс вскочил на ноги и разбудил своих людей, очень вовремя для первого выстрела. Что касается других рот — их офицерам не пришлось тратить время на их побудку — дикий и пронзительный боевой клич звенел в их ушах, каждый солдат мгновенно положил руку на свою верную винтовку. Это был не крик — это был боевой клич диких команчей, и как только затихли последние отголоски его эха, как большой отряд воинов испугал и рассеял в разные стороны наших лошадей, хладнокровие рейнджеров обратило их в бегство. Около двадцати человек, непрерывно стреляя, вломились в их ряды и спасли около половины общего числа наших животных.

Овладевшие частью наших лошадей дикари с триумфом отошли. Капитан Фицхью тотчас приказал своим людям оседлать лошадей и догнать их, но он не успел — еще один отряд команчей, издавая адские вопли, атаковал нас, но обнаружив, что мы готовы к отпору, сразу же покинули пределы досягаемости наших винтовок. Но до самого утра они так шумели, что спать мы уже не могли, и с оружием в руках мы бодрствовали до первых лучей солнца — к этому времени около нас не было уже ни одного дикаря.

В первой группе нападавших насчитывалось около 60-ти человек — все на прекрасных и крупных американских лошадях, а второй отряд — в основном на пони. Они были вооружены винтовками, луками, копьями и револьверами, которые они использовали совершенно бессистемно — некоторые из них стреляли из луков, хотя в то же время, на их запястьях болтались привязанные к ним их шестизарядные. Одежды на индейцах практически не было совсем — одни были только в набедренных повязках, а другие — в узких охотничьих штанах, но, тем не менее, все — в головных уборах и мокасинах. Некоторые из них были одеты полностью. Команчи — в бизоньих скальпах, а большинство из тех, кто в панике бежал от нас — в перьевых уборах кайовы — некоторые из них стали нашими трофеями. Они очень красивы — их изготавливают из длинных и белых, похожих на лебединые, перья, их кончики окрашены в красный, желтый и черный цвета. Стержень пера пришивается к плотно прилегающей к голове шапочке из оленьей кожи, и расположены так близко друг к другу, что, после водружения на голову, оттопыривающиеся во все стороны перья придают его владельцу невероятно отвратительный вид. Бизоний скальп носится вместе с рогами, они располагаются в верхней части головы и так хорошо очищены, что почти ничего не весят. Та часть морды бизона, что находится ниже глаз, отрезается, а вот шея и горб свисают по спине, так что она вся прикрыта мехом, а иногда он дополнительно украшается орнаментом из бисера. Лица дикарей разрисованы самым безобразным образом — основные цвета — черный, красный, желтый и белый.

Часть боя велась врукопашную, и дикарям удалось захватить семерых наших людей и унести с собой всех своих убитых и раненых, так что нам не удалось точно установить их потери, хотя они, должно быть, были серьезными, несмотря на то, что бой происходил ночью, да еще при низкой луне. Судя по всему, всего было около семисот индейцев, и, скорее всего, это число скорее занижено, чем завышено.

Наши потери в этом бою — 7 человек, 46 лошадей и 7 мулов. В темноте гнаться за дикарями не имело смысла — ведь после ее окончания мародеры были уже далеко, и задолго до того момента, когда мы могли бы догнать их, мы были уверены, что их полчища наверняка окружат и уничтожат всех нас. Тем не менее, полковник провел разведку местности в радиусе примерно 10-ти миль, но не узнал ничего нового, за исключением того, что техасских рейнджеров в этих местах ждут большие неприятности.

Мы немедленно уничтожили все наши вещи и кухонные принадлежности — все, что нам было необходимо для сохранения жизни, и сразу же отправились в Белнап. Палатки, седла, чересседельные сумки, все, что горит, полетело в огонь, котелки, тарелки, сковородки и топоры сломаны и погребены в зыбучих песках. Поскольку многие из наших людей остались без лошадей, нам пришлось как-то приспосабливаться к вновь сложившимся обстоятельствам. Марш начали пешие, затем пошли верховые, и вот таким образом мы преодолели огромную равнину, которая просто кишела луговыми собачками. Некоторых из них мы убили и съели, но поскольку боеприпасы наши практически закончились, мы стреляли только тогда, когда это было действительно необходимо.

Воды не было, мы изнемогали от жажды. Вся эта равнина, по сути, являлась огромной бесплодной пустыней, и чтобы одолеть ее нам требовалось пройти не менее ста миль. Страдания людей достигли таких размеров, что на второй день после нашего разгрома наше командование предстало перед призраком открытого мятежа — солдаты требовали позволить им свободно уйти, офицерам пришлось применить все свое красноречие, чтобы не дать им в поисках воды и пищи разбежаться в разные стороны. Майор Фицхью лег на землю и умолял, чтобы кто-нибудь застрелил его и таким образом положил конец его страданиям, а капитан Вуд — совершенно выбившийся из сил — просил нас идти дальше, а его самого бросить на произвол судьбы.

