Генрих Григорьевич положил перед собой очередную папку, раскрыл ее плавным движением руки. Прочитал:

"Зарницина (Штробан) Ирэна Яковлевна, сотрудник комиссариата юстиции, член ВКП(б) с 1920 года, тридцать девять лет, вдова (муж погиб в гражданскую войну: расстрелян белоказаками). Последние четыре года исполняла обязанности специального комиссара наркомюста по реабилитации технических спецов, осужденных за проступки перед советской властью и полностью раскаявшихся в этих своих проступках. Замечена в злостных нарушениях инструкции по реабилитации, то есть выпускала на свободу заклятых врагов советской власти: троцкистов, антисемитов, мелкобуржуазных националистов, шпионов вражеских разведок, диверсантов и вредителей.

Имеет длительную любовную связь с журналистом и писателем А. П. Задоновым, порочащую авторитет и моральный облик члена ВКП(б). Беременна от связи с вышеуказанным Задоновым А. П. В настоящее время находится в отпуске по состоянию здоровья, проживает в поселке Адлер Краснодарского края, по улице Красноармейская, 9."

Внизу приписка: "Политическое и моральное лицо журналиста и писателя Задонова А. П. отражено в деле за номером … и далее множество цифр и букв".

Генрих Григорьевич помнил это дело: он сам извлек его из стопки папок и положил в свой личный сейф сразу же после майских праздников, когда Хозяин так лестно отозвался о журналистских способностях Алексея Задонова на приеме в Кремле по случаю Дня большевистской печати. Да и заместитель председателя комитета партконтроля Ежов звонил и предупреждал, чтобы товарищ Ягода Задонова не трогал, будто товарищ Ягода без напоминания товарища Ежова не способен догадаться, кого можно трогать, а кого — боже упаси. При этом Ежов намекнул, что недурно было бы разобраться в людях, означенного журналиста компрометирующих. И хотя фамилии названы не были, Генрих Григорьевич догадался, о ком идет речь, как, впрочем, и о том, что компромат на Задонова имеется и в аппарате партконтроля.

Зарницина и была тем "ближайшим окружением" известного журналиста, на которое намекал Ежов, следовательно, Генрих Григорьевич волен делать с ней все, что от него требует партийный долг и чекистская принципиальность. Правда, Зарницина еврейка, так что с того? Не подставлять же товарищу Ягоде вместо ее головы свою собственную…

Генрих Григорьевич взял фото Зарнициной, внимательно вгляделся. Еврейка как еврейка, ничего особенного, то есть не красавица, но что-то все-таки есть: глаза, например — глаза весьма выразительные, магнетические, как говаривали в старые времена. А вот нос припух, губы тоже — явные следы беременности. Можно было бы использовать ее против того же Задонова… Увы, пробовали, не получилось: любовь оказалась выше еврейской солидарности и партийной принципиальности. Ничего не поделаешь… Но арестовывать ее, пожалуй, не стоит… Да, не стоит.

Кстати, пора прищемить хвост и самому доносчику, а то ведь он не остановится, будет писать и писать во все инстанции, а это лишнее. Да и сошка мелкая. К тому же — из бывших одесских воров. А к ворам Генрих Григорьевич питает самое настоящее отвращение: еще в бытность свою провизором в Нижнем Новгороде они дважды грабили аптеку, принадлежащую его отцу. При этом оба раза приходили под видом обычных пациентов, нуждающихся в совете и лечении от тех или иных недугов. И не все сразу, а по одному. Включая и женщин. А потом неожиданно: «Руки вверх! Лицом к стене! Не рыпаться!» И подгадывали так, что в кассе скапливалась недельная выручка.

Генрих Григорьевич вызвал своего помощника и отдал ему соответствующие распоряжения относительно Иосифа Иосифовича Смидовича и Ирэны Яковлевны Зарнициной. Помощник молча выслушал указания и удалился, ничего не записав.

Закончив просматривать "дела", Генрих Григорьевич открыл красную папку, в которой собраны оперативные данные о политической обстановке в военных округах и отдельных соединениях Красной армии. Красной нитью в донесениях проходило нарастающее недовольство существующим в стране и в армии положением дел. Особенно в южных округах. Сообщалось, что члены партии открыто критикуют Сталина и его политику относительно строительства и реорганизации Красной Армии; особое недовольство направлено на так называемых кавалеристов во главе с Ворошиловым и Буденным, якобы препятствующим техническому перевооружению армии. Отмечалось, что политуправления и особые отделы смотрят на эти факты сквозь пальцы, фактически потворствуя разлагающим настроениям, что в самих политуправлениях сильно влияние оппозиции.

