Глава 8
Эти ботинки созданы для прогулок
– Я не верю в ooh la la! – заявляет мне Марджи, ловко переводя свою маленькую машинку на третью передачу. Мы с ней объезжаем перекресток, направляясь к ней домой. Марджи живет в Лилле, на севере Франции, почти на границе с Бельгией.
Как же здесь красиво! Местность очень ровная – и невероятно зеленая. Здесь все настолько отличается от Парижа, что мне кажется, будто я оказалась на другом континенте. Простирающаяся вокруг совершенно плоская бесконечная равнина, уходящая за горизонт, напоминает Средний Запад – кстати, Марджи как раз оттуда. Вот только по всей равнинной поверхности севера Франции разбросаны старинные деревянные ветряные мельницы. Да, да, именно мельницы, потому что этот регион до 1673 года был частью Голландии и только потом отошел к Франции.
Забавно, но моя подруга поселилась именно там, где вполне могли бы комфортно чувствовать себя ее голландские предки. Именно об этом я и думаю, глядя из окна машины, любуясь зеленью и сочетанием зеленого и желтого, которое пришлось бы по сердцу Ван Гогу: по зеленым полям разбросаны золотистые стога.
– Как красиво! – шепчу я, и Марджи согласно кивает.
А потом она продолжает разговор, который мы начали при встрече на вокзале Лилль-Фландр два дня назад:
– И не забывай. Франция – это не Париж! А Нью-Йорк – это не Америка!
– Да, но там живут француженки! Они более романтичны, чем американки, верно? А какие они устраивают ужины! А какие у них духи! А белье! Ooh la la!
Марджи смеется надо мной и моим увлечением всем французским.
Когда мы подъезжаем к дому Марджи, становится темно. Мы оставляем машину рядом с огромным собором, окруженным высокой изгородью. Я успеваю заметить небольшое кладбище – между кустами виднеются кресты. Небо почернело, и Марджи говорит, что завтра пойдет дождь. Мы переходим улицу, и Марджи отпирает тяжелую деревянную дверь своего дома. Когда-то здесь была мясная лавка, и это чувствуется, когда впервые переступаешь порог. Марджи сохранила оригинальную плитку на полу – красный, синий, желтый цвета, маленькие восьмиугольники внутри кругов. Вестибюль очень просторный, и в нем, как мне кажется, мясник и его жена выставляли колбасы и утиные паштеты. Но возможно, что в этом огромном проеме когда-то висели свежие курицы, а муж с женой гостеприимно встречали своих покупателей и перекидывались с ними парой-другой слов.
Я говорю Марджи, что ей стоило бы открыть здесь магазин, только мы никак не можем решить, какой именно. Может быть, курсы английского языка? Все в городе знают, что Марджи говорит по-английски. Однажды ей позвонил маленький мальчик и со страшным французским акцентом пробормотал: «Хелло! Май нейм из Инглиш!»
Мы с Марджи проходим в дом, и она начинает готовить ужин на двоих. За готовкой она рассказывает мне, как познакомилась с соседскими детьми.
– Несколько лет назад я решила устроить Хэллоуин и познакомиться с местными детьми. Я не стала одеваться ведьмой, потому что Морбек славится ведьмами – в Средние века их здесь даже сжигали. Мне не хотелось, чтобы кто-нибудь счел меня ведьмой. Один из мальчиков знал меня, потому что в Хэллоуин, когда дети стучатся в двери и требуют угощения на праздник, я отвечала им по-английски, что привело детей в полный восторг.
Без эмоций нет красоты.
Диана Вриленд
Но мне все равно страшно хотелось устроить праздник. Французы отмечают Хэллоуин тогда, когда им удобно (очень типично!), не привязываясь к 31 октября. Когда 31 октября пришлось на такой неудобный понедельник, я закупила целую кучу конфет – и осталась ни с чем. (А когда дети, наконец, пришли, без костюмов и очень поздно, я просто крикнула им: «Halloween, s’est terminé!», и они все поняли. С тех пор подростки стали очень вежливы со мной и каждый раз здороваются!
В этом году я пришла домой на Хэллоуин около пяти вечера, зайдя по пути в супермаркет. Выходя из магазина и направляясь к машине, я услышала где-то далеко от себя (должна добавить, что это было в нескольких милях от моего дома) детские голоса. Мальчишки ехали на велосипеде и кричали мне: «Мадаааам, мадааааам, Хэллоуииииин, Хэллоуииииин». Черт! Я вернулась в магазин и купила на двадцать евро всяких сладостей. Потом помчалась домой и устроила настоящий праздник. Так что, думаю, я тут уже прижилась.