Как же, все-таки, по-разному ведут себя люди, когда им случается попасть в столь тяжелое положение! Майор Фицхью отчаялся и сдался, в то время как его брат Габриэль, страдая точно так же, как и он, только укрепился в своей решительности. Капитан Вуд — крупный и сильный мужчина — еле держался на ногах, а другие — значительно менее мускулистые, быстро и уверенно шли вперед.

Не успев пройти достаточно далеко по этой равнине, мы поняли, что из-за недостатка воды не сможем одолеть ее, и нам снова пришлось искать берега Ред-Ривер. Воды в ней было предостаточно, но вот путь к ней на многие мили изобиловал валяющимися повсюду острыми обломками кремня и слюды и, кроме того, был чрезвычайно холмистым, наши ноги страшно страдали от такой прогулки по камням и песку, а наши глаза просто выгорали от палящих лучей немилосердного солнца. Но у нас не было выбора, мы не могли умереть от жажды.

Я так плохо чувствовал себя из-за отсутствия воды, что, найдя у подножия огромного 9-ти футового соляного валуна нечто вроде наполненной холодной и соленой водой пещерки, я плюхнулся в нее весь, как был, в одежде, и наслаждался купанием до тех пор, пока ко мне не подъехал полковник Джонстон, который приказал мне идти на юг, найти воду и сообщить об этом револьверным выстрелом. Затем прибыл мой компаньон — верный чероки Джон Сосье, с лошадьми и несколькими флягами, чтобы в них привезти голодным людям воду. Примерно в 7-ми милях от того места, где я расстался с полковником, на южном берегу Ред-Ривер я нашел ручей, и когда я достиг его, моя жажда уже так разбушевалась, что я прыгнул в воду, сделал огромный глоток, а затем прокатился по прохладным волнам, испытывая такое удовольствие, какое только может почувствовать человек. А потом я обнаружил, что вода, которую я пил, была нестерпимо горька, но надеясь, что чуть дальше она будет намного лучше, я не поленился проплыть дальше, но она была все же очень соленой. Я слегка растерялся, но вспомнив о том, в каком состоянии мои спутники, и о том, что им нужна вода, я решил переплыть реку, чтобы попытаться найти родник на противоположном берегу. Я непрерывно пробовал воду на вкус, решая при этом сразу две задачи — проверял, пригодна ли она для питья и освежал мой иссохший язык, и, к моему удивлению и удовлетворению, на середине речушки я выяснил, что там на вкус она сладкая и приятная. Я сразу же вернулся на берег и выстрелил из своего револьвера, подавая таким образом измученной команде сигнал, что им стоит еще раз напрячься и всем вместе собраться здесь. Я сделал несколько выстрелов и, наконец, слышал три ответных. Теперь я знал, что полковник услышал меня, и в полной уверенности, что команда придет очень скоро, я приступил к исследованию ручья, чтобы узнать, откуда пришла сладкая вода, и выяснил, что она вытекает из расположенного в полутора милях выше по течению родника. Здесь мы снова несколько раз пальнули и, несмотря на то, что нас разделяло немалое расстояние, мы получили ответ.

Я сразу же наполнил все фляги и отправил Джона верхом на его лошади, чтобы он подкрепил команду, и по его прибытии бесценное сокровище бережно было распределено как между самыми страждущими, так и теми, кто в изнеможении лежал на тропе. Поскольку делать мне теперь было совершенно нечего, я улегся и крепко заснул, а проснулся только от стука копыт лошади Джона, который постарался вернуться к роднику как можно скорее.

От него я узнал, что утром в лагере вспыхнул мятеж, и что он мог оказаться весьма успешным, если бы не красноречие подполковника Смита, призвавшего людей не бросать своих обессиливших товарищей, напротив, поддержать их и всем вместе дойти до того места, где была вода, а потом, освежившись ей, послать и мулов и лошадей за теми, кто отстал. Тем не менее, эта — хотя и очень трогательная речь — была услышана не всеми, но выстрел моего револьвера, словно взмах волшебной палочки, полностью изменил положение, и люди, согретые новой надеждой, едва ли не быстрее, чем раньше, пошли вперед. Некоторые из самых отчаявшихся, моментально освободились от своей летаргии и решительным шагом бодро направились туда, где их ждало сверкающее как кристалл сокровище.

