Савелий Архипович Мышляев, начальник лагеря, человек высокий, грузный, с крупной обритой наголо головой, с изрытым оспой лицом и бугристым, как старая картофелина, носом, сидел в караулке на табурете, широко расставив ноги и кренделем уперев в колени руки. Он задумчиво смотрел в окно на дальние сопки, слегка подернутые утренним туманом, шмыгал простуженным носом и кряхтел.

Рядом, возле стола, за которым обычно обедает караул, возился комвзвода Павел Кривоносов, укладывая в вещмешок разложенные на столе консервы, мотки веревки, спички, патроны, запасные портянки, сухари…

— Ну, я готов, товарищ начлага, — произнес он, уставившись в бритый затылок Мышляева сузившимися дерзкими глазами.

Мышляев повернулся всем телом, табуретка под ним заскрипела и захрустела, окинул взглядом ладную фигуру своего подчиненного, заговорил ворчливым простуженным голосом:

— Не сносить тебе, Пашка, головы. Взял бы еще двоих бойцов для ответственных коллективных действий. Что если их там все одиннадцать? А? Беглый зэк — это такая категория общественного развития, что ее и людьми назвать нельзя: звери! Уж я-то навидался. Почитай, с двадцать третьего года, как развернули кампанию по ликвидации местных банд, веду с ними, так сказать… это самое… Шутка ли — идти, можно сказать, в единственном числе супротив такой оравы! Найдется и на тебя лихой человек, имеющий в наличии опыт индивидуальных боевых действий. Тот же Плошкин, к примеру. Он и германскую прошел, и гражданскую — это тебе факт объективный, а не хухры-мухры.

Начлага Мышляев до неданего времени вел среди бойцов охраны лагеря политические беседы с громкой читкой газет и брошюр, посему считал необходимым выражаться не абы каким языком, а непременно ученым, и весьма преуспел в этом деле.

Он бы и дальше развивал свои мысли по поводу опасностей, подстерегающих Кривоносова в тайге, однако скопившаяся в носу жидкость отвлекла его от этих рассуждений, он досадливо махнул рукой, пошмыгал носом — не помогло, достал из штанов большую тряпицу и трубно высморкался. Сложив тряпицу, убрал ее в карман, покряхтел, пошарил глазами по стенам караулки, что-то вспоминая.

Вспомнил, заговорил снова, уже не так ворчливо:

— Конечно, Игарка в этих делах человек предметно знающий, опытный и все такое. В позапрошлом году с Вилюйских приисков совершили акцию побега двадцать уголовных элементов и проложили маршрут мимо нас, так он многих, так сказать, привел в соответствие… На него положиться можно, как на вполне надежного, классово сознательного элемента.

Кривоносов ничего не возразил, подумав про себя, что он и без помощника бы справился, да жаль — места ему не знакомые.

— Когда ждать-то? — начлага Мышляев запустил в нос палец, долго что-то там выискивал, и Кривоносову показалось, что начлага вовсе не интересует, когда вернется назад его подчиненный и вернется ли вообще.

— Через пару недель, не раньше: далеко ушли, — произнес Павел, отводя взгляд в сторону, чтобы не видеть, как Мышляев рассматривает нечто, выковырянное из носа-картофелины.

— Инструктировать тебя нечего: сам все знаешь, в школе, небось, проходили, а только постарайся взять живыми на предмет допроса и дознания: может, у них тут заговор, может, еще что. Контингент тебе известный — одна контра да белая сволочь. Не считая уголовников. Так что имей в виду, — проворчал Мышляев, снова занявшись носом.

— Живыми, если дадутся.

— Понятное дело… Ну, присядь на дорожку.

Кривоносов присел на краешек табурета поодаль от начлага.

Минуту помолчали.

— Ладно, с богом, как говорят несознательные элементы, подверженные буржуазному, так сказать… — произнес начлага Мышляев, не закончил фразы и покрутил в воздухе короткопалой пятерней. Покряхтел и деловито закончил: — С мертвых сними отпечатки пальцев… Чтобы все по закону, — и протянул Кривоносову руку.

Кривоносов сделал вид, что руки не заметил: был брезглив и большой чистюля, быстро поднялся, закинул за спину вещмешок и карабин, повесил на шею бинокль в кожаном футляре и, не оглянувшись, вышел из караулки.