Это не первая подобная информация, ложащаяся на стол наркома внутренних дел. Менжинский частенько не давал этим информациям хода, уверяя, что в любом деле не может быть единомыслия, а разномыслие, если оно направлено на улучшение дела, только способствует выработке правильной линии. У Сталина на этот счет взгляды прямо противоположные, но он пока относится к разноголосице среди военных терпимо, явно еще не чувствуя за собой решающей силы.

Что ж, попридержит оперативную информацию из военных округов и Генрих Григорьевич. Мало ли что померещится кому-то. Ни на всякое сообщение надо обращать внимание. Да и не его это дело: на то существует нарком обороны Ворошилов, а при нем соответствующие службы: военная разведка и контрразведка, политуправление, военная же прокуратура. Пусть они и разбираются в своем хозяйстве. А когда понадобится, тогда и товарищ Ягода скажет свое веское слово. И посмотрит, как будет вертеться товарищ Ворошилов перед грозными очами товарища Сталина…

А может, Ворошилову эти настроения на руку? Может, этот "самый преданный Сталину человек" тоже чего-то выжидает? Или не видит? Или не понимает? В любом случае надо и самому выждать и посмотреть, куда подует ветер.

Так, а вот еще одно донесение, помеченное грифом "СС" — совершенно секретно. В донесении сообщается, что на Западе, особенно в эмигрантской прессе, упорно муссируются слухи о том, будто некоторые высокопоставленные военачальники Красной армии продолжают поддерживать связи с германскими офицерами, с которыми эти связи установили, находясь на стажировке в Германском Генштабе, на военных учениях и маневрах. Или с германскими офицерами, которые учились и работали в СССР на арендуемых Германией военных базах и полигонах до прихода к власти Адольфа Гитлера. В донесении значатся Тухачевский, Якир, Уборевич, Примаков, Эйдеман, Корк, Тодорский и другие. Далее говорится, что подтверждены слухи о готовящемся среди военных заговоре против существующего режима, и во главе заговора стоит замнаркома обороны Тухачевский, которого упорно прочат в диктаторы.

Генрих Григорьевич постучал в задумчивости пальцами по листу бумаги. Это уже третье донесение подобного рода. О двух предыдущих было доложено Сталину. Сталин донесениям не поверил. Или сделал вид, что не поверил, — поди знай. Стоит ли показывать ему третье? К тому же подозрительна сама настойчивость, с какой внушается мысль о заговоре в армейских верхах: значит, кому-то на Западе это выгодно. Кому? Немцам, конечно. И полякам.

Генрих Григорьевич решил донесение Сталину не показывать, а перепроверить слухи по каналам заграничной резидентуры. И если подтвердится, то уж тогда… тогда можно и показать с соответствующими выводами.

А вот донесение осведомителя из тех самых высших военных кругов. В нем говорится, что в окружении замнаркома обороны Тухачевского сформировалась крепкая оппозиция наркому обороны Ворошилову, которая во всеуслышание заявляет, что Ворошилов занимает не свое место, что он отстал от требований времени, мыслит кавалерийскими категориями гражданской войны, препятствует реформированию армии и ее техническому перевооружению. На место Ворошилова прочат все того же Тухачевского.

Ну, что Ворошилов не годится в наркомы обороны, известно всем. Даже сам Сталин иногда в сердцах не скрывает своего пренебрежительного отношения к военным способностям луганского слесаря. Но Сталину способный наркомвоенмор и не нужен; ему нужен наркомвоенмор послушный. А замени Клима на того же Тухачевского, еще неизвестно, что из этого выйдет, если учесть, что Тухачевский и в своей должности замнаркома по вооружениям в рот Сталину не смотрит. И даже осмеливается дерзить.

Генрих Григорьевич поднялся из-за стола, подошел к сейфу, встроенному в стену, открыл дверцу, положил листок с донесением из Германии в отдельную папку, где лежали еще несколько подобных же донесений. Полистал. Взгляд выхватывал подчеркнутые красным карандашом строчки: "Широко известно, что он стал коммунистом только по соображениям целесообразности. Ему, как полагают, присуще мужество решиться на отход от коммунизма в том случае, если дальнейший ход событий подтолкнет его к этому шагу". Так о Тухачевском отозвался в конце двадцатых начальник орготдела управления сухопутных войск Германии полковник Хильмар фон Миттельбергер.

А вот что сказал о начальнике вооружений РККА Уборевиче начальник генерального штаба рейхсвера генерал-майор Курт фон Хаммерштейн-Экворд: "Особо благоволит к немцам…" И это действительно так, ибо Уборевич своего к немцам благоволения даже не скрывает, всякий раз подчеркивая, что нам, русским, еще учиться у немцев и учиться. Не скрывает, хотя к власти в Германии пришли национал-социалисты.