Полностью убежденный в том, что они не заблудятся и найдут источник, мы с индейцем отправились на охоту. Отдохнувшие и освеженные водой, мы быстро покинули это гостеприимное место, и вскоре увидели оленя — он пасся, а точнее, лизал соль. Он стоял на открытом пространстве, и просто так приблизиться к нему было бы невозможно. Тем не менее, непрерывно наблюдая за ним и двигаясь с подветренной стороны, мы широким шагом приблизились к нему настолько, что, очевидно, он почувствовал присутствие врага, и тогда мы тотчас остановились и стояли совершенно прямо и не шевелясь. Осмотревшись, олень успокоился и, опустив голову, вновь принялся лизать соль. Мы снова пошли вперед и почти дошли до той точки, откуда мы могли стрелять в него, но тут кончик его хвоста нервно дрогнул, и мы снова остановились. Он рассеянно посмотрел на нас, но не проявил тревоги и снова возобновил свое прежнее занятие. Мы бесшумно скользнули вперед — теперь мы могли воспользоваться нашими дробовиками. Сосье выстрелил в него — олень подпрыгнул вверх, а потом кинулся бежать почти прямо к нам, но я послал в него ружейную пулю, за которой последовали еще три дробовых заряда, которые его и умертвили. Мы обнаружили, что пуля Джона прошла через его легкие и что, несмотря на то, что он был смертельно ранен, дело могло бы перерасти в долгую погоню, если бы не мое ружье.

Мы решили отдохнуть, а заодно решить, каким образом доставить добычу в наш лагерь. Это была крупная лань и весила она не менее ста фунтов. Поскольку я был сильнее, я предложил Джону нести мою винтовку и револьверы, а я взял бы на себя оленя. Он предложил оставить половину туши, но я воспротивился, но тут, вспомнив, в каком состоянии наши люди, он принял мое предложение и помог мне взвалить оленя на мои плечи.

У родника мы встретились со всеми, кто мог идти самостоятельно, а за ними, сильно от них отдалившись, медленно шли наши вьючные мулы с нашими отставшими. Я никогда раньше не видел, чтобы кто-нибудь так радовался оленине, как эти люди. Голодные рейнджеры были просто в восторге — через пару минут олень был освежеван, и меня пригласили на дележ мяса. Каждому выдали по небольшому кусочку — но лучшие и побольше размером получили особенно изголодавшиеся. Много слез радости оросило эти жалкие крохи — грубые и суровые рейнджеры душили меня в объятиях своей неистовой благодарности и искренне благодарили Небеса за наше спасение.

Весь день мы неотлучно провели у родника, там же и заночевали. Ночью нас атаковали индейцы, но все остались живы и лошади наши тоже остались при нас. Дикари, получившие хороший отпор, отступили, и больше мы их не видели.

Теперь, несколько отдохнувшие и окрепшие, мы снова попытались пересечь ранее непроходимую для нас равнину. Двигаясь вдоль речки к ее верховьям, мы достигли царства луговых собачек — там не было ни травы, ни других растений — все они были поглощены бизонами. Исследуя реку, мы обнаружили, что в разных местах ее вода обладает разным вкусом. У содержащих огромное количество гипса берегов, она горчила, у соляных мысов, которые она обтекала — соленая, а посреди — сладкая, поскольку она исходила из расположенного на левом берегу родника, а то, что этот живительный поток расположился вдоль центра русла, объяснялось его особенным изгибом в том месте.

На переход через равнину мы потратили три дня и все это время питались только побегами опунции. Стоило хотя бы одной из них попасться на глаза нашим голодным людям, как они, даже не утруждая себя удалением с их листьев острых шипов, моментально съедали их вместе с ними. Многие сильно пострадали от этого — их исколотые губы и язык распухли, — это очень болезненно и неприятно.

Вот так мы и шли три дня, а утром четвертого, внезапно вышли из пустыни. Еще немного, и мы оказались в одном из самых красивых и плодородных мест штата. Трава здесь была очень высокой, а когда мы нашли наполненную свежей водой ложбину, мы сразу же отправили своих лошадей пастись. Животные отдохнули и приободрились, мы пошли дальше, но, не пройдя и мили, внезапно натолкнулись на огромное стадо бизонов. Мы тотчас спешились и приготовились к грандиозной охоте. Бизоны не видели, как мы готовились — полк был разделен на две группы, одной командовал сам полковник, а другой руководили наши друзья-индейцы.