Мы посмеялись над этим за ужином, к которому Марджи приготовила великолепного лосося с салатом. И мы предались воспоминаниям. Я познакомилась с Марджи в 1977 году, когда мы обе учились литературному мастерству в Нью-Йоркском университете. Она была настолько высокой и стройной, что вполне могла бы стать фотомоделью. Она носила прелестную, задорную прическу и обладала потрясающим талантом. Хотя Марджи на два года старше меня, мы подружились. В то время она писала роман о своем опыте выступлений в жанре «стэнд-ап». Она меня просто очаровала. Мы стали настоящими подругами. Я даже попросила ее быть подружкой невесты на моей свадьбе. Мы дружили всегда – и когда были замужем, и когда развелись, и когда я в 2005 году вновь вышла замуж. Нашу дружбу скрепило одно событие. 31 декабря 1983 года я была беременна, причем «глубоко» беременна: роды должны были состояться еще за две недели до этого. Моя акушерка сказала, что не сможет мне помочь, и, если роды не начнутся до 1 января, мне придется ехать в больницу. Она посоветовала попробовать принять касторку. И вот накануне Нового года я изо всех сил старалась родить и для этого купила бутылку касторки. Мой муж и Марджи пили шампанское и отмечали приход 1984 года, а я выпила несколько столовых ложек этой невероятной гадости.
И знаете что? Марджи тоже выпила ложку касторки за компанию! Как настоящая сестра! И она согласилась со мной – гадость ужасная! Мы безумно хохотали. Прошло уже тридцать лет, а мы все еще смеемся, вспоминая тот день.
Вечер продолжается. Мы сидим за роскошным ужином на кухне, а кошки крутятся вокруг наших ног. Становится все тише и тише. Мы чувствуем, что можем располагать всем временем мира. Меня всегда восхищает умение ценить самые обычные моменты. И я понимаю, что Марджи стала гораздо больше француженкой, чем ей кажется. Мы пьем чай, а потом Марджи показывает мне мою комнату наверху. Только прежде я должна увидеть ее новый плащ. Очень простой, очень элегантный черный плащ с большими черными пуговицами и мягким воротником. А потом Марджи показывает мне плащ, который она носила до этого, тоже очень красивый. Плащ от парижского бренда Et Dieu Crea la Femme – фирма получила название в честь фильма Брижит Бардо «И Бог создал женщину».
Марджи предлагает мне его примерить. А потом говорит, что ей хочется его мне подарить.
– Это очень хороший французский модельер, – говорит она.
Плащ сидит прекрасно. Он немного длинноват, но не слишком. У него такие красивые пряжки – настоящее чудо! А мягкий материал кажется очень теплым и удобным. Мне нравится плащ, и дело не только в ткани. Марджи носила его в дождливые дни, и плащ до сих пор сохраняет ее ауру. Если я возьму плащ с собой, то заберу частичку Марджи. И я соглашаюсь. Я возьму этот плащ. А потом я дарю ей мой маленький классический плащ, купленный в Target, который ей всегда нравился. Какой прекрасный модный обмен!
* * *
В экспатах есть нечто интересное. Они не так уж и очарованы французами. Они твердят: «Да, да, все прекрасно, они любят вино, еду, красивых женщин, но попробуйте-ка вызвать мастера, чтобы починил антенну!» Экспатом быть нелегко. И не только потому, что они видят трещинки в la vie en rose. Приезжая в Америку, они не могут не сравнивать ее с Францией и обнаруживают, что Америка-то не выдерживает сравнения. И они возвращаются во Францию, чтобы снова начать скучать по Америке. «Удобство! Прямолинейность! Арахисовое масло!»
Ну да, и, конечно же, их американские друзья и родственники.
Они заблудились где-то посередине. Они нигде не чувствуют себя по-настоящему дома. Конечно, это относится не ко всем экспатам, но к некоторым из них наверняка.
Мне кажется, что должен существовать способ примирить разные культуры. Я знаю это по себе. Мне хочется сохранить в себе что-то французское и забрать это домой. Я хочу возвращаться сюда дважды в год и работать над своим французским. Я хочу учиться у французов и возвращаться к своим корням, но при этом я хочу быть американкой.
Я уверена, что если бы не была американкой, то все французское не показалось бы мне настолько привлекательным, как кажется сегодня. А если бы я была француженкой, то американцы наверняка казались бы мне страшно интересными.
Ведь только что продавщица в Sephora сказала мне:
– О, мне так нравится американский акцент! Он такой симпатичный!