Впрочем, как многие считают, немецкие военные вряд ли долго потерпят над собой Адольфа Гитлера, параноика и шизофреника. Скорее всего, его сбросят уже в этом году.

Вернувшись к столу, Генрих Григорьевич просмотрел еще одну бумагу, помеченную грифом "СС". Это были донесения осведомителей из среды писателей, артистов, художников, музыкантов, которых Генрих Григорьевич когда-то завербовал сам и не собирался с ними расставаться.

Донесения своих сексотов Генрих Григорьевич читал с особенным удовольствием. Известные стране люди хорошим литературным слогом описывали любовные связи своих коллег, пристрастия иных именитых к гомосексуализму, запрещенному законом, их доверительную болтовню на политические и прочие темы, какие анекдоты рассказывают про Сталина и его окружение, про евреев и чукчей, про Пушкина и Чапая, кто ведет дневник, кто сочиняет эпиграммы, а кто вообще ни о чем и ни о ком не говорит, что особенно подозрительно.

Генрих Григорьевич закатывался беззвучным смехом, когда читал, как известный поэт С. уличал в смертных грехах не менее известного поэта Д., а поэт Д., в свою очередь, в том же самом уличал поэта С. Молодая и подающая большие надежды балерина М. извещала, что с недавних пор стала любовницей товарища Калинина, перейдя к нему от товарища Ворошилова по взаимной договоренности между мужчинами; и о том, кто еще из балерин Большого театра делит тайное ложе с высокопоставленными партийными лицами. Лиц в перечне оказалось изрядное количество.

Полгода назад мог бы там оказаться и сам Генрих Григорьевич. Но он так увлекся снохой писателя Максима Горького Тимошей, едва тот окончательно порвал с Италией и обосновался в Москве, что ни на кого больше смотреть не в состоянии. Правда, об этой будто бы связи давно болтают в Москве, но, к сожалению, источники слухов пока не выявлены. Да и связь пока исключительно платоническая. Но не заводить же дело на самого себя: смешно!

Наконец, Политбюро. По инструкции Генрих Григорьевич не имеет права без особого на то разрешения Сталина заводить дела на некоторых высокопоставленных товарищей, тем более на членов Политбюро. Но что поделаешь, если доносят? Например, на товарища Кирова. Будто первый секретарь Ленинградского обкома и горкома партии имеет множество любовниц, с каждой из которых встречается в определенное время. А Генрих Григорьевич и не заводит. Но и донесения осведомителей не уничтожает: всякое лыко когда-нибудь придется в строку.

А вот еще одно любопытное донесение всего в несколько строк: «В последнее время заместитель командующего Ленинградским военным округом комкор Примаков В. М. слишком часто выражает свое неудовольствие распоряжениями, идущими из Москвы, называя их глупыми, непрофессиональными и вредительскими. Считает, что Красной армии надо брать пример с немецкой армии, в которой больше порядка и нацеленности на победу в будущих войнах». Дальше шла приписка: «Информация получена из достоверного источника».

Генрих Григорьевич криво усмехнулся, подумал: «Видать, Лилю Брик, оставившую после смерти Маяковского своего законного мужа Иосифа Брика и перешедшую к комкору Примакову, новый муж пытается держать в узде, словно течную кобылу, не давая разгуляться ее порочным наклонностям. Или она успела, не смотря на узду, найти себе другого… Что ж, со временем и эта бумажка пригодится».

А вот еще папка с доносами. Эта поважнее склок в театральной или писательской среде. В ней собираются «прегрешения» перед соввластью известных ученых, конструкторов, изобретателей. В ней особенно часто упоминаются имена известных авиационных конструкторов: Туполев, Петляков, Поликарпов, Мясищев, Королев, Изаксон, Минкнер, Стечкин и другие прочие. Этим-то чего не работается? Обласканы властью, сидят на повышенных наркомовских пайках, живут, можно сказать, в княжеских апартаментах, придуманные ими самолеты летают, устанавливают рекорды, бабы машут платочками, строят глазки… нет, всё неймется, всё ворчат, всем недовольны, ругают наркома, который в авиации ни уха ни рыла, а вместе с ним военных, среди которых нет четкого понимания, какая авиация нужна и как ее применять на практике, ругают всяких партийных чиновников и за то же самое, и за всякое другое. Просто беда с этими людишками, да и только. И все пишут друг на друга, обзывают бездарями, дураками, втирающими очки партии, зазря изводящими народные средства.