Отряд полковника шел по равнине, а другой — по горному кряжу — на виду у стада, но с наветренной стороны — так мы шли до тех пор, пока не подошли к нему на расстояние ружейного выстрела. Затем мы резко повернули направо, вниз, в глубокий овраг, и низко пригнувшись, осторожно крались 400 или 500 ярдов, а потом, когда мы оказались почти в самой их гуще, по условному сигналу каждый человек выбрал свою жертву и убил ее. С первым же выстрелом стадо кинулось наутек, но решившие наесться досыта люди вытащили свои револьверы и стреляли до тех пор, пока стадо не вышло за пределы досягаемости их пуль. Погибло около 20-ти бизонов, а кроме того, многие были ранены. Но мы охотились не ради удовольствия, а ради мяса — раненых мы предоставили самим себе, а сами накинулись на мертвых и сырьем поедали их мясо.

Трое или четверо бросились на одну корову и начали вырезать куски мяса из самых разных частей ее тела, хотя животное еще не умерло, напротив, оно отчаянно сопротивлялось. Капитан Вуд вырезал из ее горба один стейк, шауни Джек — другой, а Нейборс своим ножом извлек из нее восхитительнейший — наполовину жирный, наполовину мясной — кусочек той плоти, что находится прямо за лопаткой, под задней частью горба. Я же, понимая, что мясо нужно готовить, так хотел есть, что не смог бы дождаться завершения столь медленного процесса, и, глядя на бизона как на изысканное лакомство, воткнул свой длинный нож в ее бок, всунул в рану свою руку, ухватил пальцами как можно больше пока еще теплого жира, вырвал его оттуда и съел. Я знаю, читатель назовет это дикостью, но пусть не забывает — мы слишком долго голодали. Я был так голоден, что этот огромный и сочащийся кровью кусок жира, казался мне вкуснее всего того, что я когда-либо ел в своей жизни.

Немного утолив свой голод, мы вернулись к заполненной водой ложбине, отпустили наших лошадей пастись, а сами сразу же начали собирать наше мясо и жарить его — мы ели до тех пор, пока не насытились полностью. Единственно, что омрачало нашу радость, так это отсутствие соли. Во время марша через пустыню нас окружали горы соли, но у нас не было мяса. А теперь, среди изобилия мяса, у нас не было соли.

После основательного отдыха мы возобновили наш марш и, пройдя около пяти миль, достигли реки Биг-Уашита. Здесь мы остановились на пять дней и полностью посвятили их охоте. Сыровяленое мясо было нашим хлебом и свежее мясо говядиной — мы непрерывно лакомились то лосятиной, то олениной, то мясом антилопы то индюшатиной. За эти пять дней сплошного праздника, все то, что мы пережили в пустыне, было забыто и, в конце концов, полностью возрожденные и восстановившие свою былую силу, мы пошли дальше.

Прямая дорога привела бы нас в другую пустыню, но теперь, знающие и опытные, мы решили идти вдоль рек, несмотря на всю их извилистость. Таким образом, мы прошли вдоль Биг-Уашиты до того места, где пересекались дороги на Белнап и Радзимински, а затем — прямо к находившемуся в 75-ти милях оттуда нашему месту назначения. Наш путь пролегал по богатой стране, с большим количеством дичи, и мы жили, как богачи — роскошно — но исключительно на мясе, и поэтому читатель может представить, как мы возликовали, когда у Литтл-Уашиты повстречали повозку — груженую мукой, беконом, двумя печками и двумя сковородами. Мы сразу же подумали о хлебе, и как же быстро работали наши руки, замешивающие для него тесто! Те читатели, которые посвящены в тайны кулинарии, вполне могут представить себе, как выглядел испеченный нами хлеб, с учетом весьма неподходящих для хлебопечения условий, но все же, это был хлеб, и мы очень радовались ему. Многие недели мы не ели ничего, кроме мяса, а теперь мы только и делали, что пекли хлеб и ели его, а съев, пекли снова, и снова ели — и так до тех пор, когда одни стали вполне достойными кандидатами для больницы, а иные — и для кладбища. Поступивший следующим утром приказ идти дальше слышали только те, кто страдал либо от коликов, либо дизентерии, но некоторые из них могли идти своими ногами, и они шли. После каждой мили мы хоть кого-нибудь, да недосчитывались — двадцатипятимильный дневной переход осилили немногие, но отставшие, в конце концов, пришли тоже — это просто чудо, что никто из них не умер и не остался лежать на обочине.

Следующий день навсегда запечатлелся в памяти каждого рейнджера — ведь это был последний день злосчастной кампании. Грязные, оборванные, заросшие, небритые — а большинство вообще без обуви — мы вошли в Белнап 30-го октября 1860 года. Нам сразу же оплатили наш труд, хотя на эти деньги купить практически ничего было нельзя — но если бы не мятеж, рейнджеры получили бы от правительства за каждый месяц по 52 доллара золотом.