Хлопнула дверь, протопало легко и стремительно по ступенькам, и вот уже в окно видно, как комвзвода, одетый в зеленую ватную телогрейку и ватные же штаны, в шапке-ушанке, сбитой на правое ухо, спорым шагом спускается вниз по натоптанной дороге. Спина его горбится сидором и скаткой брезентового дождевика, за поясом торчит плотницкий топор, у бедра длинный охотничий нож в деревянных ножнах.

Начлага Мышляев, то и дело покряхтывая, пошмыгивая носом и отирая голову и красную шею замусоленной тряпицей, повернулся к столу и снова стал читать бумагу, составленную Кривоносовым.

Бумага была, нечего сказать, составлена толково, и начлага подумал недовольно, что этот заносчивый парень может далеко пойти, но что давать ему ходу нельзя по причине классовой незрелости и научной отсталости. Савелий Архипович не любил таких… таких молодых, да ранних: самомнительности в них много, а теоретического подходу никакого.

Сам Мышляев после окончания гражданской войны целый год проучился в Иркутске на командных курсах, да раз в два года там же повышал свою политическую и профессиональную подготовку уже на курсах месячных, и считал себя — и не без основания — специалистом по борьбе с антисоветскими элементами. Он прошел все ступени лагерной службы, последние два года состоял в качестве заместителя начлага у товарища Френкеля Осипа Захарыча, человека принципиального, но себе на уме, многому у него научился, в том числе ученым рассуждениям по уголовной и политической части, однако, узнав как-то от своих людей, что товарищ Френкель очень не равнодушен к молодым парням особого телесного склада, проследил за ним и написал соответствующую бумагу, в результате чего товарищ Френкель однажды был вызван в областное управление НКВД и оттуда уже не вернулся. Куда он подевался, неизвестно, но Мышляев почему-то был уверен, что его пустили в расход. И правильно сделали.

Став хозяином в лагере, Мышляев, пока еще временно исполняющим обязанности начлага, он терпеливо ждет, когда в наименовании его должности исчезнет чертово «врио», боясь всяких оплошностей со своей стороны, со стороны своих подчиненных и какой-нибудь пакости со стороны зэков. И вот, надо же, такая оплошность поимела место, как говаривал товарищ Френкель, — царство ему небесное, — выразившаяся в побеге почти сплошь 58-й статьи.

Задумчиво глядя на опустевшую дорогу и все еще ощущая свою правую ладонь, будто в нее плюнули, Мышляев мучительно соображал, что может воспоследовать из всего этого. Не исключено, что новый взводный Кривоносов вполне окажется происходящим из враждебных соввласти элементов, и поэтому — на всякий случай — надо будет хорошенько поковыряться в его прошлом — наверняка там найдется какая-нибудь зацепочка. Мучило Мышляева, что он зря поддался на уговоры взводного, что за этими уговорами может что-то стоять, направленное против самого Мышляева, а в результате всего этого «врио» может исчезнуть не только со всеми его остальными званиями и должностями, но и с ним самим. Отсюда напрашивался естественный вопрос: как этому воспрепятствовать? Конечно, можно потолковать с кем-нибудь из уголовных авторитетов, хотя бы с тем же Куцым, которому не составит труда устроить так, что взводный Кривоносов где-нибудь поскользнется и расшибет себе голову, или на него что-нибудь свалится. Но, с другой стороны, из этого могут раздуть такое, что неизвестно, чем оно кончится. Тем более что после исчезновения товарища Френкеля Мышляева вызывали в облупрвнудел и разговаривали с ним так, будто это он сам, Мышляев, был падок на парней определенного телосложения. Известное дело: и в облупре, и в округе, и дальше — до самой Москвы, сидят на больших должностях одни жиды, а они очень бывают недовольны, когда кто-то из русских выступает против одного из них. Так ведь и не выступить было опасно: кто-нибудь другой отправил бы анонимку наверх, и тогда уже самого Мышляева привлекли бы за недоносительство о моральном разложении. Опять же, все дело в том, к кому попадет бумага. И, как ни крути, а не поддаться решимости взводного идти в погоню за беглецами было никак нельзя. Тем более что бумагу с рапортом Кривоносов отправил старшему следователю, а там всегда нацелены на самые решительные действия. Так что будет лучше, если этот много о себе понимающий Кривоносов из тайги не вернется.