* * *
На следующий день Марджи уходит на работу – она преподает в университете, – а я отправляюсь за покупками. Мне нравится делать покупки в Лилле. В Париже мне казалось, что мне ничего не подходит, и я не воспринимала себя шикарной женщиной. Но в Лилле я чувствую себя прекрасно. Здесь есть все большие парижские магазины – Galerie Lafayette, Printemps и C&A (хотя это немецкий магазин), и испанская Zara, и британский H&M. Надеюсь, вы поняли – я иду за покупками. В общем-то, покупаю я немного. Во-первых, я – женщина экономная. Во-вторых, мне нужно помнить о своем багаже. Нелегко затаскивать чемоданы в поезда, метро и самолеты, поэтому я себя сдерживаю. Чаще всего я просто фотографирую то, что мне нравится. Я хожу из магазина в магазин, делаю снимки и борюсь с соблазном купить все.
Но так продолжалось лишь до тех пор, пока мне не попалась пара красных ботинок. Я обожаю красные ботинки.
Я давным-давно влюблена в красные ботинки. В 1978 году я встречалась с парнем, который выступал в жанре «стэнд-ап». Потом он стал моим мужем, потом бывшим мужем. А тогда мы с ним отправились в Амстердам. Его приятель, американец, который вместе с ним учился в немецком университете в Киле, встретил нас в кафе-баре. Он сказал, что его девушка вот-вот подойдет. Мы заказали пиво, и мужчины заговорили по-немецки. Они вспоминали былые времена, о своем знакомстве в колледже Харпер, о 60-х годах и о всякой всячине. Я как-то отвлеклась и просто смотрела в окно.
Я заметила эту девушку, когда она еще не открыла дверь. Я даже слегка влюбилась в нее – в девушку с длинными русыми волосами, в девушку в красных ботинках.
Она вошла в бар и наклонилась, чтобы поцеловать своего бойфренда. А потом мы познакомились. Она бегло говорила по-английски, порой переходя на немецкий, французский, а потом снова на английский. У нее был праздник – ее приняли на работу в газету! Девушка оказалась журналисткой. Я сказала, что тоже хотела быть журналистом. Она посмотрела на меня и сказала:
– Ты ведь знаешь, что они платят за всякое дерьмо? Merde!
А потом, отхлебнув пива у своего бойфренда, она продолжила:
– Извини, но я как-то не в себе… Я отвалила за эти ботинки чертову кучу денег – и посмотрите только! Merde!
Она наклонилась, сняла красный ботинок с правой ноги и показала нам треснувший каблук. Мужчины тут же заверили ее, что у нее есть все основания для огорчения. Она должна немедленно вернуть ботинки в магазин. И я тоже согласилась. Да, да, нужно тут же отнести их в магазин! Но, на самом деле, я была уверена в том, что эта девушка, ее акцент, темперамент, постоянное «merde» в речи и ее красные ботинки их просто загипнотизировали. Я-то уж точно была под гипнозом! Ей было двадцать семь, а мне двадцать четыре. Она была француженкой, а я – американкой. И я решила, что со временем буду такой же, как она.
Моя следующая встреча с красными ботинками состоялась в городе Уимберли, штат Техас. Я принимала участие в конференции писателей, происходившей в Остине, и мой друг, Джоэл, приехал в Остин за мной, чтобы я смогла встретиться со своей доброй подругой, наставницей и музой Полой Мартин. Но прежде чем направиться в их дом, расположенный в горах, мы с Джоэлом остановились пообедать у реки. Прямо перед рестораном я увидела винтажный магазин ковбойской обуви. Я примерила пару красных ковбойских ботинок. Сидели они прекрасно. И вообще – это были те же самые ботинки, что Мэг Райан носила на студии Paramount (много лет назад я была страстной поклонницей этой актрисы!). На ней было легкое платье в цветочек, и она была немного беременной. Мэг тогда ходила с длинными волосами, потому что только что закончила сниматься в фильме The Doors. Но зачаровали меня ее ковбойские ботинки. Их массивность делала Мэг особенно нежной, очень женственной, почти хрупкой. До этого дня я даже не думала, что кто-то может так носить ковбойские ботинки. Я всегда считала, что надевать их нужно с джинсами и ковбойской шляпой, танцевать в них в стиле «кантри», отправляться на родео – ну, полагаю, ход моих мыслей вам ясен. Для меня ковбойские ботинки не существовали!
И вдруг все изменилось.