Прав Менжинский, предлагая «всех этих гениев» засадить за колючую проволоку, дать в руки карандаши, и пусть рисуют свои самолеты, пушки, танки, корабли. Во-первых, не будут отвлекаться на пустяки; во-вторых, повысится дисциплина; в-третьих, усилится за ними контроль, в результате которого будут меньше трепать языками, больше работать. В 30-м создали две таких группы — и что же? А то самое — работать стали лучше: вместо трех-четырех лет на конструирование и доводку управлялись за год… И даже за полгода. А стране как раз это и нужно. И не мы первые испробовали этот метод: в 1918 году его впервые применили американцы, заперев в одной из гостиниц сотню лучших конструкторов авиационных моторов, технологов, чертежников и кого там еще. И за полгода они сделали лучший мотор в мире. Вот так-то, товарищи дорогие. А вы все скулите: то не так, это не этак. Вас бы в ту гостиницу на казенные харчи.

А еще доносят из тех же кругов, что самый большой в мире аэроплан конструктора Туполева, названный «Максим Горький», так и не пролетел над Москвой во время празднования Первомая только потому, что означенный Туполев этого не хочет по политическим мотивам. Полет перенесен на 9 мая — на этот раз в честь 50-летия опубликования Максимом Горьким своего первого рассказа «Макар Чудра».

Этот Туполев… С ним надо что-то делать: он в компании авиаконструкторов самый главный запевала.

Генрих Григорьевич потянулся, дочитав последний донос, закурил, откинулся на спинку кресла, запрокинул голову, уставившись в лепной потолок. Его нисколько не удивляет, что люди с таким, можно сказать, воодушевлением занимаются доносительством в органы на своих коллег, товарищей и даже супругов. Сам Генрих Григорьевич считает это вполне нормальным явлением. Что это за власть, которая не знает, что о ней думают и говорят подвластные ей граждане! Что это за власть, которая не умеет или не желает привлечь на свою сторону в качестве информаторов определенную категорию лиц! Такое неумение или нежелание может обернуться для власти неожиданным и неминуемым крахом. И за примерами далеко ходить не надо: тот же царизм занимался тем же самым, но занимался из рук вон плохо. А результат такого небрежения к собственной безопасности сказался в семнадцатом году.

Да взять хоть бы и самого себя. Что царская власть знала о том, что думают о ней такие люди, как Енон Иегуда? Практически ничего. А Енон Иегуда очень плохо думал об этой самой царской власти. Более того, он очень желал, чтобы эта власть ушла, уступив место другой, более подходящей… по крайней мере для угнетаемых ею евреев. Уже тогда Енон не стоял в стороне, а вместе с тысячами прочих евреев делал все, чтобы эту власть сковырнуть. Было бы удивительно, если бы не существовало людей, точно так же относящихся на этот раз к власти советской. Следовательно, он, Генрих Ягода, не должен повторять ошибки власти царской. И не царской тоже.

В сущности, ему, товарищу Ягоде, вполне хватило бы и Февральской революции, чтобы заниматься провизорством и аптечным делом, но уже в значительно более широких масштабах. Но где гарантии, что все эти гучковы и марковы, все эти черносотенцы, антисемиты, шовинисты и мракобесы не захотят вернуть Енона Иегуду в исходное положение — то есть, за черту оседлости? Такой гарантии Февральская революция не давала. Следовательно, надо было идти дальше. И он пошел, сразу же смекнув, что именно в Чека, в аппарате принуждения, еврей добьется наибольших успехов в закреплении своей политической и экономической власти, в подавлении извечных врагов российского еврейства. Тут, как говорят русские, пан или пропал. И не он так решил, а сама жизнь. А если заглянуть в историю народов, то можно увидеть, что иудеи всегда бросались, очертя голову, в гущу страстей в том или ином государстве, доводя эти страсти до последней точки кипения. И не столь уж важно, что по прошествии времени страсти поворачивались не в ту сторону, в какую их подталкивали иудеи, что им приходилось бежать из одной страны в другую, спасая свои головы. Важен был азарт, кураж, возможность все перевернуть вверх ногами. Разбираться — это уж потом.

Увы, до сих пор как-то не получалось надолго утвердиться во власти ни в Персии, ни в Хазарии, ни в Арагоне или Каталонии. Ну что такое сотня-другая лет? Ерунда! А вот в России может получиться отныне и навсегда. И тому подтверждение — положение как самого Генриха Григорьевича, так и тысяч его соплеменников. Уж теперь-то они власть, упавшую им в руки, никому не отдадут. Есть надежда, что сыновья и внуки — тоже. И сделают — и уже делают — так, чтобы гои своими руками эту власть поддерживали и укрепляли. И не только доносительством.