Что я хочу сказать? В нас всех и в каждом из нас есть что-то от Мэг Райан. В нас всех есть что-то от той французской девушки, у которой в Амстердаме треснул каблук. Потому что,
замечаете вы это или нет, но вы постоянно кого-то вдохновляете. Вы меняете жизнь другого человека навсегда.
И вот я в Лилле – и примеряю красные ботинки. Конечно, это не ковбойские ботинки, а нечто среднее между ботильонами и ковбойскими сапогами. У них такие очаровательные маленькие ушки! Я спрашиваю у продавщицы, есть ли мой размер. К счастью, на коробках были указаны не только европейские размеры, но еще и английские, итальянские и американские. Она уходит в подсобку и возвращается с коробкой. Продавщица не помогает мне надеть ботинки, и я ей за это благодарна. Такая чрезмерная любезность меня всегда смущает. Сама не знаю почему, но я чувствую себя ужасно неловко.
Ботинки мне в самый раз! Они созданы для прогулок! Я уже люблю эти ботинки. Я прохаживаюсь по магазину, и все продавщицы согласны со мной. Я отлично выгляжу в этих ботинках. Я любуюсь отражением своих ног в зеркале и понимаю, что эти ботинки куда лучше ботинок Мэг Райан. Они очень стильные, современные, богатого, глубокого клюквенного оттенка. Вы уже знаете, что я неравнодушна к красному.
Я несу ботинки на кассу и говорю, что хочу купить их. Женщина за кассой одобряет мой выбор, но говорит, что этим ботинкам нужна protección. На французском это слово звучит очаровательно, не так, как по-английски.
– О чем это вы? – спрашиваю я.
И женщина объясняет, что эти ботинки категорически нельзя носить в дождь, иначе они потеряют цвет.
– Вы хотите сказать, что они не будут красными?!
– Oui, – печально произносит продавщица и достает из-под стойки большую канистру. Это средство по уходу за обувью. Надпись на канистре английская, потому что выбранные мной ботинки изготовлены в Нидерландах, а не во Франции. Так что мои ботинки снова напоминают мне ту француженку, которая поразила мое воображение в Амстердаме. Я спрашиваю, нельзя ли обработать мои ботинки прямо здесь. Продавщица отвечает, что это невозможно. Нужно сначала купить это средство. Я объясняю, что не могу купить целую канистру, потому что не смогу взять ее с собой в самолет. Да и вообще мне не хочется таскать ее по всей Франции – я ведь собираюсь в Париж, потом в Нормандию, Руан и на юг. Впрочем, всего этого я не говорю. Я говорю:
– Ca va bien!
Я обойдусь без этого средства. Пусть будет, что будет. Я хочу эти красные ботинки.
Продавщица передает мне пакет с коробкой. Она встревожена:
– Vous comprenez? Sans protección!
Я забираю пакет и успокаиваю ее:
– Je comprends. Sans protección.
И вот я выхожу из обувного магазина с красными ботинками, но без защиты.
Красота – в контексте. Подумайте об этом – шерстяной берет в Америке выглядит шикарно и забавно. Когда же вы наденете свой обожаемый берет в Париже, подруги-француженки начнут умолять, чтобы вы его немедленно сняли. Это не стильно. И напоминает фильм Чеви Чейза «Отпуск в Европе». Во Франции в берете нет иронии. Вы притворяетесь француженкой. А в Америке? А вот в Америке это просто фантастика!
То же самое происходит с одеждой. Может быть, ваш плащ давно утратил в ваших глазах всю красоту, но попробуйте поменяться с подругой. Так вы не только вдохнете в старую одежду новую жизнь, но еще и сможете переосмыслить весь свой гардероб.
У вас есть какие-то культовые предметы? Для меня это полосатая матроска, а для вас, может быть, пара двухцветных туфель или браслет с подвесками, который принадлежал вашей любимой тетушке. А может быть, это свитер, который ваш бойфренд носил в колледже – и иногда одалживал вам. Будем честными – это тот свитер, который вы периодически у него крали, потому что вам безумно нравился его запах.
У одежды есть свой язык и свои желания. Когда вы в следующий раз выйдете из дома в составленном самостоятельно ансамбле, вспомните, что вы вступили в разговор, который начался много, много месяцев назад – и все еще продолжается.
И, наконец, признайте, что, когда речь заходит о красных ботинках или о людях, никакой «защиты» нет. Мы полагаемся на судьбу. Мы выходим в дождь. Мы отправляемся в далекий путь и должны быть смелыми и надеяться на лучшее. Но, в конце концов, нам не дано предвидеть будущее.
Que sera, sera.
